Напряжение во всем теле отдается острой болью, издевательски медленно расползающейся от затылка к вискам. Цербер на мгновение жмурится и взмахивает головой в желании избавиться от неприятного ощущения, но, кажется, делает только хуже. Такое чувство, словно кто-то опоясал голову колючей проволокой и начал с остервенением ее стягивать, отчего кривые острые шипы начали безжалостно впиваться в кожу.
Димитрис откровенно злится и ничего не собирается с этим делать. Димитриса не интересует тот факт, что Скарлетт наверняка напряжена не меньше.
Димитрис проклинает тот день, когда связался с девчонкой, позволив ей стать важной и нужной. Необходимой, словно блядская таблетка обезболивающего, которая сейчас пришлась бы кстати.
Вопросы срываются с губ вместе с бесконтрольным рыком, - отголосок Цербера, который все еще недоволен собственной неволей, ведь совсем недавно в непростительной близости было целых два хранителя, целых два пути, которые обязательно вывели бы чудовище на долгожданную свободу. Если бы Катидис позволил; если бы Катидис не сдерживал зверя так же, как делал это с самого первого дня, стоило узнать о его существовании. Если бы Катидис был все таким же незаинтересованным в судьбах и жизнях других людей. Но он таковым не являлся - и в этом, пожалуй, заключалось не только главное удивление, но еще и главная проблема.
Мужчина хотел бы вернуться назад для того, чтобы избавиться от главной проблемы своей жизни - девчонки, что смогла нащупать правильные струны, которых научилась касаться так, чтобы звучала приятная ее острому слуху мелодия, а не ужасный скрип давно расстроенного и заброшенного всеми инструмента.
Вопрос лишь один: сможет ли он вернуть свою жизнь в прежнее русло, если Скарлетт уйдет? Наверное, стоило бы перефразировать и задать этот вопрос иначе, ведь, возможно, уйти следует ему.
Дим пытался. Дим искренне желал избавиться от всех проблем разом, когда пару дней жил в своей брошенной квартире, заливал в себя чрезмерно много алкоголя, надеясь таким образом забыться, и перебивался холодной пиццей, просыпаясь поздним вечером с грандиозным похмельем и нежеланием вставать со старого скрипучего дивана для того, чтобы разогреть кусок местами засохшей пепперони. Дим хотел перестать видеть необходимость в присутствии девчонки, но мягкая кровать, утренний кофе, который готовила Скарлетт, просыпаясь значительно раньше, и радостный смех Минни - все это стало слишком привычным, будто у Катидиса есть семья, будто с детства лишенный всего этого Катидис нуждается в ней так же, как она нуждается в нем.
Смешно. До сжимающихся кулаков и недружелюбного оскала смешно, потому как мужчине иногда кажется, что где-то его знатно наебывают.
Как, например, сейчас: Скарлетт молчит, кидает в его сторону короткий взгляд, а потом отталкивает, заставив сделать шаг назад. Димитрис отходит и так же молчит. Димитрису не хочется лезть, потому что боится наделать глупостей. Ему невдомек, кажется, что свою главную глупость он уже сделал. Сейчас, когда черный джип - его черный джип - срывается с места и скрывается за ближайшим поворотом, Дим стискивает зубы, фыркает и думает о том, что девчонка может идти ко всем чертям.
Спустя два часа, сидя в излюбленном баре и медленно потягивая виски, Дим думает о том, что ко всем чертям могут идти все: бармен, несколько раз пытавшийся намекнуть, мол, мужчине уже хватит - он, сука, не нуждается в подсказках и излишней заботе со стороны левого человека; легионеры, из-за которых мобильник уже третий раз вибрирует где-то во внутреннем кармане, раздражает и в конечном итоге просто вырубается легким движением мужской руки; и снова девчонка, которая за все это время ни разу не позвонила.
Димитрис кривит губы в усмешке и наблюдает за тем, как экран гаснет окончательно, отрезая его от связи со всеми теми, кому он внезапно мог бы понадобиться. Димитрис вливает в себя второй, третий, пятый стакан, начинает туго соображать, но все-таки прямым текстом посылает нахуй вульгарно одетую девушку со слишком броским макияжем, чья ладонь в какой-то момент аккуратно касается его ноги, предпринимает попытку проскользить выше, но перехватывается грубой рукой. Димитрис слышит прекрасно, как она называет его мудаком, смотрит на ее губы и думает о том, что она наверняка неплохо сосет; она, вырвавшись из ненавязчивой хватки, уходит прочь, покачивая соблазнительными бедрами, а Димитрис окидывает взглядом длинные ноги и облизывает нижнюю губу, - у него встает от одной только мысли, что эти ноги могли бы смотреться гармонично, опоясав его торс, пока их обладательница выстанывает его имя.
И все-таки он продолжает сидеть на месте, продолжает пить и рычать на бармена, когда тот медлит. Потом он возвращается в свою холостяцкую квартиру и следующие сутки занимается тем же самым, только в одиночестве. Оно, словом, заебывает страшно, потому на второй день незапланированного запоя Катидис включает телефон, игнорирует хуеву тучу смс и звонков, пишет короткое сообщение - и спустя полтора часа на пороге квартиры появляется давняя подруга. Никакой романтики, никакого секса - разве что один раз по пьяни.
- Фу, Дим, ты из какой подворотни вылез? Только не говори, что шел по улице и на тебя надышали. - Делия по-хозяйски входит в квартиру, отпинывает валяющиеся пустые бутылки, осматривается и приземляется на диван. Делия никогда не одобряла пьянство Димитриса, а Димитрис зачем-то в моменты пьянства звонил именно ей.
- Ага, надышали. - захлопнув дверь, мужчина следом проходит в гостиную, запинается о ту же самую бутылку, звучно матерится и валится рядом.
- Тогда это был по меньшей мере Кракен. - женщина вскидывает бровь и, взявшись длинными пальцами за колючий подбородок, бесцеремонно поворачивает лицо Димитриса к себе. Слишком резко, потому мужчина жмурится от приступа острой боли где-то в области затылка. - Если ты думаешь, что я составлю тебе компанию в этом раю алкоголизма, то хочу тебя огорчить - не составлю. - отпускает подбородок и закатывает глаза на многозначительное фырканье со стороны Дима. - Приведи себя в порядок, Катидис. На тебя смотреть страшно.
- А я тебя позвал не для того, чтобы ты на меня смотрела.
- А для чего?
- Чтобы заняться диким, - он не слишком ловко подается в сторону, сократив расстояние. - безудержным, - оказывается совсем рядом с женским лицом. - сексом. - кривит губы в довольной ухмылке.
Делия его желаний не разделяет. Делия кладет ладонь на его щеку и отталкивает лицо от себя со словами:
- От тебя разит, как от помойки, болван.
Следующие несколько часов женщина не позволяет Катидису прикасаться к бутылке, а когда замечает - безжалостно выливает алкоголь в раковину. Следующие несколько часов Катидис злится и говорит о том, что зря позвал Делию, но покорно уходит в душ, когда получает чистую одежду. Катидис зачем-то сравнивает Делию со Скарлетт, но понимает, что подруга явно уступает его женщине по многим параметрам.
И Катидис приводит себя в порядок лишь на следующий день, благодарит Делию, привычно целует её в висок на прощание, а потом ловит такси. Называет адрес, откидывается на спинку сидения и курит.
Возле дома Дефо оказывается спустя четыре сигареты и пятиминутный рассказ таксиста о том, какая отстойная нынче жизнь. Поверь мне, приятель, я знаю, насколько она хуева.
Глупо было бы рассчитывать на то, что Скарлетт не появится в поле зрения сразу же, как только мужчина перешагивает порог. Она все так же прекрасна, бодра и, кажется, вовсе не обременена какими бы то ни было проблемами. Она всегда слишком идеальна, слишком сдержанна, а потому скупа на выражение эмоций. Возможно, Димитрис просто не замечает, но ему кажется, будто девчонка все это время не искала его - хотя звонки говорят об обратном - не ждала его и видеть вроде бы и не хочет вовсе. Димитриса это злит, а фраза как-то слишком самовольно срывается с губ, хриплым эхом разлетевшись по просторной комнате:
- Я приехал за ключами от машины. - своей машины, к слову.

