Нам все-таки удалось выбраться не только из мрачной, длинной, насквозь пропахшей сыростью и плесенью пещеры, но и из той заварушки, которую собственноручно организовали, наивно рассчитывая, будто сирены смиренно и покорно выполнят все прихоти; будто техники, воздействующей на их сознания, хватит для того, чтобы уничтожить целый лагерь.
Все. как всегда. идет. не по плану.
И дело тут касается не только сирен, вырвавшихся из под контроля и начавших убивать всех без разбору. Даже наша с Беннингтоном случайная встреча обернулась совсем не так, как должна бы была, а я действовал не по тому плану, который требовала от меня испачканная и пыльная легионерская форма.
Мне следовало если не убить его, то хотя бы покалечить до того состояния, которое не подразумевает под собой никакой угрозы, но вместо этого я прикрыл его задницу; мне необходимо было доставить лидера сопротивления в город, в штаб, потому что того требуют должностные обязанности, но вместо этого, стоило выбраться на свежий, такой желанный и необходимый воздух - и мы мирно разошлись; я, по-хорошему, должен был воспользоваться слабостью Честера, должен был безжалостно надавить на самую болезненную точку, причинив вред его сыну, но не сделал ничего подобного, а только взлохмаченную детскую макушку потрепал тяжелой ладонью, испачканной засохшей кровью, прежде чем окончательно свалить с горизонта, но предварительно, усмехнувшись привычно, пообещать Беннингтону, что при следующей нашей встрече обязательно пересчитаю ему ребра.
А потом потребовалась еще хуева туча времени для того, чтобы, во-первых, не сдохнуть, потому что свирепые и ненасытные до чужой крови сирены продолжали скитаться по окрестностям, выискивая для себя очередную жертву, а во-вторых, чтобы вернуться обратно в город. Было, признаться честно, неебически сложно: плечо все так же продолжало ныть, доставляя уйму блядского дискомфорта; к ране, кровь на которой за все это время успела засохнуть и образовать некое подобие корки, но при каждом резком и неудачном движении вновь начинала кровоточить, прибавилась еще пара незначительных царапин, потому что несколько раз не успел увернуться от острых когтей; хотелось жрать и спать, сил с каждым новым шагом становилось все меньше, а чуткий слух не позволял задремать даже на пять минут, потому что периодически слышались крики, какая-то возня, хруст сухих веток или, быть может, чьих-то костей.
Понятия не имею, что бы со мной случилось и был бы я сейчас жив вообще, если бы не пара человек, нашедших меня в довольно хреновом состоянии и дотащивших до ближайшей найденной - работоспособной - тачки. Не знаю даже, легионеры это были, или кто-то из сопротивления, да и разбираться, если честно, не было ни сил, ни желания. Стоило усталому и изможденному затылку коснуться мягкой поверхности заднего сидения джипа, как я вырубился.
Как оказалось позже, меня мало-мальски подлатали, остановили кровь там, где она верно продолжала сочиться, а потом, надеясь исключительно на изворотливую удачу, повезли в сторону города. Тогда повезло не только мне. Уже в штабе меня привели в адекватное состояние, вылечили и накормили, предоставили палату с жесткой койкой, но мне было настолько похуй, что следующие несколько часов благополучно проспал, лишь изредка лениво поднимаясь для того, чтобы сходить поссать. От былой чуткости сна на ближайшее время не осталось и следа, - я дрых настолько крепко, что даже симфонический оркестр, играющий над самым ухом, вряд ли смог бы меня разбудить.
Но все хорошее имеет отвратительное свойство заканчиваться.
Слишком много легионеров вернулось из леса в хреновом состоянии: кому-то потребовалось минимальное врачебное вмешательство, а кто-то - именно их оказалась львиная доля - был максимально близок к предсмертному состоянию. Раненых становилось достаточно много, а количество свободных палат пропорционально уменьшалось, потому меня благополучно отправили на все четыре стороны, мол, не сдохнешь, поэтому пиздуй отсюда.
Дорога у меня была одна, отчего уже через двадцать минут я топтался на пороге дома, улавливал знакомый запах, означающий лишь то, что Скарлетт вернулась, и безрезультатно пытался попасть ключом в замочную скважину. Уже почти разозлился, но гребанная дверь поддалась, пропустив меня внутрь. Спасибо, блять.
В горле предательски пересохло, потому первое, что сделал - пошел в сторону кухни и достал из холодильника банку пива, которую выпил практически залпом. По дороге на второй этаж успел проверить телефон, экран которого треснул - не удивительно, в общем-то - но все-таки показал все пропущенные звонки и сообщения. Забил на все, потому что конкретно сейчас меня интересовал один единственный вопрос: все ли нормально со Скарлетт?
Я не вспоминал о ней ровно до того момента, пока не перешагнул порог дома, почувствовав знакомый запах; я не волновался за нее, пока вместе с неприятным, но таким привычным кошачьим запахом не почувствовал еще и запах крови. Мне сложно это признавать, но чертовски хотелось удостовериться, что с девчонкой все в порядке.
И действительно, че ей будет то? Вон какая чистая и свежая, такая же привлекательная и будоражащая сознание - и не только - своими идеальными изгибами и длинными, ровными ногами. Такое чувство, будто и не бегала по лесу прошлые пару дней.
А вот я выгляжу так себе, потому что все еще чувствую усталость и неприятный запах от одежды, которую пришлось напялить на себя повторно. Девушка тоже успевает напомнить мне о хуевом внешнем виде, чем вызывает привычную реакцию: прижимаюсь плечом к косяку, руки на груди скрещиваю, глаза привычно закатываю, да цокаю языком.
- Я тоже рад видеть тебя живой и здоровой. - отвечаю устало, но с проскальзывающим сарказмом, а потом, ухмыльнувшись, отталкиваюсь и топаю в сторону ванной.
Теплая вода действительно расслабляет. Одежда бесформенной кучей покоится где-то на полу, а я, развалившись и откинув голову назад, прикрываю глаза и наконец-таки наслаждаюсь тишиной. Как мне этого, блять, не хватало.

Горячая, расслабляющая ванна и тишина - это как раз то, что нужно после пары дней бесконечных скитаний по густым лесам и неровным опушкам, по холодным, сырым пещерам и горящим, а где-то уже медленно тлеющим руинам, которые совсем недавно являли собой построенные дома, образовывающие лагерь повстанцев.
