Боль возвращается.
Боль всегда возвращается, однако Кристиан рассчитывает, что у него получится держать себя внутри собственноручно возведенных границ чуть дольше, пока не вернутся симптомы, узнай о которых мать, сама бы обратилась за медицинской помощью из-за накатившей паники. Он старается пить меньше кофе, не забывать хотя бы обедать и спать больше четырех часов в сутки, прибегая к помощи кокаина лишь на выходных во время посещения борделя. Получается у него, видимо, хреново, потому что аритмия начинается вновь — это можно почувствовать, прижав пальцы к сонной артерии, засекая время на часах. Он занимается этим несколько раз в день, просто чтобы почувствовать волнительное возбуждение, когда частота сердечных сокращений даже при таком неточном методе подсчета переваливает за сто двадцать ударов в минуту. Аритмия всегда проявлялась у него в тахикардии — это было давно известно.
Когда-то подсчет собственного пульса успокаивал, давал сосредоточиться, отвлечься от начинающейся панической атаки; он делал так по совету своего психотерапевта, пока продирался через синдром отмены в элитном реабилитационном центре. Он и сейчас успокаивает, пусть артерия под подушечками пальцев и бьется заполошно; трепещет будто пойманная в силок птица.
Но тахикардия лишь первый симптом, про который можно забыть, зарывшись в кипе бумаг и отчетов; специальной литературе и учебных пособиях: у него слишком много пробелов в знаниях в областях, которые необходимо курировать, а лишаться новой должности из-за отсутствия необходимого образования не хочется совершенно. Кристиан штудирует основы менеджмента, воскрешает в памяти покрывшиеся пылью за ненадобностью знания в области экономики, пытается разобраться, как именно работают СМИ изнутри, не забывая заниматься новыми повседневными занятиями. Ему нравится его работа, нравится ответственность и доверие, оказанное Кестлером. Но еще больше ему нравится осознание того факта, что он смог добиться всего сам, без тени родительского вмешательства, а потому не щадит себя, чтобы доказать, насколько прав был Артур, когда выбрал на не так давно созданную должность Министра Легиона именно его.
И организм протестует, напоминая о стремительно развившейся ишемической болезни сердца, уже однажды чуть было не убившей его; выдвигает в качестве аргументов боли за грудиной, от которых уже слабо помогают таблетки, прописанные еще в Осло.
При других обстоятельствах Кристиан бы обратился к врачу, однако у него нет времени на бесконечные анализы, приемы и советы прекращать употреблять алкоголь, кокаин и кофе, больше отдыхать и прочий бред, совершенно не вписывающий и без того плотный график. Однако, благодаря своему близкому знакомству с медицинской областью деятельности Легиона, ему и не нужны обычные врачи. Зачем, когда есть Хранитель Асклепия? Форд, конечно, не обольщается насчет сохранения анонимности: вряд ли существующие проблемы со здоровьем укроются от вездесущего взгляда Кестлера, однако благодаря божественному вмешательству на них можно будет закрыть глаза и не использовать в качестве причины для смещения с должности. По крайней мере Кристиан надеется на подобный исход событий.
Найти нужного ему Хранителя не составляет труда: в больничном крыле ему сразу указывают на верную дверь и чересчур любезно улыбаются. Кристиан возвращает улыбку, столь же приторную в своей искусственности: его назначение на должность Министра многим не пришлось по вкусу. Он поправляет классический черный галстук и оправляет жилет дымчатого темно-серого цвета; на нем костюм-тройка, но без пиджака, а рукава белоснежной рубашки закатаны чуть выше локтя — в кабинете ему слишком душно, словно не хватает воздуха. Еще один не радующий симптом при его состоянии.
Форд лучезарно улыбается, когда стучит в дверь, а после проходит в кабинет:
— Доброго вечера. Не подскажете, где я могу найти Хранителя Асклепия?

