Пора бы уже и привыкнуть, что спокойствие и безмятежность не могут длиться вечно, а после долгожданного и безобидного, счастливого и порой такого необходимого затишья в гости обязательно наведается буря. И, как показала практика, чем дольше ты наслаждаешься этим спокойным и нужным периодом, тем яростнее и тяжелее окажутся свалившиеся на плечи проблемы.
Наши проблемы - это сирены, которых натравили легионеры; наши проблемы - это полностью разрушенный лагерь. Моя проблема, генерирующая в голове самые ужасные и безмерно пугающие мысли - это маленький Рэй. Парнишке всего полтора месяца отроду, а уже вляпался в такое дерьмо, что выбраться будет чертовски сложно. Ему, впрочем, волноваться не приходится, потому что волнение это испытываю я, причем кажется, будто за нас двоих. Маленькому ребенку, который только-только родителей собственных узнавать начал, не объяснишь ведь, когда следует молчать и не издавать ни единого звука, потому что поблизости снуют голодные и кровожадные сирены, а когда можно дать понять о каких-либо своих потребностях. С маленьким ребенком шансы на выживание резко сокращаются, и если бы я находилась сейчас в лесу одна, прижимая к себе мальчишку, то вряд ли смогла бы долго продержаться.
Нам удалось сбежать из самого эпицентра кровопролития, а мне следовало бы поблагодарить всех известных богов за то, что Честер оказался рядом. С ним было не так страшно; с ним я чувствовала себя защищенной, хотя вокруг творился самый настоящий хаос, рев сирен перекликался с мучительными стонами и воплями, а некогда зеленая поляна за считанные минуты пропиталась чужой кровью.
Рядом с Честером я верила, что и из этого болота нам удастся выкарабкаться, но все, как это обычно и случается, в какой-то момент начинает катиться по наклонной. Сирены, налетевшие откуда-то со стороны, нас разделили, разогнали в разные стороны, оставив на моих руках младшего сына, в то время как старший оказался у отца. Наверное, так даже лучше, ведь было бы в разы сложнее, если бы оба ребенка остались с кем-то одним: плохо, если бы остались с Беннингтоном; катастрофично, если бы остались со мной, потому что Честер - сильный и способный постоять не только за себя, но и за сыновей, а я, как бы прискорбно это не звучало, вряд ли смогла бы стать той нерушимой стеной, за которой Тер и Рэй были бы в безопасности.
И все-таки если никакими боевыми навыками жизнь меня не наградила, то вот везением точно не обделила. Мне не пришлось долго блуждать по лесу, то и дело покачивая на руках младенца и нашептывая какую-то незамысловатую мелодию, призванную успокаивать ничего не понимающего Рэя, потому что на пути встретились повстанцы, среди которых была женщина, помогающая мне заботиться о мальчиках. Это несказанно радовало, но отнюдь не обнадеживало, потому что все в любой момент могло измениться.
Потом к нам присоединились еще повстанцы, кого-то мне пришлось лечить в срочном порядке, с кем-то просто требовалось поговорить, сказать бесполезную, но многим необходимую фразу о том, что все будет хорошо. Я бы, если честно, была рада, если бы мне кто-нибудь сказал нечто подобное, пусть упрямый разум и продолжал твердить о том, что все слишком хреново.
Первый раз услышать заветные слова довелось от той самой женщины, бережно укачивающей на руках Рэя. Она добродушно улыбалась, приободряюще гладила по спине и говорила о том, что мы справимся. Я не верила, если честно, но была рада услышать все это; я не возлагала на нас большие надежды, но дьявольски хотела услышать те же слова, но только от Честера. А его не было. Неизвестность пугала, заставляла думать о самых скверных исходах, в то время как воспаленное воображение подкидывало весьма "живописные" картинки, в которых увидеть любимого человека мне не удастся. Тело била мелкая, неприятная дрожь каждый раз, когда я думала о том, что не смогу больше увидеть Беннингтона. Знала, что он сильный, что привыкший справляться с подобными проблемами, но точно так же знала и то, что мужчина далеко не бессмертный.
Эти мысли пожирали душу, царапали острыми когтями нутро, полосовали сознание и не позволяли рассуждать более-менее адекватно. Здесь в принципе сложно было рассуждать адекватно, потому что вокруг творилась - и продолжает твориться - какая-то лютая херня.
