Если честно, то это полный, беспросветный такой пиздец. Пиздец настолько огромный, что я не совсем понимаю, что дальше делать, и как вернуть себе то привычное состояние, когда помимо отсутствие алкоголя, и бесконечной борьбы с неконтролируемыми приступами лени, меня ничего не волнует, и вообще срать я на все хотел - включая случившийся Апокалипсис, - с высокой такой колокольни. На самом деле мне кажется, что самый настоящий Апокалипсис начался не в тот момент, когда блядский Кестлер подмял под себя целый город, а буквально несколько часов назад, когда я, решительно настроенный на разговор, и откровенно не догоняющий до причин такого непривычно холодного отношения со стороны Хансен, решил наведаться к ней в гости, наконец-таки расставив все точки там, где им самое место.
За время пребывания в лагере произошло огромное количество событий: какие-то касались меня, какие-то совершенно не трогали, а какие-то - как, например, неожиданно взъевшаяся на меня девчонка, - свалились так же неожиданно, как на голову валится снег, делая это не в законные зимние месяцы, а где-то среди лета.
Мы ведь так ахуенно провели время, че случилось то? Я не понимаю, а она ничего так толком и не объяснила. Мне казалось, что между нами размылась та грань, которая держала нас в обоюдно дружеских рамках, не позволяя и шагу ступить навстречу чему-то большему. Мне казалось, что и она была не против такого развития событий. Так почему я вдруг прихожу, и обнаруживаю Тею в кровати с каким-то мужиком, который, вроде бы, на самом деле дракон? Или мне изначально с какого-то хуя подсунули паленый алкоголь, который настолько затуманил разум, что я начал думать, будто между мной и Хансен есть какие-то более высокие чувства, нежели банальное собутыльничество, совместное влипание в неприятности, и точно такое же из них выползание на твердую, уверенную землю? Честно говоря, ответа я не знаю, а теперь, когда сижу на мокрой, холодной лавке, потягивая не менее холодное и кажущееся до жути невкусным вино - ничего личного, Воланд, это мои загоны, - думается, будто не узнаю никогда.
Я подаюсь вперед, кладу предплечья на колени, сгибаюсь, и утыкаюсь взглядом в озеро, покрывшееся заметной рябью от промозглых порывов ветра. Погода не предвещает ничего хорошего, ровно так же, как и мое душевное состояние, в какой-то момент изрядно пошатнувшееся и отказывающееся возвращаться в исходное положение. Моросящий дождь успел намочить волосы, похожие теперь на один непонятный ком, но и на это мне, честно говоря, плевать. Размазано подношу бутылку к губам, подаюсь назад, запрокидывая голову, и делаю несколько больших глотков. Горький напиток царапает горло и комом валится в пустой желудок, заставляя меня поморщиться, вернувшись в исходное положение. Опускаю голову, сгибаюсь так, что она оказывается чуть ли не между колен, а сверху кладу сцепленные в замок руки, при этом несколькими пальцами продолжая сжимать горлышко бутылки. Меня дьявольски хуево, но то, что не могу ничего с этим сделать, заставляет испытывать какой-то неконтролируемый приступ раздражения.
Хансен, с которой мы прошли через многое, беззвучно, и всего лишь одним действием послала меня нахуй - тот самый нахуй, после которого я не отшучиваюсь в привычной для себя манере; тот самый нахуй, после которого следует безоговорочный the end. Хансен, с которой мы прошли через воду, через старение, и через блядскую больницу Амстердама, с какого-то хуя променяла меня на непонятного мужика: меня, человека, который, вопреки всему, бездумно срывался с места, который бескорыстно готов был шагнуть в ебучую пропасть, лишь бы с девчонкой не случилось ничего; меня, человека, который забил на собственные заебы, который перестал думать исключительно о себе, и который всерьез считал Тею близкой, родной не на уровне пресловутых кровных уз, девушкой.
Я за свою блядскую жизнь испытывал нечто подобное всего лишь единожды, и тот опыт оказаля слишком печальным, а мне, в конечном итоге, довелось понять, что все-таки лучше быть одному, потому что не придется отвечать за чужую жизнь, не придется пресмыкаться перед чужимы капризами, и не придется бесконечно терпеть то, на что моя душа совсем не заточенна. А потом появилась Хансен, которая разом сломала все, что выстраивалось так долго - и я совсем не был против. Она не требовала от меня беспрекословной верности, а мне отчего-то хотелось быть лишь с ней; она поддерживала мой прогрессирующий алкоголизм и странные, порой, взгляды на жизнь, а я находил в этом определенный шарм; она не пыталась ничего у меня забрать, а я почему-то готов был отдать ей все. В итоге все покатилось в нихуя, и мне даже понять не удалось, какой именно момент оказался переломным.