Катидис заебался испытывать резкие перепады настроения, которые случаются с ним не последние дни даже, а последние месяцы. Катидис заебался перекручивать в голове все то, что раньше было забыто, заброшено и потеряно среди бесконечного дерьма от прожитых лет. Катидис заебался быть несвойственно мягким для тех, кто не должен занимать слишком важные роли в его привычно дерьмовой жизни с редкими проблесками чего-то непривычно светлого и доброго.
Катидис заебался испытывать резкие перепады настроения, но все-таки поддается и меняет гнев последних нескольких дней на милость, стоит белокурой девчушке, громко топающей босыми ногами по идеально чистому паркету, появиться в поле зрения и с радостным визгом вынудить его присесть на корточки для того, чтобы почувствовать на собственной шее ее объятия. Минни рада видеть Димитриса - и девочка в открытую шепчет ему на ухо о том, что соскучилась. Димитрис тоже рад видеть Минни живой и здоровой, но молчит. Его губы едва заметно растягиваются в улыбке, которая исчезает моментально, когда взгляд исподлобья цепляется за стоящую чуть поодаль Скарлетт.
Димитрису хотелось бы сказать о том, что ее он рад видеть не меньше, что на протяжении всех этих дней он заливал в себя алкоголь не потому, что захотелось, а для того, чтобы избавиться от бесконечных мыслей о девчонке, которая так необходима. Димитрису хотелось бы сказать о том, что любое его действие в одиночестве моментально сопоставлялось с действиями, которые они разделяли на двоих - и одиночество, каким бы необходимым и желанным не казалось, вовсе не получало в свою копилку необходимые баллы.
Димитрису хотелось бы сказать Скарлетт многое, но он молчит. Молчит не потому, что не знает с чего начать - о, нет, он точно знает, с чего бы начал свою отнюдь не трогательную речь - а потому, что боится наговорить того, о чем говорить не должен, того, о чем впоследствии станет жалеть.
У носителя, за плечами которого имеется опыт, причем не самый сладкий, давно сложилось понимание того, что ненавязчивые отголоски раздражения и гнева, скользящие по сознанию изворотливыми змеями - это вовсе не повод думать, что все под контролем, что ничего ужасного не случится, а способность держать себя в руках не пойдет по пизде от одного неправильного слова или взгляда. Носитель уверен, что злость, скользящая по венам вместе с кровью буквально пять минут назад, никуда не делась, не испарилась и не растаяла, словно мороженное в жаркий день, а всего лишь притупилось, потому что детские руки все еще обнимают за шею, а тихий смех и не слишком разборчивое бормотание касается слуха. Носитель знает: Минни убежит на второй этаж - и былое раздражение захлестнет с новой силой, ведь на первый план выйдет Скарлетт, которая вряд ли обнимет так же и скажет о том, что скучала. Не скажет. Катидис видит это по ее взгляду, вонзившемуся, словно цепкие крюки.
- Ты останешься? - совсем тихо спрашивает Минни. Она чуть отдаляется и моргает, а затем перемещает ладони на колючие мужские щеки. Смотрит так пристально и улыбается так заразительно, что Дим поддается и улыбается тоже. С его стороны до омерзения много фальши, но вызвано это лишь замешательством. Дим теряется, потому как понятия не имеет, что ответить.
Мужчина хочет остаться, но в сознании слишком ярким следом отпечатался взгляд Скар, говорящий о том, что ничего хорошего ждать не стоит. Варианта два: либо они найдут необходимую нить, которая распустить этот запутанный неверными действиями клубок - и Дим останется, либо они поддадутся негативному порыву, запутав все окончательно - и Дим уйдет.
Сейчас он как никогда понимает, что если перешагнет порог этого дома и захлопнет дверь, то обратно уже не вернется. Плевать на вещи, на оставленные в прикроватной тумбочке кредитки; плевать на ключи от машины и на саму машину тоже; плевать, что хуево будет всем троим.
Катидис уйдет и больше не вернется, потому что заебался, потому что сыт этим дерьмом по горло. Катидис будет считать себя слабым и трусливым, потому что поджал хвост и сбежал, не попытался все разрулить.
Катидис заебался пытаться.
И ему почему-то кажется, что Скарлетт заебалась тоже.
- У меня есть еще кое-какие дела. - он отвечает уклончиво и перестает улыбаться. Ладонь аккуратно скользит по детской спине вдоль позвоночника, - грубой ладонью Димитрис чувствует мягкость батистового платья с ярким поясом, завязанным на пояснице в бант. Минни заметно расстраивается, но вновь улыбается, когда Димитрис обещает привезти ей большого плюшевого медведя.
Димитрис вдруг понимает, что все-таки придется вернуться в этот дом при любом раскладе.
- Беги к себе, малышка. Нам с твоей мамой надо поговорить. - и разговор это уже чувствуется висящим в воздухе напряжением.
Оно - напряжение, то есть - становится еще сильнее, когда Минни убегает в свою комнату, а мужчина бросает бездумную фразу и получает резкий, пропитанный злобой ответ:
- А ты поищи под юбкой своей новой подррружки.
Катидис не понимает, потому вопросительно вскидывает брови. Катидис не догадывается даже, что от него за километр пахнет чужими женскими духами, к которым он успел принюхаться настолько, что уже не замечает. У Катидиса нет желания оправдываться за поступки, которых он не совершал; у Скарлетт же есть желание проехаться по его нервам стальными граблями.
Он не хочет мусолить эту тему, потому что заведомо знает - она провальная.
Он хмыкает и на выдохе спрашивает:
- Что сказал врач?
Тяжелые шаги эхом разносятся по просторной комнате, когда Цербер проходит мимо девчонки и направляется в кухню. В горле пересохло, слова царапают глотку, словно острые иголки. Церберу не нравится - не только ощущение, но и все происходящее.
- С Минни все нормально?

Отредактировано Dimitris Katidis (11.06.2018 18:16:27)

Шум воды на долгие три секунды наполняет кухню, а вопрос Катидиса около минуты висит в воздухе. Забавно, что именно на него хотелось бы получить ответ, хотя там же - в воздухе - тяжелым напряжением повисло еще около сотни самых разносортных вопросов, которые следовало бы поставить в приоритет. Катидис приоритеты расставлять научился, делает это умело и по уму, но отчего-то не в этом случае. Катидиса должно бы интересовать собственное благополучие, потому что так привычнее, так свойственнее и необходимее. Но Катидиса интересует благополучие чужого ребенка.
И матери этого ребенка тоже, раз уж на то пошло, но чуть в меньшей степени.
Вода быстро наполняет продолговатый, идеально чистый стакан, долю секунды пузырится, а затем успокаивается, замирает и лишь слабо ударяется о стеклянные стенки, когда мужчина зачем-то поворачивает голову, бросает на девчонку короткий взгляд через левое плечо, после чего возвращается в исходное положение. Вода в стакане снова успокаивается, чего нельзя сказать о Скарлетт.
Катидис будто слышит, с каким скрипом вертятся мысли в ее голове, слышит, с каким свистом - гулким и ненавязчивым - натягивается каждая мышца в ее теле. На деле же он улавливает лишь неровное сердцебиение - на секунду ему кажется, что звук двоится - и то, как Дефо выдыхает после очередного вопроса, заданного все так же обыденно, словно ничего ужасного не происходит.
Катидис знает, что топчется на мине замедленного действия, а Скарлетт, кажется, уверена, что взрывная волна не причинит ей никакого вреда.
В два больших глотка мужчина опустошает стакан. Они камнем падают в пустой желудок, где помимо жидкости с прошлого утра ничего не присутствовало. Дим морщится и облизывает нижнюю губу, еще несколько секунд глядя на пустую тару, в идеально чистом стекле которой хорошо заметно искаженное отражение. У воды неприятный привкус тины, до омерзения ужасный, что хочется выблевать все обратно. Дим морщится снова и еле слышно фыркает, затем ставит стакан на самый край столешницы и подталкивает тыльной стороной ладони вперед, заставив проскользить по ровной поверхности с характерным звоном.
