Сегодняшний день не задался.
Просыпаться в половину шестого утра после беспокойной ночи и обрывистого сна - занятие не слишком приятное, а ощущение во всем теле - ровно так же, как и в голове - такое, словно последние несколько часов разгружала тяжелые ящики с не менее тяжелыми кирпичами. Таблетки, наспех запитые ледяной водой, не помогают избавиться от неприятной, ноющей боли в висках, расползающейся остротой к затылку и создающей впечатление, словно кто-то пытается стянуть голову колючей проволокой. Рэй спокойствием тоже не отличается, потому и становится причиной моего столь раннего подъема. Сегодня он по-особенному капризный, а ночью просыпался едва ли не каждые полчаса, грозясь разбудить не только Тера, но и всех остальных обитателей отеля. Пришлось ночевать в детской комнате, неудобно устроившись на небольшом диване. Мальчишка, если так посудить, никогда спокойствием и мирным характером не отличался, но таким я видела его впервые.
В половину девятого, когда я сидела в холле, а сын, поглядывая в сторону плазмы, вертел в руках небольшого игрушечного единорога, к нам подошла женщина, предложив присмотреть за ребенком. Согласно кивнув, отдала ей не слишком обрадовавшегося Рэя, а сама направилась в сторону ванной комнаты. Холодный душ не помогает собраться с мыслями, но зато помогает мало-мальски проснуться. Кружка крепкого кофе окончательно прогоняет остатки сна, но состояние все так же оставляет желать лучшего: голова болит, усталость заставляет испытывать стойкое желание завалиться на кровать и пару часов поспать, руки мерзнут, хотя в комнате достаточно тепло, а чувство, словно что-то идет не так, не отпускает меня вот уже несколько дюжин минут.
Приняв душ и выпив кофе, я возвращаюсь в комнату и понимаю, что не видела Чеса уже... сутки? Он ушел вместе с повстанцами прошлым утром, его не было слишком долго, но Анубис, когда я попросила у него помощи, сказал, что с ним все хорошо. Наверное, он вернулся слишком поздно, а мне не довелось увидеть его, потому что спала в детской. Стало немного легче, хотя все еще странным кажется тот факт, что стрелки часов к одиннадцати подходят, а с Беннингтоном я так и не пересеклась.
Тер носится по отелю вместе с Кракеном и Рауди, тем самым предоставив мне возможность спокойно уложить Рэя спать. Ему такой вариант, кажется, не слишком нравится, потому предварительно приходится "насладиться" очередной порцией капризов. Сегодня ты, парень, ведешь себя чертовски странно.
Не знаю, сколько проходит времени, но из детской комнаты я выхожу, когда часы показали без пяти двенадцать. Надеюсь, что мне не придется следующие пару-тройку часов сидеть рядом с кроваткой только потому, что сын решил устроить незапланированный концерт.
Медленно прикрыв за собой дверь, я практически бесшумно отхожу в сторону и уже собираюсь идти в нашу с Чесом спальню, как вдруг слышу его голос. Радует, что с ним все в порядке. Напрягает, что раздражение в его словах слышится слишком уж отчетливо, неприкрыто. Действительно ли с ним все в порядке?
Я не собиралась подслушивать чужой разговор, не собиралась исподтишка наблюдать за происходящим; я всего лишь хотела увидеть своего мужчину, но даже представить себе не могла, каким жутким результатом обернется это безобидное желание.
- Ты изменил ей, - голос Сотириса звучит, словно гром среди ясного неба. За голосом следует грохот, в то время как мой взгляд пересекается со взглядом Беннингтона. Да все нормально с ним, - весело отмахивается Хранитель Гермеса, - а я и не заметила тогда, насколько наигранной была его привычная ухмылка. И действительно, что может быть плохого, когда ты трахаешься и тебе очень замечательно? Смешно даже. И страшно.
Страшно, когда человек, в которого ты всецело веришь и за которым непререкаемо готов следовать по самым темный и тернистым дорогам, в какой-то момент попросту оставляет тебя на этой самой дороге, не дав при этом даже блядского фонарика.