И вы даже представить себе не можете, насколько желанным и необходимым оказалось облегчение, когда Честер вернулся. Вернулся живой и здоровый, а на руках держал довольного жизнью Тера. Мальчишка привычно ткнулся носом мне в плечо, сминая пальцами ткань, стоило взять его на руки. А такие родные и нужные объятия Честера позволили вновь почувствовать полную и безоговорочную защиту. Так происходит всегда, когда его руки обнимают и притягивают, заставляя прижаться к мужской груди и ткнуться носом куда-то в шею. Сейчас я делаю все то же самое, только носом - а затем и губами - касаюсь колючей щеки.
Хочется простоять так целую вечность, потому что последние несколько дней вдали от Беннингтона, проведенные в бесконечном круговороте мыслей и самых пугающих предположений, оставили заметный отпечаток где-то на душе.
Впрочем, у мужчины на этот счет имеется собственное мнение.
- Мне нужно с тобой поговорить. Сейчас же.
Его тон мне не нравится. Еще больше мне не нравится взгляд, который успеваю перехватить прежде, чем Честер успевает отвернуться.
Мы уходим подальше от собравшейся группы. Каждый шаг почему-то дается с большим трудом, а где-то внутри нарастает беспокойство, нехорошее предчувствие, которое в конечном итоге обязательно выльется в очередную проблему. Будто нам и так их недостаточно.
- Скажи мне, что они ошиблись, и ты не спасала Сета.
В свете последних событий я и вовсе забыла о той встрече, которую, как я наивно надеялась, удастся скрыть. Не удалось, что неудивительно. Честер всегда все узнает, пора бы уже привыкнуть и запомнить.
Чувствую, как вдоль позвоночника проскальзывает неприятный холодок, вызванный словами мужчины, чью спину я буравлю стеклянным, несколько даже испуганным взглядом. Сердце пропускает пару ударов, а кисти рук в кулаки непроизвольно сжимаются - лишь бы не дрожали. А они дрожат - мелко, неприятно, точно так же, как и все тело. Приходится сделать глубокий вдох, но взять себя в руки не удается. Ничего не удается сделать в присутствии Беннингтона, чей голос заставляет боязливо сконфузиться и потупить взгляд.
- Отчасти. - не вижу смысла врать, да и не хочу, в общем-то, тоже. Понимаю, что ложь не даст того необходимого облегчения, а в конечном итоге сделает лишь хуже. - Я видела его, когда гуляла с псом, но не спасала. Кракен разодрал ему руку, а я всего лишь отдала бутылку с остатками воды. - делаю нерешительный шаг вперед, но замираю, когда под подошвой хрустит сухая ветка. - Чес, - зову; все-таки сокращаю между нами расстояние, хотя не уверена, что стоит это делать. Беннингтон раздражен, а мне не обязательно видеть его лицо, чтобы это почувствовать. Я не боюсь его, но разумно опасаюсь; хочу, чтобы здесь и сейчас мужчина успокоился, но и ложь во благо, которая поможет ему это сделать, тут не к месту.
И я все-таки касаюсь ладонями его спины, но не требую развернуться. Подаюсь вперед и прижимаюсь лбом куда-то между лопатками, но надолго в таком положении не задерживаюсь - уже через пару секунд отдаляюсь.
- Я не спасала его, но и убить не смогла бы. Поэтому просто ушла. - и все-таки отчасти соврала, потому что опустила ту часть рассказа, где глупо и опрометчиво поступила, залечив разодранную рану.

Я изначально знала, что та незапланированная встреча с Сетом ничем хорошим - для меня - не закончится. Знала, но почему-то все равно сделала то, за что здесь и сейчас приходится расплачиваться весьма болезненной монетой. Собственноручно вырыла себе яму, а потом беспечно закидала ее ветками и наивно поверила, что в дальнейшем получится обходить стороной? Смешно. До стягивающегося в тугой узел нутра смешно. А еще безнадежно, потому что глядя на Беннингтона я понимаю: не оправдаться; не объясниться.