Даже сейчас, вытянув усталые руки вдоль бортиков мраморной ванной, закрыв не менее усталые глаза и абстрагировавшись от всего того дерьма, которое довелось пережить, я продолжаю слышать эти душераздирающие вопли людей, попавших под острые и безжалостные когти сирен; слышать треск объятой пламенем древесины и грохот разрушающихся конструкций; слышать собственное биение сердца - сейчас такое спокойное и размеренное, но на протяжении двух дней отстукивающее неровные, рваные и быстрые удары, вызванные отнюдь не страхом за собственную жизнь, а злостью, смешанной с пульсирующей во всем теле болью. Я прекрасно понимаю, что все эти звуки ненавязчиво скользят исключительно в моем сознании, беспощадно бередят то, что мне хотелось бы поскорее забыть, но скопившаяся за это время усталость не позволяет предпринять попытки избавиться от назойливого звона.
Сделав глубокий вдох, я медленно проскальзываю спиной по гладкому мрамору, на несколько долгих секунд с головой погрузившись под воду. Она верно помогает избавиться от надоедливых голосов, от криков и шумов, но находиться в таком положении долго у меня нет ни сил, ни желания. Да и вместительности легких вряд ли хватит, потому уже через добрые двадцать секунд я вновь оказываюсь в изначальном положении и откидываю назад мокрую голову. С волос беспрепятственно скатываются капли, разбиваясь о гладкий пол, но меня и это сейчас вовсе не заботит.
Я успеваю задремать, потому не сразу улавливаю появление Скарлетт в пределах ванной комнаты. Она двигается грациозно и бесшумно, как и подобает человеку, в чьем теле живет Немейский Лев. В любой другой ситуации мой четкий слух безошибочно определил бы её присутствие еще на лестнице, но сейчас мне было слишком хорошо, чтобы зацикливаться на подобных мелочах.
Приоткрываю глаза в тот момент, когда улавливаю какую-то возню; увожу взгляд в сторону, цепляясь им за женскую спину, но веки тут же опускаются, потому как не нахожу для себя ничего интересного. А зря, потому что уже через считанные секунды девушка оказывается рядом, будоражит обоняние приятным ароматом кремов и шампуней, а ее пальцы аккуратно касаются кожи, прижимая к отмокшим ранам ватный диск с перекисью. Начинает неприятно щипать, отчего ноздри на мгновения раздуваются от шумного выдоха, а левая сторона верхней губы едва заметно дергается. Впрочем, былое спокойствие снова накрывает с головой, а после, когда вместо пропитанной медицинским препаратом ваты до щеки дотрагиваются не менее аккуратные, но более мягкие женские губы, я окончательно забываю о саднящих и ноющих ранах.
Это немного странно, но кажется, будто я забываю и о случившемся двумя днями ранее провале, ставшем причиной множества жертв как со стороны повстанцев, так и со стороны легионеров. Мне чуждо и непривычно признаваться себе в том, что несносная девчонка, успевшая изрядно подпортить жизнь, наравне с этим сумела каким-то поразительным образом заставить меня испытывать потребность в своем присутствии. Не так важно, чем именно будет сопровождаться это присутствие: вот такими спокойными и аккуратными прикосновениями, или привычным ворчанием о том, что я снова оставил пустые банки у дивана; мимолетной заботой, или раздраженными обещаниями свернуть мне шею или в очередной раз познакомить многострадальный бок с ножом. Не так важны нюансы, как сам факт того, что Дефо должна быть рядом, а я должен знать, что с ней все нормально. Впрочем, это совсем не умаляет того факта, что в большинстве случаев мне хоть и доводится испытывать нечто подобное, но все-таки желание ответно свернуть девчонке шею или послать нахуй продолжает ядовитой змеей извиваться где-то внутри. Я не привык к такой жизни, не привык сдерживать и ломать себя ради того, чтобы кому-то стало ахуенно. Я - хороший наемник, но чертовски плохой семьянин, поэтому Скар либо следует с этим смириться, не требуя от меня жестов широкой и щедрой души, либо окончательно оставить меня в покое.
Судя по тому, что происходит сейчас - в покое оставлять меня она не собирается. К слову, я и не против вовсе, ведь глупо отрицать всю сладость момента, когда девчонка сама проявляет инициативу и ластится, как та же кошка.
Незаметно губы в довольной и несколько победной ухмылке кривлю, когда чувствую ее дыхание, переметнувшееся на шею, а затем и к уху. Она говорит о том, что рада, а я отрываю руку от мрамора, нагревшегося теплотой тела, ставлю ее на локоть и увожу назад. Цепляюсь пальцами за все еще немного мокрые, но как и прежде мягкие волосы, рассыпанные по плечам и спине; провожу по ним подушечками пальцев, пропускаю между указательным и средним, а потом на них же слегка накручиваю. Ненавязчиво, но ощутимо оттягиваю пряди назад, заставляя девушку чуть отстраниться; делаю это для того, чтобы повернуть голову и встретиться взглядом с карими глазами, отражающими какой-то странный, непривычный для меня блеск, в котором присутствует не только несвойственная Дефо мягкость, но и опасные проблески хладнокровия и желания скорейшей расправы.
Я понимаю это не потому, что умею читать по глазам и вижу людей, словно открытые книги. Я просто делаю выводы, а последняя фраза, сорвавшаяся с ее губ, дает понять, что кому-то в любом случае придется поплатиться за косяки. Кому-то, но не мне. Мне же сейчас не хочется думать о блядской работе, а еще не хочется, чтобы о блядской работе думала она. Именно поэтому, когда одна рука выпускает пряди волос и возвращается в исходное положение, вторая же находит свое место на женской шее, а пальцы слабо сжимают нижнюю челюсть, заставляя приподнять голову так, чтобы наши лица находились на одном уровне. Я не действую нежно или аккуратно; делаю это не потому, что не хочу, а потому, что не умею. Во мне нет нежности, нет трепетности и обращаться с девушками так, словно это не девушки вовсе, а какие-нибудь дьявольски ценные хрустальные вазы, я не умею тоже. Скарлетт уже давно должна была привыкнуть, что никаких розовых соплей от меня ждать не стоит.
Еще несколько секунд смотрю в ее глаза, словно пытаюсь отыскать в них беззвучный протест или разрастающийся огонь раздражения от неподобающего к собственной персоне отношения, но ничего подобного не вижу. Кажется, что девчонка вовсе не против. Я не против тем более, поэтому, чуть сильнее сжав мягкую кожу грубыми пальцами, притягиваю ее лицо к себе и начинаю поцелуй. Мне не хочется ждать, когда она привыкнет, поэтому тут же языком раздвигаю губы и целую более настойчиво. Ладонь медленно съезжает на шею, но тут же уходит назад и вверх, путается в волосах, останавливается на затылке и надавливает.
