Все началось слишком неожиданно, и закончилось точно так же. Никаких значительных изменений я, честно говоря, не чувствую, быть может, потому, что не понимаю всей сути этой клятвы, не знаю, что будет, если вдруг её нарушу, и в какое именно русло перейдет моя, и без того буйная и безудержная, жизненная река. Сколько будет подводных камней, я не знаю тоже, но что-то мне подсказывает, что достаточно много для того, чтобы прийти к очередному распутью: либо мне удастся найти в себе силы, чтобы со всем этим справиться - и тут, честно говоря, без посторонней помощи мне не обойтись, - либо все это болото, в котором я не по своей воле теперь должна медленно, но верно погрязать, заставит прогнуться, склонить покорную голову, и обреченно выдохнуть, окончательно и бесповоротно смирившись с тем, что ничего хорошего не будет. Единственный человек, который, на данный момент, был способен дать мне те силы, которые я так отчаянно желаю отыскать, даже не подозревает о случившемся.
А я снова боюсь, снова испытываю этот всепоглощающий страх, заставляющий чувствовать, как нутро то сжимается, стискивается, сдавливается, будто тяжелые цепи накинули сверху, то болит и ноет, будто кто-то вонзил два острых крюка, и начал тянуть в противоположные стороны. Каждый удар сердца отдается где-то в горле, а руки - да и, в общем-то, все тело, - бесконтрольно дрожат. Я неуверенно переминаюсь с ноги на ногу, стоя перед лавочкой на тренировочной площадке Эгейнста, а затем опускаюсь на нее, ссутулюсь и кладу предплечья на собственные колени. Опускаю голову, отчего черные пряди тут же скатываются с плеч, и ежусь от прохладного ветра, пробирающего до мозга костей. На улице тихо, сумерки медленно сдают позиции, отчего с каждой секундой становится темнее - за пределами города это по-особенному заметно, особенно в такие моменты, когда сидишь в гордом одиночестве, и единственное, что слышишь - это гуляющий среди темно-зеленых ветвей ветер.
Я медленно выдыхаю, провожу языком по внутренней стороне губы и тут же морщусь от слабой боли. Чертова клятва, мне удалось про нее забыть, пока таксист о чем-то весело рассказывал, стремительно увозя меня подальше от особняка Огня. Мне бы, наверное, удалось забыть о ней окончательно, быть может, даже поспать удалось бы спокойно, да только боль, оставленная руками Мидаса, распространяется по телу каждый раз, стоит только задеть разбитую губу или непроизвольно дернуть вывихнутым плечом. Она напоминает мне о том, что произошло. Она заставляет меня думать об этом каждую блядскую секунду. Из-за нее я боюсь еще больше, потому что должна пойти к Честеру, должна все ему рассказать, но вместо этого до сих пор сижу на лавочке, смотрю на собственные дрожащие руки, сдавленно, прерывисто выдыхаю через приоткрытые губы, и жмурюсь в попытках отогнать обжигающие слезы.

Следующие полчаса я продолжаю неподвижно сидеть на лавочке, теперь откинувшись на её спинку, запрокинув голову назад, и запустив ладонь здоровой руки в непослушные волосы. Взгляд скользит по чистому, темному небу, на котором россыпью виднеются звезды; слышу, как откуда-то со стороны особняка доносятся голоса - Анубис, кажется, - но не обращаю внимания, лишь глаза закрываю.

- Э, а ты какого хрена тут жопу морозишь? - сбоку раздается знакомый голос, который все равно заставляет боязливо вздрогнуть и резко выпрямиться. Анубис стоит позади скамейки, упираясь ладонями в её спинку, и вскинув бровь смотрит на меня.
- Да я прост.. - подожди-ка, - он перебивает, хмуро сводит брови к переносице, обходит, и оказывается передо мной. Смотрит изучающе, а затем касается согнутым пальцем подбородка и требует приподнять голову. - ты в больнице была, или подпольные бои организовывала? Че с губой? - мне не нравится его тон, я не хочу ничего говорить, потому мотаю головой и отталкиваю его руку, да только забываю о больном плече и тут же скалюсь от боли. - А с плечом че? Бои все-таки, да?
- Тебе точно обязательно знать? - он кивает, и я, перехватывая одобрительный, выжидающий, но в то же время какой-то добрый и понимающий взгляд, все рассказываю, изредка замечая, как мужчина чешет затылок, хмурится, и задумчиво мычит.

- Весело, не находишь? - просто ахуеть как весело, ага. - А я ведь говорил, что с тобой ехать надо было. Твоя самодеятельность до добра не доводит, так и знай, - ухмыляется Сотирис, наигранно обреченно вздыхает, аккуратно закидывает руку мне на плечи и подталкивает в беззвучной просьбе встать. - Чес в курсе? - я отрицательно качаю головой, поджимаю губы и поднимаюсь. Мужчина поднимается следом, и снова подталкивает, только теперь в сторону особняка.
- Я.. не знаю как ему это сказать. Боюсь, - честно признаюсь, снова поежившись от холода.
- Боишься? - Сотирис удивляется так, будто я только что призналась в своей причастности к убийству Кеннеди. - Подпольные бои устраивать, значит, не боишься, а мужику своему рассказать увлекательную историю своих путешествий боишься? - он как обычно дурачится, пытается разрядить обстановку, и, честно говоря, у него это получается. Впервые за последние несколько часов я ухмыляюсь и пихаю его в бок.
- Но кроме шуток. Поговори с ним. Он, конечно, тот еще мудила, но у вас вроде бы высокие чувства, и все такое прочее. - коротко жмет плечами Анубис, и пропускает меня вперед, галантно придержав входную дверь. - Мать моя женщина - удивительно, правда?, - чувствую себя в индийском сериале. А слоны будут? - не дожидаясь моего красноречивого ответа, огибает меня с плеча и быстро скрывается где-то в стороне кухни, но тут же возвращается с двумя банками пива, протягивая одну мне. - М-м-м, - вскидывает бровь, но поймав мой неодобрительный взгляд, тут же чертыхается. - а, да, тебе ж нельзя. Загребу себе тогда. Пошли.

Он провожает меня до комнаты, валится на край кровати, с упоительным пшиком открыв банку пива, делает несколько глотков и смотрит на меня.
- Что? - здоровая рука вскидывается в неопределенном жесте, а взгляд скользит по лицу Сотириса.
- Поговоришь с ним?
- Сейчас?
- Нет, через годик давай, - он делает еще глоток и становится каким-то чересчур серьезным. - на самом деле, не думай, что сделаешь лучше, если оставишь все в тайне. Знаешь ведь его - чуть что, и истерики похлеще моей бывшей во время пмс устраивает. Он итак будет не в восторге. Хреново, но зато правдиво. - неуклюже расправляет плечи и смотрит на меня. - Давай так: ты с ним говоришь на эту тему, а я обещаю, что попробую что-нибудь нарыть. В любом правиле бывают исключения, а в любой клятве могут быть лазейки.
Хотелось бы верить, что они действительно есть.