Непростительная ошибка - и я прекрасно это понимаю. Особенно сейчас, глядя на мужчину, который не просто раздражен, не просто озлоблен и взвинчен. Он в ярости, и ярость эта отчетливо плещется во взгляде - пронзительном, убийственно холодном, отстраненном и презрительном. Направленным исключительно в мою сторону. От него вдруг становится неимоверно холодно; от него хочется сбежать, спрятаться и больше никогда не появляться в поле зрения. Но я продолжаю стоять на месте, словно вросла ногами в землю, продолжаю смотреть на Честера, который во всем этом сумбуре - сумасшедшем и насквозь пропитанном проблемами - является самым необходимым, самым любимым и близким, но который буквально за пару секунд стал настолько далеким и чужим, что вновь становится страшно. И больно, хотя жаловаться в этом случае глупо, ведь в собственноручно вырытую яму все-таки наступила.
Я понятия не имею, что делать. Господи, мне даже смотреть на Беннингтона страшно, не говоря уже о том, чтобы что-то говорить. Любые мои слова - знаю - воспримутся в штыки. Скажу правду - не поймет, не захочет понимать, и это станет последним гвоздем, заколоченным не в мой личный гроб, а в гроб той жизни - тяжелой, но спокойной и счастливой благодаря Честеру - которой эта правда меня лишит; совру - не поверит, разозлится еще больше, а результат окажется точно таким же. Забавно, как абсолютно разные вариации могут подводить к одному и тому же неизбежному концу. Наводит на мысль, что это вовсе не право выбора диктует законы, в зависимости от которых чаша весов отклоняется либо в хорошую сторону, либо плохую. Это просто конец всегда одинаковый, а ты наивно веришь, что от твоих поступков что-то зависит.
Я не знаю, что следует делать, поэтому не делаю ничего: не говорю, не двигаюсь. Кажется, даже не дышу. Сердце предательски сбивается и ускоряет свой рваный ритм, но делает это от страха не перед мужчиной, который в порыве злости способен на многие вещи, а перед пониманием, что наши отношения в данный момент не просто трещат по швам. Они беспрепятственно рушатся и не оставляют даже намека на то, что впоследствии на этих руинах что-либо можно построить. Я не слишком оптимистичный человек, раз уж на то пошло, поэтому не верю в избитые фразы, что сильная любовь способна перечеркнуть даже самые тяжелые поступки. Не верю и никогда не поверю, потому что бывает такое лишь во второсортных романах.
- Это не вся правда. Говори мне все.
Выдох. Прерывистый вдох. Снова выдох. И бесконтрольный приступ паники, копошащийся где-то внутри, разрывающий на части, заставляющий думать не о спасении, а о скорой смерти, потому что сложно. Слишком сложно. Но не сложнее, чем видеть острую неприязнь в таких родных и нужных глазах. В любой другой ситуации одного взгляда в эти глаза хватало, чтобы даже среди самой беспроглядной темноты почувствовать себя в безопасности. Сейчас же именно они становятся причиной, по которой земля из под ног уходит, горло невидимые тиски сдавливают, дыхание перехватывает, а тело бьет мелкая, неприятная дрожь.
Сложно. И все еще страшно.
- Хорошо. - соглашаюсь и сглатываю подступивший к горлу ком. Знаю, что ничего хорошего не будет. Понимаю, что, возможно, будет лишь больнее. С трудом принимаю, что, скорее всего, начало моих слов станет первым и решительным шагом к концу. Не готова. Не хочу, но выбора нет. - Да, я помогла ему остановить кровь после того, как пес его укусил. Нет, у меня и в мыслях не было, что должна его убивать. Он хотел, чтобы я отвела его к водоему, я же всего лишь предоставила ему возможность сделать это самостоятельно, а не истекать кровью. - каждое слово дается тяжело, застревает в горле и приходится прерывисто дышать, чтобы соскальзывающий на дрожь голос звучал мало-мальски адекватно. - Я живу в этом мире, - именно в мифологическом и чертовски опасном, непредсказуемом. - намного меньше, чем ты. И я понятия не имею, на что способны некоторые. Но я знаю то, что Сет при первой нашей встрече мог меня убить, у него была уйма возможностей, но он не убил меня и не убил нашего ребенка. - нарочно делаю акцент на последние слова, хотя прекрасно понимаю, что Беннингтон находится в том состоянии, когда вслушиваться и не пытается. Слышит лишь то, что хочет слышать, а это, к сожалению, совсем не то, что мне хотелось бы до него донести. - Он мне не помогал, он сделал мне больно, но дал возможность выжить. Я отплатила ему той же монетой.
