Прошла целая неделя, а мне до сих пор не удалось отойти от разговора - казалось бы, безобидного и вполне ожидаемого - произошедшего между мной и Джоном в душной палате местной больницы.
Честно говоря, на протяжении четырех лет мне не раз доводилось прокручивать в голове разговор, не раз приходилось представлять момент, когда парень узнает о существовании собственной дочери, что он скажет, как отреагирует, что будет делать. Тогда в моей голове все представлялось довольно легко и предельно просто: нужные слова находились сами собой, необходимые действия продумывались без особых усилий, а примерный сценарий устраивал настолько, что я готова была сорваться в Грецию первым же рейсом, лишь бы не утратить это стойкое желание, не забыть слова, не испугаться тех телодвижений, которые придется совершить, и не накрутить себя, ведь противоречия и внутреннее противоборство того, что правильно, и того, что хочу я, никуда не исчезали. Они никогда не покидали меня и создавалось впечатление, будто чем старше становилась Санни, тем больше становились эти противоречия. Они оставались рядом, просто в определенные моменты делали короткий шаг назад. Они прекращали стискивать горло, размыкали свои цепкие лапы, позволяли рвано вдохнуть необходимый глоток кислорода, но делали это лишь для того, чтобы в следующую же секунду сдавить несчастную шею еще сильнее.
В конечном итоге мне потребовалось целых четыре года для того, чтобы справиться с внутренними демонами и все-таки решиться, все-таки сделать этот короткий, но чертовски важный шаг. Понимала, что легко не будет, но не подозревала даже, что все окажется настолько сложно, страшно. Больно.

Джон тогда молча вышел из палаты, а я так и осталась сидеть на месте, утыкаясь потерянным, выбитым из колеи взглядом в идеально чистую стену. Я сидела и ловила себя на достаточно двояких ощущениях: с одной стороны, какая-то часть меня истошно вопила, что следует поговорить с Джоном, следует поставить все точки и наконец таки скинуть этот груз, долгие четыре года мирно покоящийся на плечах, а после разговора с парнем вдруг ставший во стократ тяжелее; с другой стороны, я прекрасно понимала, что Кестлеру следует уложить эту информацию в голове, подумать и прийти к какому бы то ни было выводу, а мне следует терпеливо дождаться момента для того, чтобы спокойно поговорить. Снова.
К слову, это не единственная причина, заставившая меня остаться на месте.
Та Неру, с которой Джон познакомился в Египте, без сомнений бросилась бы следом, догнала бы и попыталась объяснить, попыталась оправдать себя в глазах человека, который, вопреки всему, до сих пор является небезразличен - и дело тут, кажется, не только в наличии общей дочери. Но проблема вся в том, что здесь и сейчас есть лишь та Неру, которая привыкла смотреть на все холодным, расчетливым взглядом, которая научилась взвешивать собственные решения и поступки так же, как Анубис взвешивает чужие сердца.
В тот день мне казалось, что все случившееся - поступок отвратительный и жалкий, а собственное сердце было настолько тяжелым, что весы не отклонились бы, положи Анубис на противоположную чашу хоть многотонный камень.

Всю прошлую неделю я пыталась отвлечься, ища спасение в работе. Штаб буквально стал для меня вторым домом, где я появлялась гораздо чаще, нежели там, где всегда царили теплота, уют, и заливистый детский смех. Санни все чаще задавала вопросы по поводу моего отсутствия и канувших в лету обещаний сводить ее в парк аттракционов. Я же, в свою очередь, улыбалась и систематически повторяла, что так надо.
Понимала тогда, что дальше так продолжаться не может и следует взять себя в руки.
Понимаю это и сейчас, когда сижу за собственным столом в Штабе, устало потираю переносицу и вполуха слушаю доклад одного из подчиненных.

- Хорошо, молодцы. - честно, нет никакого желания вникать в суть сказанных мужчиной слов. - Что-то еще? - он награждает меня недоумевающим взглядом - кажется, он о чем-то спросил, но вразумительного ответа так и не дождался.
- Нет, это все.
- Отлично. - отнимаю руку от лица, вместе с тем поднявшись со своего места. - Пару-тройку дней меня не будет, справитесь? - он молча кивает и уходит, а я складываю все бумаги в стопку и убираю их в стол.

Дорога до дома занимает совсем немного времени, потому уже через десять минут в нос ударяет запах свежей выпечки, а слуха касается все тот же заливистый детский смех. Невольно улыбаюсь, вспоминая те моменты, когда Анна, стоя у плиты, рассказывала Санни интересные истории, а та с готовностью добавляла в них неожиданные сюжетные линии.
Сказать, что удивилась, когда вместо няни увидела в гостиной Джона - это не сказать ничего. Они не сразу обращают на меня внимание, потому мне удается упорядочить в голове информацию и прийти к выводу, что ничего сверхъестественного в происходящем нет. Парень имеет полное право быть с собственным ребенком, а я не хочу и не буду ему препятствовать. Почему? Сама не знаю, но очень надеюсь, что в ближайшее время найдутся ответы на все вопросы, касающиеся не только взаимоотношений Кестлера и Санни, но и наших с ним.

