Духота греческого климата Софии уже, честно сказать, осточертела. И тот простой факт, что женщина сама придумала переехать сюда из Норвегии, менее раздражительной её почему-то не делал.
Возможно, во всём виновато чудовище, но госпоже Роннинген, как обычно, не до рефлексии: многолетняя хирургическая практика закалила её и почти свела на нет попытки копаться в собственной душе, попросту не оставляя на то времени. И если бы женщину спросили, не стала ли она сама монстром вслед за тем, кого носит в себе — она бы не ответила. Она просто не знала.
И, если по-честному, знать не хотела. Нет, в детстве она, разумеется, читала сказки, мифы и легенды, но к тому, что всё это — реально, жизнь её вообще не готовила. Да ещё ведь, засада такая, эту дрянь из себя и не вытравить. Ничего с ней не сделать, чего уж, и переезд этот — видимость больше, да обида на мать — вот и всё. Потому что куда бы София ни уехала, себя она всегда возьмёт с собой.
Это значит — возьмёт и чудовище.

Существование Нидхегга всё никак не желало укладываться в чёткую и стройную картину мира Софии, единственной религией которой всю жизнь была наука. Только сейчас наука не давала объяснения тому, что с ней случилось, почему она стала Носителем, и не сошла ли она часом с ума от переутомления.
Медицина бессильна.

Безумие и то лучше, чем вся эта дрянь.

Но несмотря на то, что София предпочла бы оказаться спятившей, а не Носителем, это известие о собственной природе её не сломало — для этого нужны были вещи посерьёзнее. Слабое место было у каждого.
Хотя у такой, как госпожа Роннинген, их, наверное, нет — по крайней мере, так могло показаться со стороны. Она выглядит уверенной в себе, не боится смотреть прямо в глаза и... не славится хорошими манерами, чего уж тут. Люди шептались за её спиной, гадая, почему Софию никогда не видно с подругами и ухажёрами.
Коллеги, видно, считали, что у женщины есть те и другие, но на деле она была очень закрытым человеком, и в душу её не прорваться и с боем. Разве что — сама пустит, но это почти из разряда фантастики.
Как, правда, и то, что с ней было в последнее время.

Ничего, видно, нет невозможного.

Если, конечно, речь шла не о том, чтобы вынести эту жару. Трудно понять, кого она бесила больше — саму Софию или Нидхегга, но вероятно вполне, что обоих. По крайней мере, до вечера женщина старалась на улицу не выходить вообще, и в тот день ей это даже удалось.
Расправив складки на белом — в цвет врачебного халата — платье, госпожа Роннинген вышла из больницы. Прошедшая смена получилась вполне себе средней паршивости, а это большая удача, когда обычно с утра до ночи вытаскиваешь с того света людей. Сегодня, кстати, вроде и ни разу не понадобилось.
Разглядывая свою длинную тень, женщина не особенно обращала внимание на прохожих, пока не столкнулась с кем-то из прохожих. Извиниться бы, хоть огрызнуться — и дальше пойти, но в глазах потемнело, дышать стало трудно. Злость — без метафор — вилась змеем в груди.
Нидхегг зашевелился, женщина резко вскинула взгляд, но не успела толком рассмотреть мужчину, который, кажется, ей что-то говорил.

Мгновение и — сознание пропало.
На месте Софии — огромный змей.

Отредактировано Sofia Rønningen (06.02.2018 21:38:27)

Из глубокого сна, что из омута, София вынырнула далеко не сразу: бывают пробуждения такие, что будто от смерти. Не открывая глаз, она нахмурилась, отчаянно пытаясь восстановить картину, предшествующую тому, что она оказалась без сознания на улице... голой? Каменная крошка уличной кладки больно врезалась в кожу, но, по правде сказать, сейчас то было меньшее из зол. В ужасе распахнув глаза, госпожа Роннинген дёрнулась было, чтобы подняться, однако тело всё ещё её не слушалось, и она лишь свезла кожу.

Потому что Нидхегг был по-прежнему здесь, пусть и справиться с ним теперь на несколько порядков проще, и через несколько минут, вслушиваясь в странный шёпот, София почувствовала, что наконец снова владеет собой. — Ебанина какая-то, — или ещё не до конца. По счастью, кому-то пришло в голову накрыть её плащом: ощутив прикосновение плотной ткани, женщина немного успокоилась, собралась с мыслями и приподняла голову. С чьих-то колен. — Что за пиздец сейчас произошёл? — без лишних вступлений спросила госпожа Роннинген, а обернувшись — встретилась взглядом с какой-то женщиной, сидевшей подле неё прямо на брусчатке. Легко прикусив нижнюю губу, София обвела взглядом улицу.
Толпы зрителей не собралось, ничьи кишки с фонарей не свисают — уже хорошо.
Значит, Хранитель ускользнул? Странно, что змей его не преследовал.

Придерживая плащ одной рукой, женщина села и отряхнула спину, а когда поднялась на ноги — почувствовала, как в висках бьётся пульсирующая боль. Опустив голову, София зажмурилась, проклиная Нидхегга, проклиная Хранителя и себя же саму заодно: не справилась с эмоциями.
Снова.

Я точно сдурела.

Госпожа Роннинген была не из тех, кто считал себя в праве испытывать чувства. Только была одна проблема — как далеко бы ни пыталась женщина запрятать их, по-настоящему они не уходили никогда. Удивительно, что отсутствие привычки стесняться в выражениях было единственным, что выдавало в ней человека... нет, не с ужасным воспитанием, а с богатым внутренним миром.
Сама София бы съязвила, что даже чересчур богатым.