Просто вдруг все стало до ахуевания хуево, и что-то мне подсказывает, что накосячил именно я.
Я готов исправить, готов сделать так, чтобы все в конечном итоге вернуть, но как это сделать, когда где-то на задворках помутненного алкоголем сознания вертятся обида, злость, и ревность? Никак, наверное. Лишь перетерпеть и хотя бы проспаться.
Меня бесит, что даже ебаный алкоголь не действует так, как должен. Он не глушит эмоции, не притупляет раздражение, не прогоняет вертящиеся мысли, подкидывающие ненужные сейчас картинки возможных событий, касающихся Хансен и того дракона. Это бесит еще больше, и я на сдавленном крике, утопающем в разразившемся ливне, с силой швыряю бутылку в сторону. Она встречается со стволом дерева, ударяется, и моментально разлетается в стороны, разбрызгивая вино, смешивающееся сначала с каплями дождя, а затем и с грязью.
- Блять! - рявкаю, сжимая кулаки до побелевших костяшек, но тут же успокаиваюсь, ловя себя на мысли, что разъебал наполовину пустую бутылку.
А еще думаю, что в одиночку сойду с ума, потому шагаю в сторону дома Беннингтона, попутно зарулив к Воланду, который, заметив мой не самый адекватный вид, без лишних вопросов дал вина.
Я вваливаюсь в дом без стука, едва не запинаюсь о порог, но удерживаюсь, упираясь ладонью в дверной косяк. Вид у меня такой себе: подвыпивший, с мокрыми, взъерошенными волосами, не менее мокрой одеждой, и бухлом. Наталкивает на мысль, что пиздец, да? Или нет? Впрочем, похуй.
- Бенни, - выговариваю лишь с третьего раза, и грузно шагаю вглубь комнаты. - ты не урчи только. - предусмотрительно прошу, ставлю перед ним пару бутылок вина, и валюсь на стул. - Ебал я э-эт-ту, - заикаюсь, втягиваю ртом побольше воздуха, на пару-тройку секунд задерживаю дыхание, а после шумно выдыхаю. - эту жизнь. Выгляжу, как малолетка, которую бросил ебарь. Чувствую себя, блять, так же. Выпей со мной, а. - жалобно так прошу, запрокидываю голову назад так, чтобы видеть Честера - пусть и перевернутого немного, не совсем четкого, но зато реального. Единственный человек, к которому я вот так без разрешения и заблаговременного предупреждения могу завалиться. Единственный человек, которому могу излить душу тогда, когда того требует ситуация. Единственный человек, чей пропиздон действует на меня отрезвляюще.

Когда Беннингтон говорит о том, что где-то в пределах этого дома мирно спит Тер, я, состроив самое понимающее лицо, возвращаю запрокинутую голову в исходное положение. Делаю это, правда, необдуманно резко, отчего картинка перед глазами расплывается с еще большим энтузиазмом, а затем и вовсе на несколько секунд в темноту погружается, заставляя меня непроизвольно зажмуриться, потереть веки указательным и большим пальцами, после чего постепенно увести их к вискам, в области которых такой звон стоит, словно кто-то, в свою очередь, стоит прям рядом со мной и безжалостно, с усердием так херачит железными кастрюлями. Ощущение такое себе, а вкупе с хуевым состоянием - в целом - и вовсе становится чем-то до остервенения ужасным, наталкивая на мысль, что надо выпить. Снова. И чем больше, тем лучше.
Когда звон в ушах, медленно расползающийся по опьяненному сознанию, немного утихает, а вязкая пелена нехотя растворяется, я открываю глаза, щурюсь в попытках разглядеть перед собой друга, а когда наконец-таки возвращаю себе возможность более-менее четко видеть, следую его примеру, - бутылка, с характерным звуком проскользившего по деревянной поверхности стекла, оказывается в моей руке, пробка незамедлительно улетает куда-то на пол к уже валяющейся где-то там подруге, и я делаю несколько больших глотков вина - оно горькое и резко ударяющее по носу терпким, кисловатым ароматом. А еще после него остается какой-то странный травяной привкус, на который, впрочем, я не обращаю никакого внимания, потому что слышу вопрос Честера, потребовавший невольно поднять взгляд, посмотреть исподлобья, и хрипло выдохнуть.
Даже сейчас, когда мое состояние далеко от идеально трезвого и адекватного, я каким-то образом умудряюсь думать более разумно, лишь периодически скатываясь с тернистой тропинки хуевых мыслей в сторону чего-то более отстраненного. Буквально с десяток секунд назад, до того, как Беннингтон не по собственной воле вернул внимание к сути визита, я думал о том, что пингвины, обитающие где-то на Южном полушарии, могут беспрепятственно трахаться где угодно и когда угодно - везучие ребята.