- С ней все хорррошо, - именно это хотел услышать. Убедиться еще раз, хотя уже успел собственными глазами удостовериться, что с Минни все замечательно. Минни жива и здорова, так же излучает счастье и наверняка все еще хочет, чтобы кто-нибудь сводил ее в парк аттракционов.
Дим получил ответ на свой вопрос - приоритетно неправильный - но что делать с оставшейся сотней? Что делать в принципе?
Ему хочется уйти, сбежать от всего этого дерьма, словно побитый пес, трусливо поджавший хвост, но в то же время ему чертовски хочется остаться и сделать все, лишь бы вернуть непривычно семейной - теплой и уютной - жизни привычно спокойное течение.
Он понятия не имеет, как это сделать и с чего начать. Скарлетт знает, поэтому начинает сама: говорит правильные и вполне имеющие место быть вещи, предъявляет мужчине железобетонные факты, а затем требовательно разворачивает к себе, твердо сжав сильное плечо удивительно мягкой ладонью. Катидис чувствует эту мягкость даже через плотную ткань пальто. Катидис морщится и хмурится, потому что от резкого поворота вновь начинает болеть голова (она на самом деле болеть и не переставала).
Девчонка смотрит в глаза слишком пристально, слишком испытующе и с некой... надеждой? Димитрис, возможно, ошибается. Димитрису хотелось бы все ей объяснить, хотелось бы сказать о том, что справиться с дерьмом, творящимся в жизни, он по каким-то причинам не в состоянии, а единственный человек - помимо Скарлетт - который способен вытянуть его из вязкого и топкого болота прежде, чем захлебнется и сдохнет, является женщиной с поддельными, как выразилась Дефо, духами.
Димитрис может все объяснить и даже знает правильные слова, но вместо этого продолжает молча глядеть в блестящие глаза напротив. Почему? Потому что знает одно: на любой его аргумент, каким бы железобетонным он не был, Скарлетт сумеет отыскать сотню возражений. Димитрис понял, что нет занятия бесполезнее и бесперспективнее, чем две вещи: попытаться пересмотреть все серии покемонов, и попытаться доказать женщине, убежденной в измене - обратное.
- Ты изменил мне? Отвечай. - почему-то в голове Катидиса этот вопрос звучит больше с утвердительной интонацией. - Отвечай! - повторяет Скарлетт.
Он молчит; она не сдерживается и толкает, заставив отшатнуться назад и врезаться лопатками в пошатнувшийся от напора холодильник.
Она готова разорвать его на части прямо здесь и сейчас; у него медленно, но верно съезжает от раздражения крыша.
Какого хуя, девочка? - хороший вопрос, оставшийся лишь отголоском в голове Катидиса.
- Я не изменял тебе! - резко отталкивается и в один широкий шаг оказывается рядом со Скарлетт. Вскидывает руку, сжавшуюся в кулак от раздражения, - он не собирается бить, никогда не позволит себе поднять руку на эту девушку. Только не на Скар. Просто вышло как-то машинально.
- Я. не изменял. тебе. - повторяет сквозь зубы, интонационно выделив слова, недобро поморщившись и нахмурившись. Повторяет, словно пытается вдолбить это в ее голову. Не уверен, что получается. Указательный палец еще несколько секунд смотрит в сторону девчонки, тогда как остальные плотно сжаты в кулак. После, сдавленно выдохнув, Димитрис подается назад, увеличивает расстояние и поворачивается к Дефо боком. Выдыхает снова и запускает пальцы в растрепанные темные волосы, загладив назад спавшую на лоб отросшую челку (Дим давно собирается наведаться к знакомому парикмахеру, но все никак время найти не может, - возможно, после сегодняшнего разговора оно появится).
- Ты ведь меня знаешь, Скар. - она знает его лучше, чем кто бы то ни было еще. Даже лучше, чем Делия, с которой мужчина знаком, кажется, целую вечность. Он сам позволил Дефо узнать то, что, казалось бы, знать она никогда не должна была. - А я знаю тебя. - Дим не хотел узнавать, потому что считал их слишком разными для совместной жизни, но все получилось как-то само собой. И необходимой Скарлетт стала не потому, что Дим желал любыми способами ее заполучить, а лишь из-за того, что так легли карты. Он не против вовсе, но иногда - особенно в моменты ссор - невольно думает: "в какой момент все пошло по пизде и почему я во все это ввязался?".
Потому что карты легли в незамысловатый роял флеш.
- А еще я знаю, что вот это все, - повернувшись, в воздухе он чертит указательным пальцем круг, имея ввиду все то, что происходит в данный момент. - обязательный ритуал, сопряженный факт того, что ты меня знаешь. Оказывается, знаешь не так хорошо, клишируешь из раза в раз то, за что зацепилась в самом начале. Думаешь, что я трахаю каждую встречную бабу, потому что именно таким оказалось твое первое впечатление обо мне? - Дим ухмыляется и фыркает. Он знает, что именно так думает Скар. Он видит это в ее взгляде каждый раз, когда задерживается дольше лично отведенного для него времени. Он не собирается жить по графику, написанному изящной женской рукой, потому пытается привыкнуть к постоянному выяснению отношений. - Я не настолько ублюдок, каким ты меня представляешь. И у меня, представь себе, есть подруги, - одна подруга, раз уж на то пошло. - которые пользуются поддельными духами и с которыми я не трахаюсь. Но ты, наверное, все уже за меня решила. Похуй. - отмахивается и вновь отворачивается, берет стакан и, быстро наполнив его водой, залпом выпивает.
Димитрис никогда не заикается о толпах поклонников Скарлетт, которые дарят цветы и дорогие подарки, с которыми она любезничает и флиртует для того, чтобы почесать чувство собственного великолепия, купаясь в восхищенных взглядах. Димитрис не говорит о том, насколько яростным бывает желание разорвать глотки каждому из них.
Димитрис не устраивает сцен ревности, потому что Скарлетт умело делает это за двоих.
- Почему ты цепляешься за посредственное, отказываясь понять очевидное? - он со звоном ставит стакан на столешницу, в которую упирается обеими руками, сутулится и несколько секунд скользит взглядом по неровным мраморным вкраплениям. - Если бы я хотел трахаться с другими бабами, то не стоял бы сейчас здесь. И уж точно не стал бы оправдываться, выслушивая все это дерьмо. - Дим на бесшумном выдохе отталкивается и разворачивается. Медлит, пристально смотрит в глаза, а затем спрашивает:
- Все еще думаешь, что я тебе изменил?
От ответа будет зависеть абсолютно все.

Димитрис не собирается ставить себя на место Скарлетт. Димитрис прекрасно понимает, что ей тоже приходится не сладко, но сделать с этим ничего не может. Он уже не раз говорил девчонке о том, что связалась она далеко не с тем человеком - и Димитрис до сих пор придерживается этого мнения. Придерживается, но чем дальше заходят их непростые отношения, тем чаще мнение это прогибается под всеми теми качествами, которые присущи Скарлетт. Она невероятно красива, она умна и расчетлива, она хладнокровна, но хладнокровие это лишь прибавляет девчонке необъяснимого, но притягательного шарма; она нередко идет наперекор желаниям и просьбам Димитриса, она злит его и выводит из себя с незавидной частотой, но в то же время у нее получается из злости этой выносить тот необходимый опыт, который в нужный момент помогает усмирить живущего внутри мужчины зверя - и речь тут идет не только о Цербере. Она научилась успокаивать Димитриса ласковыми и аккуратными прикосновениями, мягкими взглядами и тихими, ровными, словно нетронутая ветром водная гладь затерянного в лесах озера, словами, но с одной лишь оговоркой: злость не должна быть направлена в сторону Скарлетт.
Но что делать, когда именно девчонка становится причиной раздражения?
Катидис не знает, до сих пор не смог найти ответ на этот вопрос, потому и уходит каждый раз, оставляя Скар один на один с собственными мыслями и ощутимой тяжестью неграмотных поступков на изящных плечах. Катидис уходит, потому что боится: спровоцировать на более серьезные ссоры, наговорить лишнего, подлить масла в и без того полыхающий огонь. Наделать глупостей.