И все-таки не задать вопрос, ворвавшийся в сознание в первую же секунду, я не могу:
- Что ты здесь делаешь? - взгляд, прикованный к Джону, съезжает в сторону в тот момент, когда дочь, ловко соскользнувшая с дивана, под аккомпанемент радостного "Мааамааа" несется в мою сторону и обнимает, силясь сомкнуть короткие руки на моей пояснице.
- А я показывала Дзену свои платья. И еще медведя плюшевого, котолого ты мне на день лоздения подалила. И еще кучу иглушек.
- Я заметила. - окинув взглядом воцарившийся в гостиной хаос, я улыбаюсь и целую Санни в макушку, после чего отпускаю и смотрю теперь непосредственно на Кестлера. - А где же твой фаворит? - снова смотрю на дочь.
- Ааааа, забыла пло него совсем. - она забавно хлопает себя по лбу, оборачивается к отцу, просит его подождать, а затем шустро убегает в сторону второго этажа.

- Предупредить нельзя было? - я не упрекаю и не раздражаюсь, говорю спокойно и ровно, делая это исключительно из праздного интереса. Обхожу диван и устало валюсь в кресло. - Или ты просто мимо проходил и вдруг решил в гости наведаться? Дзен... - называю его так нарочно, а потом усмехаюсь привычно, расслабленно, так же, как делала это четыре года назад, когда все казалось таким легким, а нахождение рядом с парнем было исключительно комфортным, а не тягучим, непонятным и влекущим за собой лишь пугающую неизвестность.

И ведь действительно, почему я так расслаблена и спокойна, когда вокруг грозится разразиться настоящая буря, а небо за окном - и без того серое, тяжелое и угнетающее - затягивается грозными иссиня-черными тучами, погружая целый город в мрачную и промозглую пучину. Еще немного, совсем чуть-чуть - и по крышам и окнам начнет барабанить безжалостный дождь.
Но отнюдь не резко меняющиеся погодные условия волнуют меня, потому что куда важнее тот факт, что я - с виду расслабленная и спокойная, отчасти беззаботная даже, на самом деле таковой сейчас не являюсь. Более того, таковой я не являюсь с того самого момента, как блядский тест показал две полоски.

Настроение парня кардинально меняется, стоит Санни скрыться на втором этаже - и ничего удивительного в этом нет. Я прекрасно понимаю состояние Джона, но вместе с тем прислушиваюсь и к собственным ощущениям, которые острыми когтями скребут нутро в попытках вырваться на свободу. Они - ощущения, то есть - отчаянно пытаются разорвать в клочья натянутую маску спокойствия, пытаются пробиться сквозь толстую стену для того, чтобы показать истинные эмоции, которые мне доводится испытывать на протяжении четырех лет. Они не оставляют попыток, но из раза в раз натыкаются на одно и то же препятствие, которое я собственноручно, но не без помощи Анубиса, выстроила, потому что наивно считала, что так будет проще и легче.
Легче не было тогда. Легче не стало и сейчас, когда все наконец-таки встало на свои места, но желанного результата добиться так и не удалось. Усложняет ситуацию и Джон, который смотрит на меня, как на врага народа, который рычит и огрызается. Который винит меня и, видимо, не понимает даже, что тяжести груза, покоящегося на моих плечах, хватает и без его обвинений.

Он делает шаг в мою сторону, а я, в свою очередь, даже не думаю отшатываться назад. Смотрю на него, неотрывно смотрю в глаза, словно пытаясь что-то в них отыскать, но не вижу ничего. Он задает логичные вопросы, он говорит правильные вещи, вот только я понятия не имею, что следует говорить в ответ, какие следует искать оправдания, и стоил ли вообще это делать. Четыре года назад я бы, наверное, устроила неплохое выяснение отношений, потому что в любом дерьме, как известно, виноваты обе стороны: кто-то сделал что-то неправильно, а кто-то не сделал ровным счетом ничего, потому и совершил ошибку. Сейчас у меня нет никакого желания ругаться, нет желания выяснять отношения, но зато есть желание наконец-таки поставить точку во всей этой ситуации. Или, быть может, это будет вовсе и не точка?

Джон замолкает, но все так же продолжает на меня смотреть. Я перестаю усмехаться, увожу взгляд в сторону, тру переносицу указательным и большим пальцами, а потом на сдавленном выдохе подаюсь вперед, обхожу парня и грузно валюсь на диван, скрыв лицо собственными ладонями лишь на секунду. Все происходит в сопровождении гробового молчания. Кестлер, видимо, уже сказал все, что хотел; я ничего не отвечаю лишь потому, что не могу отыскать подходящие слова.