А сейчас блядское состояние, раздражающее этим непривычно убийственным горем и чуждым желанием вздернуться на первом попавшемся суку, вновь вернулось, ворвалось в сознание, переворошило все то, что и без того никогда порядком не отличалось, и вальяжно так сидит теперь, ухмыляется паскудно, и дожидается, по-видимому, когда я окончательно слечу с катушек. Есть еще Беннингтон, который точно так же ждет, но ждет не моего фееричного проебства в это тяжелой на подъем жизни, а объяснения столь неожиданному визиту.
Я объясню, приятель, только дай мне с мыслями собраться, потому что они, суки, разползаются в разные стороны шустрее, чем тараканы из под носа Доннела.
- Да я, блять, понятия не имею! - наконец-таки подаю голос, возмущенно ворчу, но тут же затыкаюсь, вспомнив о спящем мальце. Проститеизвините, постараюсь себя контролировать настолько, насколько позволит состояние. На выдохе делаю еще несколько глотков, морщусь, щурюсь, и цокаю языком.
Вообще, если так подумать, то для меня подобные разговоры всегда были чем-то стремным, ужасно скучным, и не достойным внимания. Я никогда особо не распространялся на тему собственных проблем, валящихся на плечи с незавидной частотой, потому что прекрасно понимаю - дерьма в жизни у всех хватает, а разгребать чужое никто не будет. Тем более то, что касается блядских чувств и всяких там эмоций - я ведь до сегодняшнего для наивно верил, мол, меня по какому-то счастливому стечению обстоятельств это стороной обходило; мне всего лишь раз приходилось испытывать нечто подобное, но значительная доза алкоголя, приправленная пропиздоном, который отхватил в баре, вправили мне мозг, помогли убедиться, что нахуй трахать себе мозг из-за баб, когда можно просто периодически этих самых баб трахать, не размениваясь на клятвы в железобетонной верности, в любви до гроба и прочих этих штучках.
А потом, блять, появилась Хансен, которая все изменила. Вот, блять, все. Как у нее это получилось, ведь ничего, по сути, и не делала совсем - лишь нахуй меня с нездоровой периодичностью слала, - я не знаю. Каким образом во мне вдруг проснулась вся эта ванильная хрень, от которой я, как брошенный малолетка, сижу тут, бухаю, и собираюсь исповедоваться человеку, у которого и своих проблем вагон и сбоку бантик? Хуй знает.
После очередного глотка вина становится жарко, еблище начинает гореть так, будто я перцовым баллончиком побрызгался, а футболка неприятно липнет к спине. Беннингтону, судя по всему, не терпится затянуться, раз так часто поглядывает в сторону выхода, нетерпеливо постукивая пальцами по деревянной столешницу. Мне, если честно, тоже не помешало бы, да и заебло стараться особо не шуметь, когда общее состояние не позволяет быть грациозным и бесшумным. Зажимаю горлышко бутылки между указательным и средним пальцами, вместе с тем поднимаясь с места, киваю Чесу на дверь, и грузно топаю на улицу, где холодный воздух немного отрезвляет, а ливень... а ливень - просто ливень.
- Я, крч, судя по всему, чет не догоняю в этой жизни, - упираюсь поясницей в деревянные перила, грозящиеся сломаться под немалым весом, достаю из кармана пачку, вытягиваю оттуда сигарету, и подкуриваю, прикрыв свободной ладонью тусклое пламя спички. - в такую хуйню вляпался, пиздец. - зажимаю сигарету в зубах, запрокидываю голову слегка назад, и выдыхаю горький дым. - А еще кажется, что меня где-то наебали. Я так нихуя и не понял, но где-то, видимо, накосячил, потому что Хансен с какого-то хера зажимается с этим.. как его, блять.. с драконом крч. - очередной глубокий затяг, и вроде даже легче стало. Или похуй. - Мне как-бы ровно должно быть, сам знаешь, что в плане отношений я есть Грут, но.. блять, не ровно. Мне хуево, а самое стремное то, что понятия не имею, где именно проебался. - на смену дыму приходит вино, но ни то, ни другое желанного облегчения так и не приносят. - Че делать, святой отец? - поворачиваю голову в сторону Беннингтона, смотрю на него, дожидаясь ответа, хотя знаю прекрасно, что помочь в этой ситуации никто не сможет. Спасение утопающих - дело рук самих утопающих.. или как там обычно говорят?