Катидис ничего из этого не хочет, потому предпочитает оказаться как можно дальше, искренне считая, что так будет лучше. Он не подозревает даже, что это самое "лучше" распространяется исключительно на него одного, клеймит, тем самым оставляя где-то в области лопаток выжженное "эгоист".
Катидис и правда эгоист - всегда был эгоистом и, кажется, всегда эгоистом останется. Он знает, что не сможет дать Дефо все то, в чем она привыкла нуждаться: восхищенные взгляды, льющиеся, словно мед, приторно-сладкие комплименты, дорогие подарки и постоянное возведение ее в статус богини. Он знает, что не сможет стать для Дефо цепным псом, который будет верно выполнять каждую ее команду, который будет радостно вилять хвостом и терпеливо дожидаться момента, когда хозяйская ладонь - мягкая и необходимая - погладит по растрепанной холке или кинет желанную кость. Он знает и то, что Дефо не перестанет видеть в нем конченого бабника даже в том случае, если Димитрис торжественно поклянется в верности, закрепив клятву собственной кровью. В голове Дефо слишком цепко закрепилось это клише, а у Димитриса вряд ли хватит сил, чтобы убедить ее в обратном.
Даже сейчас, когда Дим говорит, когда пытается донести до девчонки простую истину, пытается вдолбить каждое сказанное слово в голову так, чтобы они остались там, закрепились и напоминали о себе при каждом удобном случае, то не видит в глазах напротив и толики понимания, будто все, что только что было сказано - в одно ухо влетело, а в другое вылетело.
Впрочем, в нестабильности отношений всегда виноваты двое. Скарлетт ведь тоже говорит, тоже пытается донести до мужчины собственную точку зрения, но, раз уж на то пошло, встречается с таким же отсутствием ярко выраженного понимания. Катидис упрямится не потому, что так вдруг ему захотелось, а лишь из-за того, что боится признать очевидное: Скарлетт нужна ему не из-за ахуенного тела или не менее ахуенного секса; не для того, чтобы погладить собственное превосходство перед другими мужчинами, мол, смотрите, я отжал для себя самую ахуенную девчонку. Скарлетт нужна Катидису, потому что Катидис любит, но почему-то отказывается с этим мириться и уживаться.
Прошло уже столько времени, парень. Может, пора уже взять себя в руки и перестать быть уебком?
- Я тебе верю.
Эти слова гулким эхом начинают скользить по сознанию, вертятся и извиваются, ударяются о его стенки и заставляют мужчину на мгновением прикрыть глаза и выдохнуть. Ему достаточно собственных мыслей, достаточно причин, из-за которых единственное, что хочется сделать - залить в себя добротную порцию алкоголя, забыться, а потом следующие несколько дней старательно выбивать из себя все это дерьмо изнурительными тренировками в спортивном зале, расположенном недалеко от холостяцкой квартиры. Можно и в зале при штабе, но слишком много людей, слишком много вопросов и лишних раздражающих факторов.
Верю, верю, верю, - продолжается в голове трель, из-за которой Катидис, открыв глаза и коротко посмотрев на Скарлетт, выглядит вдруг так, словно последнее, что он желает сейчас слышать - ее слова о вере.
- И я не хочу, чтобы мы расставались. Но дальше так продолжаться не может: ты либо уходишь, либо не уходишь.
Дим тоже не хочет, чтобы они расставались. Но чтобы так продолжалось и дальше, Диму не хочется еще больше.
И Дим молчит почти сорок восемь секунд, каждая из которых тяжелым звоном кувалды о наковальню ударяет по вискам.
- Я и не планировал тебя отпускать. - его голос звучит спокойно, сквозит неприкрытой усмешкой даже не смотря на то, что брови сердито сведены к переносице, а Катидис глядит на Скар слегка исподлобья. - Но ты права: дальше так продолжаться не может. Я объясню тебе, почему каждый раз ухожу. И я скажу то, что тебе вряд ли понравится... - мужчина делает вынужденную паузу для того, чтобы сложить воедино разнобойные, бьющиеся в голове мысли. - Ты правильно заметила, что я никогда и ничего тебе не обещал, не клялся в вечной любви и железобетонной верности. Но зато я обещал самому себе, что никогда не стану перегибать палку. - он и правда как-то раз словил себя на этом странном обещании, ведь понял вдруг, что дерьма в жизни девчонки и без этого хватает. Удивительно то, как она со всем этим дерьмом справляется: умело и хладнокровно.
У Димитриса подобное получается не всегда, потому Димитрис и становится причиной, по которой утренний выпуск афинской газеты периодически пестрит броскими заголовками о найденных трупах. Или о разгуливающем в пригороде звере огромных размеров.
- Меня косоебит от одной только мысли, что в порыве гнева могу сделать то, о чем потом буду жалеть. Я не хочу жалеть, - и так слишком часто стал это делать. - потому ухожу туда, где могу успокоиться и перебеситься. И секс, раз уж на то пошло - далеко не главное успокоительное. - Дим усмехается, хотя вообще не до этого.
Проходит еще около десяти секунд, за время которых тишину кухни нарушают лишь тикающие часы, покоящиеся на левом запястье мужчины.
- Скар, - зовет Катидис. Голос становится на пол тона ниже, но остается привычно хриплым. - будем справедливы: ты ведь не перестанешь обвинять меня в изменах, даже если я пообещаю измениться; а я не стану этого обещать, потому что могу никуда не уходить, могу предупреждать о том, что не появлюсь пару дней, но чувствовать чужие женские духи, по возвращении, ты все равно не перестанешь. - это наверняка неприятно слышать, но Катидису больше не хочется говорить о том, что он не предупреждал. - Хочешь ты этого, или нет, но в моей жизни будут присутствовать женщины помимо тебя, с которыми меня не связывает ничего, кроме дружеских или рабочих отношений. - Дим вдруг делает шаг вперед, сокращает расстояние и приподнимает голову Дефо, коснувшись согнутым указательным пальцем подбородка. Дим хочет, чтобы она не отводила взгляд, хочет видеть ее глаза и понимать, что она его не только слышит, но и слушает. - А знаешь, что самое главное? - голос становится чуть громче, а губы непроизвольно кривятся в легкой усмешке, - Дим словно сам не верит, что собирается произнести это вслух. - То, что ни одна из этих женщин не сможет стать для меня такой же важной, как ты.
Катидис хотел бы увидеть в глазах Скарлетт блеск, который видел в те редкие, как оказалось, моменты, когда все у них было замечательно. Катидис хотел бы услышать от Скарлетт то, что сможет дать их дерьмовой жизни совместное продолжение. Но единственное, что Катидис видит - вновь побледневшие щеки, тусклый, будто бы мутный взгляд, и прерывистое дыхание.
Катидис вновь хмурится, бегло окинув лицо девчонки взглядом. Ему не нравится, что уже второй раз за последние несколько минут ей становится хреново. Его напрягает ее состояние, его напрягает это ебучее непонимание, а потому и раздражение не заставляет себя долго ждать.
- Че с тобой не так? - требовательно спрашивает, в то время как ладони находят свое место на женских плечах, - Дим сжимает их недостаточно сильно для того, чтобы причинить боль, но достаточно для того, чтобы не позволить Дефо сдвинуться с места или высвободиться. Словом, высвобождаться она и не собирается. Не в состоянии, как оказалось.
И Дим невольно слышит в напряженной тишине не только сбивчивое сердцебиение Скарлетт, но и еще одно - едва уловимое, ровное. Непонятное. Ему хочется думать, что это Минни, которая безмятежно играет на втором этаже, но, вскинув голову и сощурившись, вновь прислушавшись, Дим понимает: нет, это не Минни.
- Скар, - более сердито зовет мужчина, переметнув взгляд обратно - к чужим глазам. - это ведь то, о чем я думаю?
А по сути: ни о чем он не думает, безвольно наблюдая за тем, как пазл в голове собирается самостоятельно.