- Ты помнишь, что было тогда - в Каире? - вдруг нарушаю тишину, отнимаю ладони от лица и исподлобья смотрю на парня. Он, явно не ожидавший подобного вопроса, теряется и задумчиво хмурит брови, а я продолжаю, не позволяя ему ответить - да и не нужно, в общем-то, потому что это не так важно. То, что случилось в Египте - всего лишь короткий отрезок жизни, благодаря которому наши пути пересеклись, просто исход для каждого оказался абсолютно разным: у Джона не было поводов для того, чтобы этот момент помнить, а у меня оказался один единственный повод для того, чтобы никогда этот момент не забыть. Повод, который сейчас топчется на втором этаже.
- Нам было хорошо. - осекаюсь, но тут же добавляю: - Ну, по крайней мере мне точно было хорошо. Потом ты вернулся в Грецию - и все было нормально, пока я не узнала о том, что беременна. - откидываюсь назад, упираюсь лопатками в спинку дивана, а руки скрещиваю на груди. - Хочешь знать, почему я не сказала тебе сразу? Испугалась. Мы не клялись друг другу в вечной любви. Мы в принципе не клялись друг другу в любви, а просто хорошо провели время и разбежались, потому что у тебя была своя жизнь, а у меня - своя. Но потом появился ребенок, а вместе с ним и страх, что расскажи я тебе все - и в итоге получила бы одно большое ничего. Мы не общались с того момента, как ты уехал, а сделать определенные выводы оказалось не так уж и сложно. Прости, но полагаться на иллюзорное "я скажу про ребенка и он сразу меня полюбит" не особо хотелось. Привязывать тебя к себе ребенком, как я и говорила - тоже. - откуда-то со стороны второго этажа послышалась возня, но детских шагов не последовало, а это значит, что Санни отвлеклась и снова занялась своими делами, забыв о том, что собиралась показать очередное платье. С ней такое бывает и со стороны выглядит, честно говоря, забавно. Впрочем, сейчас это только на руку, ведь добавилось лишних минут пятнадцать на то, чтобы поговорить.
- Я не знаю, зачем именно приехала в Грецию. Я не рассчитывала на то, что встречу здесь тебя. И, прости, - кажется, я слишком часто стала извиняться перед Джоном, пусть и поводов оказалось достаточно. - но я бы и через десяток лет не рассказала тебе о Санни, если бы не эти обстоятельства. - опускаю голову, поджимаю губы, на парня больше не смотрю. Не потому, что не хочу, а потому, что боюсь. Боюсь увидеть все то же осуждение, но больше всего боюсь увидеть ненависть, которая вполне имеет место быть.

- У тебя все еще своя жизнь, а у меня нет ни единого повода думать о том, что нам с Санни есть в ней место. Но в любом случае, раз уж все сложилось так, как сложилось, и ты все знаешь, то найди место хотя бы для дочери.
А вот, собственно, и она.

А вот и первые капли дождя, забарабанившие по окну, на подоконнике которого сидит Джон. Этих капель оказалось достаточно для того, чтобы по комнате в ту же секунду разнеслась монотонная дробь. Впрочем, достаточно оказалось еще и проблем, свалившихся на мою многострадальную голову за последние несколько дней.

Парень отвечает, а я неотрывно смотрю на него, губы поджимаю, хмурюсь. Буквально чувствую, как на меня вновь выплескивается волна хорошо завуалированного обвинения, которая, если честно, больше напоминает цунами, беспощадно сносящее все на своем пути и оставляющее после себя лишь руины. Руины, на которых мы с Джоном сейчас топчемся.
Он говорит так, словно пытается убедить меня в неправильности собственного поступка; так, словно стремится вбить мне в голову то, что я и без того прекрасно, блять, знаю. Да, виновата в том, что скрыла. Виновата, что в какой-то момент тупо испугалась, потому что не нашла весомых аргументов для того, чтобы поступить иначе. Виновата в том, что решила все самостоятельно, в то время как должна была учесть желания всех трех сторон и найти компромисс. А что именно учитывать? Желания Джона, который в какой-то момент уехал и просто пропал со всех радаров, чем навел на вполне разумные мысли? Мы ведь не в каменном веке живем, потому при желании найти способ связаться можно без особого труда, а у меня между тем не было ни единого повода ломиться в дверь, которая вполне может оказаться закрытой  - на тот момент именно такие мысли посещали мою голову, ведь я всего лишь человек, который предсказывать не умеет и тоже может ошибаться. Одного единственного звонка было бы достаточно, чтобы все пошло по иному сценарию. Одного единственного звонка, которого так и не было.
Мое собственное желание на протяжении всей беременности бросалось из крайности в крайность: мне хотелось рассказать все Джону, хотелось найти и вывалить на его голову информацию о ребенке, которая обязательно оказалась бы такой же неожиданной, как если бы в середине жаркого июля вдруг выпал снег; но я, опять же, испугалась последствий, испугалась реакции, испугалась того, что в конечном итоге окажусь у разбитого корыта и начну жалеть о содеянном. Мне показалось, что если парень ничего не узнает, то будет легче. В итоге и правда показалось, потому что легче не было тогда, и сейчас не легко тоже.
Что же касается Санни и ее желаний... Это, наверное, немного странно, но за все четыре года она ни разу не спрашивала про своего отца, ни разу не интересовалась о том, где он, не выпытывала, почему он не живет с нами. Она просто жила своей беззаботной жизнью - и ее все устраивало. Хотелось бы мне, чтобы взрослая жизнь была такой же простой и беспечной.
Возможно, спроси дочь у меня про Джона раньше - и я бы все рассказала. Захотела его увидеть - и я бы не возражала, потому что люблю Санни сильнее, чем кого бы то ни было в этой жизни. Наверное, по понятным причинам это глупо, но именно дочь, как правило, становится весомым катализатором к принятию важных решений.
В то время мне казалось, что искать сложные дороги слишком глупо, потому пошла путем наименьшего сопротивления. Сейчас понимаю, что зря.