Если бы я был сейчас кристально трезвый, адекватный, и не чувствовал этот блядский тлен, то обязательно прислушался бы к словам Беннингтона, в которых, если так посудить, присутствует своя доля правды. То, что дракон такой же элементалист, как и Тея, мне прекрасно известно, но сопоставить эти факты я отчего-то то ли не мог, то ли просто не хотел. Сейчас, когда разум медленно, но верно заплыл мутной пеленой алкоголя, мне и вовсе не хочется никакие факты сопоставлять, зато картинки того, как Хансен валяется вместе с этим мужиком, не заставляют себя долго ждать, продолжая настырно всплывать в сознании, подбрасывая в медленно угасающий огонь новые поленья. Странно, но я не злюсь, не хочу разъебать тут все ко всем чертям, и уж тем более не хочу, чтобы это каким-то блядским образом коснулось девчонки. Единственное, что я хочу - это избавиться от гнетущего состояния, стискивающегося на шее плотным, строгим ошейником, чьи шипы почему-то торчат зубьями внутрь. Они незаметно, не осязаемо для других впиваются в кожу, причиняют мнимую боль, и заставляют испытывать острую нехватку кислорода. Мне не нравится это состояние, оно для меня чуждо, непривычно, неправильно. В свое время я зарекся, что не буду страдать из-за баб - одного раза хватило, - но конкретно в этой ситуации все случается непроизвольно.
- Ага, блять, - хмыкаю, сплевываю вязкую от вина слюну куда-то себе под ноги, после чего делаю несколько глотков из бутылки. Чем больше пью, тем меньше чувствуется горечь; зато на языке долгим послевкусием остается сладость, которую тут же хочется чем-то запить. Запивать нечем, только вино, потому очередные несколько глотков не заставляют себя долго ждать. Списываю все на жажду, а не на желание наебениться в дровища, чтобы наутро в гости пришел старый-добрый товарищ бодун. - о полезных свойствах рыхлой почвы разговаривают, лежа в обнимку. - добавляю, раздраженно хмурясь.
Беннингтон продолжает говорить, и снова говорит вещи, которые не лишены смысла, а я, в свою очередь, подаюсь вперед, упершись локтем в колено. Отсутствие координации движений сказывается, потому первые раза три локоть предательски соскальзывает, отчего я практически валюсь вперед, грозясь пересчитать аж целых три ступеньки, прежде чем феерично свалиться на грязную, разбитую после дождя тропинку. На пятый, кажется, раз мне все таки удается занять желаемую позу - кулаком подпираю висок, смотрю на друга, которого вижу не сказать, чтобы слишком четко, а потом перехватываю бутылку, сделав один, но достаточно большой глоток.
- Я решил остепениться. - со всей серьезностью, на которую только способен в эту секунду и в этом состоянии, заявляю я, кошусь в сторону Чеса, и неопределенно жму плечами. На самом деле херня все это, и сам не знаю, что именно я там решил - просто ляпнул первое, что пришло в голову. Ляпнул не подумав, а вот теперь, когда до перекосоебленного вином сознания дошел смысл сказанных слов, призадумался. Хочу ли я остепеняться? Надо ли мне все вот это вот, когда изо дня в день видишь одно и то же лицо, трахаешься с одним и тем же человеком, и совсем не хочешь, чтобы что-то менялось? Честно говоря, понятия не имею.
Случись со мной вся эта ситуация на порядок раньше, и обязательно поржал бы, причем сделал это с чувством, толком, и расстановкой. Серьезные отношения - это блядский дремучий лес, в котором волки всегда злые, страшные, и голодные, а дятлы настолько доебистые, что долбят круглосуточно, делая это с нескрываемым энтузиазмом. Я через это дерьмо прошел, и больше соваться в дебри не хочу. Или не хотел, пока не появилась Хансен.
Вообще, с этой девчонкой все настолько непонятно, что даже бутылка разобраться не помогает. Мы с ней никогда о каких-то высоких чувствах не говорили, и что-то мне подсказывает, что говорить не будем - меня это устраивает, как ни странно; она никогда, как мне кажется, не питала ко мне сильной привязанности, а я и не настаиваю, потому что, вопреки всему, знаю о своей доебистости. Но все это дерьмо каким-то странным образом привело меня к неожиданному решению: Хансен мне нужна. И быть она должна только со мной, а не с каким-то там драконом. Сейчас вот, например, все это чувствуется намного острее - это, наверное, из-за вина, но похуй.
В общем, проще не стало.