Каменная кладка афинских улиц ещё не остыла, и стоять на ней босиком — удовольствие то ещё. Застегнув плащ, женщина повернулась к той, что, по-видимому, избавила её от очень крупных неприятностей. Темноволосая женщина, невысокого роста с какими-то невероятными глазами.

Стоп, что? Какие глаза нахрен, спасибо скажи!
Она встряхнула головой и отвела глаза. — Спасибо, — София подала ей руку, предлагая помочь подняться. И почувствовала что-то совершенно странное, когда пальцы незнакомки коснулись её ладони. И не прилив тепла, не искры — ничего такого, нет, это было... спокойствие? Сложно сказать.
Но как будто безумно родное и близкое. — Меня зовут София Роннинген, а... — вас? Она не договаривает, чуть склонив голову набок и внимательно рассматривая женщину.
Если отбросить нелепую мысль про взгляд, что в ней было особенного? Ну, кроме того, что она только что видела некоторое дерьмо и, судя по всему, не просто не сочла его удивительным, но и сделала так, чтобы это дерьмо, так же известное, как Хранитель, устранилось. Да, должно быть, всё дело в этом — она тоже Носитель, и София могла это самое и почувствовать. Могла же?
— Вы повредили ногу? — от внимательного глаза врача-хирурга детали вроде хромоты не ускользают, и вот госпожа Роннинген, стоя в одном плаще и босиком, уже прищурилась и собиралась поставить диагноз.
Особенно, если её покалечил Нидхегг. — Это я... он сделал? — было бы очень неловко услышать, что да.

Примечательно то, как легко незнакомке было с Софией: госпожа Роннинген обыкновенно ладила с людьми из рук вон плохо, и те предпочитали с ней не связываться. А эта женщина, напротив, так с ней говорила, будто знакомству их много лет — словно сотни и тысячи.
Но ведь это абсурд.

О такой встрече она сильно вряд ли забыла бы. Крайне редко случалось такое, чтобы Софии было настолько приятно общество другого человека. Можно себе представить, как мала вероятность, что возникшая симпатия окажется взаимной, но, тем не менее — это случилось. Наверное, всё объясняется сходством их природы — чудовищами, что каждая в себе носила Ну, рыбак рыбака, как известно. — Всё понятно. Короче, дерьмо, — заключила женщина, приподняв слегка левую бровь. — Хоть ходи теперь другой улицей. Извини, не хотела мешать, этот падла, он просто... ты знаешь, — последнее хоть и было сказано между прочим, произнесено было вполне искренне. — Чёртов Нидхегг почувствовал ужин, — стоит, кстати, отметить, что госпоже Роннинген практически никогда не было неловко или стыдно за свои поступки.
Особенно перед людьми, с кем она встретилась впервые.

Подозрения, что не впервые, конечно, невольно закрадывались, но София жила в Афинах не настолько давно, да и... нет, они точно не виделись раньше: эта женщина определённо не из тех, кого можно начисто забыть — в этом Носитель уверена полностью.
Когда её новая знакомая представилась, госпожа Роннинген ей кивнула: говорить «очень приятно» она не привыкла, потому что, как правило, это было враньём. Сейчас нет, разумеется, но язык отчего-то всё равно не поворачивался. От неловкости что ли? Да ладно, разве София вообще её может испытывать? По крайней мере, дольше двух минут. Какие только горизонты не раскрывают вот такие происшествия.

Снова окинув ногу Яны внимательным взглядом, женщина подумала, что неплохо бы сделать снимок: может быть, это всё-таки травма? Да, приключения госпожи Роннинген в царстве в-здравом-уме-не-представимой чуши начались не сегодня, но это не заставило её изменить своей привычки искать рациональное объяснение любой происходящей дури. — Интересно, — София прищурилась. — А в тебе что за дрянь сидит? — вопрос почти чудовищно нескромный, но врачам-хирургам не так, чтобы нужен эзопов язык: прямота — вот что ценится. Прямота и тактичность, если дело касалось работы.

Женщина переминалась с ноги на ногу: по ощущениям, каменная крошка изрезала ей уже обе ступни, а потому утвердительное предложение Яны её довезти определённо было очень кстати. То есть, София и на порог тоже людей особо не пускала, но с этой женщиной всё с самого начала шло не так.
И, как ни странно, госпоже Роннинген это совсем не показалось диким или необычным — как будто так всегда и было. — О, да, не помешает, пока ни у кого глаза не выпали и себе шею никто не свернул, — женщина усмехнулась, воображая, какой фурор могла бы произвести, пройдись она по улицам Афин в таком виде. Да, это явно было очень впечатляющее зрелище.

Обойдутся.

Квартира Софии была в трёх-четырёх кварталах от больницы, поэтому на машине они с Яной добрались быстро. — Пошли, я верну тебе плащ. Не спешишь? Может, выпьем чего-нибудь в честь того, что я сегодня никого не сожрала, — по интонации вопросы больше напоминали утверждения, но Роннинген хотя бы попыталась. Зайдя в квартиру, она мотнула головой и Яне, чтобы та заходила, а заодно и чувствовала себя как дома — этой шаблонной фразы София не любила тоже. Сама сообразит, не маленькая.
— Вот там в шкафу бери, что хочешь, бокалы за стеклянной дверью, — как будто они с Яной виделись не в первый раз, и здесь она действительно, как дома.

Переодевшись в платье, госпожа Роннинген вернулась к гостье. — Туфли жалко. Хорошие были. Что, из-за каждой заразы теперь оставаться без обуви что ли, — женщина свернула плащ и положила его в сумку, показывая Яне, что ставит её у двери. — Как ты с этим справляешься? — а то, серьёзно, обуви не напасёшься.
Женщина села в кресло напротив.

