Выглядит + джинсовые шорты и кеды

Растекшись на старом потрепанном диване, я свешиваю бестолковую голову с правого подлокотника так, что длинные каштановые волосы принимаются старательно подметать пол; ноги, точнее правую ногу я свешиваю с противоположного подлокотника, а левую поднимаю в воздух и гляжу на ступню, внимательно так рассматриваю, словно смысл жизни ищу. Пролежав в такой позе с три дюжины секунд, я медленно, явно неохотно меняю положение ног в пространстве: левая теперь дремлет на подлокотнике, а правая болтается в воздухе под мой испепеляющий взгляд. И снова та же процедура. И снова. И снова.  Спустя пять минут я вдруг прихожу к выводу, что на сегодня изматывающих физических упражнений хватит, в конце концов, я и так прекрасна, как три Аполлона, приправленных Афродитой, поэтому на ленивом выдохе неохотно скатываюсь с дивана и ползу в сторону двери. Хорошо, что в новом доме, который нам с Хлебсом досталась за шпионаж, постелен ковер – сиськи в тепле.  Добравшись до косяка, я цепляюсь за деревяшку пальцами и поднимаюсь, занимаю весьма неуверенное вертикальное положение. Выпрямившись, обнаруживаю вдруг, что перед глазами предательски плывут стены, мебель, лампы и люстры и, о, смотрите, ботинок проплыл. Он такой мими, когда болтается в воздухе! Попытавшись ухватиться за обувь рукой и отшлепать его, чтобы бы знал, козел, как базу покидать, я предательски не рассчитываю силы и лечу знакомить собственный еврейский нос с паркетом. Едва успев упереться руками в пол, предотвращаю роковой хруст костей и реки крови. Не страшно, в общем-то, просто прибираться впадлу. Не решившись больше вставать, я отчаянно ползу в сторону кухни, добираюсь до стула и вскарабкиваюсь на него, сажусь верхом. Оседлав верного деревянного друга, я скачу на нем к любимому холодильнику, уцепившись ладонями за сидение. Жратва! – радостно думаю я, торжественно распахиваю холодильник и натыкаюсь взглядом на одинокую палку сырокопченой колбасы на нижней полке. Могло быть хуже, впрочем, и я смачно впиваюсь в ароматную колбаску зубами, откусываю здоровый кусок и довольнаясчастливая продолжаю влачить сытое существование.
А все почему? Все потому, что трава хорошая была. И виски неплохой.
Наевшись, я сползаю с пригретого табурета, потому что в глазах снова все плывет, и ложусь на пол в позу звезды: руки в стороны, ноги в стороны, голова вообще непонятно где болтается. Зевнув, прикрываю глаза и поджимаю губы, понимаю, что снова хочу есть – не есть даже, а ЖРАТЬ. Так, надо подняться, найти телефон и заказать пиццу, а лучше – две. Ведомая твердым желанием набить пузо и как можно быстрее, я отталкиваюсь ладонями от пола, встаю на четвереньки и медленно ползу по коридору в сторону уже знакомой гостиной комнаты, где ящик разрывает глотку под «Рамштайн». Устав на полпути, я сажусь по-турецки в коридоре и смотрю на дверь, внимательно так смотрю, заворожено, взгляда отвести не могу, даже голову поднимаю и рот  открываю. А спустя несколько мгновений я вдруг решительно встаю и топаю за пределы дома. На улице темно, прохладно и небо ясное, почти ничего не видно – только шум редких автомобилей подсказывает, что город продолжает жить. На каком-то бессознательном автомате я добираюсь до ближайшего бара, машинально пинаю дверь и буквально вламываюсь в помещение, едва не пробороздив носом его просторы. Ой, да че вы так смотрите? – это же не музей и не галерея, все нормально, расслабьтесь.
Плюхаюсь на барную стойку возле патлатого черныша, медленно поворачиваю голову в его сторону, подпираю подбородок полупьяной ладонью и растягиваю физиономию в счастливой улыбке. Черныш взаимностью не отвечает – он сверлит меня таким озлобленным взглядом, словно сожрать с потрохами хочет. Фыркаю и отворачиваюсь, предварительно показав язык. Сам ты козел!
— Обслужите даме рот, — прошу симпатичного бармена, и тот ухмыляется, но стоит ему поглядеть на черныша, и улыбка сменяется неподдельной тревожностью. Я, поджав губы, тоже смотрю на черныша и… епт! – не сумев удержать удивления, плюхаюсь с барного табурета на пол.  Больно. Поморщившись, потираю несчастный зад, но тут же спохватываюсь и понимаю, что помятые французские булочки – меньшая из моих бед, ведь напротив скалится, злится, беснуется огромный волк, жаждая попробовав мое мясо на вкус. Люди стремительно убегают, верещат, визжат – боятся. И правильно делают. Мне тоже страшно; сглотнув, я медленно, стараясь не спровоцировать волка, отползаю назад. Я уже трезва, как младенец, а жаль, ведь алкоголь притупляет страх.