- Хорошо, - без особого энтузиазма отвечаю, и устало тру переносицу указательным и большим пальцами. На Сотириса поднимаю взгляд только в тот момент, когда сажусь на кровать рядом.
Прекрасно понимаю и принимаю тот факт, что поговорить с Честером надо, и чем раньше я это сделаю, тем меньше, возможно, будет проблем, но страх прогоняет всю решительность, стоит представить взгляд мужчины, его наполненные злобой глаза, часто вздымающуюся от дыхания грудь, и с силой сжимающиеся кулаки.
- Ты сейчас правда думаешь, что я вот так просто поверю тебе на слово? - совершенно спокойно спрашивает Анубис, вскидывает правую бровь, и подносит жестяную банку к губам, но не торопится делать глоток. Косится на меня, выжидает несколько секунд, и добавляет: - У тебя на лице написано: "ничего не скажу, сделаю вид, что все ахуенно, а разбитая губа - это так, мелкие бытовые моменты".
- А ты думаешь, что это так просто что-ли?
- Да, - флегматично жмет плечами мужчина, и только после этого отпивает из банки, довольно щурится, и смачно причмокивает, с нескрываемым одобрением скользя взглядом по темно-синим буквам. - хорошее пиво, надо запомнить.
- Эй, мы не о пиве сейчас разговариваем! - морщусь и с откровенным ахуеванием смотрю на Сотириса. Конечно, легко и просто съезжать с темы, когда не тебе предстоит идти и выкладывать как на духу все события, произошедшие несколько часов назад; и не тебе предстоит видеть разъяренное лицо, а перед этим мучить себя тяжелыми мыслями о том, как вообще поступит в этой ситуации Беннингтон.
- Слушай, - внезапно произносит Анубис, разворачивается ко мне, оставляет одну ногу на полу, а вторую сгибает и кладет на кровать, ставит на нее банку, и упирается в жестянку скрещенными предплечьями, отчего та с одного бока гнется; смотрит на меня исподлобья, в глаза заглядывает, и задумчиво вытягивает губы. - я понимаю всю херовость этой ситуации, но даже представить себе не могу, насколько тяжело тебе сейчас. И я бы хотел тебе помочь как-то иначе. Мне не сложно пойти к Бенни, рассказать ему все, но ты представляешь ведь его реакцию? Он взбесится - и это мягко сказано. Прости, но это так. И остановить его я не смогу, - вкрадчивый голос Сотириса проникает в каждый угол сознания, просачивается в самые дальние участки, и будто заставляет вдуматься, заставляет представить все, а богатое воображение подхватывает инициативу, генерируя перед глазами живописные картинки возможного исхода. - и что он сделает тогда, знаешь? Правильно, прежде чем дергаться в сторону верной смерти, он пойдет к тебе, и придется снова все рассказывать. А теперь представь, если тебе два раза перескажут сюжет фильма, который ты ненавидишь? В самых красочных деталях перескажут. Вряд ли тебе это понравится. - он хмыкает, продолжая смотреть на меня, а затем, когда ловит неопределенный взгляд, снова жмет плечами и залпом допивает содержимое банки.

А я сижу, словно онемевшая, не двигаюсь, смотрю на мужчину, и четко осознаю один очень важный момент: я не боюсь рассказывать Честеру о том, что случилось; я боюсь того, что повлечет за собой этот рассказ, потому что знаю - ничего хорошего не будет.
Слова Анубиса имеют свой вес, они логичный и правильны, да только легче мене совсем не становится. Скорее даже наоборот - становится еще тяжелее, ведь если Сотирис говорит, что остановить Беннингтона не сможет - а ведь знакомы они достаточно давно, - то могу ли рассчитывать на это я? Вряд ли.
- Да, не понравится, - согласно киваю, и выдыхаю через слегка приоткрытые губы. Опускаю голову, и снова тру переносицу, а затем и глаза - уставшие, но совсем не сонные.
- Не затягивай.
- Не буду.
- Ладно, пошли, сделаю тебе энергетический бутер, и вот это вот, - он вычерчивает указательным пальцем в воздухе круг, указывая на мое лицо, а затем вздыхает. - неплохо было бы в порядок привести.

Сколько времени проходит с того момента, как мы вышли из комнаты - я не знаю, но сейчас, когда медленно, неуверенно шагаю по лестнице, слушая, как под ногами жалобно скрипят половицы, в голове сумбурно вертятся самые разнообразные мысли, не позволяющие нормально соображать. Руки, тело, нутро - все снова бьет мелкая, бесконтрольная дрожь, дыхание то и дело сбивается, в горле ком стоит, а глаза щиплет от подступающих слез. Снова это разбитое состояние, от которого хочется избавиться.
Надо взять себя в руки, надо собраться и сделать то, что должна была сделать сразу же, как только покинула пределы особняка Огня. Мне до жути непривычно чувствовать себя такой растоптанной, сломленной и, быть может, даже униженной. Хочется, как в детстве: подойти к близкому человеку, обнять его, ощутить защиту и спокойствие, услышать утешительные слова, и понять, что в блядском мире есть те, кому не похер. Раньше таким человеком был отец. Сейчас таким человеком является Честер, но даже не смотря на то, что буквально через пару минут увижу его, ничего подобного почувствовать не получится. Впрочем, я ведь тоже уже давно не ребенок.
Переминаюсь с ноги на ногу у двери, ведущей в спальню, и нерешительно открываю её. Взгляд тут же цепляется за родное лицо, которое, в свою очередь, меняется, стоит заметить мое, не пыщущее здоровьем и бодростью, состояние.

Мне достаточно одного его взгляда, чтобы боязливо поежиться, закусить нижнюю губу, не обращая внимания на слабую боль, и виновато опустить голову. Страх сковывает, оттого я продолжаю молча стоять до тех пор, пока Честер не повторяет вопрос.
- Мидас, - тихо хриплю, и жмурюсь, теперь уже не столько от страха, сколько от воспоминаний, ударивших по сознанию, стоит произнести это имя. Наверное, когда-нибудь я смогу спокойно реагировать, но сейчас - нет, слишком сложно. - он нашел меня. Ждал. - где именно ждал почему-то предпочла умолчать. - Чес, он заставил меня принести клятву Кестлеру.