Отредактировано Sofia Rønningen (18.02.2018 17:13:28)

Легендами и сказками София практически не интересовалась. По крайней мере, до тех пор, пока не обнаружила, что таскает в себе одно из мифических чудовищ. Нидхегг, лежащий колодце Хвергельмир и грызущий один из корней Иггдрасиля — как пафосно звучит! Как бы рассудка от восторга не лишиться. Если, конечно, со мной это уже не случилось. С тех пор, как госпожа Роннинген чуть не убила пациента, у неё были большие сомнения, не съехала ли она с катушек, и хотя давно ясно, что нет, женщина порывалась порой списать всё на безумие.

Но весь этот блядский дурдом был реальностью. Цирк уродов, и я в нём прима балерина. Ну, хотя бы не единственная: вон, Яна тоже с охрененно богатым внутренним миром — всё лучше, чем в одиночку разгребать последствия встречи с Хранителем. При этом стоя голой посреди Афин.
Да, появление другой Носительницы действительно было подарком судьбы. Чего, судя по имени, не скажешь о её чудовище. — Баба кто? — переспросила Роннинген, стараясь вспомнить, была ли где-нибудь такая сказочная тварь. — Ага, ладно, не здесь, — согласно кивнув, София поспешила сесть в машину и перестать сверкать своим — пусть и, вне всяких сомнений, привлекательным, но почти обнажённым — телом. К счастью, мимо очень кстати никто не проходил и, что важнее, не проезжал: засмотревшись, водитель какой-нибудь непременно попал бы в аварию.
И женщине пришлось бы, как врачу, собирать из его костей пазл — перспектива сомнительная, совершенно не радужная, и вообще никуда не годящаяся. Лучше уж попытаться у Яны узнать, как жить со всем этим условным сокровищем. Тем более, общаться с ней на удивление приятно.
Пожалуй, этим знакомством разбрасываться не стоит. Друзей София заводила редко, но, кажется, это тот самый случай, когда можно. И нужно пользоваться тем, что общество Яны не надоело ей через минуту, как бывало со многими прежде.

Вернувшись из спальни, госпожа Роннинген обнаружила, что ей даже не надо наливать себе выпить, потому как Яна сама обо всём позаботилась. Странное чувство: в обычной жизни женщина не особенно привыкла на кого-то рассчитывать. Брови поползли вверх, но раздражения во взгляде не было. — Всё лучше, чем бухать в одиночестве, — со знанием дела сказала София, пригубив напиток. Она сама этому правилу практически не следовала, и её можно, в целом понять: работа тяжёлая, нервная, да ещё и Нидхегг душевного покоя, естественно, не добавляет — А, между прочим, хорошо вышло, — отметила она, внимательно разглядывая содержимое бокала, и оторвавшись от этого увлекательного занятия только когда Яна сказала, что не меняет облика. — О, везёт. Так всегда было? Мне совсем не сдалось, потом голой в себя приходить, — Софию откровенно взбесило случившееся, и только встреча с Носительницей Бабы-какой-то-Яги помогало сохранять спокойствие и, чего доброго, не обернуться снова Нидхеггом.
Она усмехнулась. — Да я и сейчас не считала, что стоило... но этой погани плевать на гардероб: пожрать бы, — теперь Роннинген смотрела на ногу Яны, вернувшись к попыткам поставить диагноз.
Адекватный диагноз, а не очередной мистический звиздец. — Научиться? Вот это неплохо, — а к сложностям она уже привыкла, кажется: на хирурга же выучилась. — Лет пять всего. На пару месяцев дольше, чем я живу здесь. А до этого он сидел смирно, — мог бы и дальше сидеть, чего вылез-то? — Я узнала о нём, когда на мне под нож угодил какой-то такой же мудак, как сейчас, — вспоминать об этом было неприятно. Прежде София эту историю уже рассказывала, но правдивую версию — только сейчас.
Поразительно, как легко было довериться Яне — как, должно быть, никому за всю жизнь.
Никогда.

Отредактировано Sofia Rønningen (20.02.2018 17:44:50)

Хитро прищурившись, София легко кивнула: ей крайне редко было приятно чьё-либо общество, но присутствие Яны отчего-то совсем не тяготило. А уж когда гостья упомянула коктейль с говорящим названием, женщина не могла не рассмеяться. В шутку изобразив, что она польщена, госпожа Роннинген опустила глаза на мгновение, взглядом скользнув мимолётным по шее знакомой. — Такого мне ещё не предлагали. Всё знаешь, то звезду с неба достать, то ещё хрень какую, — женщина махнула рукой. Нельзя сказать с уверенностью, что кто-то в самом деле лил ей в уши такую дребедень, но, в любом случае, глупостей от мужчин она наслушалась немало. Это, кажется, крест вообще всех умных женщин: талантливые, самостоятельные, собранные и цельные они могли дать фору любому. А Софии, к тому же, чужда снисходительность, и уважала она только сильных — неудивительно, что мужчины в своём большинстве предпочитали держаться от неё на расстоянии.
Госпоже Роннинген же словно только это и было нужно: она не горела желанием заниматься ничьими носками, рубашками, завтраками, температурой-тридцать-семь-и-два и прочей первостатейной ахинеей, коей сопровождались любые отношения. И она искренне не понимала, как люди вообще добровольно в это влезают, когда можно просто спать вместе, да разойтись, как надоест — делов-то.
В общем, Яна предложила единственную звезду, которая могла бы Софию впечатлить. — Я смотрю, ты знаешь толк, — нет, не в извращениях, как часто говорят, — в коктейлях. У тебя нет бара случаем? — спросила она, конечно, не всерьёз: это скорее напоминало комплимент, в коих госпожа Роннинген была совсем не так сильна, как в доставании людей. С того света, к примеру.

