Никогда бы не подумала, что иметь две работоспособные руки настолько прекрасно: и за рулем можно спокойно ездить, не выворачиваясь при этом в три погибели для того, чтобы переключить передачу; и текст на ноутбуке набирается поразительно быстро, когда задействованы десять пальцев, а не вынужденные пять; и отбиваться, уворачиваясь от резвящейся Санни, в которую иногда словно демон вселяется, заставляя скакать по комнате и демонстрировать бьющую через край энергию, тоже получается гораздо удачнее.
Впрочем, на этот раз вся гиперактивность ребенка была направлена в сторону Джона, который, кстати, прописался у нас с того самого момента, как я вышла из медицинского кабинета с гипсом. Парень с готовностью вызвался помогать мне с дочерью, находился рядом в самые подходящие моменты, а я все больше чувствовала в нем необходимость, когда наблюдала за тем, как он забавно возится с ребенком, как ворчит каждый раз, когда в холодильнике что-нибудь отсутствует, или когда без лишних разговоров отвозит Санни в сад, просыпаясь при этом на рассвете. Кестлер совсем незаметно стал какой-то слишком важной и нужной, неотъемлемой частью нашей жизни, а мне оставалось надеяться, что все это в конечном итоге не перерастет в нечто ужасное, неприятное и болезненное. Всему виной становилось понимание, наведывающееся в гости с незавидной частотой. Оно ненавязчиво, но вполне доходчиво провоцировало разум, впуская скверные мысли, от которых становилось не по себе. Рано или поздно гипс снимут, я снова смогу вернуться к былым вещам, а это будет означать лишь одно: Джон перестанет видеть необходимость в столь частом присутствии, поэтому, скорее всего, вернется к привычному образу жизни, к привычному распорядку, в котором будет выкраивать время для того, чтобы сводить дочь в парк аттракционов или обещанный зоопарк. Все вернется на круги своя, но радости это, кажется, вовсе не принесет. По крайней мере мне.
Я до сих пор не смогла разобраться в собственных чувствах, но зато смогла понять и принять тот факт, что с Джоном мне гораздо лучше, легче и проще, чем без него. И дело здесь вовсе не в примитивных бытовых моментах, когда он, как заботливый отец, укладывает дочь спать, или убирает посуду после ужина, который сам же и приготовил. Дело тут в иных вещах, почвы для которых мне прочувствовать не удалось, но зато довелось понять, что она определенность имеется.
И для меня удивительным - а наравне с этим и чертовски приятным - оказалось понимание, что ничего особо не изменилось даже после того, как осточертевший гипс наконец-таки сняли. Кестлер все так же продолжает возвращаться после работы, привычно рассказывает о некоторых моментах в Легионе, мы вместе ужинаем, а потом пытаемся отвоевать у Санни пульт, чтобы посмотреть что-нибудь, что не является детским развивающим мультфильмом. Удается не всегда, к слову, поэтому приходится терпеть. Я привыкла давно, поэтому спокойно отношусь как к желаниям дочери, так и к пляшущим на экране плазмы медведям, имена которых - спасибо, Санни - знаю наизусть. А вот Джону первое время было сложно, потому что дочь с энтузиазмом рассказывала ему все нюансы, учила его песням, а после проводила импровизированный экзамен. Я подсказывала, но ребенок у нас слишком внимательный и не по годам серьезный, поэтому все попытки потерпели фиаско.
Мне нравится то, что происходит сейчас; мне хочется верить, что Кестлер чувствует себя здесь как дома. И меня отчего-то пугает мысль о том, что скоро все это закончится, а парень из штаба поедет к себе.
Мне бы хотелось удержать его рядом, но какие-то барьеры все еще мешают принять то, что должна была принять уже давно: Джон нужен был четыре года назад, и сейчас нужен не меньше.
- Ма-а-ам, - канючит Санни, взмахнув руками и шумно опустив их. - ты меня вообще слушаешь?
- А? Да, - киваю, качнув головой, и перевожу взгляд на дочь, которая примеряет уже пятый, кажется, наряд. Она собирается на вечеринку, а отвести пообещала няня, которой как раз по пути будет. - слушаю. Ты ведь на пижамную, кажется, вечеринку собралась. Разве не пижаму надо выбирать? - вскидываю бровь, подперев подбородок ладонью правой руки, поставленной локтем на подлокотник.
- Ну ты чего? Я должна выглядеть класиво, а пизаму возьму с собой. Тем более, - она поднимает указательный палец, словно призывая сосредоточиться на словах, которые собирается сказать. - у меня всего лишь одна пизама. - хмурится слегка, отчего добродушно ухмыляюсь.