Я не знаю, что делать со всем этим дальше.
Я не знаю, что делать со всем этим сейчас.
Я боюсь, и у страха этого есть все основания для того, чтобы в эту секунду по хозяйски запускать свои скользкие, цепкие, леденящие не только тело, сознание, но и душу лапы, заставляя из раза в раз сбивчиво дышать, срываться на бесконтрольные всхлипы, но изо всех сил пытаться не поддаваться слезам, которые грозятся вот-вот брызнуть из глаз. Они ведь делу не помогут - я это прекрасно знаю. А вот усугубить и без того не радужную ситуацию - всегда пожалуйста.
Честно говоря, мне вообще впервые доводится ощущать на собственных плечах настолько тяжелый груз, поводом для которого сама же и стала. Сейчас, вместе с одной единственной, короткой фразой, он беззвучно лег ещё и на плечи Честера, да только должного облегчения мне испытать не удалось, и вряд ли в ближайшее время удастся. Скорее, даже наоборот, потому что из-за меня теперь и мужчине придется как-то с этим справляться. И он справится - я в этом не сомневаюсь даже. В отличии от меня, Чес уже давно вертится во всей этой божественной херне, давно противостоит Кестлеру, и знает, на что тот способен; он не раз бывал, быть может, и не в идентичных ситуациях, но приближенных к подобному пиздецу, оттого и опыт определенный имел; он был сильным не только в физическом плане, но и в моральном, и, по идее, все это должно меня успокаивать, должно вселять ту самую уверенность, благодаря которой в конечном итоге мы справимся с этим дерьмом, и все снова станет заебись. Вместе справимся, потому что проблема не лично моя - ведь упрямо проигнорировала все разумные и небезосновательные предупреждения Беннингтона о том, что все сладко и гладко не будет, а опасности в первую очередь буду подвержена я, - и проблема не лично его - ведь не смог вдолбить мне в голову то, что не надо искать, пытаться вычитать где-то между строк - все лежит на поверхности, и даже слепому будет заметно.
Это наша общая проблема. Не столько из-за того, что в равной степени коснулась обоих, а Честер, будучи лидером, должен на это отреагировать, а, скорее, потому, что он - мужчина, которого я люблю, который необходим мне точно так же, как вода во время засухи, или свежий воздух после душной комнаты, и с которым мне чертовски хорошо.
С проблемами, с огромным количеством врагов, с не менее огромным количеством опасности, которая темным шлейфом тянется следом, и с проскальзывающей угрозой жизни - он нужен мне, и сквозь это подавленное, разбитое, растоптанное состояние, сквозь боязнь и дрожь, гуляющую по телу, я нахожу в себе силы, чтобы цепляться за одну важную мысль, тихо приютившуюся где-то на задворках сознания: не жалею о том, что осталась в тот момент, когда могла бы без раздумий уйти.

Я поднимаю на Честера виноватый взгляд, и поджимаю губы. Сглатываю подступивший к горлу ком, и с ужасом наблюдаю за тем, как меняется выражение его лица, как руки сильнее сжимаются в кулаки, отчего белеют напряженные костяшки, как он бросает на меня короткий взгляд и отходит в сторону, поворачиваясь спиной. Слышу щелчок зажигалки, вижу, как стена рядом с окном на мгновение ловит на себе тусклый, размытый свет от пламени, но тут же вновь погружается в темноту. Точно так же, как в темноту погружается надежда на мирное разрешение этой ситуации. Впрочем, она - надежда эта, - наверное, уже давно в этой темноте сидит, и даже свыкнуться с ней успела.
Мой взгляд боязливо, будто не желая тревожить, скользит по широким плечам, замечая, как они перестают вздыматься от частого, раздражительного дыхания, но радости мне это не приносит, потому что знаю Честера, знаю, что он за секунду может завестись, но отнюдь не успокоиться. Это затишье - то самое, которое предвещает не бурю даже, а целый армагеддон.

И он случается.
Это как раз то, из-за чего мне дьявольски страшно, из-за чего все тело неизменно дрожит, руки предательски трясутся, нутро будто кто-то в тугой узел стягивает, и становится как-то слишком холодно - не потому, что в окно врывается прохладный уличный воздух - нет, этого я даже не чувствую, - а потому, что становится еще страшнее. Сердце громко ударяется о грудную клетку; жмурюсь и сжимаю зубы, когда слышу как стул с грохотом врезается в стену, но тут же открываю глаза и решительно преграждаю Честеру путь, не позволяя выйти.
Он рычит, часто дышит, смотрит не на меня даже, а куда-то сквозь, и с трудом себя сдерживает, а я стою перед ним и пытаюсь отыскать слова, которые, возможно, помогут успокоить разъяренного мужчину.
- Чес, - тихо зову, стараясь обратить его внимание. В голове абсолютно сумбурно вертятся самые разнообразные мысли, но среди них я все-таки нахожу то, что, возможно, поможет немного унять мужчину и его безудержное желание пойти на верную смерть. Точнее, я не нахожу даже, а вспоминаю совершенно случайно, когда живот начинает крутить то ли от страха, то ли от чего-то еще. Делаю короткий шаг вперед, сокращая между нами расстояние, и нерешительно касаюсь дрожащей ладонью его груди. Она надолго там не задерживается и тут же уходит вверх, останавливаясь на шее. - не надо, пожалуйста. Он только этого и ждет, - разумно рассуждаю, ведь именно на вспыльчивость Беннингтона и был расчет. Затуманенный яростью, Честер не сообразит, что Мидас подготовится, будет его ждать, и вряд ли все это закончится благополучно.
А я не хочу во второй раз переживать эти пожирающие изнутри эмоции, не хочу больше чувствовать эту трагичную тяжесть, которая только-только сошла на нет благодаря Чесу. Я не хочу его терять.
- Не оставляй меня сейчас, - тихий, неуверенный голос в эту секунду стал более решительным, а с губ следом срывается: - нас. Я утром была в больнице. Не заставляй еще неродившегося ребенка терять отца.

Я ни в чем не была уверена. Теперь.
Начиная от собственной жизни - она в одночасье перевернулась не просто с ног на неустойчивую голову, но еще и положение заняла достаточно шаткое, качающееся, грозящееся в любую секунду рухнуть, разбиться вдребезги, и единственное, что останется делать - это принять все, как должное, не жить, а существовать, пытаясь отыскать среди сумбурных эмоций и чувств тусклую, тлеющую надежду на то, что все когда-нибудь, возможно, образуется, - и заканчивая вот этим моментом, когда с губ срывается та фраза, которую озвучивать сегодня мне не хотелось. Почему? Сама не знаю.
Быть может, потому что хотела бы сделать это в более мирной обстановке, ведь изначально на сегодняшний вечер у нас были планы: провести его вместе, насладиться тишиной и спокойствием, разбавляемыми радостным смехом Тера и звонким лаем пса, который ни на секунду от мальчишки не отходил, и хотя бы на этот короткий промежуток времени забыть о группировках, о вечном противостоянии, о Богах и их изощренной фантазии, благодаря которой и случается всякое дерьмо. Все это за считанные секунду полетело к херам, когда басистый голос заставил обернуться, а за мнимым дружелюбием на самом деле были ловко завуалированы самые корыстные цели. Впрочем, к херам полетели, кажется, не только планы, но и собственная жизнь.
А быть может, не хотела говорить потому, что до сих пор не до конца понимаю суть происходящего между мной и Честером - ведь то, что видится мне, то, что таится внутри - в душе, - заставляя медленно, но верно сходить с ума - в хорошем смысле, - каждый раз, когда мужчина находится рядом, может в корне отличаться от того, что чувствует Беннингтон. Я, к сожалению, не обладаю способностями, которые без труда позволили бы прочитать его мысли, которые помогли бы понять его эмоции, и с которыми все стало бы в разы проще. Единственное, что мне остается делать - это слепо верить тому, что вижу, надеяться на благополучный исход, и на то, что необходимость в Честере не переквалифицируется из разряда привычных будней - когда компенсируется сполна, ведь большую часть времени он рядом, - в разряд угнетающих мыслей и тяжелых воспоминаний, которые хочется запереть в самый дальний ящик, и оставить в самом темном углу сознания, куда не смогут пролезть посторонние, бередя то, что причиняет боль, и куда не в силах проникнуть самостоятельно, ведь в любой момент может случиться нечто, из-за чего мужчины рядом больше не будет.