Ещё бы так же лихо не превращалась в восьмиметровое чудовище, и цены бы ей не было. — Злобная горбатая старуха? — выпив ещё немного, София посмотрела на Яну как будто оценивающе. — Да, так мне определённо больше нравится, — заключила женщина, откинувшись на спинку кресла. Всё ещё странно, как свободно она себя чувствует с Яной: для неё это так необычно.
А с другой стороны, почему бы и нет: знакомство с Носительницей пришлось очень кстати, и даже здорово, что на неё и посмотреть приятно, и в общении так легко, что кажется дикостью. Но, с другой стороны, кто-то должен ей нравиться, и даже к лучшему, что это не какой-нибудь мужчина, что попытался бы закрутить с ней роман. Легко тряхнув головой, она посмотрела на Яну и на несколько мгновений задумалась, что у Нидхегга есть свои плюсы: в частности, никто в здравом уме не поверит, что он существует. И София, к слову, охотно бы присоединилась к этой категории людей. Но — есть нюансы. — Вцепиться им в горло? Я смотрю, ты опасная женщина, — возможно, подмигивать гостье не стоило, однако госпожа Роннинген вряд ли заметила, что сделала это. — Да, инопланетяне прилетели, чтоб спереть моё платье, прикинь. Или больное воображение свидетелей заставляет их думать, что я без одежды, — когда смеёшься над чем-то, чего не изменить, жить становится легче. И как она раньше того не замечала?
Поговорить было не с кем, наверное.

— Запасную одежду. И сколько ж комплектов... — вздохнула женщина и залпом выпила оставшийся коктейль. Поставив пустой бокал, она зажмурилась и указательными пальцами аккуратно смахнула выступившие слёзы: напиток оказался крепким.
А Яна, тем временем, решила блеснуть чувством юмора. Другому госпожа Роннинген такую шутку определённо не спустила бы: как бы сильна была ненависть Нидхегга к тому пациенту, она совсем не хотела его убивать — но сейчас она рассмеялась и, выхватив конфету из вазочки на столе бросила ею в свою новую знакомую. — Заткнись, это вообще-то не смешно было, — с большим трудом произнесла София.
Давно ей не было так весело. Хотя, обычно у неё выражение лица было такое, будто чувства юмора эта женщина напрочь была лишена, а уж о самоиронии и говорить нечего. Но нет, оказалось, достаточно было хорошо пошутили. Или дело не в этом? — Да, как-то так и случилось, — женщина поджала губы, её брови чуть дёрнулись вверх. — В общем, было немного неловко, — и это если не припоминать тот факт, что очнувшись, госпожа Роннинген обнаружила себя лежащей на полу без одежды. — Не знаю, как они всё замяли. Сказали, я перегорела что ли, — при том, что на деле София Роннинген тогда была, наверное, последним человеком, кому профессиональное выгорание грозило. Хотя, не о Нидхегге же было рассказывать: показания врачей и сестёр списали на результат массового отравления каким-то веществом.

Женщина уже собиралась рассказать эти забавные подробности, когда заговорила Яна. Она так грациозно подалась вперёд, что София наверняка засмотрелась бы, куда не стоило, но слова гостьи её немного озадачили. — Прозвучало как-то... не очень, ты знаешь, — женщина нахмурилась, но в действительности нашла слова забавными: как будто они тут обсуждали совсем не превращение в дракона. — Я не очень грущу, что он раньше не вылез, — искренне сказала София, чувствуя, как от алкоголя туманится сознание: нехрен пить на голодный желудок.
— Есть хочешь? Я так себе готовлю, но могу пиццу заказать, — женщина потянулась за телефоном: подниматься из кресла ей не хотелось.
И не хотелось, чтобы Яна уходила.
Нужно о стольком её расспросить.

Отредактировано Sofia Rønningen (03.04.2018 17:14:42)

На самом деле, София уже почти перестала считать себя жертвой обстоятельств: слишком приятно было новое знакомство. И всё же, не раз помянутый мудак по-прежнему не вызывал у неё тёплых чувств.
— Нет, я, пожалуй, воздержусь от этого: у меня есть сомнения насчёт того, как он мою благодарность воспримет. Летального исхода опасаюсь, знаешь ли, — женщина хитро улыбнулась и пожала плечами. — И вообще, он испортил мне платье! Пусть вообще радуется, что в живых остался, — заключила госпожа Роннинген, всё ещё ощущая груз жгучей ненависти на душе.

«Ну и падла ты, Нидхегг».

И всё же именно чудовище свело её с другим Носителем: иначе они разминулись бы, что в море корабли и никогда бы, может, и не познакомились — а вдруг эта встреча была судьбоносной? По крайней мере, женщину не покидало странное предчувствие чего-то важного, и София ничем не могла объяснить его.
А когда Яна заговорила о собутыльнике, женщина подняла правую бровь, не отрывая взгляд от гостьи. Собутыльник, серьёзно? Нет, кажется, нет.
По крайней мере, лукавство во взгляде гостьи наводило на мысль о том, что речь шла не о любовнике, муже и ком-то ещё... человекообразном. Хотя, кажется, что с того: большинство ровесниц госпожи Роннинген замужем, и с чего ради бы Яне не быть? Тем не менее, отсутствие кольца на безымянном пальце София приметила с каким-то странным удовольствием.
Возможно, дело в том, что ей редко действительно нравились люди, и она не любила их с кем-то делить. Очередное не лучшее качество. — Мне понравится? — с сомнением переспросила она, пытаясь угадать, что это за странный собутыльник. — Ты оптимистка, — прозвучало больше похоже на диагноз, чем на комплимент.