Несмотря на вполне ощутимое желание, все-таки не спешу, предоставив девчонке право выбора. Я мог бы взять силой, аргументируя это тем, что, мол, отсутствие секса и превосходное тело рядом подталкивают к самым неожиданным действиям. Но мне куда интереснее видеть, как Скарлетт прогибается самостоятельно, как борется с собой, и как медленно, но верно побеждает та сторона, которая меньше меня ненавидит, и больше хочет.

Девчонка умело подкидывает поленья в медленно разгорающийся костер. Она все делает медленно, но с присущей решительностью. У Дефо получается это всегда и при любых обстоятельствах: в штабе, когда очередной повстанец хрипит и захлебывает собственной кровью от четких действий хрупкой лишь с виду девушки; в магазинах, когда командным тоном озвучивает цель своего визита, выстраивая консультантов по стойке "смирно"; во время поцелуя, когда аккуратно отвечает, прикусывая мою нижнюю губу, но при этом заставляя невольно думать о том, что вовсе не она находится в невыигрышном, если можно так выразиться, положении.
Скар умело заводит, а потом так же умело заставляет почувствовать колючее раздражение, неловко перекликающееся с возбуждением. Поджимаю губы и продолжаю смотреть в глаза, пока девчонка отдаляется и выпрямляется. Увожу взгляд в сторону широкого зеркала, замечаю в отражении обнаженное тело, очерчиваю каждый изящный изгиб - и раздражаюсь еще больше, когда эта замечательная картина сменяется блеклым интерьером опустевшего коридора. Из груди непроизвольно вырывается рык; опускаю ладонь в уже успевшую остыть воду, а затем ей же провожу по лицу и влажным волосам.
Мысли в голове путаются - спасибо, Скар - извиваются и заставляют меня испытывать еще более ощутимое противоречие. С одной стороны, если так подумать, я пережил пару чертовски отстойных дней, бегал по лесам, истекал кровью и пытался не сдохнуть, поэтому сейчас не хочу делать лишние телодвижения, не хочу участвовать в игре, которую затеяла неугомонная девчонка. Мне бы хотелось верить, что у Скарлетт проснулись нежные и трепетные чувства, что она действительно дьявольски по мне соскучилась, что волновалась за меня, поэтому сейчас проявила инициативу не только в плане обработанных ссадин, но и в плане короткого, но будоражащего поцелуя. Мне бы хотелось верить, но я успел слишком хорошо ее выучить для того, чтобы не вестись на подобное, словно влюбленный пятнадцатилетний мальчишка. Я устал и просто хочу расслабиться, поэтому какая-то часть сознания пытается убедить меня, что следует просто забить и пойти выпить пива.
С другой же стороны, я, глядя на великолепное обнаженное тело, вдруг ощутил острую необходимость продолжить касаться мягкой и душистой кожи, продолжить целовать. Я ощутил острую необходимость взять девчонку прямо сейчас, поэтому оставшаяся часть сознания, затуманенная возбуждением, упрямо тянет меня в сторону комнаты.
И все-таки поддаюсь. На сдавленном рыке поднимаюсь, не обращаю внимания на то, что стекающая по телу вода оседает на полу, образуя заметные лужи, стягиваю с вешалки полотенце, которое находит свое место на бедрах, и топаю следом за Скар. Где-то на середине пути вдруг останавливаюсь и прислушиваюсь, ловлю себя на мысли, что немного странно не видеть Минни, которая всегда в это время дома и пытается развести меня на порцию мороженного. Подозрительно, что ее нет. Я не слышу ее присутствия, но из-за того, что вместо этого прекрасно слышу Скар, предпочитаю забить и иду дальше.
Мысли о ребенке и вовсе исчезают, когда в комнате замечаю девушку, тело которой вновь скрыто пусть и соблазнительной, но сейчас такой раздражающей тканью. Несколько широких шагов - и я оказываюсь позади; ладонь перехватывает запястье руки, занесенной над волосами, а свободная рука вытягивает из пальцев расческу. Ненужный предмет летит куда-то в сторону, а пальцы откидывают волосы с шеи, нарочито касаясь кожи. Впрочем, следом кожи касаются губы, колючая щетина царапает, а взгляд исподлобья наблюдает за отражением в зеркале.
Я продолжаю целовать, изредка кусаю, абсолютно не рассчитывая силу, но тут же провожу языком по месту укуса. Левая рука обхватывает девчонку за плечи и прижимает; ткань липнет к мокрому телу, но похуй. Правая рука тем временем ловко справляется с поясом на халате, опускается на грудь и сжимает ее через ткань, но сразу уходит вниз, скользит по плоскому животу, а потом по-хозяйски проникает под нижнее белье. Губы кривятся в ухмылке, когда чувствую возбуждение девчонки, но торопиться не собираюсь - в конце-концов, она первая затеяла эту игру. Я не позволяю ей изменить положения, крепко прижимаю к себе одной рукой, в то время как вторая проходится по внутренней стороне бедра.
Скар прогибается в пояснице, когда я слегка надавливаю ладонью на низ живота, но практически сразу заставляю ее наклониться вперед. У меня нет желания продолжать это бессмысленное томление, поэтому полотенце летит куда-то на пол; вхожу с резкого толчка и сразу же начинаю двигаться, сжав пальцами тонкую талию так, что следы, кажется, останутся. Слишком давно не было секса, чтобы размениваться на долгие лирические отступления; слишком возбуждающее рядом тело, чтобы не взять прямо здесь и сейчас.

Ладони, сжимающие талию, медленно перемещаются и сжимают теперь ягодицы, в то время как сам продолжаю двигаться в том же темпе - не слишком нежном, не слишком медленном. Не слишком чувственном.
С чувствами у меня вообще, если честно, есть небольшие проблемы. Точнее, проблемы не с ними, а в их отсутствии - и дело тут, наверное, касается не только секса.
Я не буду говорить о том, что являюсь абсолютно бесчувственным ублюдком, который плевать хотел с высокой колокольни на всех в целом, и на каждого отдельно взятого человека - в частности. Я, пожалуй, скажу о том, что чувства мои - те, которые положительными называют - в какой-то момент попросту атрофировались, а поводом для этого прекрасного момента стала - не поверите! - баба.