Например сейчас, когда я вижу, как Честер сначала отдаляется, заставляя усталые руки опуститься - а вывихнутое плечо подливает масла в огонь, отчего непроизвольно морщусь и поджимаю губы, - а затем обходит, каждый его тяжелый шаг отдается в моем сознании неприятной мелодией, отдаленно напоминающей похоронный марш. Для кого именно он звучит - понятия не имею, но чем шире становится между нами расстояние, тем четче в сознании вертится мысль, что звучит он для нас обоих.
Я не поставлю на себе крест, если с Беннингтоном что-то случится, нет. Как минимум потому, что несу ответственность не только за себя, но и за жизнь ребенка. Нашего ребенка, потому было бы слишком эгоистично погрязать в пучинах собственного тлена, тем самым лишая его возможности родиться.
Но без Честера мне будет чертовски хреново, и если он сейчас уйдет, то, честно признаться, это добьет меня окончательно. Принудительная поездка с Мидасом в особняк Огня, отзывающиеся ноющей болью последствия моего слабого сопротивления, клятва - все это меркнет и отходит на второй план, когда в сознание острым лезвием врезаются мутные картинки возможного будущего. Из-за них я жмурюсь, до болит прикусываю разбитую губу, и слабо качаю головой, стараясь отогнать от себя наваждение. Сейчас надо думать не о том, что грозится произойти когда-то там, в ближайшем, возможно, будущем, а о том, что происходит сейчас.

А сейчас, когда самые, пожалуй, важные слова были сказаны, я не слышу резко открывающейся двери - настолько резко, что она с грохотом врезается в стену, - не слышу тяжелых шагов, постепенно приглушающихся увеличивающимся расстоянием. Я не слышу, но хочу понять, что происходит - просто мое взбудораженное событиями сознание выеживается, или действительно из комнаты никто не вышел, - потому сначала медленно поворачиваю голову, глядя через левое плечо, и замечая спину Честера - и в этот момент я, отчасти, облегченно выдыхаю, потому что он не ушел, - а затем и вовсе разворачиваюсь к нему лицом.
Может, это лишь мнимое облегчение, и через считанные секунды мужчина опомнится, снова погрязая в этом болоте, куда решительно затягивают ненависть и желание отомстить, и все-таки уйдет. А может и не произойдет ничего такого, и новость - хотелось бы верить, что хорошая, - притупит гневные и разъяренные эмоции.

Я продолжаю стоять и смотреть на Беннингтона до тех пор, пока он не оказывается рядом, касается горячими губами лба, и обнимает. Обнимает, и сразу так спокойно становится, хорошо и уютно, что желание простоять так всю жизнь - а то и больше, - не заставляет себя долго ждать. С моих губ срывается тихий выдох, руки уходят ему за спину, обвивая торс, а пальцы сминают ткань футболки. Я обнимаю крепко, утыкаюсь щекой в мужскую грудь, и закрываю глаза.
- Справимся, - мой голос звучит пусть и не громко, но настолько решительно, насколько сейчас это было возможно. Мы должны справиться. Обязаны. - не уходи только, - тихая просьба приглушается, потому что теперь я утыкаюсь в грудь Честера носом. Правда, долго в этом положении не задерживаюсь: поднимаю голову, касаюсь переносицей колючего подбородка, и чувствую непреодолимое желание растянуть этот момент на целую вечность.
Не уходи, и все будет ахуенно.

Когда Честер говорит о том, что не уйдет, губы невольно кривятся в легкой улыбке, а пальцы лишь сильнее сжимают ткань футболки, руки сильнее обнимают мужской торс, а я сильнее прижимаюсь к его груди. Слышу, как бьется его сердце - оно тревожно отстукивает свой ритм, говорит лишь о том, что Беннингтон не до конца успокоился.
И я его прекрасно понимаю.
Понимаю, что свалившаяся на голову холодным снежным комом новость о ребенке не станет тем поводом, который позволит Чесу за пару секунд окончательно расслабиться, и забыть о том, что произошло сегодня днем. Слишком много событий, которые значительно усложнили нашу, и без того не самую спокойную, жизнь; слишком бурные, с трудом контролируемые эмоции, которые смешиваются в один большой ком, сопротивляться которому не получается - и тут совершенно неважно, насколько ты силен в моральном плане, насколько умело ты способен балансировать на тонкой грани, отделяющей более-менее стабильное эмоциональное состояние от полнейшего хаоса, который за считанные секунды затмевает сознание, и может сподвигнуть на необдуманные, опрометчивые действия, которые на первый взгляд покажутся иллюзорно правильными.

Честно признаться, только сейчас в полной мере ощутила всю весомость сказанных Беннингтоном слов о том, что находясь рядом с ним, я подвергаю себя достаточно большой опасности, которая в любой момент может привести к смерти. Тогда - стоя у входной двери его дома, принимая важное решение, -  восприняла это, как нечто само собой разумеющееся, ведь успела убедиться в суровости вот этой вот - божественной, - жизни, когда чуть не погибла от рук родного брата. До сегодняшнего дня я почему-то считала, что страшнее этого ничего быть не может.
Сегодняшний день разделил мою жизнь на "до" и "после" - и в прямом, и в переносном смысле.
То, что было "до", казалось мне сейчас таким беззаботным, светлым и добрым, и омрачалось лишь несколькими проблемами, ставшими в одночасье незначительными и легко разрешаемыми. То, что будет "после" - тайна, покрытая мраком: тернистая, колючая, темная и непонятная тайна, и даже богам здесь вряд ли известно, удастся ли нам выйти из этой воды живыми хотя бы, не говоря уже про то, чтобы выбраться сухими.
У Честера, который привык к случающемуся с незавидной частотой дерьму, было достаточно сил для того, чтобы не слететь с катушек окончательно, когда шарики закатываются за ролики, и перестаешь разумно соображать, перестаешь отличать то, что правильно и приемлемо, от того, что не вписывается ни в какие ворота, когда перестаешь различать границы, и наплевательски относишься к своей жизни. У меня этих сил не было вовсе, потому, наверное, до того, как Беннингтон стал неотъемлемой частью моей жизни, а проблемы продолжали валиться на плечи, я так рьяно пыталась свести все на нет. Оно ведь, в принципе, легко сводилось, вот только итогом тому становилась крышка гроба.
А теперь у меня есть любимый мужчина, рядом с которым мне удается чувствовать себя сильнее, удается отыскать в этом блядском сумбуре надежду на то, что рано или поздно все будет замечательно.
Это не случится завтра.
Это не случится, наверное, и через неделю.
Это не случится так, что раз - и все стало безоблачно, ярко, и счастливо.
Это будет чередоваться так, как чередуются черные и белые полосы на шкуре зебры. Это будет так, как на идеально черной, с виду, шерсти пантеры под нужным ракурсом отчетливо виднеются леопардовые пятна. Надо просто уметь это замечать. Надо просто иметь рядом человека, который поможет это заметить.