А то, что госпожа Роннинген дальше сказала, произносить, наверное, не стоило совсем. Впрочем, материться на всю улицу, очнувшись голой на брусчатке, не стоило тоже, но едва ли Софию это заботило. Она, конечно, не имела в виду ничего неприличного, или ей только казалось так, а Яна так хорошо вписалась в интерьер, будто всегда здесь была, и в выражениях при ней можно не стесняться.
К тому же, её гостья была привлекательной женщиной, очень красивой, и только безумный бы с этим поспорил. Словом, стыд определённо был в числе последних чувств, которые она испытывала, разглядывая Яну: София любила красивых людей. Не ко всяким так тянет, что правда, то правда, но ведь и других Носителей женщина прежде не встречала: может быть, родственную душу чуяла?
Человек, способный понять до конца — это и вправду дорогого стоит.
— Ириски. И кто тебе зубы на место поставит? Я не умею, — София смеялась, и на душе становилось всё легче. Хотя, слова Яны звучали двусмысленно. «Хочешь, чтобы я замолчала,» — в мыслях возникли совсем не те образы, и госпожа Роннинген поспешила тряхнуть головой, стараясь от этого наваждения избавится. «Хочешь, чтобы я замолчала,» — продолжает звучать в голове раз за разом, и лишь когда гостья заговорила снова, София вынырнула из своих мыслей, как будто из омута.

Женщина легко улыбнулась. — Хирург. И ты не первая, кто с этого охреневает, — слишком многие думали, что такой неприятный человек, как София Роннинген, может жизни спасать, даже когда дело совсем дрянь, а такое бывало. — Неплохо собираю пазлы из людей, — невесело добавила женщина, глядя пространство. Услышав про пьяную драку, она улыбнулась. — Сомнительное достижение, — и вправду: лучше бы тоже устроила драку, чем попыталась пациента искромсать.

«Я знаю,» — её слова созвучны с громом, что раскатился за окном в тот миг; София резко вскидывает взгляд и смотрит в глаза Яны. Кажется, всего два простых слова, но сколько же пронзительности, правды, понимания в них — не измерить. Очень странное, новое чувство — запредельная близость, где слова не нужны: всё и так ясно. И несмотря на то, что госпожа Роннинген была не вполне трезвой, это чувство одновременно манило её и пугало. Она боялась доверять.
«Не оставляешь надежды меня заткнуть,» — снова явно не те мысли, но, вполне вероятно, женщина не отвлеклась бы от них, не спроси Яна о Нидхегге.
София задумалась.

В действительности, она не знала почти ничего о чудовище, в которого, как выяснилось, умела превращаться. — Дракон из скандинавской мифологии. Лежит на дне колодца, грызёт один из корней древа жизни, а заодно подъедает преступников, — София нахмурилась, пытаясь вспомнить что-нибудь ещё. — Я так не делаю. Но сегодня, признаться, твоими стараниями, — и что за радость жрать прелюбодеев и убийц? Не сказать, что госпожа Роннинген была специалистом, но ей всё же казалось, что мерзкие людишки ядовиты. — А какие способности? Ничего странно, вроде бы, — женщина чуть прикусила губу, пытаясь приметить в себе ещё что-нибудь необычное. — Ну, если не считать, — София многозначительно замолчала и, поднявшись с кресла, отошла к окну.
— А так я высоты боюсь, ругаюсь матом так, что уши заворачиваются, ну и вдобавок не переношу, когда мне врут. Ничего выдающегося, — повертев в руках телефонную трубку, госпожа Роннинген повернулась к Яне, теперь рассматривая её издалека. — Расскажи о себе? — так просто, без вступлений: понятно, что именно София хотела услышать.
Хотя, в действительности, Яна была интересна сама по себе.

Пиццу привезли спустя минут пятнадцать, и лихо переложив её на блюдо, София хлопнулась на диван возле гостьи. — Угощайся. И забодяжь ещё эту штуку, пожалуйста, — под этой штукой подразумевался, конечно, коктейль. А благодаря пицце мир обрёл новые яркие краски, и с алкоголя госпожу Роннинген, что школьницу, так быстро теперь не уносило.

Откинувшись на спинку дивана, София с наслаждением прикрыла глаза.

Отредактировано Sofia Rønningen (05.04.2018 17:39:02)

Интерес, с которым София слушала и разглядывала Яну, не казался ей чем-то постыдным: с одной стороны, она в принципе редко стыдилась, с другой — всё объяснялось профессиональной деформацией. Хирургов крайне нелегко смутить.
Существует, конечно, врачебная этика, но в целом — когда становишься врачом, забываешь, что такое неудобные вопросы, и что бывают запретные темы. София, правда, едва ли этим страдала и ранее: с самого детства она не особенно церемонилась с окружающими людьми, не боялась в лицо сказать им, что думает, и вообще слыла препротивной девчонкой.