Это было пиздецки давно и теперь кажется, словно неправда. Я был молод и все так же несдержан, а она умудрилась найти правильный подход, смогла отыскать нужные нити, за которые следовало дернуть, чтобы буйный и непокорный Димитрис стал спокойным и покладистым. Она была чертовски сексуальной и трахать умела не только мозг; ей удавалось затащить меня в постель даже тогда, когда хотелось послать нахуй всех и каждого; у нее получалось гармонично сочетать в себе нежность и ласку, которых я с самого детства был лишен, и холодную решительность, благодаря которой мне доводилось этой девушкой восхищаться. Она была идеальной, но идеальной ровно до того самого момента, пока я не вернулся домой раньше запланированного срока. Уехал на очередной заказ и пообещал вернуться через пару дней, но все сорвалось и вернулся через сутки. Застал ее с каким-то утырком, чей мозг пришлось долго соскребать со стены. Ее мозг, к слову, тоже, потому что слишком сильный приступ ярости испытал, а раздражение от потерянных из-за сорвавшегося дела денег лишь подлило масла в огонь.
Это случилось больше десяти лет назад, и с тех пор у меня не появлялось даже крохотного желания найти человека, с которым буду спать в одной постели, просыпаться по утрам и пить кофе на одной кухне, а потом проводить совместные вечера и засыпать в той же постели вновь. Меня устраивала холостяцкая жизнь, меня устраивали проститутки и те девахи, которых удавалось подцепить в баре. Меня устраивала моя жизнь, не подразумевающая под собой ничего хорошего, кроме бесконечной череды убийств и беспорядочного секса, лишенного всяких эмоций. Я забыл о том, что можно заниматься любовью, можно наслаждаться этим процессом, а не трахаться на заднем сидении доджа только ради того, чтобы снять напряжение.
Я не хотел ничего вспоминать, потому что все устраивало, но у Скарлетт, кажется, на этот счет имелось собственное мнение.
Успеваю сделать еще несколько быстрых и резких движений, прежде чем девчонка, выпрямившись, разворачивается ко мне лицом, перехватив озадаченный взгляд и вопросительно вскинутые брови. Она молчит, а потом вдруг касается моих губ настолько аккуратно и ласково, что я даже теряюсь. Хмурюсь, мнусь, а оттого не сразу не поцелуй отвечаю. Дефо, впрочем, это никаким образом не останавливает, поэтому в конечном итоге я вовсе на кровати оказываюсь, а она - сверху. Мне нравится.
Тихий, ласковый голос и горячее дыхание на шее - давно забытый контраст, заставивший меня на мгновение прикрыть глаза и откинуть голову. Скар просит расслабиться, но я ведь и так расслаблен - куда еще то? Наверное, есть куда, но я не могу не потому, что не хочу, а потому, что не умею.
Впрочем, когда девчонка касается губами члена, а из груди вырывается сдавленных хрип, мне вдруг начинает казаться, что хорошо забытые эмоции медленно, но верно пробиваются наружу, лезут, прорываются через высокую преграду хуевого опыта, которую я собственноручно выстраивал много лет назад. Скар, со своими этими бесподобными губами, делает просто крышесносный минет, заставляя меня изредка рычать от удовольствия. Я зарываюсь ладонью в густых волосах, собираю их на затылке для того, чтобы не мешались; в любой другой ситуации обязательно перехватил бы инициативу, надавил на голову, заставив взять член на всю длину, но здесь и сейчас, глядя на то, как Скарлетт двигается самостоятельно, мне вовсе не хочется ей мешать. Губы то и дело в довольной ухмылке кривятся; приподнимаю голову, упершись предплечьем свободной руки в кровать, и наблюдаю. Мне нравится смотреть, нравится следить и видеть, что девчонка получает удовольствия не меньше.
Все, что происходит сейчас - будоражит. Дефо полностью перехватывает инициативу, оказывается сверху, а мне вовсе не хочется менять положение. Единственное, что мне хочется - видеть прекрасное обнаженное тело, касаться его ладонями, прижимать к себе. И конкретно сейчас, когда Скар умело двигается, упираясь ладонями в грудь так, что ногти едва в кожу впиваются, я понимаю, что отпускать ее от себя тоже, блять, не собираюсь. Моя. Похуй, что не всегда находим общий язык, плевать, что периодически готовы поубивать друг друга. Эта девчонка принадлежит мне, принадлежит с той самой секунды, как появилась на пороге моей холостяцкой квартиры. А я, как самый настоящий придурок, понял это только сейчас.
Кто же знал, что для этого просто следовало быть со мной немного ласковее.
- Иди ко мне. - просит Скар и тянет на себя, а я поддаюсь и сажусь, обхватив ее талию сильными рукам, скрестив их на пояснице. Очередной поцелуй не заставляет себя ждать: отвечаю, по-хозяйски скольжу языком сначала по верхней губе, затем по нижней, а потом переплетаю с ее собственным языком, углубив поцелуй. Несколько долгих секунду, и я увожу одну руку по женскому бедру в сторону голени, заставляя Скарлетт обхватить мой торс ногами; вторая рука опускается на ягодицы, сжимается слегка, после чего подхватываю девчонку и опускаю на спину, нависнув сверху. Вытянутыми руками упираюсь в кровать по обе стороны от ее головы, наклоняюсь и целую в губы, в подбородок, в скулы и шею, спускаюсь ниже, оставляя после себя влажную дорожку и едва заметные следы от колючей щетины; прикусываю кожу на ключице, целую плечо, касаюсь губами груди, а потом и возбужденных сосков. Правая ладонь опускается вниз, аккуратно гладит внутреннюю сторону бедра и давит слегка, заставляя девчонку увести ногу в сторону. Подушечки указательного и среднего пальцев касаются самых чувствительных точек, а я довольствуюсь прерывистыми выдохами и стонами, срывающимися с приоткрытых губ. Делаю все нарочито медленно, дразню; мне нравится наблюдать за тем, как Скар прогибается в пояснице, как извивается, словно змея, и беззвучно просит не останавливаться. Она ничего не говорит, но этого и не требуется - я все вижу по реакции и слышу по учащенному сердцебиению.
Поставив колено между ее ног, нажимаю снова, заставляя вновь увести их в стороны, а затем устраиваюсь между ними и вхожу, но делаю это совсем не так, как первый раз. Чуть медленнее и менее грубо; замираю даже, позволяя ей привыкнуть, и только после этого начинаю двигаться - глубоко, но плавно. Нахожу ее губы и начинаю очередной поцелуй; упираюсь предплечьем левой руки возле головы Скар, путаюсь пальцами в непослушных волосах на макушке, изредка сжимаю их и оттягиваю. Понимаю, что, возможно, делаю больно, но ничего не могу с этим поделать. Человеку необходимо время для того, чтобы свыкнуться с новыми ощущениями, чтобы привыкнуть к ним и принять. Такому человеку, как я, времени необходимо еще больше, именно этому плавные движения периодически сменяются быстрыми, грубыми, резкими, а поцелуи становятся настойчивыми и пресекают всякую возможность дышать.