Опасливый, короткий шаг назад. Боюсь Беннингтона. Боюсь его реакции. Боюсь почувствовать это гнусное разочарование в себе, потому что не способна сделать то, что он ждет, не способна ненавидеть его врагов в той же степени, что и он; в нем, потому что не способен прислушаться хотя бы на мгновение. Не прошу простить меня, не прошу оправдывать меня. Просто прислушаться. Сложно разве? Наверное, судя по взгляду, который стал еще более холодным.
- Я даже и не думала идти против тебя. И не хочу. А если бы хотела, то не стала рассказывать. Просто сделала то, что сделала. А ты, наверное, никогда в своей жизни ошибок не совершал... - горько усмехаюсь и опускаю взгляд.

Отредактировано Octavia Rossi (17.02.2018 16:27:19)

Я не могу найти верный ответ на вопрос, правильно заданный Беннингтоном. Чем я думала, когда согласилась помочь Сету? Не знаю. Какими еще убеждениями руководствовалась - помимо надуманной и высосанной из пальца причины, мол, решила отплатить мужчине той же монетой - когда решила остаться и выслушать, в то время как следовало развернуться и уйти? Понятия не имею. Как выбираться из ямы, в которой отказалась по собственной дурости?
Никак.
Из ямы этой выхода нет. И не будет ровно до того самого момента, пока Честер не успокоится, не остынет и не перестанет возводить все случившееся в ту самую степень, результатом которой становится одно блядское слово, которого мне хотелось бы всячески избегать. Предательство. Именно это я могла бы заметить в его глазах помимо собственного отражения, если бы находилась рядом. Но рядом быть не хочу. Смешно даже, до болезненно стиснувшегося нутра смешно, потому что эти слова настойчивым эхом вертятся в голове и не дают покоя. "Не хочу быть рядом" - а ведь до сегодняшнего дня я была уверена не на сто процентов, а на все двести, что не брошу Беннингтона ни при каких обстоятельствах. Мне доводилось видеть разные оттенки его настроения, доводилось видеть мужчину в разных состояниях: раздраженного, чем-то расстроенного, веселого, порой - в самых редких случаях - даже нежного, а еще заботливого и дающего такое необходимое чувство защищенности. Это никуда не делось, это все еще теплится в моем сознании, бережно хранится и вряд ли когда-либо забудется. Но конкретно сейчас, в эту самую секунду и стоя на этом самом месте, холодный и липкий страх перекрывает собой все. Я не хочу оставлять мужчину, потому что обещала быть рядом, но бесконтрольная паника и хреновое чувство безнадежности не позволяют мне пересилить себя, не дают сделать этот короткий, но решительный шаг вперед. Знаю, что по каким-то - одним Богам известно, каким именно - причинам у меня получалось успокаивать Честера аккуратными прикосновениями и тихими, ласковыми словами. Но сейчас не тот случай. Не то время. Не та ситуация и все та же боязнь, что любое движение или слово может лишь подкинуть в распалившуюся ярость новые поленья.
Поэтому молчу и беззвучно сглатываю, когда Беннингтон начинает говорить. Каждое его слово бьет не в бровь и даже не в глаз, а куда-то в самое сердце. Следом за ними приходит понимание, что говорит он абсолютно верные вещи, правильные и оправдывающие его злость. Мне вот только от этого отнюдь не легче. И не будет легче, потому что чем громче звучит мужской голос, тем сильнее становится мысль о медленно подкрадывающемся неизбежном конце. Оттого и мелкая, неприятная дрожь, бьющая по телу, в какой-то момент становится заметной и более ужасающей.
Бессилие накрывает. Беспомощность ломает. Понимание, что собственными руками, которые благодаря Покровителю могут лечить разного рода раны, уничтожила то, что строилось долгими и тяжелыми днями, добивает окончательно.
К горлу в очередной раз подступает ком, который сглотнуть я не могу, как бы не пыталась, с каким остервенением не желала бы от него избавиться. Глаза предательски начинают слезиться, а легкие словно кто-то яростно сдавливает, не позволяя сделать долгожданный вдох.