Мне нужно добраться до черной кожаной куртки, которую я оставила на вешалке возле входа. В ее кармане ждет звездного часа сыворотка для носителей – а это определенно носитель – которая сохранит не один десяток жизней, в том числе и мою. 
— А ну иди сюда, шерстяная жопа! — выбора у меня нет, поэтому я с решительного рывка подрываюсь вперед и кулаком, в котором гнездится сила не человеческая, а божественная, мажу по волку. Я даже не понимаю, куда попала, но попала – и он отлетает. А я что есть мочи бросаюсь в сторону вешалки.

Кулак, в котором дремлет сила вовсе не человеческая, а титаническая, встречается с грудью волка, и мне кажется, что бар, в котором музыка стихла как только появился зверь, оглушается болезненным хрустом. Ребра? Ниже? Выше? Хер знает, но костям определенно чертовски плохо. Их хозяину тоже придется не сладко, если я успею добраться до сыворотки, безмятежно посапывающей в бардачке автомобиля Янки. Помнится, я однажды уже хорошенько помяла его машину, когда случайно не рассчитала силы и одним ударом вынесла пассажирскую дверь. Она пробороздила несколько десятков метров афинских дорог прежде, чем остановиться. Неловко вышло. Янки тогда сказал, что натурой придется расплачиваться, а я че? – я только «за». Напугал кота сосиской, как говорится. И Янки точно не догадывался тогда, что я, Альтера Лисса Рейнольдс, которую он поклялся не подпускать к драгоценной машине ни на метр, просто возьмет и угонит ее под очередной порцией забористой травы. Чую, что наутро мне будет плохо: похмелье и злой Фостер. Впрочем, если до машины я так и не доберусь, то утро я рискую встретить под крышей ближайшего склепа.
Пока волк приходит в себя, я быстро, но неловко поднимаюсь на ноги. Покачнувшись из стороны в сторону, я стремительно оглядываюсь, царапая сосредоточенным темным взглядом стены. Черт возьми, куда делась блядская дверь? Она же тут была еще две минуты назад! А, вот она, единственная и неповторимая. Я молниеносно бросаюсь в ее сторону, толкаю ладонями и случайно сношу со скрипучих петель. Вижу краем глаза, как хозяин заведения высовывается из-за барной стойки, желая крепко выругать меня за порчу казенного имущества, но тут же цепляется взглядом за очухивающегося волка и быстро ретируется восвояси. Конечно, хорошо тебе, мужик, сидеть в окопе, когда бомба замедленного действия над моей головой летает.
Я вырываюсь на улицу. Тут хорошо: прохладно, ясно, ветрено и влажно. Судя по стойкому запаху сырости, собирается дождь. Было бы неплохо, ведь нам обоим – и мне, и волку – необходимо освежиться. Особенно ему.
С трудом удается разглядеть черную «камаро» под тусклым фонарем, который света дает примерно столько же, сколько Хлебс пользы, и все-таки это удается сделать спустя несколько дюжин секунд пребывания на нервной улице. Я бросаюсь к машине, подгоняемая раздраженным рычанием лохматого волчары, который, кажется, на пятки наступает. Чем сильнее он беснуется, злится, сердится, тем громче в ушах стучит кровь, а сердце, кажется, с минуты на минуту вырвется из груди и отправится на поискb более спокойного места.
Искать ключи, открывать двери, возиться с сигнализацией, увы, нет времени, поэтому залатанная недавно дверь вновь летит бороздить просторы греческой столицы, а заодно придавливает к асфальту волка. Получив немного форы, я нащупываю (снова отрываю дверцу) в бардачке шприц и – сама не понимаю, как получается – всаживаю иглу в густой черный подшерсток. Кажется, волк больше не волк, а большая голая проблема, безмятежно лежащая на прохладной земле. Я валюсь рядом и, достав из внутреннего кармана куртки пачку сигарет, задумчиво закуриваю. Зажав зубами никотиновую подругу, хитро улыбаюсь и не удерживаюсь – хлопаю носителя ладонью по голой заднице. 
А машина, в которой я что-то нащелкала, когда судорожно  искала сыворотку, просто скатывается с горки вниз и останавливается, больно ударившись о столб.
— Блять.