Честер садится на край кровати, и утягивает меня за собой. Я, в свою очередь, даже не думая сопротивляться, делаю несколько коротких шагов, шаркаю подошвой по гладкому паркету, и становлюсь между мужских ног. Не могу не улыбаться, когда он утыкается носом в живот. Одну руку ложу на плечо Беннингтона, но тут же увожу в сторону, и обнимаю за шею, в то время как ладонь второй руки запускаю в волосы на макушке, глажу, и невольно ловлю себя на мысли, что в эту секунду плевать хотела на принесенную клятву, плевать хотела на Огонь - в целом, и на Мидаса - в частности.
Сейчас были только мы с Честером, и наш ребенок.
- Не сомневаюсь даже, - улыбаюсь снова, и когда он поднимает голову, увожу обе ладони на шею. Провожу большими пальцами по колючим щекам, перехватывая взгляд, подаюсь вперед и наклоняюсь, коротко касаясь губами его губ. Задерживаюсь в этом положении на несколько секунд, после чего снова выпрямляюсь и опускаю руки.
- Ты же знаешь, как я удачно умею лечиться, - усмехаюсь, и, стараясь не делать резких движений - плечо все еще болит, - сажусь на кровать рядом с Чесом, но тут же принимаю горизонтальное положение. Как же хорошо лежать на мягкой поверхности, находясь в стенах, успевших стать родными, и знать, что любимый мужчина рядом. - сейчас не буду ничего делать, слишком много сил надо, а у меня их как-бы нет. Отдохну, и все сделаю завтра. Попробуй сделать, - тихо выдыхаю, скользя взглядом по ровному потолку, затем приподнимаюсь на локтях, сажусь, и пододвигаюсь к Честеру. Оказываюсь у него за спиной, ложу ладони на его плечи, тяну на себя, заставляя податься назад и упереться лопатками мне в грудь. Сама утыкаюсь носом в его макушку и увожу руки на грудь. Закрываю глаза и снова выдыхаю.
- Надо было утром тебе все рассказать, но я хотела сначала в больницу съездить. Как обычно все через задницу. Сотирис хотел поехать со мной - зря, наверное, отказалась. - поворачиваю голову, и утыкаюсь в макушку Беннингтона теперь щекой. Тихий голос тут же растворяется в тишине комнаты, а я разрываюсь между желанием рассказать мужчине все, что случилось, и желанием поскорее все это забыть. - Сет встретил меня возле главного входа, и вообще-то сразу дал понять, что если не буду рыпаться, то и он делать ничего не будет. Сама виновата.. когда чашу эту увидела, меня перекосило от страха, а он говорил что-то про искупление твоих грехов и про то, что когда-то сохранил тебе жизнь, - и если это правда, то сейчас, вопреки всему, я, отчасти, благодарна Мидасу.
Больше ничего не говорю, лишь сильнее обнимаю Честера, потому что чувствую, как он снова начинает дышать чаще; не вижу его лица, но прекрасно знаю, что он снова напряженно и раздраженно сжимает зубы; не смотрю в глаза, но представляю яростный взгляд.
Я не знаю, как его успокоить, и можно ли вообще это сделать, будучи осведомленной о буйном мужском характере, но все-таки на подсознательном уровне надеюсь, что мои слова не послужат поводом для очередного безудержного порыва прямо сейчас отправиться мстить.
Не выпуская Беннингтона из объятий, немного отклоняюсь в сторону, касаюсь губами виска, а затем туда же утыкаюсь лбом.
Не говорю больше ничего - не потому, что не хочу или не могу, а потому, что боюсь подливать масла в и без того не утихающий огонь.

Мне не нравится то, что изо дня в день творится под палящим солнцем в знойной Греции. Мне не нравится то, что изо дня в день творится в моей жизни, бросая её из крайности в крайность: то мнимо тихо, спокойно, безоблачно, и кажется, что все наладилось, что дальше будет все замечательно, и наша с Честером жизнь будет более-менее нормальной - обычной такой, среднестатистической; то за считанные секунды все катится в бездну, выбраться из которой возможности не представляется. Точнее, представляется, конечно, но для этого придется буквально вгрызаться в землю, цепляться разодранными в кровь руками за неустойчивые выступы, за крошащиеся камни, за ломающиеся ветки, лишь бы оказаться на несколько ступеней ближе к тому, чтобы выбраться, выкарабкаться из этой ямы.
И надо иметь достаточно сил, чтобы упрямо двигаться вверх, надо быть внимательным и осторожным, чтобы цепляться за правильные выступы, ведь один неверный шаг, одно неверное движение - и придется все начинать с самого начала. И то не факт, потому что этого самого начала может и не быть, ведь внизу неизменно ждет твердая земля - сырая от бесконечного дождя, устеленная трупами тех, кому не посчастливилось выбраться, пропахшая гнилью, и удобренная самыми разнообразными костями. Падать будет больно при любом раскладе, но есть во всем этом один очень важный нюанс: чем выше ты забираешься, тем обширнее становится шанс на то, что очередное падение может оказаться последним. И нового начала уже не будет.

События сегодняшнего дня сбросили нас с Честером в эту самую бездну.
Я не представляю даже, до какой степени ужасной является моя клятва Кестлеру, не подозреваю о том, что придется делать по его велению, и насколько трагичными могут обернуться последствия. Для нас. Но, вопреки этому, где-то на подсознательном уровне все-таки понимаю, что все это хреново, что попали мы в ту ловушку, из которой выбраться не получиться, даже если прикладывать к этому все усилия.
Тем не менее в данный момент, когда нахожусь рядом с Честером, обнимаю его, прижимаюсь грудью к его спине, медленно скольжу ладонью по прессу, и утыкаюсь носом в висок, мне не хочется думать о том, что нас ждем в дальнейшем. Я наслаждаюсь тем, что происходит сейчас. А сейчас, даже не смотря на то, что плечо все еще неприятно ноет, разбитая губа все еще дает о себе знать, мне чертовски хорошо. Рядом с любимым мужчиной. Рядом с человеком, который неизменно позволяет мне чувствовать себя сильной, и способной со всем этим дерьмом справиться.

- А кто сказал, что я хочу от тебя отделываться? - руки теперь обнимают Честера за шею, а губы практически касаются мочки уха, когда на выдохе тихо говорю, при этом глядя прямо перед собой.
Взгляд падает на появившегося из неоткуда щенка, который все так же преданно смотрит то на меня, то на Беннингтона, а затем закидывает передние лапы на край кровати, укладывая на них голову. Вострит уши, и будто чего-то ждет.
- Думаешь, мои лекарские способности помогут отделаться от Сета? - не отрывая взгляда от пса, усмехаюсь, продолжая медленно скользить ладонью по мужской груди. На самом деле Чес был прав, и пора бы уже начать как-то использовать дарованные талисманом силы, учиться применять их на практике, а не знать лишь в теории. Сотирис рассказывал о них, чуть ли не на пальцах объяснял, как и что надо делать, но мне так и не удалось попрактиковаться. Возможности не было, а сейчас, когда появилась, я была слишком измотана не только морально, но и физически.
Хватит с меня на сегодня божественного вмешательства и всей этой херни, которую оно за собой несет.