- Что ты еще хочешь от меня услышать?! - не выдержала. Вместе с надрывным голосом, съехавшим на отчаянный крик, по холодным щекам потекли слезы, сдерживать которые я не в состоянии. Я, если так посудить, вообще не в состоянии что-либо делать, кроме как задать единственный вопрос, рвущийся из груди вместе с прерывистым, сдавленным выдохом:
- Что ты хочешь от меня услышать, Честер? - повторяю тише, сделав пару шагов назад и упершись спиной в шершавый ствол дерева. - Я... - хочу сделать вдох, но не получается из-за подступающей к горлу еще и истерики. Такое чувство, словно на грудную клетку кто-то с силой давит, выталкивая из легких весь кислород. Делаю вдох, но ощущение, словно воздух встречается с невидимой преградой. Становится больно, а у меня не получается разобраться в причинах: то ли всему виной паника, то ли слова мужчины, въевшиеся в сознание миллионами тонких, острых игл.
Больно, но, кажется, не смертельно - и определяющее слово здесь "кажется".
- Я виновата! Я поступила неправильно, - подло, Росси. Называй вещи своими именами. - и понятия не имею, что с этим делать. В чем ты еще хочешь меня обвинить, Чес? В том, что помогла человеку, которого должна ненавидеть? Я это и без подсказок уяснила. В том, что не могу быть жестокой и хладнокровной даже в отношении таких людей, как Сет? Извини, пожалуйста, что не оправдала твои надежды. - я ничего не предъявляю, не огрызаюсь и не выплевываю эти слова мужчине в лицо, силясь упрекнуть его в чем-либо. Я говорю негромко и прерывисто, периодически рвано выдыхаю, отчего некоторые слова приглушаются и обрываются. - В том, что я человек обычный, который, как и все остальные, имеет свойство косячить? - мне бы хотелось сказать еще что-то, но слова застревают в горле, а вместо них получается лишь всхлипывать изредка. Жмурюсь, втягиваю воздух через рот и откидываю голову назад, встретившись затылком со стволом дерева.
Я виновата, но Беннингтону, кажется, мало моего раскаяния. Понимаю прекрасно, но легче от этого все еще не становится. Становится только хуже и страшнее.

Отредактировано Octavia Rossi (20.02.2018 07:37:52)

Слишком сложно держать себя в руках и не позволять эмоциям взять верх, когда смотришь на мужчину, которого боишься настолько же, насколько нуждаешься в нем. Я нуждаюсь в Честере, всегда нуждалась и всегда нуждаться буду, потому что он - единственный в моей жизни человек, рядом с которым не чувствую себя загнанным в клетку зверем. Клетка - это все, что происходит здесь и сейчас, все, что начало происходить с того самого момента, как я узнала о наличии не только талисмана, поддерживающего во мне жизнь, но и о существовании той стороны Афин - опасной, жестокой, всегда остающейся во мраке - в которой собственные правила диктуют боги. Мне же, скорее всего, не удалось бы и дня прожить, если бы рядом не было Беннингтона, который помогал, который учил и направлял. Который при любых обстоятельствах оставался рядом. Чувствуя его присутствие, его поддержку и уверенность, я убеждала себя в том, что смогу справиться тоже, смогу во что бы то ни стало научиться жить в этом мире не только ради самой себя, но и ради всего того, что у нас с ним есть.
Наверное, убедила себя слишком сильно, когда поверила в правильность собственных действий и решила помочь человеку, который в любой другой ситуации без долгих колебаний убил бы. Дура.
А теперь вместе с раскаянием и всепоглощающим страхом я вдруг начинаю убеждать не столько Честера, сколько себя еще в том, что люди имеют свойство ошибаться, косячат и поступают неправильно, а впоследствии расплачиваются. Это действительно так, вот только я не могу - или не хочу, что более вероятно - понять и принять тот факт, что некоторым ошибкам оправдания нет. Некоторые ошибки тянут на дно без возможности выбраться и не подразумевают под собой прощение.
Ошибка, которую совершила я, на данный момент именно такой и кажется, оттого становится еще более страшно, а дыхание - и без того сбивчивое, рваное и неровное - перехватывает окончательно, не позволяя насладиться хотя бы незначительной порцией необходимого кислорода.
Я продолжаю прижиматься спиной к шершавому стволу дерева, чувствую, как на кожу даже через слой одежды давят обломанные сучья, но не обращаю внимания, непроизвольно силясь вжаться плотнее, будто это поможет избавиться от давящих, стискивающих шею и нутро эмоций. Глупо, но сделать ничего не могу.