Джон продолжает говорить, а я продолжаю слушать. Слушаю, а вместе с тем чувствую, как где-то внутри начинает копошиться ощущение необоснованного раздражения. Я прекрасно понимаю чувства парня; и я хочу верить, что где-то в глубине души он точно так же понимает меня, ведь запомнился мне весьма добродушным и отзывчивым человеком, способным проявлять сострадание и понимание. А еще я понимаю, что конкретно сейчас мы собственноручно делаем из мухи целого мамонта, вместо того, чтобы сесть и спокойно поговорить. Мне бы удалось найти нужные слова, а ему бы удалось прислушаться и успокоиться, ведь важнее не то, что осталось в прошлом, а то, что мы можем сделать для нашей дочери в будущем. Но вместо этого нам удается лишь все ежесекундно рушить. Молодцы.

- Да хватит! - вдруг рявкаю, повышаю голос и хмуро смотрю на Джона, но тут же беру себя в руки, выдыхаю и сбавляю тон, хотя раздражение скрыть не получается. Я не знаю точно, что именно становится тому причиной, но зато знаю, что ничего хорошего из этого не выйдет. - Перестань говорить о том, что я виновата. Это и без тебя знаю. - взгляд, до этого прикованный к Кестлеру, уходит в сторону, - через пару секунд прикрываю глаза и устало тру веки указательным и средним пальцами. Хочу успокоиться, но выходит хреново. - Что ты хочешь от меня? Чтобы я сказала, что накосячила? Я накосячила! Доволен? - вновь смотрю на Джона, между тем поймав себя на мысли, что успокоиться вовсе не получается.

А обстановку - и без того напряженную и наэлектризованную - нагнетает еще и раскат грома. Отлично.

- Хочешь знать, за кого я тебя принимаю? - поджимаю губы и перехватываю чужой взгляд. - За человека, у которого за четыре блядских года была уйма возможностей доказать, что он действительно лучше, чем я думаю. Для этого достаточно было просто позвонить, - на выдохе поднимаюсь и выпрямляюсь, но никуда не иду. - но у тебя, видимо, были другие дела. - фыркаю и непроизвольно сжимаю руку в кулак, но тут же разжимаю ее и слегка встряхиваю. - Ты ведь изначально не планировал наше совместное светлое будущее. Ты просто нашел девчонку, с которой потрахался. Я тоже ничего подобного не планировала, потому согласилась. А потом мы разбежались. Ты не обязан был быть со мной, ты ничем не был мне обязан, поэтому я и решила, что не обязана рассказывать тебе о Санни, потому что ни к чему это. Зря не рассказала, совершила ошибку, и - чтоб ты знал - понимаю это не хуже, чем ты сам.

Делаю глубокий вдох, тут же шумно выдыхаю.
- Я не хочу больше обсуждать эту тему, хватит. Хочешь - оставайся, но не лезь ко мне, не делай хуже. Не хочешь оставаться - катись лесом.

Отредактировано Nehru Marsal (27.12.2017 07:10:25)

Джон говорит о том, что во всем виноват, а затем молча уходит. Я же, проводив его взглядом, вдруг окончательно осознаю не только причины, из-за которых умолчала о рождении и наличии дочери, но и причины собственного поведения конкретно сейчас.
Виной всему становится то, что происходит. Ссора. Такая, казалось бы, безобидная, ведь ни криков, ни ругани, ни летающих по квартире предметов, грозящихся разбить не только чью-то голову, но и чью-то жизнь. Ничего подобного - и в этом заключается суть. В этом заключается весь тот пиздец, который незаметно для чужого глаза, но вполне осязаемо полосует душу и стискивает сердце; который ломает безжалостно и беспощадно, загоняет в самый дальний и самый темный угол, откуда выбраться будет слишком сложно.
Я прекрасно понимаю и принимаю тот факт, что поступила хреново, поступила неправильно и эгоистично, но только сейчас, глядя на скрывшуюся в недрах кухни мужскую спину, окончательно поняла, что за ответами далеко ходить не надо, и заниматься глубоким самоанализом не надо тоже. Все, как это обычно и бывает, лежит на поверхности: я просто испугалась блядских последствий и той реакции, которую сейчас во всей красе продемонстрировал Джон.
И я не обвиняю его в этом, не раздражаюсь и не обижаюсь. Понимаю и это тоже, но суть дела вовсе не меняется.

На протяжении всей беременности и потом - первые пару месяцев после рождения Санни, я испытывала острую необходимость найти Кестлера и рассказать все, рассказать о дочери и перестать наконец-таки терзать себя бесконечными мыслями и глупыми размышлениями по поводу возможного исхода. Уйдет или останется? Разозлится или обрадуется? Будет ли все хорошо, или наоборот все станет только хуже? Хуева туча вопросов, но ни одного ответа, которые я наивно рассчитывала отыскать, но упрямо отказывалась замечать две важные вещи: время неумолимо шло вперед, а разом избавить меня от всех этих вопросов мог один лишь человек. Человек, который топтался в Греции и находился в полном неведении.
Я потратила слишком много времени, а когда осознала это, то испугалась, ведь не нужно быть экстрасенсом, чтобы догадаться, что парень в неописуемый восторг явно не придет. Почему не сказала, зачем так долго молчала - и еще тысяча вопросов, пропитанных нескрываемыми обидой и упреком. Тогда мне казалось, что проблема решится сама собой, если ничего не скажу, если сделаю вид, словно Джона никогда в моей жизни не было - и ведь мысли не допускала, что он может появиться в ней вновь.
Четыре блядских года все было нормально, но черт дернул сорваться в Афины. До сих пор не знаю, что стало тому причиной, но зато вдруг поняла, что проблемы не имеют свойства решаться самостоятельно. Они могут лишь на время исчезнуть с горизонта, но сделают это лишь для того, чтобы в момент, когда того совсем не ждешь, ударить с новой силой.
Меня вот ударили, но сделали это не по голове даже, а в самое сердце.

