С того момента, как я совершенно случайно обнаружила Ореста в лагере, прошло совсем мало времени, но его потеря памяти стала слишком большим пятном на нашей жизни, которая и без этого спокойствием и умиротворением отличалась лишь в самых редких случаях. Сейчас все усугубилось настолько, что я начинаю чувствовать это гнетущее чувство беспомощности: мы живем практически в диких условиях, напрочь лишенные всех благ современного мира; мы пытаемся бороться с противником, который превосходит нас по численности, а значит, что и по силе тоже; конкретно от нашей семьи буквально на глазах остается лишь одно название, приправленное приятными, а оттого болезненными воспоминаниями тех моментов, когда все было замечательно. Наш сын остался в оккупированном городе, и мы понятия не имеем, как он там, что с ним, и каким образом его оттуда забрать. Это угнетает, заставляя с каждым днем прогибаться под гнетом проблем все больше, и грозясь в конечном итоге превратиться в покорно опущенные руки и пущенную на самотек жизнь.
Но все это - половина беды. Вторая половина - более весомая (по крайней мере сейчас) - это полнейшая потеря памяти Пироса, в которой никаких положительных прогнозов так добиться и не удалось. Мужчина так и не вспомнил даже незначительной, крохотной детали, которая помогла бы ему поверить в то, что я действительно его жена, и что где-то в Афинах находится наш сын. Он продолжает недоверчиво смотреть на меня, сомневается в правдивости моих слов, пусть и не стремится всем своим видом это показывать. И не надо, потому что я все прекрасно вижу в льдистых глазах, которые за много лет успела выучить: когда Орест злится, раздражается, ворчит в свойственной для себя манере, то в них бушует безудержное пламя, придавая взгляду какой-то немного устрашающих, угрожающий блеск; когда Орест спокоен и вполне доволен жизнью, то в глазах будто бесконечное, глубокое, но безмятежно холодное море отражается; а когда Орест неловко балансирует где-то на грани между раздражением и спокойствием - это страшно, потому что он теряется, не доверяет никому - порой, как мне кажется, даже самому себе, - а взгляд становится каким-то искусственным, стеклянным. Именно такой взгляд мне доводится видеть вот уже несколько долгих, ни к чему не ведущих дней - и это ломает, потому что я не могу отыскать в себе сил, чтобы в одиночку попытаться вернуть все в правильное русло.
Я всегда считала себя сильным человеком, который способен справиться с любым дерьмом, выбраться из любого болота, но Орест, сам того не подозревая, позволил мне привыкнуть к тому, что рядом находящийся мужчина - это не просто приятное приложение, с которым периодически можно потрахаться, чтобы все стало заебись. Он всегда был сильным, он был в разы сильнее меня - и дело тут не в физических данных, - а потому мне позволительно было изредка чувствовать себя слабой, ведь муж рядом, муж из любой херни вытащит, муж поддержит. Сейчас ни о какой поддержке речи быть не может, а процент моей собственной выдержки меденно, но верно сходит на нет.
Мы перепробовали гребанную тучу вариантов, которые могли бы помочь хоть на сотую долю сдвинуть все с мертвой точки, но все заканчивалось лишь спокойным, ровным покачиваением мужской головы, подтверждающим, что никаких изменений он не чувствует, а мутная пелена в сознании даже не пытается рассосаться. Ахуенно.
***
Я не знаю, какой именно черт меня дернул, но понимание, что надо что-то делать, пришло внезапно, заставив действовать, а не покорно ждать у моря погоды. Пришло, а никаких инструкций с собой не принесло, потому довелось разбираться самостоятельно.
Честно говоря, мне даже в голову не приходило, что в какой-то момент моя жизнь может принять весьма неожиданный поворот. Он резкий, опасный, и чертовски пугающий, потому что за тридцать один год жизни я даже представить себе не могла, что моя семья хранит какие-то секреты, в которые меня никто и никогда не посвящал. И не собирались, очевидно, раз о наличии сестры узнаю от совершенно постороннего человека.
Сотирис, чья техника так удачно позволяет узнать все, включая возможное местоположение тех средств, которые смогут вернуть память, совершенно спокойно, будто нечто само собой разумеющееся, буквально ошарашил меня новостью о том, что в городе существует вакцина, способная вернуть Оресту все воспоминания до самых мельчайших подробностей. И это радовало. Радовало до того самого момента, когда на вопрос о том, как достать это чудесное зелье, Анубис, озадаченно посмотрев на меня, говорит, что в Афинах живет моя сестра, которая является легионером, и которая способна помочь. Меня будто по голове чем-то тяжелым ударили, заставив вырубиться на несколько длинных, растянутых до бесконечности секунд, хотя внешне никаких изменений не произошло. Мне было плевать на то, что вакцину эту достать не так просто; мне было плевать и на то, что человек, способный это сделать, является, по сути, врагом, ведь причисляется к легионерам. Меня больше волновало то, что у. меня. есть. сестра. Откуда, блять? Почему, блять? Какого, блять, хуя?