А Честер тем временем делает то, что я вовсе не ожидала: успокаивается. Не окончательно и бесповоротно, но в его глазах больше нет той плещущейся ярости, нет презрительности, отстраненности и холода, которые так меня пугали. Которые ломали беспощадно и не оставляли намека на то, что в конечном итоге что-то можно будет вновь склеить. Быть может, ничего подобного не было, а все надумала сама, но легче от этого не становится.
И сейчас, когда Беннингтон меняет гнев не столько на милость, сколько на нечто нейтральное, когда убедительно показывает, что ничего делать не собирается и можно не бояться - я отчего-то боюсь еще больше. Знаю, что мужчина вспыльчивый и заводится за считанные секунды - и некоторое время назад он это показал; знаю, что успокаивается он долго, если не сделать то, что я делаю обычно - кладу ладони на небритые щеки, поглаживаю аккуратно и смотрю на него с нескрываемой, искренней любовью. Но сейчас ничего подобного не пыталась даже сделать, а Честер отчего-то остывает. Это непривычно, а потому пугает. Мне же, погрязшей в пучине собственных переживаний, страхов и грызущих чувств, не удается зацепиться за единственную верную мысль, способную успокоить: мужчина точно так же боится потерять все, что у нас есть.
Единственная же мысль, упрямо вертящаяся в голове, и после действий Беннингтона ставшая еще более острой: что-то не так. Все, если честно, не так, потому что делает он то, что вовсе ему несвойственно. И я делаю то, что не свойственно мне, потому как не прислушиваюсь к словам - не могу, не получается, хотя очень хочу.
- Я не брошу тебя из-за такой хуйни.
Тот спасительный круг, который так был мне необходим.
За ним последовало то, что было мне еще более необходимо: Честер подходит ближе, притягивает к себе и обнимает, вновь даря защиту. Я не сдерживаю слез, бесконтрольно скользящим по щекам, но привычно прижимаюсь к мужчине, утыкаюсь носом в его грудь, прячу лицо, а пальцами остервенело сминаю ткань куртки, будто боясь потерять эту тонкую нить. Будто боясь потерять его, хотя слова, сказанные Чесом ранее, убедили в обратном.
- Тот, кого ты спасла, на следующий день тебя убьет. Или меня. Или наших детей.
Эти слова заставляют вздрогнуть и сильнее прижаться к Беннингтону. Тело все еще бьет мелкая, неприятная дрожь, и даже сильные руки, обнимающие и любящие, не спасают, хотя дарят то нужное тепло, которого все эти дни так не хватало.
- Буду. - тренироваться. И рядом останусь, потому как понимаю прекрасно, что без Беннингтона пропаду. Буду с ним, даже если для этого придется пойти против блядского мира.
Прерывисто киваю, когда мужчина отдаляется и замолкает, смотрит в глаза, которые тут же закрываю. Жмурюсь, заставив слезы неровными дорожками скатиться по щекам. Я не убираю рук с мужской груди, продолжая так же сжимать ткань холодными пальцами. - Прости меня. - подаюсь вперед снова, увожу руки под куртку, останавливаю за спиной, скрестив на пояснице. Вновь утыкаюсь лицом в грудь и тихо всхлипываю.
- Прости, Чес.
Ты нужен мне. Очень.

Я не уверена на сто процентов, что умею безоговорочно учиться на собственных ошибках. Никто, если так посудить, в этом не уверен, и никто, раз уж на то пошло, подобным качеством не обладает, потому что ситуации бывают разные, а это подразумевает под собой лишь одно: поступки в тот или иной момент тоже бывают разные. Нельзя предугадать, нельзя подготовиться или на сто процентов продумать собственные действия, потому что одной секунды достаточно для того, чтобы все изменилось, пошло по всем известной дорожке, а соображать в этом случает придется быстро и не всегда верно. Это сложно, но именно в этом заключается весь смысл нашей жизни: на собственных ошибках четко научиться невозможно, но можно попытаться. Именно этим я и собираюсь заняться, потому что у меня нет выбора, потому что я не хочу повторения того, что произошло сейчас.
Я не хочу потерять человека, который мне дорог, который является неотъемлемой и главной частью моей жизни. Я не хочу потерять Честера. Я  б о ю с ь  его потерять, поэтому сделаю все, чтобы подобного больше не повторилось.