Я вижу, как мужчина меняется в лице, замечаю, как налитые кровью глаза возвращаются к привычному цвету, но не придаю этому никакого значения. Не хочу. Не могу, потому что слова про измену въелись в стенки сознания, словно ржавчина, от которой не избавиться. И я не говорю ни слова, когда разворачиваюсь и, быстро преодолев расстояние между номерами, оказываюсь в нашей спальне, заперев дверь и тут же прислонившись к ней спиной. Опускаю голову, отчего волосы мгновенно соскальзывают с плеч и неровной ширмой закрывают лицо; прикусываю внутреннюю сторону щеки, чувствуя подступающий к горлу ком, и жмурюсь, не позволяя тонким дорожкам слез проскользить по вмиг побледневшим щекам. Не здесь. Не сейчас.
В соседней комнате спит наш сын. Я нахожусь в комнате, которая принадлежит нам, но почему-то именно сейчас мне доводится сильнее всего ощутить то, что никаких нас нет, а все, что происходило до этого - всего лишь фикция.
Вот так просто ты, Росси, решила перечеркнуть все, что выстраивалось долгими и неимоверно тяжелыми моментами? Там ведь было много хорошего, забыла?
Я все прекрасно помню, но правду говорят о том, что один скверный поступок способен за считанные секунды убить воспоминания о сотне хороших. Мне хочется, очень хочется найти оправдания, которые сведут все это на нет, но не могу. Не могу, потому что слишком больно, слишком обидно, слишком... просто это слишком. Слишком даже при всей моей любви к человеку, при всей моей безграничной вере в него и нужном, но таком недостижимом желании простить.
- Росси, открой дверь, и мы поговорим.
Я слышу его голос совсем рядом, словно он стоит позади, наклонившись к самому уху, опалив горячим дыханием кожу и заставив привычно почувствовать запах табака и мяты. На деле же нас разделяет деревянная преграда в виде двери, открывать которую не спешу.
Десять секунд. Двадцать. Тридцать.
Сдаюсь на восьмидесятой, когда тыльной стороной ладони стираю все-таки скатившиеся по щекам слезы, а затем открываю дверь и сразу же отхожу как можно дальше, желая выдержать максимальное между нами расстояние. Я не хочу его видеть, не могу, потому что в голове непроизвольно всплывают выдуманные картинки того, как любимый мужчина трахает другую женщину. Весело, не правда ли?
Почему тогда открыла? Потому что знаю его, потому что понимаю, что желаемого - разговора, если брать конкретно эту ситуацию - он добьется любыми способами. Я открыла не потому, что готова к этому разговору, а потому, что в соседней комнате все еще спит наш сын. Лишний шум ни к чему, хотя мне очень хочется сдаться и выплеснуть на мужчину все, что медленно скапливается внутри, словно яд.
- О чем ты хочешь поговорить, Честер?
Честер. Забавно, ведь я крайне редко называю его полным именем. Наверное, все действительно плохо.
Почему ты это сделал? Что могло произойти такого, что ты одним легким движением руки решил перечеркнуть все, решил отодвинуть семью не на второй план даже, а куда-то на самое дно? Или никакой семьи нет вовсе? Скажи, в чем причина?
Пожалуйста, скажи, что ты сделал это под какой-то техникой.
Но вслух я говорю совсем другое:
- Один вопрос: ты сделал это осознанно? - мне хочется разрыдаться здесь и сейчас, хочется избавиться от всего и не чувствовать тяжелого предательства, но вместо этого я продолжаю стоять, давя в себе слезы, заметные лишь в уголках глаз, и отказываясь смотреть мужчине в глаза.

Я не знаю, что говорить; не знаю, стоит ли это делать вообще.