Поверила ли я? Конечно же нет, но стоило посмотреть на серьезного как никогда Сотириса, как мысли начали вертеться в голове с новым рвением.
Я должна была помочь Оресту, потому что он слишком часто помогал мне. Я должна была найти человека, якобы являющимся мне родственником, о котором все это время не знала. Но легко сказать, и слишком сложно сделать, тем более, когда никаких доказательств нет.
Их и не было, но не было ровно до того момента, пока я, ловко увильнув от повстанцев, и на свой страх и риск оставив Ореста - который вряд ли придет в неописуемый восторг, узнав о том, что мне приходится делать, - не оказалась в городе - пусть и пришлось для этого изрядно попотеть.
Здесь ничего не изменилось. Здесь все было так же, как и месяц назад, полгода, или год. А еще здесь была связь, которая позволила дозвониться до матери, без особых лирических отступлений разузнав все о внезапно объявившейся сестре. Она рассказала. Нехотя, периодически скатываясь на неуверенный бубнеж, но все-таки рассказала. А еще, после пары красноречивых фраз, рассказала, что в нашем доме есть какие-то бумаги, подтверждающие родство. Там я нашла и имя, и возраст, и даже возможный адрес. Он, конечно же, был не верным, потому что прошло слишком много лет, но найти Скарлетт оказалось не сложно - о ней говорили, её знали, с ней многие хотели бы быть знакомы лично.
Меня, честно признаться, такая рьяная популярность немного отталкивает, но желание вытянуть из родственницы то, что мне нужно, перекрывает любые недовольства. Я, говоря откровенно, не слишком хочу её видеть, иметь с ней какие-либо дела, или иметь к ней какое-либо отношение. Её никогда в моей жизни не было, и я бы предпочла, чтобы она там никогда и не появлялась. Но обстоятельствам плевать, что я там хочу, поэтому, взяв бумаги, без особого энтузиазма еду по указанному адресу.
Дом выглядит довольно шикарно - сразу видно, что обладательница не жалела финансов на его облагораживание. Несколько секунд медлю, в который раз взвешиваю все "за" и "против", между тем прислушиваясь к собственным ощущениям. Они отчаянно твердят, что ничего хорошего из этого не выйдет, и я верю, но желание вернуть мужу память намного крепче.
Решительный стук в дверь. Еще. И еще. Уже собираюсь развернуться, решив наведаться позже, как преграда открывается, а передо мной возникает мужчина, сонно, а потому немного хмуро окидывает взглядом, вскидывая бровь.
- Че? - он заносит руку немного над головой, опирается на дверь, и лениво чешет щетинистую щеку.
- Мне Скарлетт нужна.
- Зачем?
- Дело есть.
- На миллион? - ухмыляется мужчина, но дверь все-таки открывает, вместе с тем делая шаг в сторону и пропуская меня внутрь.
- На два миллиона. - отвечаю, ухмыляясь в ответ, и вхожу в дом, окидывая комнату незаинтересованным взглядом.
- Ща она придет. - и он уходит, предварительно еще раз поглядев на меня как-то слишком уж странно. Или просто у меня паранойя разыгралась, хотя ничего удивительного - я пришла к человеку, который не жалует повстанцев, и который вряд ли обрадуется такому внезапному воссоединению семьи.

Отредактировано Kirk Piros (12.08.2017 09:24:55)

Внутри дом выглядит так же шикарно, как и снаружи. Мой взгляд, как только мужчина исчезает из поля зрения, медленно проскальзывает по просторной, наполненной ярким солнечным светом комнате, замечая некоторые детали: здесь прибрано, пол натерт до идеального блеска, все сверкает, переливается, встречаясь с настырными лучами, и кажется, будто предметы расставлены чуть ли не по фэншую, но свисающая со спинки дивана легионерская форма и несколько открытых пивных банок, скомканных и валяющихся у журнального столика, портят общую картину; приятный аромат недавно сваренного кофе, который острое обоняние прекрасно чувствует, перебивается ненавистным для меня запахом табака, а валяющаяся на том же журнальном столике пачка сигарет становится поводом для тихого фырканья - никогда не любила курящих людей, а Пирос стал приятным исключением, и, честно признаться, мне чертовски нравится эта ахуенная смесь табака и его туалетной воды. Заводит, знаете ли, но сейчас не об этом.