А мужчина решает, что если Магомед не идет к горе, то гора идет не к Магомеду даже, а в больницу. Снова.
Совсем недавно я, узнав о том, что никакой видимой угрозы жизни в виде неизлечимой болезни на самом деле нет, искренне порадовалась тому, что наведываться в местные клиники, успевшие стать такими ненавистными, больше не придется. Как оказалось, очень даже придется.
- Беннингтон, ты всегда такой зануда, или только когда дело касается больницы? - выдыхаю и по доброму ухмыляюсь. Увожу правую ладонь по его груди вверх, останавливаю её на шее, касаясь подушечками пальцев низа подбородка, и заставляю слегка приподнять голову. Не нахожу в себе сил сдержаться, потому снова целую, довольно улыбнувшись. Провожу большим пальцем по щеке и отдаляюсь совсем чуть-чуть, еще несколько секунд смотрю на губы, а затем перехватываю его взгляд. - На втором.

Нехотя выпускаю его из объятий, подаюсь немного назад, упираясь ладонями в кровать за спиной, и дожидаюсь, когда Честер встанет. Разумно я понимаю, что в больницу съездить надо как минимум потому, что плечо может быть не просто вывихнуто, но еще и сломано, а значит следует провести все нужные манипуляция, чтобы ситуация не усугубилась. Но кровать такая мягкая, такая уютная, что желание принять горизонтальное положение и никуда не ехать было слишком сильным.
Впочем, все-таки оно немного поутихло, стоило заметить требовательный взгляд мужчины, не терпящий никаких пререкательств.
- Ладно-ладно, поехали, - вскидываю руки в сдающемся жесте, лениво поднимаюсь, выпрямляюсь, и топаю на выход. - поесть еще заедем.

В больницу ехать не хочу. Вообще никуда ехать не хочу, раз на то пошло.
Вместо этого неплохо было бы остаться вот на этой вот кровати, принять горизонтальное положение, найти более удобную и комфортную позу - и чтобы Честер обязательно был как можно ближе, - и погрузиться в бережные объятия Морфея до завтрашнего утра - или даже до обеда.
Но ничего подобного мне не светит, потому что мой любимый мужчина, настроенный весьма решительно, не оставляет даже крохотного шанса на то, чтобы остаться дома. Он поднимается с кровати, смотрит на меня взглядом, не терпящим возражений, разворачивается, и выходит из комнаты, оставляя меня в гордом одиночестве. Пес, что все это время находился поблизости, с интересом наблюдая за разворачивающейся картиной, подорвался и семенящей походкой выскользнул за дверь следом за Беннингтоном.
Выдохнув через чуть приоткрытые губы, я слегка опускаю голову, устало тру переносицу, запускаю правую ладонь в свисающие на лицо волосы, и заглаживаю их назад. Неохотно поднимаюсь с кровати, отчего та отзывается ненавязчивым скрипом, прохожусь левой ладонью по карманам джинсов в поисках телефона - который не особо и нужен, в общем-то, ведь Честер будет рядом, но все-таки мало ли что еще сегодня может случиться, - и выхожу из комнаты, аккуратно закрыв за собой дверь.

- Судя по звукам и тому, что особняк все еще цел - даже катафалк никому вызывать не пришлось, - обошлись малой кровью, - озвучивает свою логичную версию Сотирис, с самым сосредоточенным выражением лица глядя какую-то познавательную программу, но затем переводит на меня взгляд. - че там сломал опять?
- Стул, - усмехаюсь, остановившись возле подлокотника, в который мужчина упирался затылком.
- Че за вредитель! Никакой мебели на него не напасешься, - ворчит он, закатив глаза и цокнув языком, а затем добавляет: - хотя.. хорошо, что не чей-то позвоночник.
- Еще не вечер.
- А-ага, ночь уже почти. Вы там пожрать че-нить привезите, раз валите куда-то.
- Ладно.
Смотрю на экран, где теперь показывают то ли фильм ужасов, то ли боевик какой-то, и, кивнув Сотирису, одарившему меня коротким взглядом, выхожу из особняка.
Честера, как и щенка, замечаю возле автомобиля, и невольно улыбаюсь тому, как эти двое мило смотрятся вместе. Мужчина охотно гладит и чешет густую копну шерсти - она настолько черная, что в темноте сразу и не разобрать очертаний животного, - а пес, в свою очередь, довольно размахивает хвостом, и чуть ли не урчит, словно трактор.
- Давай в больницу сначала, - не потому, что соскучилась по изрядно белым стенам и снующим туда-сюда докторам, а, скорее, потому, что не очень хочется в дальнейшем наведываться к ним куда чаще, потому что сейчас безалаберно в приоритете вдруг поставила не здоровье, а полный желудок. Сначала удостовериться, что никакой серьезной угрозы нет, и можно ограничиться какой-нибудь мазью - до того момента, пока не научусь использовать собственные силы, - а потом уже со спокойной душой ехать за вкусной едой и горячим кофе... или чаем, потому что пить на ночь кофе - так себе идея.

На улицах, даже не смотря на то, что стрелки часов вот-вот перевалят за одиннадцать вечера, достаточно многолюдно. Но многолюдно в плане пешеходов, а не автомобилей, потому до больницы мы добираемся достаточно быстро.
Прежде чем покинуть теплый салон, подставившись под прохладные порывы вечернего ветра, я поворачиваюсь в сторону Честера, смотрю несколько секунд, а затем, подавшись к нему, мимолетно касаюсь губами колючей щеки. Ничего не говорю, просто молча возвращаюсь в исходное положение, а затем выхожу из машины, окинув хмурым взглядом стеклянные двери больницы, за которыми изредка ходят медсестры.

Девушка, сидящая за стойкой регистрации, как-то странно смотрит сначала на меня, потом на Беннингтона, а затем мило улыбается, и называет кабинет, куда мне следует наведаться вместе с больным плечом.
Как оказалось, ничего чрезмерно серьезного с ним не случилось - обычный вывих, но, тем не менее, врач настоятельно посоветовал ограничить движение ушибленной рукой, а чтобы избежать неприятных последствий и перестраховаться, закрепил на плече ортез.

- Через неделю надо будет вернуться, - недовольно бурчу, не спеша шагая по пропахшему медицинскими препаратами коридору.
- Октавия? - откуда-то из-за спины раздается удивленный голос, заставивший меня обернуться. Принадлежал он тому самому доктору, который утром любезно просил, чтобы поберегла себя как в плане физическом, так и в плане моральном. И ведь пообещала, а сейчас стою перед ним с разбитой губой, зафиксированным плечом, и таким невинным взглядом смотрю, будто ничего и не произошло. Впрочем, итак все более-менее нормально, если не считать некоторые нюансы, о которых ему точно знать не надо. - Это ведь ты у меня сегодня утром была, да? Что случилось?
- Да я.. неудачно с собакой погуляла, - говорю первое, что пришло в голову, и искоса смотрю на Беннингтона. Подозрительный взгляд мужчины говорит о том, что не особо-то он верит в эту увлекательную причину моего повторного визита, но тактично молчит. Вместо этого вздыхает, перелистывает бумажки, которые держит в руках, и просит пройти в кабинет, куда подойдет через пару минут.