- На самом деле нет, - наконец-таки снова подаю голос, а вместе с ним закидываю в рот сигарету. Тусклый свет пламени от зажигалки на секунду освящает нас, но тут же гаснет, оставив лишь едва заметный огонек тлеющей сигареты. Он становится ярче, когда я шумно затягиваюсь - кривлю правую сторону рта, втягивая вместе с горьким дымом еще и порцию холодного воздуха. Зубы начинает неприятно ломить, но внимания не обращаю. - остепениться у меня не выйдет, дерьмовая это идея, пробовал. Проще тебя в балетную пачку нарядить.. - замолкаю, щурюсь слегка, и искоса смотрю на Беннингтона. - хотя из тебя зачетная балерина получилась бы. - скалюсь, растягиваю губы в ухмылке, и тут же выдыхаю почти незаметный столб серого дыма. - Вся хуйня в том, - смотрю, как слабый порыв ветра подхватывает пепел. - что не хочу я брать и ебать другую. Точнее, нет, иногда хочу, но чет меня тормозит. Или я торможу. - вино чувствуется как-то иначе, когда пьешь его, смешивая с послевкусием табачного дыма. - Вот представь, что у тебя есть хуева туча вот этого бухла, - многозначительно поднимаю бутылку, демонстрирую её, а после делаю несколько глотков. - а еще есть бутылка отборного вискаря. Пришел я, и выпил это вискарь. Вроде бы ниче такого, да, потому что есть же дохерища вина, чтоб ужраться вусмерть.. но там же вискарь. Хуево, согласись? Ты б меня убил, поюбому. Вот со мной примерно та же херь сейчас. А еще пожрать захотелось. - раздосадованно кривлю губы, кошусь в сторону Беннингтона, после чего указательным пальцем задумчиво чешу висок. - Погнали, - нарочно хлопаю друга по спине в тот момент, когда он пьет, и тут же подаюсь вперед, спрыгиваю с крыльца на землю, и выбрасываю тлеющий окурок. - тебе, как лидеру, жрачку вне очереди организуют. А ты поделишься со старым другом.

Мы все-таки решили, что пожрать - самый оптимальный сейчас вариант. Хоть какая-то мысль пришла в голову, причем пришла без особых препятствий, и не заставляет после своего появления страдать еще больше, погрязать в этом блядском тлене еще глубже, и изнемогать от желания избавиться, ловко граничащего с желанием сдохнуть, потому что как бы не пытался отыскать выход - нихера не получается. Это странно, это дьявольски непривычно, и если бы не Бенни, который топчется рядом, по дружески согласившись составить мне компанию в эту темную, холодную, сырую ночь - звучит как-то по пидорски, не находите? - то я бы, наверное, окончательно слетел с катушек, хотя порой кажется, что дальше лететь уже просто некуда. За дном, в котором оказался, второе дно вряд ли обнаружится, поэтому приходится сидеть на жопе смирно, попивать винище, ударяющее в голову не только горьким вкусом, но и забористым градусом, и остатками адекватного сознания, не погрязшего в беспросветной пучине алкоголя, прислушиваться к Честеру, который говорит вполне логичные вещи.
Вообще-то, с одной стороны, если вы посмотрите на меня, потом на своего мужика, а потом снова на меня, то может образоваться вполне разумный вывод, что при всей моей внешней брутальности, суровости, и ширине - это я в отца, наверное - вмазать кому-нибудь в морду могу без особого труда, причем сделаю это так, что нос прилипнет к задней стенке черепа, и будет не очень замечательно. Нет, в ситуациях острой жизненной необходимости я могу пустить в ход не свое обаяние и располагающую улыбку, а кулаки, но бывает это крайне редко, и уж тем более не из-за девчонок, которых полным-полно вокруг топчется, и смысла делать то, что я делать совсем не привык, вообще нет.
С другой стороны, во-первых, мы находимся в лагере, где численность девушек значительно сократилась, при этом если вдруг случится какая-то херня, то я обязательно попаду под раздачу, ибо это в большом городе можно было не бояться, что с определенной бабой посчастливится встретиться еще раз, потому особо можно не париться, если у нее есть какой-нибудь там муж, брат, сват, по особенному рьяно реагирующий на любовников своей родственницы; во-вторых, в лагере все друг друга знают, поэтому мои грандиозные похождения скорее всего закончились бы не самым лучшим финалом; ну и в-третьих, каким-то невиданным и чуждым для меня образом ни одна из местных девчонок не способна вызвать во мне столько эмоций - не менее чуждых, к слову - сколько вызывает Хансен. Мне хочется, чтобы она всегда была рядом, хотя раньше я никогда не питал особой тяги к продолжительным отношениям с противоположным полом - да и не с каким полом, говоря откровенно; мне хочется, чтобы она принадлежала только мне, хотя понятия не имею, че в дальнейшем с этим всем делать; я бы без раздумий отдал за нее жизнь, хотя никогда жертвенностью не страдал. Да даже то, что она стала поводом для вот этого тлена, имеет определенный вес, хотя я до сих пор не понял, насколько этот вес тяжелый.
Я с немного туповатым выражением лица, со слегка приоткрытым ртом и со вскинутыми бровями смотрю на Беннингтона, слежу за тем, как он поднимается со своего места, а после, выслушав его вполне внушительную речь, делаю то же самое, спрыгиваю со ступенек на размякшую после дождя землю, отчего грязь и брызги вылетают из под тяжелых подошв, и, размышляя о проблемах насущных - а если быть точнее, то перекручивая в голове слова друга, насколько позволяет состояние - топаю вперед по тропинке, между делом улавливая разнобойно чавкающие звуки, вырывающиеся из под двух пар ботинок.