Уткнувшись носом в его грудь, чувствую такой родной и привычный запах табака, смешанный с едва уловимым запахом дыма от костра. Именно это мне доводилось чувствовать рядом с Беннингтоном каждый раз с того самого момента, как мы покинули город и оказались в условиях, максимально приближенных к полному отсутствию всех благ цивилизации.
Помимо этого я всегда чувствовала рядом с Беннингтоном спокойствие, которое хорошо ощущалось даже в те нередкие моменты, когда мужчина находился не в самом мирном расположении духа. Он злился, раздражался на ровном месте и рычал на всех, кому ненароком довелось попасться ему на глаза, а я вопреки всему продолжала ощущать это спокойствие. Оказалось, что для этого ничего сверхъестественного делать не нужно: Честеру достаточно просто быть рядом, а мне достаточно знать, что с ним все хорошо, что его жизни ничего не угрожает, потому что в противном случае все будет слишком хреново.
И сейчас я снова все это чувствую, но не так остро, потому что страх все еще скользит в сознании, все еще заслоняет собой разумные мысли и не позволяет окончательно и бесповоротно расслабиться. Беннингтон рядом, Беннингтон обнимает и целует в макушку, но я все еще не чувствую спокойствия. Все еще боюсь поднять взгляд и увидеть в его глазах пусть и не такую открытую, но все-таки неприязнь, боюсь разозлить его, боюсь сделать что-то не так, поэтому не делаю ничего. Покорно подаюсь назад, когда мужчина отдаляется и говорит; взгляд не поднимаю, предпочитая делать вид, будто примятая трава под ногами сейчас гораздо интереснее и способна дать нужные ответы; коротко киваю и топаю обратно к месту сбора.
Успеваю привести себя в относительный порядок, хотя несколько подозрительных взглядов перехватить все-таки удается. Сконфуженно улыбаюсь, всем своим видом показывая, будто ничего не произошло, а потом натыкаюсь на компанию из нескольких человек, среди которых Тер, пытающийся забрать у одного из повстанцев не то монетку, не то какой-то другой блестящий предмет.
- Все хорошо? - обеспокоенно спрашивает женщина, держа на руках сонного Рэя. - Только что проснулся. - добавляет, заметив мой задержавшийся взгляд.
- Все нормально. - стараюсь улыбнуться более дружелюбно, но выходит как-то не очень. Забираю сына, который тут же принимается ловить пряди волос. - Справитесь? - спрашиваю, повернув голову чуть в сторону и посмотрев на Честера.
- Конечно, - добродушно улыбается женщина. - Рэй - замечательный мальчик.
- Спасибо.
Честер говорит о том, что мы должны куда-то идти. Понятливо киваю и ухожу в противоположную сторону. Мне хватает полчаса на то, чтобы покормить начавшего капризничать Рэя, принести жертву и помочь нескольким повстанцам, нарвавшимся на сирен. Раненых достаточно, но все они, слава богам, вполне могут справиться. Только двум не посчастливилось, потому что их раны оставляли желать лучшего: мужчина с достаточно глубоким порезом на бедре, которому пришлось уделить достаточно внимания для того, чтобы спасти не только ногу, но и жизнь; Тея, которую Анубис принес ночью и раны которой были практически несовместимы с жизнью. Еще бы немного - и на одного повстанца стало бы меньше, но Сотирис успел, а я потратила львиную долю сил на то, чтобы девушка осталась жива. Сейчас с ней все хорошо, раны удалось вылечить, но придется еще пару раз использовать технику для того, чтобы она смогла двигаться без болезненных ощущений во всем теле.
С Честером встречаемся через полчаса.
Рюкзак, который до этого держала в руке, закидываю на плечо, смотрю на мужчину и молча дожидаюсь дальнейших действий. Сейчас передо мной стоит тот Беннингтон, которого доводится видеть каждый день: обремененный лидерскими проблемами, размышляющий над тем, что делать дальше, думающий о том, как вытянуть из дерьма весь лагерь. От былых чувств, которые меня так пугали, в данный момент и следа не осталось, хотя говорить наверняка я не могу, потому что до сих пор так и не нашла в себе сил на то, чтобы посмотреть ему в глаза. Все еще стыдно. Все еще немного страшно.
- Куда мы? - все же нарушаю молчание, вскинув правое плечо и поправив лямку рюкзака.