С самого начала я обещала Честеру, что буду рядом в любой - даже самой сложной - ситуации. Обещала себе, что при любых обстоятельствах останусь рядом с мужчиной, в котором нуждаюсь так же сильно, как в насущных людских потребностях: в глотке воды после изнуряющей жажды; в свежем воздухе после нахождения в душной комнате. Он предупреждал, что будет тяжело, много раз пытался оградить меня от всего этого, но я упрямо оставалась рядом, потому как была уверена, что справлюсь с любыми проблемами, ведь не одна вовсе, ведь у меня есть Честер, который поможет, который объяснит, а где понадобится, то и мозг вправит.
Я размышляла о многих вещах, думала о самых разнообразных исходах, но даже представить себе не могла, что все обернется вот так. Не могла представить, или отказывалась это делать, потому что это неприятно и мерзко. Сейчас, столкнувшись с изменой лицом к лицу, поняла наконец, насколько это больно.
Я обещала себе, что буду рядом с мужчиной при любых обстоятельствах, ведь от проблем он поможет избавиться, защитит и даст необходимую в такие моменты уверенность. Но что делать, если этот самый мужчина оказался по другую сторону? Как поступать, когда каждая секунда и его давящее молчание лишь увеличивают ту пропасть, которая образовалась за считанные секунды, разом перечеркнув абсолютно все? У кого теперь искать помощи?
У самой себя, видимо.
- Если ты хочешь знать, было ли это под техникой, то я сам не знаю. - голос Беннингтона звучит в тихом номере слишком громогласно. Едва заметно вздрагиваю. Несколько долгих секунд, медленно сливающихся с вечностью, смотрю куда-то в сторону, но затем все-таки поднимаю взгляд, все-таки всматриваюсь в родное лицо - виноватое и подавленное - но ловлю себя на скверной, дьявольски пугающей мысли: этого слишком мало, чтобы свести все на нет.
Здравомыслие отчаянно твердит о том, что не следует рубить с плеча, не стоит делать поспешных выводов в принципе, а в мире, где любое действие может быть навязано божественными силами - тем более. Какая-то часть меня - далекая сейчас и практически неосязаемая - пытается напомнить о разговоре и словах, которые пыталась донести до Честера совсем недавно:
- Я виновата! Я поступила неправильно, - подло, Росси. Называй вещи своими именами. - и понятия не имею, что с этим делать. В чем ты еще хочешь меня обвинить, Чес? В том, что помогла человеку, которого должна ненавидеть? Я это и без подсказок уяснила. В том, что не могу быть жестокой и хладнокровной даже в отношении таких людей, как Сет? Извини, пожалуйста, что не оправдала твои надежды. - я ничего не предъявляю, не огрызаюсь и не выплевываю эти слова мужчине в лицо, силясь упрекнуть его в чем-либо. Я говорю негромко и прерывисто, периодически рвано выдыхаю, отчего некоторые слова приглушаются и обрываются. - В том, что я  ч е л о в е к   о б ы ч н ы й,  к о т о р ы й, как и все остальные,  и м е е т  с в о й с т в о   к о с я ч и т ь?
Я все прекрасно помню, но не могу зацепиться за ту необходимую нить, которая поможет выбраться из этого вязкого, мерзкого болота. Слишком обидно, неприятно. Слишком больно, и боль эта въедается в сознание, вгрызается и застилает мутной пеленой негатива все то, что способно нам помочь. Внутренности словно кто-то остервенело сжимает, заставляя сердце пропускать удары, выбивая из легких воздух и не позволяя сделать вдох полной грудью. Холодные руки подрагивают. Впрочем, не только руки.
Честер говорит еще что-то, а я молчу. Все слова будто из головы вылетели, а его - пролетели мимо ушей, оставшись бесполезным отголоском. Честно и ревностно я пытаюсь поверить Беннингтону, поверить его раскаянию и найти в себе те необходимые силы, которые помогут сделать один единственный шаг вперед - к мужчине, вместо пары шагов назад, чтобы оказаться как можно дальше. Я пытаюсь, но неприятные картинки перед глазами слишком навязчивые, мысли слишком колючие и тяжелые, а эмоции - болезненные.