Я не собираюсь обещать Дефо, что стану мягким и любящим, не собираюсь клясться ей в вечной любви и делать все, лишь бы она была довольна. Я останусь таким, каким ей довелось меня узнать, но только от нее зависит, насколько часто сущность звериная и непокорная будет проигрывать человеческой сущности.

Каждый стон, срывающийся с приоткрытых губ, провоцирует меня на более активные движения. Упираюсь ладонями в кровать возле женских плеч, сжимаю их, сминая пальцами и без того измятую простынь, а после вытягиваю руки и скольжу довольным взглядом по обнаженному, изящно прогибающемуся телу. Эта картина будоражит не меньше, чем съезжающие на грубость толчки; это возбуждает не хуже, чем громкие стоны, наполняющие комнату, в которой вдруг стало слишком жарко, слишком душно. Мне это дьявольски нравится, а наравне с поглощающим сознание удовольствием я ловлю себя на мысли, что отпускать от себя девчонку не собираюсь, хотя изредка готов многое отдать, лишь бы она исчезла и больше никогда в моей жизни не появлялась, не усложняла ее и не заставляла из раза в раз вспоминать, насколько коварными и доебистыми бывают женщины. Я, как человек, которому похуй не только на мнения окружающих, но и на самих окружающих в принципе, вдруг стал слишком зависим от присутствия Дефо где-то поблизости. Точнее, мне не обязательно, чтобы девчонка находилась в поле зрения, но последнее время, стоило переехать в ее дом, мне стало необходимо знать, что с ней все нормально, что никакой угрозы для ее жизни нет, и в конечном итоге я не останусь один на один с этим хуевым чувством, когда теряешь кого-то чертовски важного, а в довесок еще и с ребенком. С ее ребенком.
Это, если честно, немного странно и до сих пор для меня чуждо, но сегодня, сейчас, когда Скарлетт становится непривычно ласковой и покорной, податливой, а сам невольно начинаю этим наслаждаться, в сознании вдруг всплывает вполне адекватная мысль, имеющая место быть: у девчонки получилось отыскать правильные нити, за которые следует дергать; девчонка нашла необходимый подход к такому нестабильному и отвыкшему от любых нежностей человеку, коим я являлся последние десять - а то и больше - лет.
Наверное, выбери Дефо изначально подобную тактику - и все было бы иначе. Быть может, было бы гораздо лучше, но этого мы, к сожалению, никогда не узнаем. Да и похуй, если честно. Тем более сейчас, когда все замечательно. А когда все замечательно, то глупо думать о несбывшихся мечтах и проебанных возможностях.
Быстрые и резкие движения непривычно чередуются с медленными, плавными, но глубокими. Наклоняюсь, нахожу такие желанные сейчас губы и вновь начинаю поцелуй, но длится он относительно недолго; как только воздуха начинает не хватать, а нутро требует новую порцию соблазнительных стонов, я ухожу губами на шею, оставляю на коже заметные засосы, которые еще долго будут напоминать девчонке об ахуенном сексе, последовавшем после пары дерьмовых дней в пропитавшемся кровью лесу.
Я не умею быть нежным и ласковым, не могу быть преданным и верным, но зато я могу попытаться. Знаю, что скорее всего сорвусь, знаю, что результатом может быть далеко не безобидное раздражение, способное навредить не только девчонке, но и случайно подвернувшимся под руку людям, но и в этом случае мне похуй. Потом обязательно будет гребанное чувство беспомощности перед всеми этими эмоциями, все это будет восприниматься не как нечто теплое и необходимое, а как банальная слабость, но все это будет потом. Сейчас же мне хорошо, поэтому все остальное идет нахуй.
Впрочем, приступ привычного и такого родного раздражения не заставляет себя ждать и ядовитой змеей овивает нутро в тот момент, когда Скарлетт нарочно провоцирует, когда кусает за губу и беспрепятственно царапает спину, оставляя заметные полосы. Боль пусть и слабая, но довольно ощутимая, а я не могу концентрироваться на том, чтобы не обращать на нее внимание, потому что в данный момент концентрируюсь на других вещах. Например, на обнаженной девчонке, чьи громкие стоны ласкают слух и призывают к более активным действиями.
Несколько резких и глубоких движений, и я, войдя на всю длину, останавливаюсь. Правая ладонь перемещается на женскую шею, сдавливает ее настолько, чтобы не причинить боль, но заставить Скар почувствовать нехватку кислорода. К слову, она ее все равно чувствует, потому что следом накрываю губы и начинаю поцелуй. Одно движение - подаюсь бедрами назад и тут же резко возвращаюсь в исходное положение; второе движение - делаю то же самое, но чуть медленнее. Отдаляюсь и увожу ладонь с шеи вниз, сжимаю грудь, оставляя покрасневший след от пальцев, а после обе ладони перемещаю на талию; увожу их чуть ближе к пояснице и приподнимаю женские бедра, приподнимаюсь сам, встав на колени, и снова начинаю двигаться - быстро, резко, грубо и совсем не заботясь о том, что Дефо может быть больно.
Трахать богическое тело именно в таком положении - бесподобно, но сил, которые не успели восстановиться, предательски не хватает, поэтому приходится изменить позу. Несколько парадоксально спокойных и мягких поцелуев, после которых разворачиваю Скар, заставив упереться вытянутыми руками в изголовье кровати. Надавливаю на поясницу, требуя максимально прогнуться, и как только девчонка поддается - вхожу снова. Вхожу не так резко, но так же на всю длину; дыхание сбивается, хриплые выдохи растворяются в громких стонах.
Понятия не имею, сколько проходит времени, прежде чем кончаю и валюсь вперед, обхватив Скарлетт за талию одной рукой и прижавшись грудью к женской спине. Носом утыкаюсь в ее волосы, несколько секунд продолжаю находиться в таком положении, а затем валюсь рядом. Дефо утягиваю за собой, позволяя удобно устроиться на собственной груди. Руки непроизвольно прижимают девушку, обнимаю так, словно она в любой момент может исчезнуть.
Возможно, через пару часов мы снова начнем проклинать друг друга и желать смерти, но... похуй на то, что будет через пару часов. Главное, что здесь и сейчас все очень даже заебись.