Я слышу приглушенные голоса, но не прислушиваюсь, не стремлюсь узнать суть разговора, хотя резкий тон навевает мысль, что обсуждение там идет далеко не приятной погоде. После слышу торопливые шаги, хлопнувшую дверь, а следом, после недолгой паузы, и знакомый голос мужчины, сообщивший о моем визите.
У меня еще есть время для того, чтобы забить на эту херовую идею, потому что ничего хорошего ожидать не приходиться, ведь я стою в доме тех людей, чьей непосредственной задачей является поимка повстанцев, а мне волею случая пришлось самостоятельно наведаться туда, откуда выбраться, скорее всего, будет дьявольски сложно. Пугает ли меня эта перспектива? Да. Но еще больше меня пугает понимание того, что если сейчас сделать этот короткий шаг назад, уйти из этого дома, скрыться из города, и вернуться обратно в лагерь, то лучше и проще отнюдь не будет. Здесь есть Скарлетт, которая, как мне кажется, вряд ли обрадуется неожиданному появлению сестры - я вот не обрадовалась, если честно, - а к ней в довесок идет мужчина, одним своим видом - пусть сонным и растрепанным, - внушающий неподдельное чувство опасности; а там - в лагере - есть защита, но нет желанного спокойствия, потому что одного взгляда на недоверчиво косящегося Ореста хватает, чтобы в очередной раз сполна почувствовать, насколько дерьмовой является наша ситуация.
На мгновение прикрываю глаза, делаю глубокий вдох, обжигающим кислородом наполняющий легкие, и тут же выдыхаю через нос. Опущенная слегка голова приподнимается в тот момент, когда со стороны второго этажа слышатся неторопливые, мягкие шаги, отдающиеся парадоксально тяжелым эхом в висках, вонзаясь острыми иглами в сознание, и напоминающие похоронный марш. Мне с трудом удается взять себя в руки, успокоиться, перестать чувствовать этот поглощающий, обезоруживающий страх, но сердце, тем не менее, продолжает биться о ребра так же сильно, как и свободолюбивая птица, безжалостно запертая в клетке.
Открываю глаза и выпрямляюсь, когда передо мной появляется Скарлетт. Она действительно красива настолько, насколько мне доводилось слышать, но я не вижу ничего, что позволило бы догадаться о родстве. Мы абсолютно противоположны друг другу, и одного взгляда в глаза хватает, чтобы убедиться в этом на все двести процентов. Я вижу скользящий холод, железобетонную выдержку, и пресловутое чувство собственного достоинства, высокомерия - со всем этим мне не раз доводилось сталкиваться во времена стритрейсинга, где каждый второй пытался доказать всем свое превосходство, а на деле оказывался лишь напыщенным болваном. С этой девушкой все не так, и тот холод, который мне доводится сейчас видеть - он неподдельный, крепкий, и пугающий. А во мне с самого детства вместе с кровью лава раскаленная бурлит, заставляя выходить из себя при любом удобном на то случае. И вот столкнулись огонь и лед, на деле оказавшиеся довольно близкими родственниками - по крови, но отнюдь не родными сестрами - на деле.
- А ты пахнешь кошкой и высокомерием, - хмыкаю, вскидываю бровь, продолжая все так же пристально сверлить родственницу взглядом. Мне страшно, мне стремно, но это совсем не повод для того, чтобы дрожать, словно блядский кролик перед пастью разъяренного тигра. Я сохраняю мнимое спокойствие, хотя выдержки на это едва хватает. - Окей, сразу к делу. Мне кое что от тебя нужно. - добавляю следом, между тем торжественно (нет) вручив девушке документы, подтверждающие наше родство. - У вас тут, говорят, вакцина какая-то ахуенная есть. Мне она нужна. - понимаю, что звучит все это слишком нагло и дерзко, но мы ведь сразу к делу перешли, да? - И ты ведь не откажешь сестре в небольшой услуге, правда? - слегка заметная ухмылка касается моих губ, а взгляд на мгновение съезжает на бумажки, покоящиеся в изящных руках, но тут же возвращается обратно к лицу, которое больше не выражает откровенного спокойствия и железной сдержанности. Скарлетт замирает - и это вполне объяснимо, потому как со мной происходило ровно то же самое, причем удивление становилось все сильнее с каждым прочитанным словом. Я ахуела. Теперь настала её очередь ахуевать.
- Удивительно, правда? Родители любезно скрыли. Твои, видимо, тоже. Никогда бы не подумала, что где-то совсем рядом сестра топчется. - ухмылка становится уже более открытой. - Мне ничего от тебя не надо, кроме вакцины. Теплых сестринских чувств и безграничной любви - тем более. Окажи услугу, и наше родство останется лишь на бумагах, а вы всей своей компанией можете продолжать попытки меня поймать. - жму плечами, переступаю с ноги на ногу, между тем ловя себя на мысли, что сейчас, возможно, начнется лютый пиздец.