Нет ничего удивительного в том, что Чес без долгих размышлений вправил бы мозг не словом, а кулаком. В этом, как я уже успел понять, принять, и простить, и есть весь Беннингтон, который начинает думать лишь в тот прекрасный момент, когда чья-то морда превратилась в фарш, руки друга по локоть испачкались в чужой крови, а человек, лежащий на земле, хрипло оповещает о том, что вот-вот сдохнет. Я не такой, я привык сначала трындеть, потом снова трындеть, и если ничего толкового не выходит, то трындеть с еще большим энтузиазмом. Бить могуумею, но не люблю практиковать, потому что для таких вещей есть вот эта белобрысая и бородатая гора неудержимого бешенства, которая заводится за секунду, а остывает три блядских столетия. Поэтому, наверное, у нас образовался такой идеальный тандем, благодаря которому до сих пор большинство людей живы, пусть и не слишком здоровы. Я торможу Бенни в те моменты, когда ситуация не требует отчаянного кровопролития, а Бенни, в свою очередь, в некоторых ситуациях, когда словом добиться ничего не получается, пускает в ход кулаки, радуя тем самым Ареса, и приходя к необходимому исходу. Это, конечно, все очень круто и здорово, а Чес - это тот человек, который стал неотъемлемой частью моей распиздяйской жизни, человек, которым я дорожу немного больше, чем собственной головой. Мы прошли с ним через хуеву тучу разнокалиберного дерьма, пробрались через опаляющий задницы огонь, переплыли через заливающуюся во все дыры воду, и пробились через медные трубы, не совсем по размеру приходящиеся для таких кабанов, как мы. Мы живем в лагере, лишенные всех благ цивилизации, и единственное, о чем я жалею в этой ситуации - это отсутствие нормальной жратвы, которую можно заказать в любое время суток, и алкоголя, который можно достать в ближайшем магазине. О том, что без раздумий променял все это на лес, кочевой образ жизни, и ебнутую птицу, каждодневно доебывающуюся до бедного меня, не жалею вовсе, потому что за Беннингтоном пошел бы на гребанный край света, и пошел бы не только из-за того, что этот мужик стал мне братом, которого у меня никогда не было, и которого я никогда не хотел, но и потому, что кто еще будет до него доебываться так же, как делаю это я?
За размышлением над проблемами бытия, не замечаю толком, как мы оказываемся возле склада с едой. Оттуда как-то слишком остро разит едой - всему виной голод, наверное - потому стоит учуять запах, как желудок отзывается жалобным урчанием, мол, неплохо было бы и закинуть что-нибудь, что весомее вина. Мысли о предстоящем позднем ужине - или это можно уже назвать ранним завтраком? - отвлекают меня от всей той херни, которую мы так увлеченно обсуждаем вот уже хз сколько времени. Я, ранее с энтузиазмом встретивший идею пожрать, в два широких шага подхожу к двери, приседаю, чтобы замок, расплывающийся и двоящийся, оказался на уровне глаз, и начинаю старательно его вскрывать. Получается, естественно, не очень хорошо, потому что замка становится то два, то три, то один, но расплывчатый и норовящий куда-то съебаться из поля зрения. Сосредоточенно хмурюсь, шумно выдыхаю через нос, и даже язык слегка высовываю, зажав его губами, тем самым показывая предельную концентрацию. Беннингтона, если честно, слушаю, но не вслушиваюсь, потому его слова ненавязчиво так барахтаются где-то на задворках сознания. Обращаю на друга внимание лишь в тот момент, когда раздраженный вопль за спиной звучит слишком резко, заставив вздрогнуть, а тяжелый кулак, прилетевший следом и познакомившийся с плечом, чуть было не стал поводом для фееричной встречи моего прекрасного лица с криво сколоченной дверью.
- Да блять! - ругаюсь, а затем и вовсе икаю от неожиданности. Поднимаюсь, выпрямляюсь, и становлюсь к Чесу боком, повернув в его сторону голову. Возмущенное сопение приправляется парой звучных матов. - Я вообще-то нам пожрать пытаюсь достать, хуль дерешься то? - в знак подтверждения собственных слов показательно дергаю замок, и только сейчас обнаруживаю, что дверь-то он и не закрывает. Просто висит себе мирно рядом - заходи, кто хочешь. Бери, что хочешь.
- Эт норм..мально? - икнув еще раз, спрашиваю, искоса посмотрев на Беннингтона. Впрочем, похуй. Разбираться в причинах будем завтра, и на свежую голову, а пока неплохо было бы пожрать, - урчащий желудок, словно подтверждая, ворчит немного громче.