- Намек понят, шантажистка.
- И не шантазыстка я!
Я, не в силах сдержать смеха, обнимаю дочь, позволив забраться на колени, убираю выбившиеся пряди за уши, а потом отправляю на второй этаж переодеваться, потому что няня вот-вот должна появиться.
***
Тишина в доме навевает сонливость, поэтому нет ничего удивительно в том, что когда Джон возвращается домой, я благополучно продавливаю диван в гостиной, укутавшись в мягкий плед. Парень что-то там спрашивает, - отвечаю не слишком связно, но вполне доходчиво, периодически съезжая на зевоту.
- И че мы будем делать с таким количеством еды? Там на армию хватит.
- Ты не знаешь, что делают с едой, что-ли? - вынужденно поджимаю ноги, позволив Джону свалиться на диван, но надолго в лежачем положении не задерживаюсь, потому уже через пару минут сижу, так же кутаясь в плед, но искоса поглядывая на парня без былой сонливости. - Будем уничтожать все, что ты принес. - хмыкаю, откинувшись на спинку дивана. - Привет, холестерин и несколько лишних килограммов! - чуть ухмыляюсь, а потом вдруг тему перевожу, повернув голову и посмотрев в уставшие после долгого дня глаза. - Ты сегодня долго. Проблемы?
Меня это, если так посудить, не касается вовсе, но почему-то захотелось спросить, захотелось узнать, хотя понимаю прекрасно, что служба в Легионе - штука весьма непредсказуемая, поэтому сегодня ты можешь вернуться домой раньше пяти вечера, а завтра можешь не вернуться вовсе.

Я понимаю прекрасно, что во всем происходящем, длящимся вот уже месяц, что-то не так. Я даже понимаю, что именно не так, но исправлять что-либо не хочу по неизвестным для себя причинам.
Сейчас, сидя на мягком диване в окружении целой горы фастфуда, глядя периодически то на парня, расположившегося рядом, то на плазму, где мелькают кадры какого-то сериала, я могла бы ошибочно предположить, что не происходит ничего из ряда вон выходящего, а есть только тихий, спокойный вечер, которые нередко случаются в образцовых семьях. Вот только мы далеко не семья. Мы - это один сплошной вопрос, ответа на который отыскать не получается.
Я хочу, чтобы Джон был рядом, чтобы как и прежде возвращался сюда из Штаба, чтобы периодически баловал дочь и покупал нам фастфуд, от которого потом ощущение создается, будто кто-то кинул в желудок увесистый камень; я хочу, чтобы Джон просто был здесь, просто был рядом - и этого, наверное, было бы достаточно. Было бы, если бы я понимала причины столько странного порыва. А я не понимаю, потому задумчивое и немного угнетенное состояние стало нередким для меня гостем. Еще я понимаю, что со всем этим что-то следует сделать, как-то все это решить, расставить все точки и наконец-таки понять и принять тот факт, что парень мне необходим, но вместо этого не делаю ровным счетом ничего. Сижу, дожидаясь, видимо, у моря погоды, и не догадываюсь даже, что чем дальше все это заходит, тем сложнее становится ситуация. Я уже привыкла к тому, что Джон изо дня в день возвращается сюда, что живет с нами, балует дочь и меня тоже балует, ведь с его появлением какая-то часть домашних хлопот перевалилась на его плечи. Я привыкла. Дочь привыкла тоже. Что будет потом, если не решить все сейчас? А будет хреново: Кестлер уйдет, потому как поймет, что я больше не нуждаюсь в его присутствии - и виновата в этом буду именно я, потому что не в силах убедить парня в обратном, не в состоянии показать всю ту необходимость в нем, как в человеке, с которым мне легко и по-особенному просто; Кестлер будет и дальше делать все то, что делать привык - и в этом тоже буду виновата я по тем же самым причинам. Забавно даже. Забавно и чертовски хреново, потому что время идет, привязанность неосознанно становится сильнее, а результат остается неизменным.
Закидываю в рот картошку фри, запиваю все это дело колой, откидываюсь назад и искоса смотрю на парня, с энтузиазмом набросившегося на бургер. В такие моменты он похож на ребенка, у которого получилось дорваться до любимого лакомства. Большой такой ребенок с легкой щетиной и заебанным жизнью взглядом.
- У тебя как день прошел?
Его вопрос заставляет слегка взмахнуть головой, отогнав от себя назойливые и не самые приятные мысли. На мгновение перестаю жевать, задумчивый взгляд к потолку увожу, медлю несколько секунд, а затем отвечаю:
- Точно так же, как прошли последние тридцать шесть дней моей жизни: лениво и бесполезно, под бесконечные просьбы Санни и осточертевшую песню мишек Гамми.