Он знает, что Хранитель Асклепия совсем недавно получил свой талисман: ему по роду деятельности необходимо быть в курсе подобных вещей, хотя слухи и разговоры об этом ходили до того, как он стал Министром — нужно лишь внимательно слушать. Так он узнал, что многие были поражены случившимся: кажется, девушка раньше являлась Хранителем другого бога и чем-то провинилась, из-за чего странным было то, что ее не убили. Впрочем, причины подобного поступка Кестлера оставались неизвестными — настолько глубоко Форд не копал.
А стоило бы, потому что, когда светловолосая девушка, к которой он обращается с вопросом, разворачивается на стуле, Кристиан на короткий миг не может сдержать удивления: перед ним сидит сексуальная бестия из борделя, с которой они провели незабываемую ночь в компании Алексиса, алкоголя и кокаина. Он быстро берет верх над своими эмоциями, продолжая обворожительно улыбаться, не показывая того, насколько поражен неожиданностью произошедшей встречи, однако не может удержаться от рассматривания целителя. И там есть на что посмотреть: уж он-то об этом знает не понаслышке.
Она опирается на спинку стула, изящно закинув одну кажущуюся бесконечно длинной ногу на другую, акцентируя внимание с помощью белых гольфов, не стесняясь выставлять их на показ, как и соблазнительные округлые бедра, едва прикрытые коротким белоснежным халатом с выразительным декольте, от одного взгляда куда вкусовые рецепторы вспоминают привкус кокаина на своих губах, которыми он сцеловывал остатки наркотика с ее груди. Хранитель Асклепия похожа на стереотип врача из порнографических фильмов, и Кристиану кажется, что ей бы только польстило подобное сравнение.
Девушка встает и подходит к нему; ее походка все такая же соблазнительная и манящая, обещающая все удовольствия мира, как он помнит. У нее прохладная ладошка, которую она прижимает к его щеке, и Форд чувствует едкий запах медикаментов, смешивающийся с каким-то цветочным ароматом. Кажется, боль утихает только от одного касания. Или причина в том, что он начинает думать о сексе с ней, забыв о своих проблемах?
— Это я удачно сюда зашел, — хмыкает Форд, накрывая чужую руку на своей щеке ладонью, на мгновение сжимая пальцы, после выскальзывая из-под прикосновения и направляясь к кушетке: в конце концов, он ведь пришел на прием к целителю, а не проводить инспекцию качества работы подчиненной.
— Что меня беспокоит, — задумчиво повторяет ее вопрос Кристиан, опираясь бедрами о край кушетки, но не забираясь на нее; он чуть склоняет голову, скрещивая руки на груди, и внимательно всматривается в правильные черты лица девушки, словно пытаясь понять, насколько откровенным можно с ней быть. С одной стороны, ее работа в Легионе заключается в том, чтобы излечивать его членов, а значит, она должна понимать, от чего нужно лечить. С другой стороны, Артур дал ей второй шанс, что должно увеличить ее преданность, а он не хочет рисковать расположением Кестлера из-за своих проблем со здоровьем.
— Слышал, ты недавно стала Хранителем Асклепия, — решает зайти издалека Форд. — Так что мне стало любопытно: что ты сможешь вылечить с помощью своих техник? — и смотрит внимательно, продолжая прикидывать вероятность того, что девушка, в силу своей неопытности, вообще не сможет ему помочь. Впрочем, периодически заглядывать в декольте он тоже не забывает: сомнения насчет преследования за сексуальные домогательства на работе в случае Легиона терзают такие же сильные, как и сомнения касательно безоговорочного соблюдения медицинской тайны.

У нее ласковые, заботливые прикосновения, которым так легко поддаваться; она все равно ниже его, несмотря на туфли на высоком каблуке, от нее веет мягкой жалостью без привкуса чего-то постыдного. Когда ее ладошка касается лба, а после щеки, Кристиан прикрывает глаза, чувствуя, как пропадает желание сопротивляться. В конце концов, разве не риск считается благородным делом? И он рискует, доверяясь ей, чьего имени даже не знает, чья квалификация не вызывает уверенности в благоприятном исходе воздействия. Но от ее рук исходит утешающее тепло, и этого достаточно, чтобы повиноваться им, забираясь на кушетку и вытягиваясь на твердой поверхности, обтянутой кожей.