Отредактировано Dimitris Katidis (21.01.2018 19:40:21)

Я лежу в теплой, мягкой кровати, рядом со мной лежит обнаженная и чертовски сексуальная девушка, у нас только что был умопомрачительный секс, а вместо того, чтобы расслабиться и послать нахуй все мысли, предательски копошащиеся в голове, я думаю о том, что все идет подозрительно хорошо. Все идет слишком хорошо для того, чтобы не подумать о возможном пиздеце, ведь затишье, как принято считать, в большинстве своем бывает только лишь перед грандиозной бурей.
И рад был бы перестать перекручивать в сознании всевозможные варианты тех проблем, что грозятся свалиться в самый неподходящий момент, но не могу. Не могу по той простой причине, что ни разу в своей жизни не сталкивался с обратной стороной медали. Она есть, всегда была, но меня почему-то постоянно стороной обходила. То ли я чертовски невезучий, то ли есть ряд каких-то иных причин, но факт остается фактом: дерьмо случается, причем случается, как правило, именно тогда, когда совсем его не ждешь.
Я слишком часто натыкался на один и те же грабли, слишком часто в следствии этого огребал, потому сейчас внешне хоть и выгляжу спокойным и умиротворенным, но внутреннее состояние оставляет желать лучшего. Цербер, к слову, тоже нечто подобное чувствует, но почему-то предпочитает молчать, хотя обычно рвет и мечет, раздражается по любому поводу и раздражает тем самым меня, заставляет срываться на ровном месте и лишь генерирует все новые и новые проблемы. Именно благодаря чудовищу я не раз срывался на совершенно незнакомых людей, на случайных прохожих, чьи тела впоследствии находили в самых неожиданных местах; именно благодаря Церберу я не раз шатался по городу, распугивал людей, будучи в облике огромного пса, заливал темные улицы чужой кровью и откровенно наслаждался собственным величием перед теми, кто во стократ слабее.
И именно благодаря этому гребанному блохастому чудищу, держащему меня на коротком поводке именно благодаря несдержанности и буйному темпераменту, как-то раз на пороге моей холостяцкой квартиры появилась девчонка, которая в данный момент прижимается ко мне, ластится, едва ли не урчит, словно кошка. Тогда мне было похуй на нее так же, как и на те запреты и угрозы, которые срывались с красивых губ. Потом стало даже забавно, потому что наше противостояние являло собой самый яркий пример одной очень популярной фразы: "живут, как кошка с собакой". И кто бы мог подумать, что все это в конечном итоге выльется в подобный исход: мы живем в одном доме, спим в одной постели, занимаемся сексом... словом, выглядим так, будто семейная пара.
Тут, наверное, следовало бы порадоваться, ведь о Скарлетт мечтает львиная доля этого города, но прижимается всем телом она именно ко мне, и касается теплыми губами она именно моей шеи, моих щек и губ. И я бы порадовался, если бы все так же не дожидался подвоха. Не может все быть так гладко, не может Дефо быть такой ласковой и покорной, потому что мне довелось узнать ее так же хорошо, как дорогу до излюбленного бара. И я не могу измениться по щелчку пальцев, потому что люди не меняются в принципе, а такие люди, как я, не меняются тем более.
Тем не менее молчу. Не говорю ничего, прикрываю глаза и медленно провожу подушечками пальцев по спине вдоль позвоночника. Довольно ухмыляюсь и приоткрываю один глаз, когда Скар оказывается сверху, упершись ладонями в мою грудь. Собственные ладони кладу на ягодицы и слабо сжимаю, не убираю их до тех пор, пока девчонка сама не отдаляется.
- Я сваррю тебе кофе. - молча киваю, а потом, дождавшись, когда она покинет комнату, подаюсь вперед и сажусь. Провожу правой ладонью по лицу, тру переносицу указательным и большим пальцами, после чего встаю. Нахожу одежду - черную майку и спортивные штаны; натягиваю все это дело на себя и ухожу к окну - покурить надо, а потом уже и кофе можно пить.
Все эти десять минут, пока стою, прислонившись плечом к стене, и выдыхаю в открытое окно серый дым, я прислушиваюсь: слышу, как Скар возится на первом этаже; слышу, как откуда-то со стороны дороги доносится сигнализация и неразборчивая речь. Единственное, чего не слышу - голос Минни, или хотя бы намек на ее присутствие. Ее в доме нет, и это подтверждается не только отсутствием звуков, но и отсутствием запаха. Хмурюсь и смотрю на часы, которые говорят лишь о том, что ребенок давно должен быть дома. Это напрягает, заставляет поджать губы и выбросить окурок в окно.
Откуда вообще это странное беспокойство? С чего вообще меня волнует чужой ребенок? Почему меня неимоверно раздражает тот факт, что ее до сих пор нет? Блять.
Делаю глубокий вдох, тут же шумно выдыхаю, отталкиваюсь от стены и топаю на первый этаж. Застаю Скарлетт за приготовлением кофе, аромат которого тут же ударяет в нос и немного успокаивает. Успокаивает, к слову, еще и внешний вид девчонки, заставляя вдруг переключить внимание на эти соблазнительные ноги. Провожу языком по нижней губе и подхожу, останавливаюсь позади, слежу за ее действиями; утыкаюсь носом в волосы возле ее уха, плотнее прижимаюсь грудью к спине, а ладонью касаюсь обнаженного бедра. Увожу руку выше, кладу ладонь на плоский живот, но практически сразу возвращаю ее вниз и слегка надавливаю между ног.
- Где твоя дочь? - зачем-то спрашиваю о Минни, хотя не должен спрашивать вообще. Должен просто взять, потому что хочу, потому что возбуждение после нескольких дней воздержания дает о себе знать, причем делает это в самые неожиданные моменты. - Почему ее до сих пор нет?
И почему конкретно сейчас меня волнует какой-то, блять, ребенок, хотя волновать должно прекрасное тело?

Отредактировано Dimitris Katidis (29.01.2018 07:19:05)

Скарлетт уходит из кухни, оставив меня в легком замешательстве, потому что ответа на собственный вопрос так и не получил. Вопрос этот весьма навязчиво вертится в голове, извивается и копошится, из раза в раз ударяется о стенки черепной коробки и непроизвольно заставляет злиться, плотно стискивать зубы и периодически шумно втягивать носом воздух.