Жму плечами и закидываю в рот еще несколько долек картошки фри, после чего беру первый попавшийся под руку бургер и принимаюсь есть его.
- У меня скоро нервный тик начнется от одного только "Мишки Га-а-а-а-мм-и-и-и", а дочь, чтоб ты знал, последние несколько дней начала переслушивать ее по три раза. И на меня посматривает, как будто специально это делает. - и в кого она вообще коварная такая? - Надо будет палачам предложить в качестве пытки. - ухмыляюсь и не успеваю откусить от бургера еще кусок, как слышу знакомый мотив и пеструю картинку на экране плазмы. Синхронно с ним начинает звонить мобильник, из-за которого приходится подняться с нагретого места.
- Наслаждайся. - киваю на плазму, где во всю скачут эти самые мишки, валюсь обратно на диван и отвечаю на звонок. Абстрагируюсь от посторонних звуков и расслаблено прислушиваюсь к взволнованному голосу на том конце. Он явно ничего хорошего не предвещает, поэтому тут же становится поводом для возникшей в гостиной тишины: нахожу пульт и вырубаю плазму, не обращая внимания на непонимающий взгляд парня.
- Неру? - голос принадлежит матери той девочки, у которой сейчас находится дочь. Приехали. - Санни... она... мы нигде не можем ее найти... - невнятно бормочет женщина, периодически всхлипывает, а дрожащий голос приглушается беззаботными криками других детей. Они не понимают, насколько хреново складывается ситуация, потому продолжают веселиться.
- Тихо, я ведь просила вас. - срывается подруга, а затем снова прикладывает телефон к уху. - Что нам...
- Я сейчас приеду. - цежу сквозь зубы, пресекаю ее речь, едва ли не съезжающую на истерику, и сбрасываю звонок. - Санни пропала. - обращаюсь уже к Джону. В его сторону не смотрю, потому что взгляд цепляется за предметы в комнате в поисках ключей от машины. Парень, естественно, отказывается сидеть и смирно ждать, поэтому берет инициативу в свои руки. Называю ему адрес, торопливо шагая к припаркованному автомобилю.
До дома, в каждом окне которого горит свет и заметна оживленность, доезжаем спустя несколько минут. Я, не дожидаясь Кестлера, ухожу к входной двери и без стука оказываюсь в доме, поймав на себе веселые взгляды детей и один единственный взгляд женщины, сидящей на диване - потерянный и испуганный.
- И какого хера ты сидишь? - срываюсь прям с порога, не размениваясь на приветствие или выяснение каких-либо деталей. Не могу, потому что моя дочь находится сейчас неизвестно где, а одна мысль, что с ней что-то может случиться, заставляет закипать, плотно сжимая от злости зубы. - Какого хера ты, блять, сидишь, скажи мне? - перехватываю еще более испуганный взгляд, слышу, как быстро бьется ее сердце. Раздражает. - Ты меня уверяла, что глаз с них не спустишь. Каким образом моя дочь могла исчезнуть?
- Она, наверное, сбежала, когда я отвлеклась на Джерри.
- Если с ней что-то случится, я...
Я не знаю даже, что в таком случае сделаю. В данный момент следовало бы успокоиться и подойти к случившемуся с трезвой головой, но вместо этого единственное, что я могу - поддаться эмоциям, которые бурлят, которые наружу просятся и провоцируют на те действия, которые делу вовсе не помогут, зато отпечаток оставят заметный, причем надолго.

Благоразумие в данный момент оставляет желать лучшего. Где-то на задворках сознания отчаянно бьется мысль о том, что женщина, от неожиданности и испуга расширившая глаза и растеряно опустившаяся на подлокотник дивана, виновата вовсе не в тех вселенских масштабах, которые яркой, броской неоновой вывеской пульсируют в голове, не позволяя рассуждать здраво. В любой другой ситуации - пожалуйста, но сейчас речь идет о дочери, которая находится неизвестно где. Поздним вечером. Одна. Мысли о том, что с ней уже могло что-то случиться, не оставляют, не отпускают, а, наоборот, заставляют стискивать зубы до неприятного скрежета, сжимать кулаки до побелевших костяшек, и испепелять озлобленным взглядом женщину, которую буквально несколько часов назад считала подругой и была уверена, что могу доверить ей собственного ребенка точно так же, как она не раз доверяла мне свою дочь, оставляя в нашей квартире вместе с шутливыми фразами о том, что именно сегодня в ее ребенка словно бес вселился, поэтому за изрисованные стены или разбитую посуду ответственности она не несет.