Отредактировано Dimitris Katidis (17.06.2018 20:13:47)

Удивительно. Удивительно все, что происходит здесь и сейчас: в этой слишком светлой и теплой кухне; в этом доме, куда Цербер из раза в раз возвращается - иногда, откровенно говоря, возвращается против собственной воли, - просто в какой-то момент обнаруживает себя на знакомом пороге, перед знакомой дверью, из-за которой доносится знакомый детский смех. И в этой жизни, которая долгие сорок лет не отличалась особым разнообразием, а лишь въедалась в мужчину привычно дерьмовой размеренностью, но как-то раз вдруг заискрилась броскими красками, в которых первое время преобладало два цвета: карий, с оттенком молочного шоколада, который Цербер видел в глазах Скарлетт, и медленно сочащийся багровый, который ему же как то раз довелось увидеть на собственной руке, прижимающей ножевую рану на левом боку.
Димитрис не подозревал даже, что в желании оказаться как можно дальше от настырной девчонки, заебавшей до неприятного зубного скрежета, он лишь сильнее привяжет себя к ней, почувствовав то, что чувствовать не должен. Димитрис потому и отказывается принимать очевидный факт, ведь для него все эти отношения - то, что далеко не новое, но слишком хорошо забытое старое. Настолько хорошо, что мужчина успел сотню раз забить, успел отвыкнуть и никогда не совался в слишком непроходимые дебри, которыми устелена нелегкая тропинка взаимоотношений. А потом появилась Дефо. Слишком привлекательная, слишком сексуальная, но в то же время слишком настойчивая в своем желании нацепить на зверя поводок и намордник.
Цербер сопротивлялся, Цербер злился и испытывал непреодолимое желание сомкнуть на тонкой шее свои острые, словно знаменитый японский меч мастера Мурамасы, зубы. Цербер не желал становиться ручным псом, не желал подчиняться требовательным приказам какой-то там девчонки, в то время как Димитрис, скользящий насмешливым взглядом по изящным изгибам женского тела и отпускающий едкие комментарии, даже представить себе не мог, насколько быстро праздный интерес перерастет в данность. Быстро и совершенно неожиданно. Димитрису кажется, что случилось это в тот самый вечер, в том самом ресторане, где Скарлетт, желающая расставить все точки по своим местам, вдруг предложила мужчине переехать. Зачем именно? Не знал, но подозревал, что девчонка сама не особо осведомлена была на этот счет. Почему согласился? Не знал тоже. Возможно, решил таким образом усложнить жизнь Скар, но не подумал о том, что себе усложнит жизнь гораздо сильнее.
Жалеет ли он о том, что пошел этой тропинкой? Иногда случается, откровенно говоря, но все сомнения разом перечеркиваются, когда мягкая ладонь девушки опускается на его щеку, когда губы начинают припухать от несдержанных поцелуев, а сухие, грубые ладони беспрепятственно исследуют великолепное тело.
Скарлетт права: они могут ссориться, а потом мириться; Дим может никуда не уходить, из раза в раз пропуская через себя все эти дерьмовые потоки негатива, переплетающиеся с ярко выраженным раздражением; Скарлетт может сводить на нет ругань, успокаивая Катидиса точно так же, как и распаляя в нем злость, но почему-то зачастую этого не делает, а Катидис, в свою очередь, знает, какие слова - красиво приукрашенные, снисходительные, те, которые девушка хочет слышать -  следует говорить, дабы утихомирить Скарлетт, но почему-то вместо этого произносит лишь правду - резкую и местами грубую.
Они оба, раз уж на то пошло, подбрасывают в разгорающийся костер поленья, хотя должны лить в него воду.
Димитрис, заметивший резко изменившееся лицо Дефо, списывает все на хреновое самочувствие, а потом зачем-то прислушивается. Ему не обязательно концентрироваться, чтобы услышать то, что обычному человеку услышать не дано, особенно, если находится в тихой кухне. Димитрис прислушивается, но вместо закономерно неровного сердцебиения девушки, взвинченной происходящим, слышит ровное "тук-тук-тук". Это не Минни. Это не птица, сидящая на раскидистой ветке дерева у самого окна.
Это, видимо, тот, чье присутствие Скарлетт пыталась скрыть.
Катидис не понимает, потому что с подобным никогда не сталкивался. Катидис хмурится, потому что злится. Катидису остается лишь догадываться, когда девчонка собиралась ему все рассказать.
Он продолжает сдавливать пальцами ее плечи, продолжает смотреть в глаза, которые вдруг начинают слезиться. И он теряется, на мгновением замерев, когда Скар говорит самое важное:
- У тебя будет сын.
Димитрису не раз доводилось слышать синонимальные этой фразе слова. Димитриса не раз пытались удержать пресловуто-мнимой беременностью обиженные и оскорбленные девчонки, которых он открытым текстом слал нахуй вместе с ненужным ему детенышем. Димитрис открыто насмехался над угрозами, а потом с громким хлопком закрывал дверь перед носом взбудораженных особ и возвращался к делам, еще какое-то время невольно выслушивая гневные фразы с лестничной клетки - спасибо, Цербер, за дарованный острый слух.
До этого момента носитель не думал даже, что все обернется вот так. В любой другой ситуации, окажись на месте девчонки кто бы то ни был еще, носитель наверняка усмехнулся бы, послал куда подальше, а потом ушел. Но перед ним стоит Скарлетт, чей макияж грозится размазаться от скользящих по бледным щекам слез. Перед ним стоит девушка, которая вынашивает его ребенка. Сына, которого Димитрис всегда хотел, но о котором позволял себе мечтать лишь в моменты глубокого опьянения.
Пальцы перестают сжимать плечи, медленно скользят по ним вниз до тех пор, пока мужчина, шумно вдохнув носом воздух, не отступает на пару небольших шагов в сторону, повернувшись к Скарлетт боком и на долю секунды прикрыв глаза. Дим делает еще один вдох, левой рукой подпирает бок, задерживает дыхание, округлив щеки, и запускает пальцы правой руки в волосы на затылке; сжимает их и тут же выдыхает через приоткрытые губы.
Он словно забывает, что в кухне присутствует еще и девчонка, а когда вспоминает - опускает руки и возвращается к ней, сокращает расстояние до предельного минимума, после чего заводит одну руку ей за спину, предплечьем надавливает на шею, прижимает к себе и утыкается носом в волосы, от которых приятно пахнет персиком и, возможно, какими-то эфирными маслами.
Димитрис не разбирается в этом.
Димитрис улыбается криво, о чем Дефо остается только догадываться.
У Димитриса все еще невидимым клеймом горит в области лопаток болезненное "эгоист", но на это становится плевать, потому что Димитрис готов поклясться: он дьявольски рад этой новости.
- Скар, - зовет, чувствуя, как ее плечи едва заметно подрагивают. Не отдаляется. Не хочет и не может. - Скар, - повторяет, будто впервые в жизни пробует ее имя на вкус. - я не обещаю, что стану для тебя идеальным мужчиной. Ты знаешь, что из меня уже ничего не слепить. - голос звучит приглушенно и тихо, потому что Катидис все еще утыкается носом в ее волосы. Но он знает, что Скарлетт все слышит. - Но я могу попытаться стать для ребенка хорошим отцом. - усмехается, потому что все это звучит, с его точки зрения, крайне смехотворно. - Скар,- в который раз за сегодняшний день он это произносит? Третий? Пятый? Неважно.
Катидис слегка отдаляется, чуть опускает голову и исподлобья смотрит в блестящие от слез глаза.
- Я не буду обещать то, в чем не уверен. - то, что в один прекрасный момент, будучи раздраженным и злым, он не решит уйти. -  Но я обещаю, что перестану уходить от проблем, пропадая со всех радаров. И это не из-за твоего положения, а потому, что ты говорила правильные вещи.
Лучше уж Катидис будет слабым перед обстоятельствами, чем станет трусливо от этих обстоятельств скрываться.

Удивительно вдвойне. Все, что происходит не только в пределах этого дома, но и в пределах жизни мужчины - поражает до глубины души. А если быть точнее, то до остатков той самой души, которая давно почернела, сгнила и местами обмякла, словно тыква с криво вырезанной рожей, которую старина Джерри - пожилой мужчина, живущий напротив квартиры Катидиса - выставляет на лестничную клетку после празднования Хэллоуина. Джерри - единственный человек в многоквартирном доме, который этому празднику зачем-то продолжает отдавать дань. Гниющая тыква, разносящая по ближайшим этажам запах кислятины и компоста - единственная причина, по которой соседи недолюбливают добродушного старика. Все, кроме Катидиса, которому откровенно плевать на запах, на недовольство жильцов дома и на самого старика, потому что гнилая, как та самая тыква, душа давно стала причиной отъявленного похуизма ко всему и вся.