Целительница садится рядом: ее бедро прижимается к его телу, пока Форд пытается вспомнить, сколько часов назад просто лежал на горизонтальной поверхности. Набегает пара десятков: он спал около суток, лишь подремал немного в кресле перед рассветом, когда мозг, затуманенный двойной порцией виски, все же склонился под гнетом разнообразной информации, которую вынужден был запоминать, анализировать и использовать.
Она что-то ему рассказывает, пока проворные пальцы расправляются с идеально повязанным виндзорским узлом.  Он слушает ее голос с закрытыми глазами, болезненно остро ощущая тяжесть в мыслях и под грудиной. Кристиан прекрасно понимает, что значит чувствовать себя обнаженным — дерьмовое ощущение, но продолжает молчать. Изящные пальчики накрывают беззащитно оголенную шею: ничего не мешает ей сомкнуть их на ней, вдавить кадык ладонью внутрь и душить, душить, душить, пока не полопаются капилляры в глазах, пока легкие не начнут гореть в агонии из-за недостатка кислорода, пока он не потеряет сознание, а после умрет.
Она лишь целует его щеку, отчего на коже появляется липкое маслянистое ощущение в том месте, где на ней остается блеск для губ. Ее голос преисполнен мягкости, ее прикосновения — заботы, и Кристиан, не открывая глаз, так уставших от света, накрывает ее руку, лежащую на его шее, своей ладонью, плавно перемещает вниз, останавливаясь где-то на уровне сердца, что бьется неритмично, хоть он абсолютно спокоен.
— Нарушение кровоснабжения миокарда вследствие поражения коронарных артерий, — устало и равнодушно произносит Форд: в свое время он пытался изучить весь тот букет диагнозов, записанных в его медицинской карте, чтобы хоть как-то скрасить скуку в реабилитационном центре. Его психиатр считала, что знание о том, насколько серьезно его состояние, поможет легче пережить отказ от наркотика. Видимо, недооценила тягу к саморазрушению. — Я не прошу чудесного излечения. Только что-нибудь, что позволит не терять работоспособность и даст возможность пропускать один-другой стаканчик виски перед сном, — легонько усмехается, не понимая, зачем врет: дело ведь не в виски.
Он все же открывает глаза и смотрит, не моргая, прямо на девушку, ожидая, какие варианты она сможет ему предложить. Даже сейчас Кристиан предпочитает помощь неопытного целителя квалифицированному обыкновенному врачу. А иначе начерта нам всем сдалась эта божественная сила?!

— Давай просто проверим, что ты сможешь сделать, — предлагает Кристиан и улыбается ободряюще; ему даже не страшно, если не считать постоянного, уже ставшего привычным, напряжения, в котором он находится с того самого момента, как впервые переступил порог штаб-квартиры Легиона, будучи уверенным в том, что собирается помогать Беннингтону свергнуть Артура.
Девушка так забавно волнуется из-за своей неопытности, что ему начинает казаться решение обратиться именно к ней иррационально правильным; плюс ко всему создается впечатление, что целительница, несмотря на род деятельности своего бога-покровителя, мало разбирается в медицине в целом, из-за чего становится идеальным кандидатом в лечащие врачи. И, конечно же, приятным бонусом, будто вишенкой на торте, является ее внешность — настоящая отрада для глаз.
— Делай, что должна, — Форд пытается расслабиться и закрывает глаза, чувствуя, как к груди мягко, практически нежно, прижимаются ладони девушки. А после закусывает губу и сжимает пальцы в кулаки, загоняя ногти в ладони со всей силы, когда чувствует жгущую, стремительно распространяющуюся по всему телу боль. Его вены горят изнутри, словно в них заливают кислоту вместо крови, и он чувствует, как на коже, прямо под ласковыми изящными пальцами целительницы, образуется влага. Кристиан лишь сильнее закусывает нижнюю губу, отчего слюна приобретает солоноватый привкус сукровицы. Это та боль, которую он может вытерпеть; не настолько сильная, как когда ему сломали ребра и руку, однако более ощутимая и неприятная, чем после неудачных стычек с клиентами или полицейскими.