Зачем устраивать детские вечеринки, если не в состоянии уследить за всеми детьми? - эта мысль врывается в сознание, распаляет злость еще больше, но все же так и остается не озвученной, потому что ладонь, опустившаяся на плечо, тут же отвлекает. Оборачиваюсь и замечаю рядом Джона, чья тревога отчетливо прослеживается во взгляде, но не во внешнем виде. Он хорошо держится и говорит правильные вещи, а я, глядя в глубокие глаза, выдыхаю и если не успокаиваюсь, то хотя бы немного отхожу от кусающей и царапающей нутро злобы, неудачно граничащей с острым беспокойством.
Я не помогу ему сейчас, если и дальше продолжу слепо поддаваться эмоциям. Именно поэтому коротко киваю парню, бросаю в сторону женщины недобрый взгляд, замечаю, как она виновато опускает голову, а затем ухожу в ванну комнату. Холодная вода, под которую подставляю ладонь, а затем провожу ею по шее, уводя назад, немного помогает, усмиряет разбушевавшиеся мысли и прогоняет пугающие картинки, так безжалостно подкидываемые воспалившимся воображением. Тревога не уходит. Беспокойство продолжает скользить по венам. В голове полный и беспросветный хаос.
- Идем, - кивает на дверь Джон, когда я вновь оказываюсь в гостиной. - не спрашивай ничего, просто надо найти киоск или ларек, где продаются яблоки.
И я не спрашиваю. Молча выхожу на улицу, останавливаюсь на мгновение, подставив лицо прохладным порывам вечернего ветра, пропитанным приятным запахом дождя, который вот-вот грозится начаться. Еще не лучше. Решив, что лучше пойти пешком, я сворачиваю на ровный тротуар и топаю вперед, оглядываясь по сторонам в надежде заметить знакомую фигуру дочери.
Где-то вдалеке начинает лаять собака, а в голове вдруг проскальзывает мысль о призыве шакалов, чье обоняние поможет отыскать ребенка за считанные минуты, а несколько резинок для волос, принадлежащих Санни и вот уже пару недель валяющихся в моем кармане, могут тому посодействовать. Взмахнув головой, приподнимаю ворот пальто и отгоняю от себя глупую идею. Почему глупую? Потому что призывать шакала в том состоянии, в котором нахожусь - последнее дело и чистой воды идиотизм. Главная причина - мое не слишком стабильное эмоциональное состояние, которое выбивает из колеи. Шакал - зверь, которому требуется сильная хозяйская рука; призванный с помощью техники шакал - зверь, которому требуется еще и сильная эмоциональная концентрация хозяина, ведь в противном случае животное попросту откажется выполнять команду и пойдет в разнос. Санни он, быть может, и найдет, но вот что сделает потом, когда я не смогу сконцентрироваться, потеряв контроль - даже думать не хочу. Слишком опасно. Слишком опрометчиво.
Слишком... необязательно, потому что предположения Джона оказываются верны: проходит около пятнадцати минут, за которые мы успеваем пройти ближайшие кварталы и даже в местный парк заглядываем, прежде чем замечаем Санни на скамейке. Она сидит, забравшись на нее с ногами, которые прижимает к груди, обхватив кольцом рук, и, кажется, плачет. Слышу всхлипы и какой-то неразборчивый бубнеж.
- Санни! - она поднимает голову, замечает нас, а затем соскакивает и быстро преодолевает расстояние, врезавшись в меня с такой силой, что едва получается устоять.
- Ма-ама... - надрывно скулит девочка, зарываясь носом в плотную ткань моей верхней одежды. - Я... меня... я не хот-тела убегать...
- Ты хоть понимаешь, как нас напугала? - не узнаю собственный голос. Он сиплый и сердитый, раздраженный. - Зачем ты убежала, Санни?!
- Я не...
- Что ты не? - чувствую, как она сильнее пытается обнять, но отстраняю для того, что посмотреть в заплаканное, такое же испуганное лицо. И снова понимаю, что следует быть чуть более снисходительной к собственной же дочери, но недобрые мысли продолжают лезть в голову, раздражают не меньше, а потому и успокоиться не позволяют. Если бы мы не жили в городе, где каждый второй является то Носителем, то Хранителем, то какой-нибудь тварью - и речь, если так посудить, идет не только о существах, скрывающихся за безобидной человеческой маской - то можно было бы отреагировать менее остро. Но мы живем в городе, где творится какая-то фигня, да еще и к ненавистному многими Легиону относимся. Любая возможность навредить быстро используется, и случается это, как правило, с близкими людьми.
- Я не хотела убегать, плосто...
- Просто ты снова не послушала взрослых, Санни.
А я просто снова, кажется, начинаю сердиться.