Мужчина искренне считал, что такой образ жизни и подобная модель поведения - именно то, что нужно для такого херового человека. Мужчина не пытался исправить то, что надиктовано было самой жизнью, но что-то вдруг пошло не так.
Полчаса назад Димитрис ехал в насквозь прокуренном такси, салон которого не спасал от неприятного запаха дешевого табака даже покачивающийся из стороны в сторону ароматизатор в виде крошечного бутылька с жидкостью, обрамленного деревянным корпусом с вырезанными отверстиями. Димитрису казалось, что запах лаванды и мяты лишь усугубляет общую картину, а резко и не слишком гармонично переплетающиеся ароматы режут по острому звериному обонянию, притупляя его. Димитрис даже окно приоткрывал, чтобы вобрать в легкие побольше свежего воздуха, но вместо этого получал лишь холодные капли дождя, проскальзывающие в салон, и не слишком довольный взгляд таксиста, который, по всей видимости, слишком пекся о сохранности истертой обивки, но не решался сделать замечание, ведь в сидящем на заднем сидении мужчине узнал командира гвардейцев при Легионе. Спустя две выкуренных Димитрисом сигареты, в которых носитель находит легкую отдушину - удивительно, правда? - таксист вдруг начинает разговор, решив, наверное, что с легионерами лучше если не дружить, то уж точно не воевать. Разговор изначально переквалифицировался в монолог, ведь отвечать носитель не собирался. Таксиста это не смутило вовсе. Таксист рассказывал странную историю, делился моментами своей жизни, а Димитрис, в свою очередь, молча докуривал третью сигарету и думал о том, что свою жизнь собственноручно и усложняет.
Димитрис вышел из такси, когда от четвертой сигареты остался лишь фильтр, дал мужику на пятнадцать евро больше положенного за поездку, сдержанно кивнул и, подняв воротник пальто так, чтобы ветер не задувал холодные капли дождя под ткань, направился к знакомому дому с одной лишь мыслью: слишком все заебало, потому либо сегодня он остается окончательно, либо уходит и больше не возвращается
Исход зависел исключительно от разговора, который ждал по ту сторону двери.
Десять минут назад, глядя в карие, с оттенком молочного шоколада, глаза, наблюдая в них хорошо заметные раздражение, обиду и недопонимание, которые медленно сливались в открытую злость, Димитрис думал о том, что уходить, наверное, не хотел бы, но обстоятельства, как обычно случается, складывались вовсе не в его пользу. Скарлетт имела полное право злиться, а Димитрис, не имевший права противиться правде, отчего-то злился еще сильнее. Злость эта лишь подливала масла в огонь, провоцируя в голове носителя единственное, как ему казалось, верное решение: он собирался привычно послать все нахуй и уйти, потому что так проще и легче.
Вряд ли на деле все оказалось бы именно так.
И вот сейчас, стоя в просторной кухне и прижимая к себе Скарлетт, чувствуя мягкость ее волос и приятный запах персика и эфирных масел, Димитрис в который раз удивляется, насколько неожиданными могут быть повороты его гребанной жизни. Их жизни, потому что представить себя без топчущейся рядом девчонки он уже не может. Не может последние несколько месяцев, а понять и принять сумел только сейчас.
У Катидиса будет сын.
У Катидиса есть семья, о которой он перестал мечтать еще лет этак в двадцать семь.
У его ребенка обязательно должно быть то, чего Катидиса безжалостно лишили еще до рождения.
У них все будет хорошо... до первой серьезной ссоры, - подсказывает внутренний голос, от которого мужчина избавляется, когда чуть отдаляется и слегка вскидывает голову.
- Тебе придется постараться стать хорошим отцом для двоих детей. На днях Минни назвала тебя папой, - тихий голос Дефо ласково касается слуха, заставив Димитриса криво ухмыльнуться. Он никогда не относился к дочери Скарлетт, как к собственному ребенку, но зато давно понял, что здорово привязался к девчушке, которая вовсе не похожа на мать внешне, но у которой уже прослеживаются некие характерные черты, схожие с характерными чертами Скар. Минни любит командовать, когда замечает Катидиса, развалившегося на диване, в то время как находиться он должен в машине, направляющейся в магазин за сладостями. Минни любит опускать маленькие ладошки на колючие щеки, а потом забавно морщиться и говорить о том, что подбородок Катидиса похож на ежа, - тот же жест со стороны Скарлетт периодически сопровождается словами о том, что Катидису неплохо было бы побриться.
Минни никогда не будет похожа на него, потому что никакого кровного родства между ними нет, но Минни всегда будет важной частью его жизни.
Так же, как и Скар.
- Никогда бы не подумал, что стану дважды отцом всего лишь за пять минут, - губы Димитриса растягиваются в несвойственной улыбке, когда девчонка оказывается максимально близко, обнимает за шею и коротко целует. Димитрису нравится это внезапно воцарившееся спокойствие. Димитрис снова чувствует, что находится там, где должен находиться. Дома.
- Ты голоден? Я приготовила обед. - Скар вновь появляется в поле зрения, и именно в этот момент мужчина делает несколько шагов, сократив между ними расстояние.
- Как волк. - или, наверное, лучше было бы сказать "как Цербер". - Схожу пока в душ. - Дим вновь обнимает ее одной рукой, прижимает к себе и оставляет влажный поцелуй на виске.
Под теплыми струями воды, неровными дорожками стекающими по усеянному шрамами телу, носитель проводит около пяти с половиной минут. Он, упершись ладонями в стеклянную матовую стенку и ссутулившись, почти полторы минуты стоит неподвижно, опустив голову и наблюдая за тем, как капли разбиваются о пол, скапливаются в единый поток, а после, закручиваясь слабым водоворотом, исчезают в водостоке. Потом, оттолкнувшись и проведя ладонью по лицу, он выливает на мокрые волосы добротную порцию мужского шампуня с ментолом и эвкалиптом и тратит еще три минуты на то, чтобы смыть с себя слишком большое количестве пены.
Натянув домашние штаны и черную майку, предварительно удивившись разложенным в идеальном порядке вещам, Катидис возвращается в кухню, где приятно пахнет домашней едой, - он успел забыть, насколько вкусно готовит Скарлетт.
- Когда ты узнала? - вдруг задает он вопрос, елозя вилкой по разложенной на тарелке еде, и взгляда от девчонки не отводит. Спокойный и ровный, вовсе нетребовательный тон дает понять, что Катидис спрашивает исключительно из праздного интереса. - И когда собиралась сказать об этом мне?

Приятный аромат домашней еды ударяет в нос, стоит Катидису покинуть пределы спальни. Стоя возле раковины, упираясь слегка мокрыми ладонями в ее холодные керамические бока и скользя внимательным взглядом по собственному отражению в идеально чистом зеркале, подсвечиваемом сверху продолговатой флуоресцентной лампой, Катидис вдруг словил себя на мысли, что все это дерьмо, ввалившееся в их жизнь неожиданно и едва не проехавшееся по долго и утомительно строящемуся фундаменту тяжелыми гусеницами экскаватора, стоило этого приятного и неподдельного чувства спокойствия и уюта.
Катидис и не заметил даже, в какой момент некогда такая же уютная и привычная квартира заядлого холостяка превратилась в четыре холодных и абсолютно безжизненных стены, куда мужчина начал заглядывать раз в месяц и исключительно ради того, чтобы взять какие бы то ни было вещи; или ради того, чтобы переждать очередную бурю, вызванную изящной женской рукой и грозящую снести на своем пути если не все, то очень многое. Катидис не обращал внимания на покрывшиеся слоем пыли деревянные тумбы или столы со стеклянной поверхностью, не обращал внимания на заплесневелый сыр, забившийся в самый дальний угол холодильника и мирно покоящийся там, кажется, с прошлого века. Катидиса не интересовало, что холодную воду начали отключать гораздо чаще, чем то было раньше - а раньше эта не такая уж значительная мелочь его чертовски бесила, ведь невозможно было адекватно сходить в душ. Главная, пожалуй, причина, по которой соседи могли наблюдать в поле зрения Катидиса - счета, за которыми мужчина периодически заезжал, каждый раз думая о том, что глупо простаивающую квартиру давно пора было бы продать. И каждый раз что-то его останавливало, не позволяло достать из внутреннего кармана мобильник и набрать знакомый номер риелтора, на которого можно всю эту рутину по продаже и переоформлению квартиры спихнуть, потому Катидис, толкая предплечьем тяжелую и раздражающе скрипучую дверь подъезда, ехал не в офис к Тэрону - так звали риелтора - а до ближайшего банкомата, где оплачивал все счета и между тем думал о том, что все делает правильно.