А ведь тогда она ещё не превращалась в змея! Да уж, тогда Нидхегг бы точно сожрал всех: одноклассников, назойливых учителей и приставучих кавалеров. Последние, к слову, особенно раздражали госпожу Роннинген: одеты зачастую, как попало, не моются, наверное, неделями, а вот женщину им подавай безупречную.
Нет, вообще-то Софии не составляло труда такой быть — разумеется, но они-то тогда все зачем ей? Быстротечные романы же прекрасно соотносились с её образом жизни: практикующие хирурги могли не бывать дома сутками, и любой сколько-нибудь долгосрочный любовник непременно заныл бы по этому поводу — словом, проблем с таким не оберёшься. Госпожа Роннинген здраво рассудила, что она этим дебилам не нянька, а потому даже если спала с ними — не позволяла нарушать своё личное пространство. Секс не в счёт, а порой случалось так, что и считать-то было нечего особо.

Рассказ о Бабе-Яге София слушала внимательно, размышляя о том, не к лучшему ли то, что Нидхегг столько лет сидел тихо, ничем не выдавая своего присутствия. Она прекрасно провела тридцать лет, не превращаясь в крайне стрёмную и жадную до крови ебанину.
С удовольствием прожила бы и ещё два раза по столько же, три — как получится.
Услышав о костяной ноге Яны, женщина перевела взгляд на неё. — А какого ж ты хрена хромаешь? — задумчиво спросила она: в её картину мира решительно не укладывался тот факт, что проблема может быть в полумифической костяной ноге, что с виду и не костяная вовсе. Конечно, стоит посмотреть поближе и, наверное, сделать рентген, но об этом София подумает позже: не разглядывать же сейчас ногу Яны на самом деле. Хотя зрелище, к слову, вполне себе.

Ничего смешного во вкусовых пристрастиях чудовища новой знакомой, конечно же, не было, но госпожа Роннинген всё равно рассмеялась: она не питала к детям никаких особенных чувств — как ко взрослым. — Нихрена ты! А выглядишь милой, — если бы женщина сама не превращалась в голодного длиннющего Нидхегга, она бы тоже людей не пыталась сожрать в прямом смысле. Какой вообще толк с этой твари?

От глистов и то забот меньше.

Брови дёрнулись вверх. — Голоса с того света? — после того, как София столько узнала о своей природе, ей бы уже не удивляться существованию потустороннего мира, но в голове это всё не желало укладываться. — То есть, Хранители нас провоцируют или это... усиливают? И чего вообще ради мы их ненавидим? Я не особенно в восторге от людей вообще, но мне даром не сдалось их убивать. Они, тем более, мне ничего не сделали, — госпожа Роннинген привыкла спасать людям жизни, а не отнимать почём зря, даже если порой и хотелось. Но то всё были несерьёзные желания, она и не подумала бы никогда их воплощать.
А вот Нидхегг подумал, как видно. Его личные трудности с Хранителями Софию совершенно не касались, но она какого-то хрена вынуждена приходить в себя голой на улице. С головой на коленях у женщины. На последнее, правда, грех жаловаться: Яна была удивительно приятной и какой-то своей.
Носительница усмехнулась, услышав о стихах. — Дерьмово, — она поморщилась, воображая, что какой-нибудь почивший придурок с воспалёнными нервами ей бы стихи читал. — Так можно и спятить. У меня такой херни не было, я и то чуть к психиатру не бросилась, теряя тапки, — София весьма скептически относилась к врачам этого профиля, подобно многим не считая их специалистами.

Когда Яна забралась на диван, она оказалась как-то слишком близко для человека, которого госпожа Роннинген первый день знает. И тем страннее, что эта женщина так хорошо вписывалась в жизненное пространство Носительницы Нидхегга, словно она здесь всегда была.
Взгляд скользнул по лицу гостьи, потом — в бокал, на деле проскользив по краю декольте. Возможно, другая на её месте постыдилась разглядывать женщину так откровенно, но София за свою профессиональную карьеру хирурга насмотрелась всякого разного — чего ей стесняться? Особенно, если учесть, что Яна видела её без одежды вообще. На асфальте. — Моя очередь что? Ты сейчас всё сама видела, в общем-то. Не знаю, к счастью или к сожалению, но ничего столь же фееричного со мной не случалось. Кроме той операции, собственно, когда Нидхегг... вышел познакомиться, — выпив немного, женщина поставила стакан на стол. — Я хреновый рассказчик, к тому же — хирург. Так что могу предложить расчленёнку, но соглашаться я на это не советую, — госпожа Роннинген усмехнулась, едва ли не впервые жизни сожалея, что собеседник из неё так себе. — В Норвегии я голой на улицах не просыпалась, к счастью, — зачем-то ляпнула она и тут же пожалела.

Чудеса: София Роннинген переживает, что о ней подумают.
Что подумает женщина, которую она ещё вчера и знать не знала, а сегодня приволокла в квартиру и теперь пьёт с ней. Нетрудно заметить, насколько это знакомство отличалось от всех остальных, и как легко Яна оказалась так близко — во всех смыслах. Возможно, София даже с ней разоткровенничалась бы, приди ей на ум какая-то история, но она их не помнила.
А случаи с работы совершенно не годились для того, чтоб обсуждать их, поедая пиццу.
Лучше пусть сама спросит, что хочет знать.

Значит, страх высоты это тоже «подарок» от Нидхегга? София удивлённо посмотрела на Яну, но вслух спрашивать не стала: она вообще не слишком любила уточнять, а уж потенциально очевидное — особенно. Нравилось женщине быть самой умной, а сегодня она уже и так задала множество наверняка глупых вопросов: «спасибо» матери, которая до последнего ни о чём этом вот не хотела рассказывать.
На что она вообще надеялась? Хотя, в целом, без разницы: госпоже Роннинген не было никакого дела до трудностей чудовища, живущего в ней.
Гораздо важнее, что у Софии от Нидхегга проблемы одни, и что будет дальше — вообще хрен угадаешь. А если завтра она снова будет оперировать Хранителя? Или Хранитель привезёт ей следующую пиццу. Осознание того, что предыдущие тридцать пять лет ей просто удивительно везло, женщину раздражало: вся её уверенность, как песок, ускользала меж пальцев.
А неизвестность она ненавидела.