Пока мы праздно шатаемся по складу, я закидываю в рот все, что попадается под руку - вот тут урвал кусок хлеба, там зацепил немного сыра, здесь вон мясо лежит - между тем старательно вспоминая сказанные Чесом слова.
- Так че ты там говорил про поговорить? - переспрашиваю, пережевывая собравшийся во рту почти бутерброд, и отряхивая с бороды крошки. - Нет, вообще-то я и сам допер, что надо поговорить, но.. блять, - валюсь на пол у дальней стены, подтянув к себе корзину с фруктами. - не знаю я, че говорить. - поднимаю размытый взгляд на друга, замечаю выражение его лица, и нарочито громко цокаю языком. - Да че, блть? Серьезно не знаю! Мы ж не обещали нихера друг другу, а тут я заваливаюсь такой весь страдалец, и предъявляю ей, мол, какого хера трахаешься с кем-то, кто не я? Херовая перспектива, потому что нахуй она меня пошлет. Хотя она в любом случае пошлет меня нахуй - фишка такая, типа. А к дракону идти... - слегка хмурюсь, вспоминая, насколько здоровая и кровожадная это хрень. - да ну нахуй. И тебе нехер к нему соваться, потому что палр... парлр.. - запинаюсь, пытаясь выговорить слово. - парлармер... блять! Пар-ла-мен-тер, во! - наконец-таки выговариваю, и закидываю в рот виноградину. - Херовый из тебя, крч. С тобой, демон белобрысый, в мордобоях участвовать надо, и использовать как оружие массового поражения. - смотрю на друга, ухмыляюсь, и кидаю в него очередной виноградиной, которая благополучно пролетает мимо. Следом за ней летит еще одна - потому что какого хуя вообще? - и попадает точно в цель. Что именно за цель - понятия не имею, но уверен отчего-то, что Беннингтону не удалось избежать импровизированного снаряда. - Но за предложение спасибо, бро. Я учту это, когда буду говорить на похоронах прощальную речь в твою честь. - ухмылка становится шире, а очередная виноградина летит в сторону Бенни.

Поразительно, но даже в таком неустойчивом из-за выпитого алкоголя состоянии, я умудряюсь прекрасно понять и принять все то, что пытается донести до меня Беннингтон. Наверное, вся эта ситуация действительно слишком меня зацепила, потому даже блядский алкоголь, который, как самый настоящий предатель, действует совсем не так, как хотелось бы мне, не сглаживает те острые края увиденной совсем недавно картины. Херово, к слову, что не сглаживает, потому что именно в бухле и вкусной жратве я всегда находил ту спасительную отдушину, которая позволяла более расслабленно и похуистично смотреть на многие вещи. Посрался с кем-то? Похер. Разбил чью-то тачку - случайно, естессно? Плевать. Главное, что не разбил себе нос и перекатывающуюся на заднем сидении бутылку виски. Перешел кому-то дорогу? Ща, вы только погодите, - развернусь и перейду в обратную сторону. Застал свою девчонку с каким-то челом? Ой да и похуй, потому что своей девчонки у меня давно уже нет.

Все эти негласные правила, когда любую проблему можно было решить в ближайшем баре за стаканом отменного пойла, не раз вытягивали меня со дна, в которое я по собственной безалаберности шагал, при этом не подозревая даже, что в конечном итоге все может закончиться крайне плачевно. Меня даже свалившийся Апокалипсис не дернул должным образом, а когда узнал, что из-за Кестлера, который решил подмять под себя целый город, нам придется распрощаться с цивилизацией и свалить в лес, где надо будет жить в буквальном смысле, как пещерным людям, то первой мыслью, ворвавшейся в мою голову, была отнюдь не проблема адаптации в сложных условиях, не сохранность тех людей, который остались верны Эгейнсту и отправились в сопротивление. И даже не собственная судьба меня волновала - впрочем, может, совсем чуть-чуть.
Первое, что я сделал перед тем, как окончательно свалить не только из особняка, но и из города - закупился бухлом. Жить в лесу - это сложно. Жить в лесу и думать о том, что в любой момент могут нагрянуть цепные псы Кестлера - это пиздец. Жить в лесу без какого бы то ни было алкоголя - это бляпиздец крах.
Наверное, не будь под рукой бутылки, а под боком Беннингтона, который способен рявкнуть и вправить мне мозг, то я бы давно сдох где-нибудь под ближайшим деревом.

До сегодняшнего дня все шло своим чередом, я периодически пиздил вино из хранилища, делал тайники, а потом, когда совсем пиздец наваливался и требовалась поддержка в виде повышенного в крови градуса, доставал спасительную отдушину, плещущуюся в самодельных сосудах, много пил и мало загонялся. Помогало до случая с Хансен. Че случилось сейчас - понятия не имею. Наверное, слишком сильно привязался. Возможно, слишком много надумал. Скорее всего, надо действительно последовать совету Чеса, взять все в собственные руки, пойти к ней и сказать, мол, какого хуя, блять?