- Как ты себя чувствуешь? - с ходу интересуется он, закрывает за собой дверь, и проходит к столу.
- Да нормально, - жму здоровым плечом и хмыкаю.
- Я ведь предупреждал о последствиях вот этого вот, - он очерчивает воздух ручкой, которую сжимает между указательным и средним пальцами, имея ввиду красующийся на мне бандаж, а затем поднимает взгляд на Беннингтона. - а вы..?
- Отец, - спокойно отвечаю вместо Честера и отвожу взгляд в сторону, утыкаясь им в противоположную стену. Правда тут же возвращаю его обратно к доктору, потому что тот как-то подозрительно хмурится, и смотрит то на меня, то на Чеса. - ребенка, - добавляю, потому что мужчина, видимо, решил, что я имею ввиду своего отца. Нет, понимаю, конечно, что время позднее, но.. бля.
Ладно.
Перехватываю более расслабленный взгляд врача, смотрю на его сцепленные в замок руки, упирающиеся локтями в стол, и прихожу к выводу, что сейчас все то же самое, что говорил утром мне, он будет говорить Честеру.
Давайте только побыстрее, пожалуйста. Хочу есть. Хочу домой. Хочу, чтобы этот блядский день уже закончился.

Врач выжидающе смотрит сначала на меня, затем медленно переводит взгляд на Честера, и изгибает бровь в неопределенном жесте. Я же, в свою очередь, продолжаю мирно сидеть на стуле, немного проскользив по нему так, что спинки касаюсь теперь лопатками, локтем здоровой руки упираюсь в столешницу, в кулак утыкаюсь виском, подпирая тем самым голову, и без особого интереса рассматриваю информационные плакаты, что расположились на противоположной от меня стене.
Прекрасно понимаю, что слова доктора, назидательно сказанные еще утром, имеют достаточно веский повод для того, чтобы начать более тщательно следить за собой, своим здоровьем, и моральным состоянием. Но в свете событий, происходящих вокруг, слишком сложно сохранять стабильное душевное равновесие, не переживать, не бросаться из крайности в крайность в эмоциональном плане, и ежесекундно не думать о том, что обычный поход в магазин вполне может обернуться очередными неприятностями, которые без труда способны из разряда незначительных и легкоразрешимых переквалифицироваться в разряд смертельно опасных. Можно, конечно, ограничить свое нахождение за пределами особняка, никуда без присмотра не ходить, и никакие лишние шаги без ведома Честера не делать, но поможет ли это? Вряд ли, ведь так и с ума сойти не долго, да и когда находишься в вечном подозрении, шарахаешься от каждого непонятного шороха, и начинаешь избегать людей, то на подобной почве и мания преследования не заставит себя долго ждать.
С катушек слетать мне не хочется - проблем хватает и без этого, - потому справедливо решаю, что надо просто продолжать жить дальше точно так же, как делала это до сегодняшнего дня, надо постараться абстрагироваться хотя бы на время от всего того дерьма, которое, по сути, одно и то же всегда, просто сорта имеет разные. Это почти как вино, только дерьмо.
К тому же у меня есть Честер, который способен помочь со всем этим справиться. Рядом с ним мне ахуенно, спокойно, и комфортно - даже не смотря на то, что все происходящее - это результат его далеко не самой мирной жизни. Но это мелочи.

Кстати о Беннингтоне.
Я перевожу на мужчину взгляд в тот момент, когда он, посмотрев сначала на доктора, затем на меня, шустро ретируется, видимо не желая выслушивать все  то, что теперь - хочу я того, или не хочу, - придется снова выслушивать мне. Еще несколько секунд смотрю на только что закрывшуюся дверь, коротко выдыхаю, и поворачиваюсь к врачу, который точно так же проводил Чеса взглядом, и потянулся за какой-то папкой.
- Октавия, - спокойным, ровным тоном начинает он, перелистывая несколько листов в медицинской карте. - я понимаю, что в жизни порой случаются самые разнообразные ситуации, - кажется, он врубил психолога и решил попытаться промыть мне мозг. Простите, конечно, да только промывать там нечего - все итак лежит на своих законных местах, и никуда перебазироваться не собирается. - но ты должна понимать, что сейчас следует заботиться не только о собственном здоровье, но и о здоровье ребенка. По твоему внешнему виду не сложно догадаться, что далеко не в прогулке с собакой дело, - на меня он не смотрит. Вместо этого хмурится, скользя взглядом по тексту, написанному в карте. - я не буду лезть - это твои личные дела, но позволь тебе напомнить, чем может обернуться очередная такая ситуация: на любом сроке есть риск, что даже самый незначительный ушиб может привести к трагедии, и сегодня ничего подобного не случилось лишь потому, что тебе несказанно повезло. Я не хочу тебя пугать, но следующий раз такого может не произойти. Чем больше срок, тем выше риск - ты это понимаешь?
- Понимаю.
- Тогда впредь думай о том, что от тебя зависит еще и жизнь ребенка. Вот, - он протягивает мне какие-то бумажки, многозначительно глядя в глаза. - это на всякий случай. По этим номерам, если что-то случится, ты всегда может позвонить, и тебе помогут.
Мой взгляд скользит по тексту, а я, между тем, медленно, но верно ахуеваю. Насилие в семье, серьезно? Нет, все понимаю, но блять.. херовая у вас интуиция, товарищ доктор.
- Спасибо, конечно, но как-нибудь обойдусь, - бурчу сквозь зубы и возвращаю бумажки на стол. - в моей семье все замечательно. - иногда бывает, но хрен с этим. Не то, чтобы меня все устраивало - потому что когда херня всякая творится, сложно делать вид, что вокруг бабочки летают, да единороги прыгают. Но, тем не менее, на данном этапе жизни для меня главное то, что Честер рядом, Честер целиком и полностью принадлежит мне, и теперь нас связывает не только вся эта божественная херь, но еще и ребенок.
- Уверена?
- Более чем.
Продолжать эту тему больше не хотелось, поэтому сухо прощаюсь и выхожу в коридор, хлопнув дверью немного громче, чем планировала. Психолог из этого врача, честно говоря, так себе. Единственное, что у него получилось - это заставить меня почувствовать приступ какого-то неконтролируемого раздражения. Можно, конечно, списать все на беременность, но легче от этого не становится.
Сжимаю зубы чуть ли не до неприятного скрежета, обхожу появившуюся на пути медсестру, непонимающе смотрящую мне в след, и выхожу из больницы. Свежий воздух расслабиться не помогает, хотя очень на это надеялась.
Практически сразу замечаю Честера, который стоит чуть поодаль от главного входа, курит, и смотрит куда-то в сторону.
- Поехали отсюда, - говорю, когда оказываюсь возле мужчины, но не останавливаюсь - не торопясь топаю в сторону автомобиля. Сейчас неплохо было бы выпить, потому что в любой непонятной ситуации все решает алкоголь, но в моем положении о высокоградусных напитках можно забыть как минимум на год - а то и больше, - поэтому придется довольствоваться едой.
Свалившись на свое место, тут же откидываюсь на спинку сидения, вытягиваю ноги настолько, насколько позволяет пространство, и вздыхаю. Вздыхаю так, будто только что сдох любимый кактус - вроде и похер, а вроде и грустно немного.