Сердце колотится неимоверно быстро, так быстро, что ему кажется, что еще немного, и оно выпрыгнет из груди; это напоминает тот день в суде, после которого пришлось забыть о карьере и привычных развлечениях. Тогда сердце тоже рвалось из клетки ребер, остро кололось, а после вообще решило остановиться. В этот раз обходится без остановки, и это несказанно радует.
Пот выступает на лбу, и Форд старается не думать, насколько ужасно выглядит его лицо из-за напряженного выражения, которое заставляет каждый лицевой мускул сокращаться. Целительница что-то говорит, но ее тревожный голос доносится до слух как через толщу воды. Ему трудно дышать, но он не издает ни звука, пока не начинает чувствовать, как боль в груди отступает. И тогда воздух со свистящим звуком покидает его рот, наконец, размыкающийся.
На груди ощущение влажности и липкости превращается в чувство, когда кровь стягивает кожу, высыхая, и Форд открывает глаза, приподнимаясь на локтях. Облизывает искусанную губу и смотрит на свой торс: белоснежная рубашка вся в буро-грязных разводах, начинающий просачиваться на жилете, который Кристиан тут же стягивает с себя, полностью садясь на кушетке. Дышится на удивление легче, и голова становится словно не такой тяжелой, как раньше, а туман, царящий в мыслях, рассеивается.
— Занимательная техника. Ты знаешь, что это было? — говорит он, стягивая с плеч рубашку и покачивая головой, когда видит пятна: это проще выбросить, только бы добраться до кабинета, не привлекая лишнее внимание. В следующий раз нужно будет это учесть. Он сковыривает ногтем начинающую подсыхать корочку на боку, а после рассматривает бурое крошево под ногтями. — У тебя есть, чем это можно убрать? Бинт или салфетки, — спрашивает Кристиан, повинуясь малопонятному для себя порыву и поднося палец к губам, чтобы аккуратно коснуться крошки, уж больно напоминающую кровь, и тут же морщится от горького вкуса. Кровь это напоминает мало. Да, определенно у меня есть к тебе вопросы, думается Форду, много вопросов.

Она касается кожи в тех местах, где красуются бурые разводы, с долей любопытства, объясняя, что хотела сделать, пока Кристиан пытается прислушаться к собственным ощущениям, чтобы дать хоть какой-то ответ касательно своих ощущений. Понять, что конкретно поменялось, чертовски сложно, но он все же отвечает:
— Знаешь, такое чувство, словно я пробыл трезвым неделю. Странное ощущение, — он пожимает плечами, понимая, что боль в груди разжала свою тесную, крепкую хватку уже окончательно. Конечно, верить в то, что его проблемы с сердцем разрешились окончательно, было бы верхом глупости, однако отрицать факт улучшения самочувствия не приходится, что несказанно радует. — Думаю, у тебя неплохо вышло для того, кто делает что-то подобное впервые, — Форд улыбается и с легкой скорбью во взгляде смотрит на безнадежно испорченную рубашку, когда девушка встает и, запечатлев нежный поцелуй на его лбу, уходит за ширму в углу кабинета, из-за которой вскоре раздается шум воды. Он мягко усмехается, касается места такого бесхитростного поцелуя: эта целительница определенно не похожа ни на кого из его знакомых со всей своей отдающей легким сумасшествием непосредственностью и сахарно-милой манерой речи. Это кажется ему забавным, особенно если вспомнить, какой ненасытной и страстной она была в их первую встречу.
Кристиан уже порывается встать и уйти, чтобы вернуться в свой кабинет и привести себя в порядок, а после вернуться к работе, — благо, чувствует себя сейчас намного лучше, — как целительница возвращается с полотенцем в руках.
Ее движения аккуратны, когда она влажной тканью обтирает его лицо; от ощущения бодрящей прохлады на коже Форд в первый раз непроизвольно вздрагивает, а после сидит смирно, позволяя заботливым женским рукам делать все, что им заблаговолится, уткнувшись взглядом в красивые обнаженные коленные чашечки. Зачем упускать момент?!