Ухожу в противоположную сторону, силясь избавиться от кусающего сквозняка. Отворачиваюсь. Холодные пальцы подушечками касаются висков, а после нескольких круговых движений уходят вверх и зарываются в копне иссиня-черных волос; сжимаются в тот момент, когда жмурюсь в попытке отвязаться от давящего кома в горле, но вместо этого слезы лишь сильнее подступают, душат. Делаю короткий, нарочито шумный вдох, после которого голову назад запрокидываю и наконец-таки выдыхаю. Пара секунд - и волосы убираю в тугой хвост. Сглатываю и разворачиваюсь, глядя на Честера.
Слишком пристально.
Слишком испытующе.
Слишком... разочарованно.
Как-то много в моей жизни вдруг стало этого "слишком".
- Неужели ты не мог ничего с этим сделать? - голос предательски дрожит, но звучит четко и громко. - Неужели. ты. не мог?! - еще чуть громче; губы сжимаются в тонкую полоску, а брови непроизвольно съезжают к переносице. - Не знаешь, было ли это под техникой? А если не было?! Что, если... впрочем, какая разница. - срываюсь. Говорю практически сквозь зубы. - Я понятия не имею, что именно стало причиной. И не уверена, что хочу знать. Зато знаю, что ты мне изменил. Изменил, Честер! Не подрался, не напился до невменяемого состояния. Изменил. - ударил не в бровь, не в глаз даже, а в спину, задев еще и сердце; ударил туда, куда - я надеялась - никогда бить не будешь.
Зря.

Отредактировано Octavia Rossi (05.05.2018 20:21:32)

Мне хотелось бы, наверное, стереть из памяти все, что происходило последние полчаса, хотелось бы не слышать тех случайных слов, которые причиняют такую боль. Но я слышала их тогда. Слышу, кажется, и сейчас.
Мне хотелось бы закрыть глаза на случившееся, потому что люблю Честера, потому что нуждаюсь в нем точно так же, как час, неделю, год назад; мне хотелось бы простить его, но не могу. Возможно, необходимо время для того, чтобы все происходящее сошло на нет и забылось, вернув нашим отношениям привычное течение. Возможно, времени не понадобится вовсе, потому что здесь и сейчас от этих самых отношений останется лишь разбитый фундамент. Возможно, не стоит исключать и тот факт, что от них уже давно ничего не осталось, ведь человек не изменяет, когда все хорошо. А если он все-таки был под техникой? - проскальзывает в моем сознании, заставив на мгновение зажмуриться. Если это действительно так, то у меня, быть может, получится перекрутить все эти мысли в голове и перестать смотреть на Честера, как на абсолютно чужого человека. А если нет? - не унимается внутренний голос, провоцируя все больше и больше сомнений.
Ответы на эти вопросы мы, наверное, вряд ли получим - и это самое страшное.
Слишком сложно и больно. Я не понимаю, что мне делать и как поступать. Меня пугают последствия, ведь могу простить, а Честер, по закону подлости, окажется виноват - что подтвердится совершенно случайно, как это обычно и бывает, - или могу не простить, сделав тем самым главную ошибку, потому что Честер не виноват вовсе, а техника действительно имела место быть. Это непонимание выбивает из колеи, загоняет в угол и заставляет испытывать какие-то панические приступы, из-за которых руки бесконтрольно трясутся, дыхание учащается, а в горле предательски пересыхает, отчего каждое сказанное слово напоминает сотни острых игл, царапающих глотку. Неприятно.
- Че ты от меня хочешь услышать? Я сказал, что не знаю, как это случилось, я даже нихуя не помню. Все, что осталось в моей башке - сам факт, - раздражается Беннингтон.
И правда, что я хочу услышать? То, что ему жаль? Это вроде бы и без слов было заметно с самого начала, но оказалось недостаточно для того, чтобы все замять. Легче от этого не стало. Стало, кажется, только хуже.
Я не знаю, что именно хочу услышать; я не уверена, что хочу что-либо слушать вообще.
