Последние несколько недель протекают в довольно мирном, спокойном, и ненавязчивом русле, что наводит на весьма неоднозначные предположения, напрямую касающиеся последующих событий, грозящих превратить всю нашу жизнь в сущий ад. Затишье перед грандиозной бурей, выбраться из которой будет слишком сложно - и сомневаться в этом не приходится. Греция - это один большой поезд проблем, несущийся на большой скорости в неизвестном никому направлении, и грозящийся сойти с рельс, если где-то впереди замаячит слишком резкий поворот. А он обязательно замаячит, потому что так происходит всегда, а изгиб этого поворота зависит от того, насколько удачливыми являются пассажиры. Я ввалилась в один из вагонов по собственной безалаберности, ввалилась без багажа и, кажется, даже без необходимого билета, а потом появился Беннингтон, который по счастливому - или, быть может, не очень - стечению обстоятельств оказался в том же самом вагоне. Там, если честно, много народу топталось, но Честер на их фоне заметно выделялся. Он появился, научил меня стойко держаться, потому что вагон труба шатал, и сам периодически шатался из стороны в сторону, а в тот момент, когда появилась возможность сойти, тем самым обезопасив себя, мужчина в довольно доходчивой форме все объяснил и предложил выжать необходимый стоп-кран. Я этой возможностью не воспользовалась, потому продолжаю трястись в стремительно мчащемся локомотиве.
Последние несколько недель наталкивают на мысль, что поезд вдруг преднамеренно сбросил скорость, и оказался в глухом и длинном тоннеле. Не происходит ровным счетом ничего, а единственное, что доводится слышать - это размеренный стук колес. Я никогда не отличалась излишней верой в то, что черная полоса рано или поздно сменяется белой; разумом я прекрасно понимаю, что в мире, где помимо обычных людей существуют еще и Боги, нельзя расслабляться и терять бдительность, потому что прилететь может с любой стороны; но в то же время сердце, не смотря ни на что, продолжает искренне верить в светлое будущее, и что яркий луч в конце бесконечно темного тоннеля - это желанный выход, а не очередной поезд стремительно уносящихся в никуда надежд. Глупо, наверное, но именно это помогает расслабиться хотя бы на короткий срок.
Сегодняшний день не слишком отличается от предыдущего: Честер, как это обычно и случается, с самого утра отчалил по каким-то там неотложным делам, оставив меня в компании телевизора, Тера, и двух псов, так и норовящих перевернуть пару стульев, разбить пару каких-нибудь хрупких предметов, или вовсе устроить в доме полную Хиросиму. Игры у них, надо сказать, не отличаются особой аккуратностью, а мальчишка, наблюдающий за перекатывающимся с места на место черно-белым клубком с высоты - сидя на диване - заливисто хохочет, хлопает в ладоши, и с незавидной частотой пытается ринуться в гущу событий.
В перерыве между голодными играми я с трудом заставляю Тера поесть, потому что еда в собачьих мисках ему кажется намного вкуснее, а звучно чавкающие в две пасти псы это подтверждают. Пока накладываю кашу, три раза успеваю перехватить мальчишку на пути к мискам, и один раз застаю его за весьма увлекательным занятием: он, усевшись рядом с Рауди, но с противоположной стороны миски, довольно так лыбится, сунув обе руки прямо в корм; пес же, в свою очередь, старательно отпихивает носом ладошки Тера, между делом успевая ухватить побольше еды.
После легкого перекуса мы дружно вываливаемся на прогулку, но долго там не задерживаемся, потому что слишком душно, слишком жарко, а еще кажется, что не под греческим солнцем оказались, а в адский котел угодили. Собаки - в особенности Кракен, из шерсти которого можно свитера вязать - быстро понимают всю плачевность ситуации, и сваливают в сторону дома так, что я даже оглянуться не успеваю. Я же, в свою очередь, терплю немного дольше, но в итоге тоже сдаюсь, и возвращаюсь обратно. И только Тер, которому, кажется, совершенно ровно на погоду - жара там, как в жерле вулкана, или ветер дома по улицам гоняет - периодически что-то комментирует на своем языке, волосы мне путает, и хихикает.