Я успеваю сделать несколько глотков крепкого кофе, обжечь ненароком язык и смачно выругаться, шумно отставив чашку в сторону, прежде чем Дефо возвращается обратно и усаживает на стол небольшого плюшевого мишку, которого мне довелось купить совершенно случайно. Одного только взгляда на игрушку хватает, чтобы напряженно поджать губы, задумчиво сдвинуть к переносице брови, а после прийти к слишком нерадостным выводам. Это неизбежно, потому что в любой непонятной ситуации мозг первым делом начинает генерировать самые скверные мысли, а воображение, словно вторя воспаленному сознанию, подкидывает разнообразные и весьма красочные картинки тех событий, которые имеют место быть. Хуевая закономерность, если так посудить - и сейчас мне в полной мере доводится ощутить это дерьмо на себе.
Мне не нравится вся эта хуйня.
Мне не нравится то, что я вообще обо всем этом думаю, когда должен лишь хмыкнуть привычно, сослаться на какие-нибудь неотложные, якобы, дела, а потом пойти в ближайший бар и выпить, потому как то, что сейчас происходит, меня никаким образом не касается; мне не нравится, что за всем этим стоят какие-то непонятные эмоции, вызванные неожиданным исчезновением ребенка - не моего, к слову, ребенка; мне не нравится это странное стремление во всем разобраться, потому что я не спасатель, я не герой, который помогает нуждающимся, я не тот, кто славится хорошими поступками.
Но больше всего мне не нравится это грызущее беспокойство. Понимаю прекрасно, чем именно оно вызвано, но, честно говоря, до сих пор так и не смог к этому привыкнуть, не смог принять это, как должное.
Это немного странно, а у меня так и не получается признаться в первую очередь самому себе, но Минни каким-то странным образом умудрилась расположить к себе настолько, что я неосознанно начал переживать, когда она разбивала коленку, прогуливаясь в парке, начал в какой-то степени сочувствовать, когда она жаловалась на других детей из детского сама, и радоваться, когда у нее что-либо получалось. А делиться девчонка бежала именно ко мне, что тоже немного странно, ведь у нее есть не только родная мать, но еще и нянька, которая топчется рядом достаточно часто. Со временем я начал догадываться, что причины столь мягкого отношения к ребенку заключаются далеко не в моей предрасположенности, не в том, что я стал добрее и снисходительнее. Это все хуйня. Причина кроется чуть глубже, а вспоминать ее, если честно, мне не особо хочется.
Все дело в легкости и доброжелательности самой Минни: она забавно хмурит брови и отправляет меня спать, когда замечает, как я широко зеваю после тяжелого рабочего дня; она по-детски искренне делится со мной всеми своими переживаниями и эмоциями, чувствами, с неподдельным блеском в глазах рассказывает о победах и с поразительным спокойствием - о поражениях, если можно все эти ребяческие проблемы так назвать; она заботливо приносит мне тарелку с бутербродами, а потом разочаровано опускает глаза в пол и говорит о том, что не смогла достать банку с верхней полки холодильника, тем самым заставляя меня непроизвольно усмехаться.
Из-за нее я неосознанно возвращаюсь на полтора десятка лет назад, вспоминаю события, которые запер под сотней замков, убрал в самый темный и дальний ящик своей души и зарекся именно эту рану никогда не бередить. Я вспоминаю девчонку, с которой провел достаточно много времени, которая была такой же доброй и безобидной, хрупкой, и вызывала исключительно желание защитить. Она позволила мне почувствовать мягкость, ласку и заботу, которых был лишен. С ней я чувствовал себя не таким уж и ублюдком, и в ней мне довелось нуждаться.
Я нуждался и хотел защитить, хотел уберечь не только от целого мира, но и от самого себя, но дерьмовые обстоятельства оказались сильнее, а то дерьмо, которое тянется за мной на протяжении всей жизни, в конечном итоге стало весомым результатом, благодаря которому не вспоминаю ни Нору, ни все то, в чем она позволила мне нуждаться. Не могу. Не хочу.
Тогда я не смог ничего изменить по ряду причин. Сейчас же я могу попробовать сделать хоть что-нибудь, но вопрос в другом: хочу ли? Стоит ли вообще рыпаться?
Пожалуй, стоит.
Скарлетт остается в кухне один на один с телефоном, а я несколько секунд медлю, смотрю на нее сквозь легкий прищур, после чего ухожу в гостиную, где валюсь на диван и тоже делаю несколько звонков. Пользоваться служебным положением в личных целях - неправильно, но когда я вообще делал что-либо правильное?
Цепкие лапы беспокойства сжимаются на шее, заставляя чувствовать растущее раздражение. Противоречия разрывают на части, потому что не должен лезть, потому что меня это не касается, но вместо этого только и делаю, что лезу.
- Позвони Адель. - сходу фыркаю, вернувшись в кухню и застав Дефо с абсолютно непроницаемым лицом. Это странно, непривычно и подозрительно, потому что мать должна беспокоиться за собственного ребенка, а если взглянуть на девчонку, то создается впечатление, будто единственное, за что она беспокоится - это сохранность идеально вылизанного пола, на который переводит взгляд, когда я с характерным скрипом убираю с дороги стул, а затем сердито смотрит на меня, когда оказываюсь в нескольких шагах. Списываю все на непривычное стрессовое состояние, скрывающееся за маской холодного безразличия. - Позвони в этот ебучий детский сад. - с трудом вспоминаю места, где Минни может быть. - Я проедусь по округе. - вдруг они где-то поблизости гуляют. Просто, блять, гуляют, хотя наличие медведя, все так же сидящего на столе, отнюдь не успокаивает, а хуевое предчувствие не заставляет себя долго ждать.

Хуевое предчувствие. Очень хуевое.
Оно не оставляет меня, когда разворачиваюсь и ухожу с кухни, не оставляет, когда поднимаю на второй этаж и переодеваюсь. Не оставляет и в тот момент, когда валюсь на водительское сидение и завожу джип. Всегда наслаждался ревом двигателя, но сейчас он кажется таким раздражающим, таким омерзительным и неприятным, что хочется разбить к чертям эту железяку. Не разбиваю. Делаю глубокий вдох, жмурюсь и тут же выдыхаю, сжимаю ладони на руле и успокаиваюсь. Джип не виноват. Никто, если так посудить, на данный момент не виноват, но ведь ребенок куда-то делся. Ох, как я буду зол, если вдруг окажется, что Минни всего лишь прогуливалась с Адель по магазинам, а предупредить нерадивая нянька не удосужилась. Оно и понятно, в общем-то, ведь нас несколько дней не было, а блядские сирены, выбившиеся из под контроля, окончательно спутали все карты. У нас не было возможности предупредить, а у Адель не было возможности связаться для того, чтобы этот момент уточнить.