На сдавленном выдохе я валюсь обратно на диван, подаюсь чуть вперед, упираюсь локтями в колени и утыкаюсь лицом в ладони. Понятия не имею, что делать дальше, но знаю лишь то, что хочу с этой проблемой разобраться раз и навсегда. Хочу, чтобы она перестала душить и давить. Хочу, чтобы все вновь стало хорошо.

- Мам? - недоумевающий голос дочери вытягивает меня из пучин собственных мыслей, заставляет поднять голову, опустить руки, которые все так же держу на коленях, но теперь скрещиваю, и улыбнуться настолько, насколько позволяет состояние.
- Все хорошо, Санни. - она подходит ближе, забавно сводит к переносице брови, показывая тем самым задумчивость и озабоченность моим состоянием, а затем обхватывает мое лицо маленькими ладошками и заставляет посмотреть на себя.
- Ты глустная. - она все еще хмурится, сжатые губы чуть вытягивает и в глаза смотрит так пристально, будто отыскать там что-то пытается.
- Нет, тебе показалось.
- Тебя кто-то обидел? - настаивает на своем дочь, чем вызывает улыбку уже более искреннюю. Обхватываю ее одной рукой за плечи и притягиваю к себе, заставляю встать между ног и прижимаю, ткнувшись носом в слегка растрепанные волосы.
- Все хорошо, правда. Никто меня не обижал, просто немного устала.
- Ну ладно. - отзывается Санни, перестает хмуриться, так же улыбается, а затем чуть отстраняется и оглядывается. - А где Дзен? Он уже ушел? - она говорит это несколько расстроенно, а я вдруг ловлю себя на мысли, что подружились они на удивление быстро, хотя с теми, кто приходит в наш дом, Санни никогда особо не ладила.
- Нет, он где-то здесь. - вновь возвращаю взгляд к дочери, после чего поднимаюсь и беру ее за руку. - Пошли, найдем его.

Дочь с энтузиазмом тянет меня за собой, оглядывается по сторонам, а когда оказывается в кухне и видит знакомое лицо, то тут же улыбается самой широкой улыбкой, отпускает мою руку и бежит к Джону.
Это могло бы вызвать приступ мими, если бы не вызвало ощущение, словно кто-то в очередной раз стянул все нутро колючей проволокой. Чувство вины, кажется, будет преследовать меня еще долго.

Я никогда не считала себя человеком сильным и способным справиться с любыми неприятностями, справиться с эмоциями, которые упрямо лезут наружу, силясь увидеть долгожданный свет и тем самым показать человеческую слабость; я никогда не задумывалась о том, что одно неверное решение может повлечь за собой целую волну негатива, смешанного с неприятным, свербящим, извивающимся и кусающимся чувством вины.
Я никогда не чувствовала себя настолько паршиво изнутри, но самое хреновое в этой ситуации далеко не это. Самое хреновое то, что изменить сложившееся положение вещей можно одним простым действием, парой спокойных слов и взглядом в пронзительно-голубые глаза. Раньше казалось, что этого будет достаточно, ведь четыре года назад Джон виделся мне тем человеком, который умеет не только слушать, но и слышать, умеет не просто смотреть, но и видеть. На деле же оказалось, что каждое действие дается слишком тяжело, срывающиеся с губ слова звучат как-то слишком резко и напоминают отчего то холодный, отточенный до идеальной остроты металл, а от глаз, что примерно такого же цвета, как и небо за окном, хочется виновато и боязливо уводить взгляд, лишь бы не видеть в них все то, что не раз довелось увидеть с того самого момента, как информация о дочери увидела долгожданный свет.
Наверное, люди все-таки имеют свойство меняться. Речь идет не о каких-то кардинальных изменениях, а про общий фон, благодаря которому можно сделать определенные выводы. В мире, где помимо людей существуют еще и боги, любящие диктовать свои правила, измениться, как оказалось, может не только цвет волос или прическа, не только телосложение, но и взгляды на жизнь.
Талисман Анубиса изменил меня, кажется, не в лучшую сторону. Я стала более хладнокровной и менее эмоциональной, более рассудительной и менее дружелюбной; стала совсем не той Неру, с которой Джону довелось познакомиться. В этом и заключается вся проблема. Раньше я бы сделала все, лишь бы вернуть необходимое расположение парня: не было бы этих кривых ухмылок и сжатых в тонкую полоску губ, не было бы спокойного тона и точно такого же взгляда, будто все происходящее - нечто само собой разумеющееся, случающееся на каждом шагу и не несущее за собой ничего удивительного. Раньше я бы предпочла выплеснуть все эмоции, а не сдерживать их в самом темном углу лишь потому, что такой вариант кажется правильным и нужным, приемлемым, ведь в конечном итоге все все-равно устаканится и нормализуется. Раньше было не лучше, но раньше не было так сложно. С демонами - тем более теми, которые внутри живут - бороться бесполезно. С ними, говорят, необходимо ужиться, но при этом никто не упоминает, как именно это сделать.
Я до сих пор не могу до конца ужиться с демонами, что появились после приобретения талисмана. А сейчас, когда смотрю на Джона и не узнаю в нем того парня, с которым было так легко и просто, вдруг понимаю, что за четыре года в его жизни точно так же могло случиться все, что угодно... Что угодно, заставившее его - доброго и отзывчивого парня - измениться.