Впрочем, у жары есть и свои плюсы: ребенка быстро сморило, и вот конкретно сейчас, когда стрелки показывают почти три часа дня, Тер спокойно спит в своей кроватке на втором этаже, а я заняла диван на первом, включив телевизор на первый попавшийся канал лишь для того, чтобы что-нибудь трындело на фоне. Кажется, что даже задремать успеваю, но громкий хлопок двери заставляет вернуться в суровую реальность. Собаки синхронно поднимают головы, вострят уши, но тут же возвращаются в исходное положение, когда видят вошедшего хозяина. Я тоже вижу Беннингтона, и, честно признаться, его вид меня не особо радует - даже в глаза смотреть не надо, чтобы это понять, потому что достаточно проскользить взглядом по спине, которая явно напряжена не меньше.
Мужчина валится на диван, заставляя меня сдвинуться с места. Возмутилась бы, но нет, ладно. Все еще напрягает его вид, поэтому сама невольно напрягаюсь, сажусь, когда он начинает говорить.
И вот она, та самая буря, которая медленно разыгрывается после затишья. Слова Честера заставляют меня сердито нахмуриться; опускаю голову, отчего волосы беспрепятственно скатываются с плеч, поджимаю губы, и тру переносицу указательным и большим пальцами. С одной стороны, я все прекрасно понимаю, и уехать, когда назревает тотальный пиздец - это вполне такой разумный выход. Но с другой стороны, а тот ли это выход, который нам необходим? Что-то мне подсказывает, что во всей этой ситуации света в конце тоннеля, который так необходим, не дождаться. Я вот не уверена, что так будет лучше, но одного короткого взгляда на Беннингтона хватает, чтобы понять, что он не шутки шутить тут вздумал.
- Ты серьезно думаешь, что так лучше будет? - спокойно спрашиваю, поднимаю голову, глядя на мужчину исподлобья. - Сам же говорил, что у тебя врагов дохера. Думаешь, они не найдут нас в другой стране, пока вы тут с Кестлером воюете? - я говорю это не только потому, что хочу остаться рядом, но еще и потому, что знаю - если пиздец дотянется до нас и в другом городе, то спастись вряд ли получиться. Рядом с Чесом я чувствую себя в безопасности, чувствую, что и Тер в безопасности тоже, а если приходится выбирать, то из двух зол я, пожалуй, выберу наименьшее. - А кто защитит нас там?

И вот первый поворот - пусть не слишком резкий, но довольно ощутимый - из-за которого колеса поезда опасно скрипят, железные стены вагона начинают дребезжать, металл угрожающе кряхтит, а вся конструкция - в целом - грозится вот-вот развалиться. В вагоне этом в данный момент нет никого, кроме меня и Беннингтона, и если я в полной мере чувствую всю плачевность нашего положения, ощущаю, как мое сердце стучит в такт сбивчивому шуму колес, и никаким образом не пытаюсь это скрывать, то мужчина выглядит устрашающе спокойным и хладнокровным, хотя не нужно быть экстрасенсом, чтобы понять, что он чувствует все то же самое. Это немного угнетает, это выбивает из колеи, а еще чрезмерно пугает, потому что единственный человек, способный дать мне ту поддержку, которая так необходима в этом блядском мире, и способный дать мне ту защиту, которая позволяет делать шаг вперед, вместо того, чтобы безрезультатно топтаться на одном и том же месте, сейчас с самым серьезным лицом просит меня по собственной воле выпрыгнуть из поезда, что несется на огромной скорости.
С одной стороны, наверное, это выглядит достаточно адекватно и логично, потому как понимаю, что Честер искренне хочет нас защитить, хочет, чтобы мы жили более-менее нормально, а вся эта неразбериха с ближайшим Апокалипсисом благополучно уляжется на его плечах, и на плечах всех тех, кто попытается если не победить, то хотя-бы выжить. Разум приводит вполне весомые доводы, - я их слышу, слушаю, но не прислушиваюсь.