В конечном итоге можно сделать вывод: не виноват никто, но в то же время виноваты, блять, все.
Надо скорее все это решить, пока небольшая кучка дерьма не превратилась в огромное болото, куда мы все обязательно попадем, если так и будем заниматься анализом, проводить аналитику и задаваться глупыми вопросами о том, куда ребенок мог деться.
А предчувствие все еще хуевое. Виной тому блядский медведь, который - я уверен - до сих пор безмятежно сидит на обеденном столе, смотрит своими этими безжизненными глазами-пуговицами, и искусственно улыбается. Почему Минни его не взяла? По каким причинам решила оставить дома, хотя до этого практически с боем отвоевывала у матери право взять его с собой? С кем она ушла, и почему телефон Адель недоступен? Слишком много вопросов, а ответов нет. Замечательно.
Додж срывается с места, покидает пределы гаража и слишком резко выруливает на дорогу, едва не познакомившись блестящим боком со стареньким минивэном. Водитель - пожилой мужчина, живущий неподалеку - что-то недовольно кричит, а я думаю лишь о том, что следовало бы подождать Скар. Но не жду, потому что промедление может сыграть с нами злую шутку. Либо просто шутку, над которой впоследствии мы все посмеемся. Но это не точно, потому как что-то мне подсказывает, что радоваться мы вряд ли будем.
Объезжаю вокруг дома, наведываюсь в небольшой парк неподалеку, но среди резвящихся детей уловить знакомый светловолосый затылок так и не удается. Взбалмошные мамаши смотрят недоверчиво, переглядываются - одна даже сына, подбежавшего за игрушкой, опасливо за спину оттесняет - но все-таки говорят о том, что уже второй день не видели ни Адель, ни Минни. На сдавленном рыке разворачиваюсь и ухожу прочь, улавливая перешептывания за спиной. "Какой-то он нервный" - говорит одна. "И взгляд у него нехороший" - вторит другая. "А спина ничего..." - вдруг вставляет свои пять копеек третья, за что получает тонну упреков. И усмехнулся бы, да только не до этого совсем.
Ближайшие дворы тоже пустуют, а телефон Адель все так же недоступен. Можно было бы, наверное, порадоваться тому факту, что не нахожу ничего подозрительного - это несколько обнадеживает - но легче, если честно, вовсе не становится. Становится сложнее, потому что скверные мысли беспрепятственно заползают в сознание и начинают там хозяйничать, подкидывая все больше и больше хреновых предположений. Бесит. Люто бесит, но держусь.
А еще бесит это беспокойство и шарики, медленно закатывающиеся за ролики именно благодаря чуждым ощущениям. Все еще не знаю, что с этим делать. Не знаю, стоит ли делать что-либо вообще. Не понимаю, почему беспокоюсь за чужого ребенка. Потому что добрый стал? Отцом себя почувствовал? Родительские инстинкты просыпаются после сорока? Смешно. И глупо. Но тем не менее...
Джип паркуется у обочины. Спрыгиваю на мокрый после недавнего дождя асфальт. Ежусь от слабого порыва холодного ветра, поднимаю ворот куртки, силясь спрятать открытые участки тела от кусающейся прохлады, достаю сигарету, подкуриваю ее, а потом сую руки в карманы. Топаю вперед, осматриваюсь, заглядываю в каждый переулок, между делом успевая выдыхать серые столбы дыма.
Наверное, именно дым становится главной причиной, по которой не сразу улавливаю знакомый запах. Фыркаю и выбрасываю окурок, даже не обратив внимание на то, что мимо мусорки пролетел - а вот прошедшая мимо женщина обратила, попыталась пристыдить меня, но поспешно удалилась, как только заметила недобрый взгляд. И утробный рык.
Фыркаю еще раз, а после шумно втягиваю носом воздух. Не показалось. Иду в сторону запаха, но каждый шаг не только грязь городскую под подошвой месит, но и растаптывает надежду. Грязная, сырая подворотня, откуда тянется знакомый, но едва уловимый шлейф. И тишина, которая наводит на хуевые мысли.
Картина, представившаяся буквально через пару секунд, окончательно расставляет все по своим местам. Челюсть сжимается настолько сильно, что зубы готовы вот-вот потрескаться от напряжения; не менее сильно сжимаются кулаки, находящиеся все еще в карманах. Плотно жмурюсь, но перед глазами все равно стоит увиденная картина: изуродованное до неузнаваемости тело маленького ребенка, лужа уже успевшей засохнуть крови, и одежда. Одежда Минни.
Я продолжаю стоять, опустив голову, тяжело и глубоко дышу, губы сжимаю в тонкую полоску - и делаю это ровно до того момента, пока позади не появляется Скарлетт. Улавливаю ее сердцебиение, слышу ее дыхание, чувствую ее ладонь, опустившуюся на мое плечо. Эта ладонь и возвращает меня в реальность, заставляя сорваться: из груди вырывается рык не человеческий, а звериный, а я вдруг с резкого размаха прикладываюсь кулаком по ближайшей кирпичной стене. Остается незначительная вмятина, потрескавшийся и облупившийся от напора камень, и кровавый след. Костяшки на кулаке сбиты, но боли не чувствую. Ничего, блять, не чувствую, кроме бесконечно сильного желание найти того, кто сделал это с Минни, и сделать с ним то же самое, только медленно, максимально болезненно и с откровенным наслаждением.
Сорвался бы с места прямо сейчас, да только разъяренный взгляд цепляется за побледневшее лицо Скар. Мудак. Какой же я мудак. Думаю о собственном остром раздражении, но не замечаю очевидные вещи: девчонке во стократ сложнее. Это  е ё  ребенок лежит на холодном, асфальте; это изуродованное тело  е ё  дочери мне довелось найти несколько минут назад.
Это  е й  должно быть дьявольски сложно. Какого хера косоебит так меня?
- Иди ко мне. - голос сиплый, приглушенны. Подхожу ближе, обнимаю Дефо за плечи и притягиваю к себе, прижимаю и утыкаюсь носом в волосы, чей запах не в состоянии перебить отвратную вонь медленно разлагающегося тела и прокисшей крови. На мгновение закрываю глаза и машинально обнимаю крепче. - Возвращайся домой, - говорю тихо, наклонившись к уху, едва коснувшись губами мочки. - я все сделаю. - а ладонь правой руки уже вытягивает из кармана телефон.

Отредактировано Dimitris Katidis (17.02.2018 20:22:08)