Санни за считанные секунду пересекает просторную кухню и оказывается на коленях парня, что-то бормочет и неотрывно на него смотрит. Её звонкий, по забавному серьезный голос, благодаря которому можно без труда понять, когда она хмурится, а когда широко улыбается, отражается от стен и наполняет помещение. Она вновь говорит что-то о парке аттракционов, а я ловлю себя на мысли, что совсем не против, чтобы именно Джон составил ей компанию. Какая-то часть меня противится, говорит о том, что это неправильно, что так делать нельзя, ведь неизвестно совсем, что с парнем случилось за эти годы и можно ли так беспечно доверять человеку, пусть он и является девочке родным отцом. Вторая же часть меня - ее, словом, оказывается львиная доля - спокойно и убедительно говорит о том, что в этом городе нет никого - помимо меня и няни - кроме Джона, с кем Санни была бы в полной безопасности. Она приняла его слишком быстро, прониклась к нему самым теплыми и по-детски светлыми чувствами, при этом не зная истинного положения вещей. Это, я считаю, достаточно весомый факт для того, чтобы расслабиться.
И все-таки окончательно сделать это я не могу по той простой причине, что между нами до сих пор стоит этот невидимый, но хорошо осязаемый барьер недосказанности и нерешенных вопросов. Мне это не нравится, я почему-то лишь раздражаюсь - не на парня, а на себя, но это отнюдь не умаляет того факта, что и Джон может попасть под раздачу моего негативного расположения духа - потому разворачиваюсь и собираюсь уйти. Куда угодно, лишь бы не оставаться здесь.
Слишком наивно, Неру. Слишком. Наивно.
Голос дочери заставляет меня замереть. На бесшумном выдохе разворачиваюсь обратно, перехватываю её выжидающий взгляд, а затем улыбаюсь и согласно киваю, мол, как скажешь, дочь - пусть будет парк аттракционов. Она расплывается в довольной улыбке, что-то еще говорит, а потом быстро убегает в свою комнату. По собственному опыту знаю, что на такие мероприятия Санни соберется буквально за две минуты, если сумеет правильно застегнуть молнию на платье или повязать на нем же бант.
- Недалеко от центра города, вроде бы. - говорю спокойно, но на парня не смотрю. Иду в сторону холодильника и достаю оттуда пакет апельсинового сока. - Тебе лучше знать. Ты тут дольше живешь. - упираюсь поясницей в ребро столешницы кухонного гарнитура, открываю пакет и делаю пару небольших глотков. По коже тут же проскальзывает толпа мурашек, отчего едва заметно ежусь. - Ты на машине?
Именно в этот момент со второго этажа, громко топая и что-то напевая, сбегает Санни, врывается в кухню, словно маленький тайфун, останавливается так, чтобы видели все, и демонстративно подпирает бока руками.
- Как я вам? - она показательно покачивается из стороны в сторону, отчего подол платья раскачивается в такт.
- Как всегда бесподобна. - улыбаюсь, отставляю сок в сторону и подзываю дочь к себе. Неуклюже завязанный бант находит свое законное место, Санни успевает выпить стакан сока, напрочь игнорируя предостережения о том, что если заболеет, то никаких походов по излюбленным местам не будет. Защиты она, естественно, начинает искать у Кестлера.
- Дзен меня защитит, - заявляет девчушка и вскидывает подбородок. - и сводит еще куда-нибудь, даже если я заболею. Правда ведь? - она поворачивается и смотрит на парня. Я делаю то же самое, но практически сразу увожу взгляд и выпрямляюсь.
- Не сомневаюсь.
- А тепель поехали. Хватит телять длагоценное влемя!
***
Я уже и забыла, когда последний раз выбиралась в город не потому, что надо на работу или в магазин, а просто ради небольшой прогулки. Легион стал занимать в моей жизни слишком много места - и что-то мне подсказывает, что неплохо было бы поменять хоть что-нибудь.
Санни с воодушевлением и неподдельной детской радостью таскает Джона по самым разнообразным аттракционам, просит его выиграть какую-то игрушку, а потому выпрашивает порцию мороженого. Я же пытаюсь насладиться спокойным - настолько, насколько это возможно в данном случае - вечером.
Присев на ближайшую свободную скамейку, откидываюсь на ее спинку и наблюдаю за тем, как Санни с энтузиазмом рассказывает Джону какую-то историю. Судя по жестикуляции - ту самую, когда случайно увидела шакала. Меня чертовски удивил тот факт, что она вовсе не испугалась, не кричала и не истерила. Наоборот, захотела его погладить, а после того, как я сказала, что это был соседский пес и он уже ушел - пару месяцев выпрашивала у меня щенка.
Теперь, кажется, та же участь ждет Джона, а мне остается надеяться, что никаких мохнатых комков шерсти в нашем доме в ближайшее время не появится.