Кошусь на Честера в тот момент, когда он, усевшись на водительское сижение, засунул ключ в замок зажигания, намереваясь завести двигатель. Но сделать ему этого не позволяю. Не знаю уж, какие именно черти меня дернули, но сильнее, чем закинуться каким-нибудь добротным гамбургером, я сейчас хотела только своего мужчину. И препятствий, в общем-то, никаких не видела - ну, кроме зафиксированного плеча, двигать которым вроде бы и нельзя, но сейчас и на это было плевать.
Ладонь опускается на запястье мужской руки, в которой все еще находится ключ, слабо сжимает её, и я тяну Беннингтона на себя, заставляя податься вперед. Как только он оказывается в непосредственной близости, требовательно целую, прикусываю верхнюю губу и снова тяну на себя, в то время как ладонь с запястья уходит сначала на его шею, затем на плечо, но долго там не задерживается и скользит вниз, останавливаясь у края джинсов.
- Здесь, - выдыхаю в губы, и поднимаю взгляд, глядя в светлые глаза. - и сейчас.

Отредактировано Octavia Rossi (24.04.2017 13:57:25)

Я с трудом могу объяснить такое внезапное желание заняться сексом прямо здесь и сейчас: в машине, которая пусть и  достаточно большая в плане габаритов, но которая отнюдь не обладает достаточным количеством места для весьма понятного занятия; на парковке, которая пусть и пустует, ведь вокруг нет ни единого автомобиля, кроме одиноко стоящего у самого выезда минивэна, но которая все-таки является непосредственной территорией больницы, где в любой момент может появиться очередной пациент, решивший, что поздняя ночь - это как раз то самое время, когда следует наведаться на плановый осмотр.
Конкретно сейчас мне сердечно похер на то, что нас в любой момент могут застать за непристойным для общества занятием; еще более похер на то, что места практически нет, будет неудобно, а масла в огонь щедро подольет еще и вывихнутая рука - кстати, именно сейчас она ведет себя на удивление спокойно, и даже когда я увожу её чуть вперед, цепляясь пальцами за футболку Честера, не отдается тянущей болью в области плеча.
Единственный, кто для меня сейчас - впрочем, как и в любое другое время суток, 24/7, - важен - это Беннингтон; единственное, что меня сейчас привлекает, заставляя отодвинуть далеко на последний план здравый смысл и все нормы приличия - это шикарное тело, так раздражающе сейчас скрытое под одеждой, такие желанные губы, которые хочется целовать, кусать, и тянуть на себя, лишь бы были как можно ближе, и горячие руки, которые неизменно обжигают кожу каждым незначительным прикосновением, которые решительно блуждают по телу и беззвучно говорят о том, что все это принадлежит исключительно Честеру. А я и не сопротивляюсь, потому что не желаю принадлежать кому-то другому, и искренне считаю, что на данном этапе жизни ни один мужчина не сможет доставить мне столько удовольствия, сколько доставляет Беннингтон.

Наверное, вот это мое внезапное желание, взыгравшее в крови, стоило лишь коротко посмотреть на Чеса, ощутить на собственном носу легкое касание его губ, и в очередной раз поймать себя на мысли, что он слишком сексуален - не только сейчас, но и всегда, - можно списать на бушующие гормоны. Еще утром врач что-то говорил о стремительно меняющемся гормональном фоне, упоминал, что резкие перепады настроения - это нормальное состояние, и все беременные девушки через это проходят, но я даже не подозревала, что все достигнет таких масштабов, и не смогу найти в себе силы, чтобы унять собственные порывы хотя бы до того момента, пока не окажемся дома, в комнате, где уж точно никого не будет, на мягкой кровати, где наверняка удобнее и комфортнее.
В общем, к черту все, когда любимый мужчина находится рядом, и даже не думает сопротивляться, разумно указывая на то, что неплохо было бы доехать до дома. Он отвечает взаимностью, и это сносит крышу окончательно и бесповоротно. Снова.
Правда приходится на некоторое время прерваться, нехотя отдалиться, потому что на передних сидениях ничем подобным заниматься не просто неудобно, а практически невозможно.

Я возвращаюсь в исходное положение, отпускаю Честера, и, перехватив его взгляд, дергаю за ручку. Незамедлительно открывшаяся дверца впустила в салон прохладный вечерний воздух, заставив меня непроизвольно поежиться. А еще захотелось побыстрее укрыться от порыва ветра, бессовестно пробравшегося через ворот под одежду, потому долго не думаю, и возвращаюсь в теплый салон - только приземляюсь теперь на заднее сидение, наблюдая за тем, как Честер производит все нужные манипуляции с двумя передними креслами. Перехватываю его взгляд, слышу его голос, и буквально в следующую же секунду оказываюсь под ним. Он целует, и я тут же отвечаю, касаюсь ладонью шеи и увожу её на затылок, запускаю волосы, сжимаю их в кулак, и надавливаю, заставляя податься еще ближе. Кажется, что ближе уже некуда, но чувствую, что мне этого мало, что мне хочется большего - сейчас, и всегда.
Ты засранец, Беннингтон! Всегда им был, есть и будешь. И не смей что-либо менять, потому что к черту все это. Я люблю тебя таким, какой ты есть: порой грубый, несдержанный, иногда слишком резкий, но в этом и есть своя прелесть; мне это нравится, и именно поэтому ты стал для меня таким родным и по особенному любимым.

Каждое прикосновение Честера действует на меня по принципу взрывной волны. Она - волна эта, - накрывает с головой, стоит только мужчине слегка податься вперед, прижаться всем телом, вдавить в неудобное сидение. Вот и сейчас он делает это, а я беззвучно даю ему зеленый свет на все действия в течение ближайшего времени, пока мы находимся на этой парковке, в этой машине, и рядом друг с другом. А может и на всю последующую ночь. Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку. Стоит просто поймать настроение, граничащее с настоящим шквалом чувств, и все - буря эмоций обеспечена. При чем буря это несомненно захлестывает обоих.
Я уже не обращаю внимания на руку, забываю о том, что доктор просил ограничить движения. Похер на все, когда рядом мужчина, которого так хочу.
Обе мои ноги уходят ему за спину, скрещиваются, не позволяя отдалиться. Впрочем, отдаляться здесь и некуда - слишком тесно. Желание безудержным вихрем обдало изнутри, прокатившись по всему телу; дыхание сковало, и стало как-то не по себе от того, насколько чудовищно преодолимым сейчас показалось это испепеляющее ощущение. Я теснее прижимаюсь к Честеру, отвечаю на глубокий поцелуй, при этом переживая безумные перепады то учащающегося, то замедляющегося пульса. Прерывисто выдыхаю ему в губы, совершив попытку пошевелиться под натиском сильного мужского тела, но попытки не увенчались успехом.
Увожу руку с затылка вниз, цепляюсь пальцами за ворот, и тяну, требуя избавиться от ненужного сейчас тряпья. И как только моя молчаливая просьба выполняется, скольжу блуждающим взглядом по обнаженному мужскому торсу, который предстал передо мной во всем своем непревзойденном великолепии: широкие плечи, соблазнительно выпирающие мышцы, в меру накаченный пресс - такое зрелище поистине сводит с ума. Приятно. Невыразимо приятно. А еще приятно то, что принадлежит все это исключительно мне.
Ладонь медленно скользит по груди вверх, очерчивает линию ключицы, и останавливается на плече. Снова тяну Беннингтона на себя, и касаюсь губами теперь шеи, провожу языком по коже, прикусываю мочку, и вместе с очередным горячим выдохом из груди вырывается стон, очерчиваясь его именем.