Не прислушиваюсь потому, что там, где наравне с доводами разума стоят еще и вполне объяснимые требования сердца, находится другая сторона медали. Она, вопреки всему, не темная, не блеклая, и совсем не непримечательная. Такая же блестящая, привлекающая внимание, но все это обманчиво, потому что за внешней оберткой - красивой и желанной, с любой стороны находится то дерьмо, от которого скрыться, как мне кажется, не получится никогда. Честер хочет, чтобы мы уехали, хочет, чтобы выпрыгнули с этого поезда, но приземление будет отнюдь не мягким. Встреча с твердой землей, усыпанной острыми камнями и кривыми ветками, не будет безболезненной, потому что скорость совсем не маленькая. Умереть, быть может, не выйдет, но уверена, что урон окажется непоправимый, а пара конечностей обязательно сломается. Вместе с ними сломается и жизнь; сломается в ту самую секунду, как будет сделан решающий шаг на пути к якобы мирной и спокойной жизни, потому что на самом деле ее нет, и вся эта затея заведомо обречена на провал.
Можно ли считать это лучшим исходом? Не думаю, потому что в любом случае все сводится к неминуемой смерти, и сейчас, сидя на диване перед Беннингтоном, скользя напряженным, пустым взглядом по его слегка взъерошенным волосам, по колючей щеке, и по шее, на которой хорошо заметна размеренная пульсация сонной артерии, я ловлю себя на мысли, что не хочу шагать в неизвестность, гадая при этом, будет ли мне спокойно, найду ли я ту необходимую защиту, которую здесь и сейчас дает он, и оправдаются ли те ожидания, которым Честер так слепо верит.
- Тогда я тем более не вижу смысла делать какие-то лишние телодвижения. - заявляю, коротко, едва заметно жму плечами, предварительно тщательно обдумав и взвесив все слова, сказанные мужчиной. Я не пытаюсь упрямо доказать ему что-то, не пытаюсь убедить, потому что хочу остаться. Нет, я действительно не хочу никуда уезжать, а тот факт, что Чес готов пожертвовать всем, лишь бы мы были в безопасности, достоин искреннего уважения, но есть ли в этом смысл? То, что грядет пиздец - это понятно; то, что этот пиздец затронет целый мир - понятно тоже. Зачем тогда менять бронзовую монету на бронзовую, которая по велению чьих-то слов вряд ли станет золотой?
- Это ты себя пытаешься сейчас убедить, или меня? - как-то обреченно ухмыляюсь, поднимаю голову, вместе с тем заправив прядь волос за ухо, и подаюсь в сторону, упершись плечом в спинку дивана. - Мне кажется, что у Кестлера достаточно приспешников, чтобы не только утвердиться, но и избавиться от всех, кто решил пойти против него. Понимаешь же прекрасно, на кого в первую очередь охоту объявят. Ты столько времени ему мешал, и я сомневаюсь, что после того пиздеца, который он хочет устроить, ты заляжешь на дно. Чтобы утвердить власть, Кестлеру придется убрать тебя, тем более после всего, что между вами было. - ухмыляюсь снова, подаюсь вперед, кладу ладонь на мужскую грудь, но тут же увожу её выше, остановив на шее. - Чес, - немного тише зову, упираюсь большим пальцем в подбородок, и заставляю повернуть голову. - нам не убежать... а если и убежать, то ненадолго, потому что они найдут. Сам говоришь, что он собирается захватить мир. Неважно, какой именно город попадет под раздачу первым, - нас в любом случае найдут, потому что так будет проще найти тебя. Мы не будем в безопасности в другой стране. - на мгновение опускаю взгляд, цепляюсь им за плотно сжатые губы, и тут же возвращаю обратно к глазам. Пододвинувшись ближе, свободную руку кладу на спинку дивана, пальцы запускаю во взъерошенные волосы, и медленно глажу, неотрывно глядя в глаза. - Мы и с тобой, наверное, в полной безопасности не будем, но когда это нам мешало? - кривлю губы в более спокойной улыбке, большим и указательным пальцами проведя по бороде.
Вопреки всем логичным и правильным доводам, я все так же не только не хочу, но и не вижу смысла куда-то срываться, ведь Беннингтон изначально предупреждал меня, что связавшись с ним, перестану быть в безопасности, попаду в такой пиздец, из которого выбраться не получится. Он предупреждал, и предлагал уйти, а я не ушла. Не уйду и сейчас, ибо если и суждено умереть в ближайшем будущем, то лучше сделаю это рядом с ним. Лучше проведу оставшиеся дни с любимым мужчиной - и это будет неебически ахуенное время, - чем  буду тешить себя мнимой безопасностью и надеждами где-то далеко, с ужасом дожидаясь неизбежной смерти.
- Мы не уедем.