Наверное, действительно правильно, ведь Катидис, протрезвевший после очередного краткосрочного запоя, спровоцированного ссорой со Скарлетт, обычно зависал в спортивном зале рядом с той самой квартирой и там же нередко ловил себя на мысли, что не имеет ровным счетом никакого понятия о том, что бы делал и куда бы уходил, не будь этой берлоги, в которой прожил не один год.
Да просто он бы никуда и не уходил, - могли бы сказать многие, на что Катидис обязательно бы возразил молчаливой, весьма недоброй ухмылкой и хмурым взглядом. Он бы уходил в любом случае, потому что такова натура, потому что этот принцип настолько въелся в единый образ Цербера, что подумать о каком-то ином исходя вряд ли представится возможным. Ни для кого не секрет, что кошка - то животное, которое гуляет само по себе. Возможно, это не слишком укладывается в умах людей, но Цербер, а вместе с ним и Катидис - это, вопреки многим устоявшимся мнениям, пес, который делает то же самое, предпочитая считать себя не бездомной шавкой, а свободным зверем.
Катидис привык приходить, когда хочет, и уходить, когда вздумается. Катидис до определенного момента был уверен, что искоренить из него этот принцип никаким образом не получится. А потом появилась Скарлетт, из-за которой он не только систематически выходил из себя и испытывал непреодолимое желание сломать кому-нибудь или нос, или жизнь, но еще и понял вдруг, что собственными заебами может лишиться самого главного. Может лишиться семьи, о которой до этого он даже не думал.
Продолжая смотреть на собственное отражение, Димитрис слегка щурится и подается ближе, словно пытается разглядеть на знакомом лице что-то такое, чего раньше не видел. Никаких изменений: все те же глаза янтарного цвета, постепенно становящиеся заметными морщины, напоминающие о том, что идет уже пятый десяток, и привычно колючая щетина, на которой, если приглядеться, в некоторых местах становится видна седина. Димитрис вновь отдаляется, отводит голову назад, чуть ее запрокидывает, немного склонив к левому плечу, и проводит пальцами по нижней челюсти и подбородку, словно оценивает - стоит ли побриться, или можно еще немного подождать. Желудок бесшумно отзывается, напоминает о себе и о дожидающейся еде, потому Димитрис приходит к выводу, что побреется как-нибудь в другой раз. А еще вдруг понимает, что внешне, быть может, он и остался таким же, каким был год назад, два, или три, но внутри все-таки претерпел значительные изменения, хоть и верил до последнего, что ничего подобного с ним произойти не может.
Глупо.
Думать обо всем этом сейчас - глупо вдвойне.
Спустившись на первый этаж, Катидис замечает довольную Минни, которая, подогнув под себя ноги, сидит на диване, прижимает к груди вертикально стоящую подушку - такую большую, что едва хватает короткий детских рук, чтобы ее обхватить - и сжимает в правой ладошке наверняка вкусный рожок. Катидис раньше мороженное не ел, но дочь Скарлетт - теперь и его дочь тоже, что до сих пор в голове не укладывается - как то раз прибежала в гостиную с целым ведром шоколадного мороженого, удобно устроилась на диване, заставив Катидиса подняться и принять сидячее положение, всучила ему в руки ложку и сказала, мол, он должен помочь ей все съесть, иначе мама будет ругаться, ведь никогда не позволяла есть много сладкого. Катидис отнекивался, пытался прикрыться внезапными делами, но умная не по годам девчушка добила его фразой, что если он до сих пор никуда из дома не ушел, значит никаких дел нет, а мороженное само себя не съест.
Он тогда лишь посмеялся, но все-таки добротную половину ведра мороженного съел, наблюдая за историей пса, который наполовину был волком, а потом пообещал Минни, что Скарлетт ничего не узнает.
Пройдя мимо девочки, Дим слегка взъерошил ее волосы, на что получил неразборчивое ворчание. Усмехнувшись, он вернулся в кухню, где на столе уже дожидалась аппетитная запеканка и ароматный кофе.
Вопрос, возникший в голове Димитриса еще в тот момент, когда мужчина был в душе, прозвучал спустя шесть с половиной минут, в течение которых еды на тарелке стало заметно меньше, а кружка с кофе наполовину опустела. Или оказалась наполовину полна, как сказали бы некоторые, но Димитрис никогда оптимистом себя не считал.
- ... Врачи почему-то всегда поздравляют с беременностью, хотя понятия не имеют, радость это или горе. Вот и я не знала.
Носитель внимательно слушает все, что говорит Скарлетт, но взгляда не поднимает, продолжая водить заостренными концами вилки по запеканке. Он изредка закидывает в рот кусочки уже успевшей остыть еды, предварительно нанизывая их на столовый прибор, но иногда делает это неконтролируемо резко, потому по ушам режет неприятный скрип скользящего по стеклу металла - и в каждом его подобном действии можно без труда проследить сквозящее раздражение. Димитрис понимает, что Дефо вновь говорить разумные вещи, понимает, что косячит сам, но сделать ничего не может, выключить злость по щелчку пальцев - тем более.
- Я вообще не хотела тебе говорить... - после этих слов Димитрис слушает девчонку вполуха, а пережевывать отправленную в рот запеканку начинает с небывалой интенсивностью, словно от этого зависит чья-то жизнь, или, быть может, он наивно рассчитывает переключить свое внимание на еду, сконцентрироваться на вкусе или на том, что после каждого нового сжатия челюстей какой-то из задних зубов начинает неприятно ныть, заставляя думать о том, что неплохо было бы сходить к врачу. Димитрис пытается делать что угодно, лишь бы не поддаваться растущему раздражению. Димитрис не поднимает взгляда на Скарлетт, будто находя содержимое тарелки куда интереснее сидящей напротив девушки, а Скарлетт, в свою очередь, пристально наблюдает за Димитрисом, - он прекрасно это чувствует, потому хмыкает и кривит губы в ухмылке.
- Ты права, - его голос нарушает воцарившуюся тишину спустя примерно полторы минуты. Тыльной стороной ладони Катидис отодвигает от себя тарелку, а затем дотягивается до покоящейся неподалеку салфетки, зажав ее между средним и указательным пальцами. Он оставляет ее в правой руке, проводит по губам и подбородку, после чего этой же рукой комкает, сжимая в кулаке, и немного резче, чем то требуется, бросает в тарелку. - я не могу тебя в этом винить. - дублирует сказанную девчонкой фразу и поднимается из-за стола. В голове повторяется, словно заевшая пластинка, единственное: "ты ушел, ты ушел, ты ушел". Катидис не может знать наверняка, но вполне возможно, что именно эти слова становятся поводом для раздражения, ведь ему вдруг начинает казаться, будто с этого самого момента любая их ссора будет приправляться раздражающим "ты ушел" - и это будет отнюдь не так гармонично, как греческие приправы в ирландской запеканке.
Взяв тарелку и кружку с недопитым - точно так же успевшим остыть - кофе, Катидис обходит стол и сгружает грязную посуду в мойку. Он понятия не имеет, что следует говорить. Он не знает, что чувствует на этот счет, потому теряется и мешкает, а замешательство это выливается в тягучую тишину.