Наверное, только присутствие Яны и сдерживало Софию от того, чтобы ударить кулаком по столу: не потому, что госпожа Роннинген стеснялась давать волю гневу в присутствии гостьи — просто этой женщине каким-то образом удавалось нивелировать её вспышки эмоций. Как усыпить Нидхегга.
Правда, возможно, всё дело в том, что сама София хотела, чтобы кто-нибудь дал ей ощущение спокойствия: она до сих пор не привыкла к зыбкости всех своих знаний о мире.
Слишком она рациональна, чтобы просто так взять и принять это всё.
Принять саму себя, как Носительницу: в своё время женщина пыталась представить, как с точки зрения физиологии возможно, что в теле человеческом живёт огромный змей или ещё кто — сдалась очень быстро. Ничто не могло объяснить превращения и ненависти, закипавшей при встрече с Хранителем.

Усиливают и провоцируют — это что ещё за коктейль «суицид»? София нахмурилась, внимательно слушая всё, что рассказывала Яна. Следя за каждым движением губ. Последнее, впрочем, неосознанно: к делу это никак не относилось, а госпоже Роннинген сейчас было куда важнее разобраться, что Нидхеггу нужно, и можно ли как-то с ним совладать.
Обиделся он, поглядите-ка! — Ну а я-то причём, — женщина закатила глаза. Её недовольство нетрудно понять: в конце концов, она приходила в себя без одежды, да ещё и не помнила, что делала тварь.
Или, ещё хуже, она в облике твари? София едва удержалась, чтобы не выкрикнуть этот вопрос, прервав рассказ про Медузу Горгону. — В наших мифах проблемы, вроде, посерьёзнее тех, что кому-то не дали, — усмехнулась госпожа Роннинген, припоминая обрывки легенд. — Так, значит, Медуза и сейчас жива? Я думала, ей голову отрезали, — миф о Персее слишком известен, чтобы госпожа Роннинген его не знала. Она вообще, к слову сказать, человек образованный, просто прежде плевала на всякую мистику.

«Не боишься, что я уже?» — звучит в голове голос, насквозь пропитанный иронией. — Да все мы тут немного съехали, по-моему, — София грустно усмехается. — Но, не боюсь, — заключила она, подмигнув Яне. — В крайнем случае, съем тебя, дел-то, — нарочито будничным голосом говорит София, удивляясь, что у неё вообще есть настроение шутить. А уж когда гостья сказала про пляж — она расхохоталась. Бесспорно, алкоголь давал в голову, но не будь столь приятной компания, настроение у госпожи Роннинген было бы на порядок паршивее.
А может статься, и не на один. — Если я там кого-нибудь сожру, заметят, полагаю, — сквозь смех сказала женщина, смахнув слёзы тыльной стороной ладони. — Не просто познакомиться же Нидхегг снова вырвется... — если после первого превращения София ещё могла надеяться, что это всё просто крайне досадное недоразумение, что больше никогда не повторится, то после второго стало ясно, что хрен там — всё может случиться в любую минуту. И как тут расслабиться? Носительница повела плечом, ощущая наползавшую усталость мышц.

Когда Яна задала вопрос, Софии резко стало проще о себе рассказывать: прежде она слишком редко этим занималась и сама бы долго не могла решить, с чего начать, и о чём говорить. — Ну, если по-честному, дело замяли. То ли что нас отравили случайно каким-нибудь газом, то ли ещё что... Ну и, собственно, пресловутое выгорание, — женщина махнула рукой. — Не удивлюсь, если в отчёте сказано, что анестезиолог двинулся, и дал наркоз всей операционной, — пожав плечами, София поднесла бокал к губам, собираясь пригубить напиток. — Превращения никто не отсёк, думаю. И то, что я очнулась голой, показалось всем меньшей из всех бед, — в голосе отчётливо послышалась усмешка: как далеко это было от правды.
Но самых тихих и нелюдимых часто не подозревают.
Особенно, в том, что они обращаются Нидхеггом.

Отредактировано Sofia Rønningen (07.05.2018 09:27:06)

Сомнительное удовольствие — очнуться в какой-то момент посреди горы трупов: что-то Софии подсказывало, что Нидхегг вряд ли успокоится, сожрав лишь Хранителя. И хотя людей в большинстве своём она не выносила, массовое убийство определённо никогда не представлялось ей классной идеей.

Первый раз это было настолько странно, ново и непонятно, что госпожа Роннинген далеко не сразу осознала, что на самом деле произошло в операционной, чем это может грозить в будущем и, наконец, что всё это — никакое не выгорание, не галлюцинации и не плод её невесть откуда взявшегося богатого воображения.
Ладно, воображение у неё, может, и хорошее, однако София им редко пользовалась и уж явно не для того, чтобы представить себя монстром — по крайней мере, не в буквальном смысле.

А ещё она не любила, когда решали за неё, и тут не так важно, другие люди это делали или какая-то мифическая ебанина. Соседство с Нидхеггом совершенно не радовало женщину, да и с чего вдруг должно было? Крайне сомнительное это удовольствие — терять сознание, превращаясь в гигантского змея, а сколько проблем оно могло доставить! Как хорошо, что Яна оказалась рядом.