— Думаю, в следующий раз нужно будет раздеться до того, как ты займешься делом, — без капли раздражения усмехается Кристиан: отчего-то ему даже не хочется злиться из-за испорченных рубашки и жилета. Наверное, потому что в кои веки их жертва была оправдана.
Она гладит его по плечу, предлагая остаться и полежать, и никогда предложение женщины лечь не звучало настолько соблазнительно, однако Форд лишь качает головой с несколько грустной улыбкой, накрывая ее руку своей ладонью и сжимая тоненькие пальчики.
— Я правда ценю твою помощь. И благодарен за нее, однако у меня слишком много работы, чтобы я мог просто так валяться на кушетке. Пусть даже в такой приятной компании, — он подносит ее руку к своим губам и оставляет легкий преисполненный благодарности поцелуй на изящных фалангах. — Надеюсь, ты не будешь против, если я как-нибудь еще загляну к тебе? Уверен, эти золотые ручки смогут сотворить множество чудес, когда ты разберешься со своей новой силой, — он обворожительно улыбается, продолжая сжимать ее пальцы, оставляя на ее коже жар своего дыхания.

Но она, кажется, не собирается его отпускать; пухлые губки, покрытые розовым блеском, распахиваются, а он еще помнит их сладость, смешанную с цитрусовой кислинкой. Они совсем близко — можно почувствовать жаркое, манящее дыхание на своем лице — нужно лишь податься вперед, чтобы поймать их, однако Кристиан не торопится: хочет посмотреть, что она будет делать дальше. Лишь облизывается, смачивая слюной пересохшую кожу.
Ее пальчики — нежные, изящные, хрупкие пальчики — касаются обнаженной груди так бережно, рисуют искусные завитушки так ласково, что можно лишь наслаждаться их умелыми прикосновениями, чувствуя, как переполняющие голову мысли о работе уходят на второй план. Сложно думать об отчетах и планах развития, когда по всему телу расползается будоражащий пожар возбуждения, разгорающийся все сильнее от каждого нового прикосновения.
Девушка улыбается, и эту улыбку — такую сахарную, липким сиропом блестящую на ее губах — хочется содрать зубами, чтобы распробовать ее приторный вкус; она перехватывает его ладонь и устраивает на своем бедре. Кристиана не нужно просить дважды: он тут же сжимает пальцы на молочно-белой коже, что ползут выше, забираясь под короткую юбочку халата. Форд усмехается, обнаруживая отсутствие на девушке нижнего белья, и тянет ее на себя, усаживая на колени, жадно оглаживая бедра ладонями.
На вкус она такая же сводящая с ума, как он помнит по той ночи в борделе. Ее губы мягкие, податливые, послушно раскрывающие под натиском его языка, и долго быть нежным и медленным сложно, хочется быть ближе, жестче, сильнее. Она жмется к нему сильнее, ее волшебные пальчики зарываются в его волосы на затылке, пока Кристиан решает расправиться с пуговицами на халате, распахивающимся через несколько секунд, открывая взору такое желанное, преисполненное сексуальности тело.
Он хищно улыбается, когда отстраняется от нее, чтобы, потянув за волосы и заставив запрокинуть голову, прижаться губами к нежной коже шеи, вылизывая ее бархат. Чуть урчит, стягивая халат с ее плеч, проводит ладонью по спине, оглаживая позвонки и выступающие края лопаток. Брюки становятся тесными, и он подается вперед бедрами инстинктивно, ощущая жаркое нетерпеливое желание вновь оказаться внутри нее.