Кажется, мне действительно стоит пересмотреть приоритеты, потому как работа - не сказать, что любимая, к слову - стала заниматься в моей жизни слишком много места, благодаря чему я благополучно разучилась радоваться таким моментам, как, например, сейчас.
Последние несколько месяцев мои будни стали напоминать какой-то заученный сценарий, день сурка, если хотите. Дом, работа, снова дом, но с короткими перерывами на поход в ближайший магазин; изредка удается выбраться чуть дальше - в сад за дочерью, потому что у Анны периодически появлялись дела, требующие её незамедлительного участия. Мне не очень нравился подобный расклад, но со временем свыклась, подстроилась, а следом разучилась отдыхать. Под отдыхом подразумевается не ленивое продавливание дивана после тяжелого рабочего дня, не сон, которого становится катастрофически мало, и даже не те редкие минуты, когда Санни требовательно просит сводить её до ближайшего магазина за сладостями.
Раньше отдыхом для меня считались походы в кино с друзьями, каждодневные прогулки в парке с дочерью, которой для роста и адекватного развития необходимы были свежий воздух и солнечные лучи, легкие перекусы в любимой кафешке, где пекли невероятную выпечку, с подругой, которая любила рассказывать о своих неудачных похождениях и о том, какие козлообразные ей попадаются мужики. Она говорила много и эмоционально, а я лишь глаза закатывала, да салфетки бумажные ей под руку подсовывать успевала.
Сейчас отдых для меня - это сон урывками, отвратный кофе, опасный человеческому организму, и не покидающая ни на секунду мысль, что в любой момент может раздаться телефонный звонок, из-за которого придется вновь ехать в Штаб и решать вопросы, которые решать мне вовсе не хочется.

Сегодняшний день по праву можно считать приятным и расслабляющим, если не брать в расчет некоторые нюансы, заставляющие меня из раза в раз поджимать губы, кусать внутреннюю сторону щеки и исподтишка поглядывать на парня, так беззаботно поедающего хот-дог и обменивающегося какими-то жестами с Санни.
Сейчас он не кажется мне все таким же напряженным, расстроенным и обиженным на мой не самый разумный поступок, но я отчего-то продолжаю чувствовать себя не комфортно рядом с ним, продолжаю уводить взгляд и невольно напрягаться каждый раз, когда он смотрит в мою сторону; я, впервые за последние пару лет, боюсь не только заглянуть в чужие глаза, но и увидеть в них то, что станет поводом для очередного приступа самобичевания. Это немного странно. Когда моя жизнь резво изменила направление, а на пальце появилось кольцо, представляющее собой талисман Анубиса, я вдруг поняла, что круг людей, чье мнение способно иметь вес, сузился до одного единственного человека. До маленького человека, который толком жизни еще не видел.
Теперь же снова появляется Джон, потому на одного человека в том кругу становится больше.

Я еще какое-то время продолжаю сидеть на скамейке, все так же откинувшись на спинку, нагретую теплыми лучами медленно склоняющегося к горизонту солнца. Мой взгляд блуждает по прохожим, которых под вечер становится все больше; слуха касаются самые разнообразные звуки: скрип не смазанных на некоторых аттракционах механизмов, переменчивый детский смех, разговоры взрослых, подхватываемые слабыми порывами теплого - что странно, учитывая время суток и время года - ветра. А взгляд все так же не может оторваться от широких плеч и спины, обтянутых темно-серой тканью куртки.
Проходит еще минут пять, прежде чем я, втянув ртом воздух и тут же выдохнув его через нос, подаюсь вперед и поднимаюсь, выпрямляюсь и иду в сторону Кестлера, ловко огибая появляющихся на пути прохожих.

- Я бы прокатился на американских горках, - заявляется парень, при этом вниманием по большей части награждая недоеденный хот-дог.
- Э-э-э, не-ет. - протягиваю, без особого энтузиазма покосившись на массивную конструкцию, находящуюся чуть дальше от нас - где-то в середине - но прекрасно заметную изо всех уголков парка. - Это ты сам как-нибудь. Без меня уж точно. - ладонь непроизвольно сжимается на железном поручне, стоит лишь подумать о том, какие ужасы меня ждут, если решу вдруг покорить американские горки.
Я с самого детства боюсь высоты и всего, что с ней связано: полет на самолете для меня сродни средневековой пытке; жить на двадцать пятом этаже - нет уж, увольте; залезть на крышу какого-нибудь здания, потому что оттуда открывается прекрасный вид на город - спасибо, но как-нибудь обойдусь без дозы захватывающей дух красоты. Мой предел - второй этаж, так что американские горки точно идут лесом. Живой оттуда я вряд ли выйду, потому что умру от инфаркта раньше, чем кабина поднимется на необходимую высоту.
- Я побуду с Санни. Она вроде бы хотела прокатиться еще на каких-то аттракционах. - пытаюсь перевести тему, упершись в поручень теперь и второй рукой. Слегка взмахиваю головой, отгоняя от себя настырно лезущие в сознание мысли и живописные (нет) картины, провоцирующие боязнь высоты.