Прилив благодарности к новой знакомой, впрочем, никак не отличился на лице Софии: она вообще была скупа на внешнее проявление эмоций, а сейчас и вовсе была слишком увлечена рассказом о чудовищах. Да уж, кому расскажи — не поверят, что госпожа Роннинген заинтересовалась легендами.
И справедливости ради, она едва ли бы это сделала, если бы не вот это всё: слишком она далека была — как сама думала — от этих фантазий. В жизни она не занималась мифологией.

Мифология занялась ей — вот в чём проблема. — А кого ты ещё знаешь? — снова в голосе слышится странная нотка. Как будто бы ревности. — Видимо, как раз смерть и враньё в этих мифах, — заключила София, пытаясь припомнить, убивал ли кто-нибудь Нидхегга. Правда, ей быстро пришлось оставить попытки, признав, что её знания легенд сродни изъеденной мышами карты. — Так ничего это не победили, о чём речь, — вздохнув, женщина потянулась. — По крайней мере, у меня в голове сейчас один хаос, — смятения, как в прошлый раз, она не испытала, и всё же радоваться было нечему.
Ну, разве что знакомству с Яной.

В Норвегии с ней рядом не оказалось человека, который мог бы её поддержать: мать ограничилась сухими фактами, казавшимися полным бредом — просто обрушила их Софии на голову. Сейчас, внимательно — возможно, даже немного слишком — рассматривая новую знакомую, женщина задумалась, не затем ли всё было, чтоб они встретились? Это было, конечно, случайностью, но госпоже Роннинген настолько редко (прежде ни разу) кто-то нравился с первого взгляда, и она не могла не подумать, что это судьба.
Естественно, София не относилась к этому чересчур серьёзно: она никогда не была фаталистом, не искала нигде тайные знаки и вообще занималась общественно полезным делом — жизни спасала.

«А если и нет, я знаю, что с тобой делать,» — брови дёрнулись вверх, хотя София, вроде, не услышала в этой фразе ничего, кроме прямого толкования: она могла усыпить Нидхегга.
Или всё же услышала? Она могла бы возразить гостье, что змей наверняка способен проглотить не только мудака, но это показалось ей крайне плохой шуткой. И в адрес Яны такого не хотелось даже говорить, хотя обычно за госпожой Роннинген не водилось привычки считать, что слова могут стать материальными. — Надеюсь, потом ты одолжишь мне плащ, — сказала она, подмигнув гостье.

Мысли невольно возвращаются к тому, какой у Яны взгляд — невероятный, притягательный (?), глубокий и словно загадочной. София, очевидно, была не из романтиков и, в силу профессии, людьми особенно не любовалась, но сейчас по каким-то причинам всё было иначе.
Хотя, если по-честному, иначе всё было с момента их встречи.
И с той секунды, когда соприкоснулись их ладони. Но разве бывает так? Нет, наверное, всё-таки нет: она просто была благодарна за помощь в тяжёлый момент, за плащ и... и просто за то, что нашла родственную душу: чудес не бывает.

Про чудовищ из легенд, впрочем, госпожа Роннинген думала точно так же.
Возможно, она бы — кто знает — про себя бы отметила это, но слова Яны заставили Софию отвлечься от своих странных мыслей. Это к лучшему: что-то не очень ей нравилось, куда вела эта дорожка.
Или нравилось?

Так, значит, Хранители не беззащитны. В первую секунду женщина даже почувствовала облегчение, но выражение лица гостьи, а потом и слова, тотчас же заставили её осознать и другое: защищаясь, они могут причинить ей вред. Вполне вероятно, и того не желая, но есть шанс, что Софии к тому моменту уже будет без разницы.
Это Яна её усыпила, а у других ни способности этой может быть, ни желания.
В последнем, на самом деле, их даже трудно будет упрекнуть. — Ооот зашибись, — только присвистнуть не хватало, но носительница не умела, да и вообще считала это дурным тоном. — И чего они могут мне сделать, пустить на кожанки? — раз уж заговорили — лучше узнать сразу. Тайн уже с неё хватит.

Страшно ли ей? Неприятно, бесспорно: она не знала, что может Нидхегг и может ли он что-нибудь вообще, кроме как жрать людей. Хорошо, если он может сражаться. Конечно, об этом можно попытаться прочитать где-то, но верить книжкам с мифами — затея, видимо, не очень.
А кому вообще можно верить? Выходит, только Яне. Да, разумеется, это опрометчиво, но разве у Софии есть выбор? Тем более, какое-то чутьё подсказывало, что она ей дурного не сделает.
Вслух гостья говорила то же самое, и хотя словам госпожа Роннинген обычно не верила, сейчас она вполне готова была дать Яне шанс: в конце концов, та её сильно выручила. И, может статься, спасла от смерти?
Хотя, ответ на этот вопрос София знать не то, чтобы хотела: для этого пришлось бы снова встретиться с тем мудаком.

Она снова коснулась рукою её руки, и вот оно — это тёплое чувство. Ощущение, словно так всё и должно быть. Так странно. — Спасибо. Видимо, это очень хреново — быть нами, но, в конце концов, нас и правда никто не спросил, — и последнее, несомненно, госпожу Роннинген злило — ещё с того момента, когда она впервые услышала правду о себе. Сейчас она была спокойнее: и потому, что уже знала немного больше, и потому что была не одна.
Прежде, чем женщины окончательно разомкнут руки, София едва уловимым движением пальцами коснулась запястья Яны, и было в этом жесте нечто куда более личное, чем в рукопожатиях и, наверное, в том, что госпожа Роннинген впервые предстала перед гостьей голой.
Об этом, правда, судить не ей.