Форд подхватывает ее под ягодицы и приподнимает, чтобы аккуратно уложить на спину, следя за тем, как бы им обоим уместиться на узкой медицинской кушетке, а после нависает сверху, вновь обрушиваясь поцелуями на ее лицо, жадно касаясь губами скул, носа, лба и подбородка. Опускается ниже, опираясь на правый локоть, вылизывая и прикусывая ключицы. Накрывает ладонями пышную, по-девчачьи упругую грудь, нежно сжимая ее, чувствуя, как бусинки сосков упираются куда-то в линию жизни. Вкус ее тела сладкой горечью оседает на кончике языка, а ему хочется большего, много большего, для чего спускается еще ниже, вынужденно опуская одну ногу на пол и опираясь на нее. Рот накрывает ее грудь, язык щекочет сосок, пока левая рука скользит по впалому животику вниз, между разведенных ног, ласково гладит внутреннюю поверхность бедра прежде чем умелыми движениями пробирается выше, заставляя этот сладкий ротик издавать приятные уху стоны, означающие, что он все делает правильно.
О, ему очень сильно хочется сделать все правильно: уж больно будоражат кровь ее стоны.

Это, наверное, должно быть неправильным с профессиональной точки зрения: если учитывать всю иерархию власти, существующую в настоящий момент в Легион, он является начальником девушки, чья кожа так пряно и пьяняще горчит на его языке. В другом мире, подчиняющимся общепринятым правилам, его бы могли привлечь к ответственности за злоупотребление полномочиями, но Афины существуют вне общепринятых правил, а Кестлер вряд ли бы стал тратить время на подобную мелочь, как секс своих подчиненных. И потом, разве может быть неправильным нечто столь сладостное и будоражащее каждую клеточку тела?!
То, как она откликается на его прикосновения, как хрипло и утробно стонет, не сдерживая своих эмоций, подаваясь вперед, ловя ритм и сильнее насаживаясь на его пальцы. Наверное, именно этого ему и не хватало: ощущения чужого чистого, абсолютно животного вожделения, не имеющего ничего общего со сдержанной эмоциональностью Корнелии, зашкаливающей сексуальности Алексиса, безликой готовности любого безымянного незнакомца, снятого в баре. Ее пальчики щекочут шею, и одного их невесомого движения достаточно, чтобы понять, чего она хочет: он подтягивается выше, тянется к ее призывно приоткрытым губам, которые тут же накрывает своими, чувствуя ее податливый юркий язычок и свое начинающее доставлять дискомфорт возбуждение.
Он вылизывает ее рот, и на языке давно уже растворяется клубничный привкус блеска для губ, буквально съеденного им; некогда сделать вдох, и в глазах темнеет от недостатка кислорода и ее легких, почти не ощущаемых прикосновений к его спине, бокам. Изящные ручки, способные, кажется, на бесконечное количество вещей, ласково скользят по его коже, вынуждая прижиматься к ней еще сильнее, со все увеличивающейся жаждой большего. Когда ее пальчики расправляются с застежкой на брюках, он делает глубокий вдох, втягивая воздух сквозь зубы, отрываясь от ее губ. Когда ее пальчики легли на его ягодицы, он подается вперед, ощущая, как нетерпеливое желание ощутить влажный жар ее лона окончательно берет верх.
Его ладони властным, с легким оттенком собственничества опускаются на ее аппетитные бедра и скользят вниз к коленям, ласково оглаживая коленные чашечки, чтобы после подтянуть девушку чуть на себя, раздвинуть эти привлекательные ножки еще шире, заставив обхватить ими свои бедра. Он ловит ее сладострастный стон, который срывается с соблазнительно припухших от жадных поцелуев губ, когда плавным движением входит в нее и стонет сам от разом нахлынувшего наслаждения. Медленно подается вперед, проникая внутрь как можно глубже, поддерживая ее ноги руками, а после все так же медленно, намеренно растягивая удовольствие, подается назад, чтобы сполна насладиться ее жаром.
Ему совершенно не хочется торопиться; хочется изучить ее тело внимательнее, с особым пристрастием. Проверить, будет ли она стонать громче, если чуть изменить темп или угол? Будет ли она целовать его яростнее и умолять ускориться? Или, наоборот, предпочтет нетерпению неторопливую, сжигающую их обоих пытку? Он отдает право выбирать ей, продолжая двигаться в том ритме, какой более предпочтителен для него в настоящий момент, впрочем, готовый перестроиться по одному лишь мановению тоненького пальчика.