Единственное, что хочу - закончить все это, перестав испытывать пожирающие обиду, злость и разочарование. Понимаю, что сделать это не получится при любом раскладе. Больно будет все равно.
Окно с оглушительным грохотом закрывается, избавив комнату от гуляющего сквозняка и наполнив ее тишиной. Впрочем, длится она недолго, потому что в соседнем номере практически сразу же просыпается Рэй, начавший привычно громко плакать. Его крики заставляют обернуться в сторону двери, но отнюдь не сдвинуться с места. Продолжаю стоять, вслушиваясь в детский плач, - вдруг ловлю себя на мысли, что даже он непривычно раздражает.
Проходит всего минута, а ребенок почему-то успокаивается. Наверное, кто-то решил заглянуть к мальчишке. Возможно, это Сотирис, который знает о том, что между нами в данный момент происходит, потому решил избавить от проблем еще и с сыном.
Рэй успокаивается, чего нельзя сказать про нас.
Одного взгляда в сторону Беннингтона хватит для того, чтобы понять главное: он злится. Сжатые кулаки, плотно сомкнутые губы, сведенные к переносице брови и вмиг потемневшие глаза - признаки того, что назревает буря. Та, что за окном разыгралась - легкая непогода в сравнении с происходящим в комнате.
Я всегда относилась к раздраженному мужчине крайне аккуратно, потому что не один раз становилась свидетельницей возможных последствий, спровоцированных далеко не самыми безобидными эмоциями. Мне удалось найти правильный подход, поэтому в ситуациях, когда Честер заводился и грозился разнести все, что находится в радиусе четырех метров - а то и больше - я благоразумно сбавляла обороты - если злилась сама - или обращала внимание мужчины на себя. Достаточно было коснуться мягкими ладонями его щек для того, чтобы ярость утихла. Даже в налитых кровью глазах у меня получалось разглядеть того Чеса, который по вечерам расслабленно лежал рядом, обнимал, коротко целовал в висок и свойственно ухмылялся каждый раз, когда пресекал мои попытки забрать пульт от телевизора, за что получал наигранно гневный взгляд и легкий тычок локтем в бок, которые плавно перетекали в такой же легкий поцелуй, ведь долго злиться на мужчину я не могла.
Кто же знал, что в какой-то момент эта злость станет такой яркой, такой заметной и отчаянной, навязанной обстоятельствами, перешагнуть которые я не в состоянии.
Сейчас, глядя в потемневшие глаза мужчины, я понимаю прекрасно, что отнюдь не темные тучи в них отражаются. Он злится, а у меня нет желания сбавлять обороты. Возможно, что и сил у меня нет тоже.
- Я не знаю, что сказать. - на сдавленном выдохе делаю шаг назад, упершись спиной в стену. Не узнаю собственного голоса, звучащего сипло и будто надрывно. Такое ощущение, словно вот-вот разрыдаюсь от всего этого дерьма. Именно дерьма, потому что иных слов подобрать не удается. - Вся проблема в неведении, понимаешь? - поднимаю на мужчину взгляд - блеклый, потерянный и холодный. - Я ни на секунду не переставала тебя любить; я думала, что буду верить тебе при любых обстоятельствах. А сейчас... - речь надрывается, а из-за подступивших слез пришлось до боли прикусить нижнюю губу. - Я боюсь и... - и все еще в тебе нуждаюсь. Очень. Но говорю совершенно другое:
- Уходи. - голос дрожит точно так же, как и все тело. На Честера больше не смотрю, опускаю голову, а пальцы зарываются в волосах, сжимаясь до слабых, но все-таки болезненных ощущений. Стоит зажмуриться - и тонкие дорожки слез тут же скользят по бледным щекам, касаются уголков губ и остаются на них соленым послевкусием. - Уйди, пожалуйста. - слишком тяжело даются эти слова, потому как все во мне говорит об обратном, просит, буквально умоляет мужчину остаться, ведь одна не справлюсь. Без него не справлюсь.
Но справлюсь ли с ним - неизвестно.