Я не разделяю ироничного настроения Джона, потому лишь хмурюсь недовольно и губы поджимаю, смотрю на него недобрым взглядом, а потом - через несколько секунд - глаза закатываю, нарочито громко, показательно фыркаю и, качнув головой, отворачиваюсь, вновь упершись ладонями в металлический поручень.
Да, я не побоялась заявиться в Грецию спустя четыре года; да, я не побоялась вступить в Легион; и да, я боюсь не столько американских горок, сколько высоты. Глупо бить себя в грудь и доказывать всем и каждому собственное бесстрашие, потому что у любого человека, каким бы стойким и непоколебимым он не был, есть страхи. И если вам вдруг пришло в голову,  что я - с виду такая хладнокровная и расчетливая - ничего не боюсь, то, поверьте мне, вы глубоко ошибаетесь. Я, если говорить совсем откровенно, боюсь многих вещей, а высота - это всего лишь незначительная верхушка блядского айсберга.
В детстве, как бы странно это не звучало, мне доводилось вести себя куда смелее, нежели сейчас, когда за плечами осталось три десятка прожитых лет, а на руках сидит дочь, изредка напоминающая мне о былых временах, когда казалось, будто сил хватит не только на то, чтобы залезть на высокое дерево, растущее во дворе родительского дома, но и на то, чтобы покорить целый мир - или хотя бы соседний парк, где существовал свой собственный мир, выстроенный такими же взбалмошными детьми, живущими поблизости. Тогда я не боялась ни бродячих собак, облюбовавших подворотню в паре кварталов от нашего дома, ни мальчишек, считавших себя хозяевами территории и шпыняющих более мелких детей; ни змей, периодически заползающих в наш двор, ни сердитых взглядов родителей, которым не всегда приходились по вкусу мои выходки, граничащие со вполне обоснованной угрозой жизни - взять то же самое дерево, с которого я могла без труда свалиться и если не шею себе свернуть, то инвалидом остаться. Тогда я не боялась ничего, но с возрастом, как оказалось, меняется не только внешний вид и уровень сознательности.
Сначала это был страх перед неизвестностью, потому что пришлось переезжать в другой город; потом был первый полет на самолете и, как следствие, боязнь высоты. Было еще множество различных незначительных страхов, с которыми мне удалось справиться, но в конечном итоге появилась Санни - и причин для всепоглощающего, разрушающего и пожирающего изнутри чувства стало в разы больше.
Я понимаю прекрасно, что мы живем в том мире, где любой страх незамедлительно становится не только слабостью, но и средством для манипуляций. Я знаю, что следует держать себя в руках и сохранять самообладание при любых обстоятельствах, но все-таки шила в мешке не утаишь, а некоторые вещи понятны без тщательного анализа. Моим самым главным страхом воспользовались довольно грамотно, потому моя жизнь и превратилась в череду бесконечной работы, которая лишь изредка разбавляется тихими семейными вечерами рядом с дочерью.
А Джон, несмотря на нюансы и недомолвки, почему-то внушает доверие, поэтому и становится свидетелем такого неожиданного признания. Теплые чувства к этому парню не покидали меня, кажется, ни на секунду - просто в какой-то момент стали не такими яркими и необходимыми; какими бы неожиданными не были обстоятельства, эти чувства оставались со мной вопреки. Сейчас это, наверное, не столь важно, но мысль, что именно Джон может оказаться той спасительной отдушиной не только для дочери, но и для меня, выходить из головы, кажется, не собирается.
Санни действительно спасает меня, утягивая парня подальше от американских горок и поближе к пони, которыми периодически восхищается, когда заинтересованно смотрит какой-то там детский мультик.
Оставляю дочь с отцом, наблюдая за их милым разговором и все больше замечая, насколько быстро они нашли общий язык. Девочка просто светится от счастья, когда понимает, что в лице Джона нашла не только хорошего друга, но и человека, который исполнит любой каприз. Я не против вовсе, мне нравится видеть дочь такой довольной. А еще мне нравится, что парень с охотой это довольство разделяет, но у медали, как это обычно и бывает, есть вторая сторона: чем больше я на них смотрю, тем сильнее чувствую вину за то, что не рассказала обо всем сразу. Мне не нравится все это, у меня неприятно саднит где-то в груди и кажется, словно ее - грудь, то есть - колючей проволокой стягивают, а потому настроение мое оставляет желать лучше.
Я вдруг ловлю себя на мысли, что хочу вернуться домой; становится не по себе, хотя где-то в глубине души понимаю, что вновь пытаюсь убежать от проблем вместо того, чтобы окончательно их решить.
В конечном итоге мне все-таки удается взять себя в руки, поэтому разворачиваюсь и топаю в сторону ближайшей скамейки.
Проходит совсем немного времени, прежде чем на соседнее место валится Кестлер. Он некоторое время молчит, наблюдая за Санни, а потом задает вопросы, которые я меньше всего хочу обсуждать конкретно сейчас. И снова это ужасное чувство, когда понимаешь всю необходимость данного разговора, но отказываешься принимать во внимание его неизбежность, ведь если не поговорим сейчас, то обязательно сделаем это завтра. Или послезавтра.
Первый вопрос - и я молча киваю, повернув голов в сторону парня и посмотрев на его безмятежное - или только кажется? - лицо. Второй вопрос заставляет сжать губы в тонкую полоску и отвернуться, зацепившись взглядом за ненавязчиво шелестящие листья, поддающиеся легким порывам ветра.
- У меня не было выбора. - говорю негромко, без особой охоты, потому как не хочу вспоминать причины попадания в это "злачное" место. Санни машет рукой - и я делаю то же самое в ответ, после чего закидываю ногу на ногу, а согнутую в локте правую руку кладу на спинку скамейки, переместив на нее большую часть веса тела. - Они очень ненавязчиво дали понять, что кто-то очень близкий может пострадать, если не соглашусь. А ближе дочери у меня никого нет, поэтому решение пришлось принимать быстро и далеко не в свою пользу. - молчу некоторое время, а потом вдруг добавляю:
- А ты как там оказался? - впрочем, хочу ли я знать ответ на этот вопрос?