Конкретно сейчас вот, например, потребность повыебываться чувствуется особенно остро, но я сижу слишком хорошо, виноград слишком вкусный, да и бросать Беннингтона, которого сам же вытянул из дома, тоже как-то не слишком хочется. В конце-концов, когда последний раз мы с ним разговаривали на темы, не касающиеся лагеря и всего того дерьма, которое творится вокруг? Давно, кажется. О том, чтобы вспомнить те прекрасные моменты, когда напивались если не до беспамятства, то до состояния, близкому к подобному, речи вообще быть не может.
Признаться честно, иногда я скучаю по тем беззаботным временам, когда мы жили в городе, занимались привычными делами, вставляли Кестлеру палки в колеса, а где-то между всем этим умудрялись наслаждаться жизнью настолько, насколько того позволяла ситуация. Скучаю по тем моментам, когда бессовестно заваливался к Беннингтону домой или на работу только потому, что почему бы и да? Он, естественно, нахуй меня посылал и ворчал привычно, но никогда не выгонял. Тогда мы не так часто обсуждали дела группировки, потому что ничего толком не происходило, а если и происходило, то решалось пусть и не всегда безболезненно, но зато довольно быстро. Тогда было не проще, но зато не было настолько хуево, потому что сейчас мы сидим в одном большом болоте, из которого не выбираемся не потому, что не можем, а потому, что оно кажется бескрайним. Или не кажется.

- Не будь занудой, Беннингтон! - возражаю, но делаю это не особенно четко, потому что язык все еще заплетается и отказывается расплетаться обратно. Зато виноградина, вместо того, чтобы лететь ко мне в рот, достаточно метко летит в сторону друга, врезается в его плечо, отлетает куда-то в сторону и остается где-то под полкой. - Я не могу быть не ебланом во всем, что касается баб и серьезных отношений, потому что именно в этом я - беспросветный еблан. - признаюсь честно, не вижу смысла скрывать то, что очевидно и лежит на поверхности. Серьезных отношений у меня не было вот уже... двенадцать лет, если не больше. Двенадцать, блять, лет! Я отвык.
Впрочем, это все, наверное, действительно оправдания для моей трусости, как правильно заметил Чес.
Я настолько привык к Тее, что не представляю уже, как будет складываться моя жизнь, если она не пошлет меня пару раз нахуй, но сделает это лишь для того, чтобы потом послать меня за очередной порцией бухла или еды. Хреново, наверное, она - жизнь, то есть - будет складываться. Потому и стремно мне, что если я начну жестить, а девчонка начнет жестить в ответ - а она начнет, потому что это Тея - то все покатится к хуям. Или оно уже покатилось, а я просто незаметил, потому что еблан? Возможно.

- Да понял я, понял, - отмахиваюсь, отчего виноградина, зажатая между указательным и большим пальцами, благополучно выскальзывает и падает куда-то на пол, сопровождаясь моим размытым, не слишком сконцентрированным, раздосадованным взглядом. - но ты когда вообще видел, чтоб я жестким был? Видел? Вот и я не видел. - и правда ведь. Это только с виду можно посчитать, что мне без особого труда удастся не только человека в землю одним ударом вбить, словно гвоздь, но и многотонную фуру поднять. Нет, быть может, действительно получится, просто я не пробовал, да и как-то не горю желанием это делать. С подобными вещами неплохо справляется Честер, а мне отведена роль того, кто проблемы предпочитает решать более мирными путями.

Еще немного винограда, несколько кусков мяса, которые свалились в мой пустой и бездонный желудок тяжелыми камнями, вино, чуть ли не с боем отвоеванное у друга - и я вдруг прихожу к выводу: может, стоит просто поговорить с Хансен? Просто сесть спокойно, и поговорить?
- Ладно, - подаю голос и неуклюже поднимаюсь со своего места. - спасибо за сеанс, товарищ психотерапевт. - говорю с набитым ртом, поэтому не все слова звучат так, как должны. - Кстати, не думал о том, чтобы открыть тут какой-нибудь пункт первой помощи людям с пошатнувшейся душевной организацией? - ухмыляюсь, между тем неловко уворачиваясь от появившихся откуда-то стеллажей - кто их, блять, тут поставил вообще? - Будешь сеансы проводить, советы давать и все такое... Только плату едой бери. - замечаю взгляд Бенни и затыкаюсь. - Ладно-ладно, не смотри на меня так. - отмахиваюсь, налету поймав грозящуюся свалиться корзину - видели, какой я ловкий? - Идешь? - а то там Тер вроде один оставался.