"Вот и я не знала", - вдруг вспоминает носитель и, оттолкнувшись ладонью от ребра мойки, возвращается обратно, но останавливается не рядом с местом, где только что сидел, а возле Скарлетт. Одной ладонью Дим упирается в столешницу, а второй - в спинку стула, на котором сидит девушка. Он не отрезает ей пути к отступлению, потому что Скар спокойно может развернуться и встать с противоположной стороны; он просто оказывается рядом, слегка нависает над ней, при этом все так же оставаясь на приличном расстоянии, и смотрит в глаза. Смотрит около пятнадцати секунд, а потом, чуть сощурившись, спрашивает:
- А сейчас? - хмыкает. - Сейчас ты знаешь? - привычная хрипотца не придает голосу злобы или устрашения. - Радость это? Или все-таки горе?

- Я не знаю.
Слова звучат слишком оглушительно. Димитрису кажется, будто Скарлетт кричит ему в самое ухо, хотя на деле между ними до сих пор остаются те несчастные тридцать сантиметров. Димитрис непроизвольно хмурится и на выдохе опускает голову, проскользив взглядом по удивительно чистому полу и лишь на секунду задержав его на ровных женских ногах. Между ними - три десятка блядских сантиментов, а Димитрису иногда кажется, словно между ними огромная пропасть, доверху наполненная смердящей болотной тиной, перебраться через которую не представляется возможным. Димитрис пытался сотню раз, но добраться до долгожданного берега так и не сумел. Димитриса по горло засасывало в эту вязкую субстанцию, словно в зыбучие пески, но даже в моменты, когда казалось, что вот-вот сдохнешь, Димитрис покорно закрывал глаза, а вместо котла, в котором после смерти обязательно будет купаться, оказывался в отправной точке - на противоположном берегу. Иногда - как, например, сейчас - Димитрису казалось, что осталось совсем немного, что достаточно протянуть руку, зацепиться за выступ и, приложив немного усилий, подтянуться - и конечная точка будет достигнута. Но хуй там, потому что каждый раз, когда Димитрис добирался до противоположной стороны, там стояла Скарлетт, которая парой фраз способна была отбросить его в самое начало. Напоминает блядскую компьютерную игру с цикличным сюжетом, где достигнуть финального уровня невозможно только лишь потому, что в какой-то момент проебываешь самое главное, а из-за непредусмотренной контрольной точки каждая смерть из раза в раз отбрасывает тебя в самое начало. Старайся, приятель, рви задницу на британский флаг, но добраться до финала сможешь только тогда, когда прокачаешься до нужного уровня.
У Катидиса этого уровня нет. Катидис всегда предпочитал слать далеко и нахуй все это дерьмо, ведь рано или поздно надоедает, если топчешься на одном и том же месте без какого бы то ни было результата.
И вот сегодня Катидис вновь приблизился к долгожданной финишной прямой, умудрился сократить расстояние до девчонки вместо того, чтобы привычно его увеличить, раздраженно хлопнув дверью и вернувшись в пыльную, брошенную квартиру. Катидис все еще остается дома, все еще остается рядом со Скарлетт, хотя испытывает такую привычную уже злость, а где-то на задворках сознания испытывает острое желание вновь уйти. Но Катидис не уйдет, потому что обещал, потому что сейчас должен сделать не то, что хочет, а то, что правильно и необходимо не только ему, но и им.
Он вновь рискнет пройти непроходимый - на первый взгляд - уровень.
Еще несколько секунд Дим стоит в том же положении, не поднимает головы и размеренно выдыхает через слегка приоткрытые сухие губы, а единственное, что выдает царящее в теле напряжение - рука, сжимающая спинку кресла так, что костяшки едва белеют. Скарлетт медлит еще какое-то время, после чего поднимается, заставив мужчину оттолкнуться, выпрямиться и поднять голову.
Катидис поджимает губы, обводит светлую кухню взглядом и только потом встречается с глазами, в которых помимо собственного отражения замечает еще и уверенность, - Скар знает, о чем говорит - и это раздражает Катидиса сильнее. Молчаливая игра в гляделки длится недолго, потому что девчонка начинает говорить, а Катидис, вопреки собственным ощущениям - покорно слушать.
Катидис и покорность... удивительно.
Носитель не перебивает, но вслушивается в каждое сказанное слово. Носитель смотрит исключительно в глаза, - такой мирный и пугающе безмятежный взгляд, в то время как в его собственном взгляде просыпается Везувий. Ее спокойствие кажется слишком тихим, а его злость чересчур громкой, но выражающейся лишь сведенными к переносице бровями и стиснутыми зубами, - Катидис вновь чувствует, как дальний зуб начинает ныть, лишь подливая масла в уже давно распалившийся огонь.
- Мне нужно, чтобы ты, когда я в себе сомневаюсь, не сомневался во мне.
Катидис никогда в ней не сомневался.
Когда Скарлетт впервые появилась на избитом пороге квартиры, Дим не сомневался, что девчонка проявит поразительную настойчивость. Когда Скарлетт перешла к открытым угрозам, Дим не сомневался, что каждое ее слово - не пустой звук. Когда Скарлетт появилась в его поле зрения со сверкнувшим под преломленным светом ножом, Дим не сомневался, что ей хватит выдержки и решимости для того, чтобы вонзить острие в его бок.
Катидис никогда в ней не сомневался, но конкретно сейчас усомнился впервые: а действительно ли Скарлетт настолько хладнокровна и безжалостна, насколько хочет казаться в глазах окружающих?
Катидис видел, как изящные женские руки легко и непринужденно сворачивают шеи. Катидису доводилось видеть, как подчиненные стыдливо отводят головы, лишь бы не встречаться с глазами, полными недовольства их действиями. Некоторые искренне считают Катидиса сумасшедшим, потому что Катидис по собственной воле из раза в раз связывается с Дефо. Но, помимо всего прочего: Катидис видел, как те же изящные женские руки с поразительной мягкостью скользят по изуродованному шрамами телу; видел, какой ласковой и домашней может быть девчонка в моменты, когда все идет легко и просто - и пусть Димитрису иногда кажется, что все это - затишье перед бурей.
Носитель относительно недавно понял, что рядом со Скарлетт может быть хорошо и уютно, но только в том случае, если отыскать правильный подход, научиться дергать за правильные нити. Носитель прекрасно об этом подходе знает, но ни разу так и не применил на практике.
Возможно, в этом и заключается главная ошибка, ведь Дефо привыкла купаться в роскоши и получать подарки с баснословными ценниками, а Димитрис, в свою очередь, привык таких людей либо убивать, либо ненавидеть.
Оказалось, что все-таки в любом правиле имеется исключение.
- Ты ни разу не дарил мне цветов, про украшения я и вовсе молчу.
Странно, но последняя фраза, вопреки ожиданиям, не выводит Катидиса из себя, а заставляет хмыкнуть и усмехнуться. Наверное, Катидис слишком заебался идти против ветра; по крайней мере конкретно сегодня - точно.
- Если тебе от этого станет хоть немного легче, - Дим сдержал выдох, устало поднял правую руку и уронил ее предплечьем на плечо Скар. Ладонь скользнула под волосы и опустилась на шею со стороны затылка, - Дим слегка надавил, заставив девчонку сократить и без того небольшое расстояние между ними. - Я никому, - утыкается подбородком в макушку. - никогда, - выдыхает. - не дарил ни цветов, ни украшений.
Дим благоразумно умалчивает о том, что на самом деле когда-то давно - по молодости - дарил всякие дешевые побрякушки девчонке, которая платила ему за это первоклассным минетом. Продолжалось это недолго, потому как со временем Дим понял, что необязательно тратить собственные деньги на тех, с кем потрахаться можно и без лишних финансовых затрат. Дим около четырех месяцев заглядывал в гости к знакомой девчонке просто потому, что та жила через два дома от его квартиры, а знакомая девчонка, в свою очередь, наивно считала Катидиса своим парнем и даже не подозревала, что в моменты отсутствия Катидис - в большинстве случаев - вовсе не работал, а трахал очередную бабу.
У Катидиса было вполне незамысловатое прошлое в плане каких бы то ни было серьезных отношений. У Катидиса, раз уж на то пошло, никаких серьезных отношений и не было.
А теперь у Катидиса есть Скарлетт.
- Я устал, Скар, - и речь идет не только о физическом состоянии. - давай вернемся к этому разговору потом? - он слегка отдаляется, но руки не убирает, продолжив поглаживать большим пальцем девичью шею.