Прошло три дня. Три гребанных дня, которые не принесли должного покоя, спокойствия, и не позволили даже не долю секунды расслабиться, откинув, отогнав, выдворив из сознания назойливые мысли, самым прямым образом касающиеся Беннингтона. Начался четвертый день, и сулить какие-то изменения он, как я успела понять, не собирался. А вот усложнять и без того тяжелую, напряженную жизнь, подкинув в общую гору душевных терзаний и непонятных чувств еще и какую-то подозрительную манию преследования, как оказалось, очень даже способен был.
Впрочем, совершенно неудивительно было, ведь очень сложно сохранять стойкое и непоколебимое равнодушие в свете тех событий, которые вертелись вокруг моей жизни. И ладно бы, если просто вертелись - так они ещё и меня цеплять умудряются. Хранители, способности и техники, какие-то вечные противостояния одних людей с другими, и где-то между всем вот этим - словно маленький, никчемный человек, оказавшийся в самом центре поля боя двух титанов, - нахожусь я - не имеющая абсолютно никаких способностей, а вместе с тем точно так же не имеющая совершенно никаких шансов.
Никакого порядка в моей жизни не было. В голове - тем более. Мысли о Честере, сменяющие друг друга с неимоверной скоростью, не давали покоя, терзали душу, и заставляли разрываться между тем, что казалось правильным, и тем, что казалось нужным. Правильным считала то, что следует скорее собрать вещи, дождаться злополучной даты - когда шасси самолета оторвутся от ровного, нагретого асфальта взлетной полосы, доставив меня на другой материк, - и благополучно обо всем забыть. Нужным же все еще был, есть - и что-то мне подсказывало, что будет, - Беннингтон, который несколькими днями ранее свалил из квартиры, не сказав ни слова, и, кажется, из моей жизни свалил тоже - потому как не видела и не слышала его вот уже четвертый день. По-хорошему следовало бы забить, отпустить с миром, и заняться решением собственных проблем, но вместо этого я загонялась поглощающими эмоциями, который буквально из крайности в крайность кидались: то чувствовала острую, яркую обиду, за то, что исчез со всех радаров, а вместе с ней и понимание - смог ведь вот так просто свести все на нет, разом забив и забыв, - терзающее, и рвущее на части - хотя прекрасно знала, что ни чем он мне не обязан; то злилась на себя за то, что не хватало сил поступить так же - забыть мужчину, и никогда больше о нем не вспоминать; то испытывала непреодолимое желание, чтобы он сегодня, сейчас, в эту секунду оказался рядом, хотела снова почувствовать запах табака, смешанный с ароматом кофе, обнять, и никуда больше не отпускать.
И вот эти перепады неимоверно раздражали, выбивая из накатанной калии окончательно и бесповоротно.
А еще либо на почве всего этого у меня начались какие-то загоны, либо кто-то действительно начал за мной следить.

Как и планировала, сняла номер в каком-то недорогом отеле, расплатившись за пять дней - так как кошелек ко мне до сих пор не вернулся, а тех денег, которые валялись во внутреннем кармане куртки, хватило лишь на пятидневку, плюс осталось немного, чтобы не сдохнуть с голоду.
- Бутылку воды, - переминувшись с ноги на ногу, кивнула на холодильник позади кассира, и, упершись одной рукой в стойку, повернула голову в сторону окна. По улице торопливо сновали люди, совершенно не обращая внимания на окружающее пространство - каждый из прохожих будто в какой-то собственный, вымышленный мир был погружен, и движим был лишь вечными делами и проблемами. Все куда-то шли. Все куда-то спешили. Все, кроме одного мужчины, который стоял на противоположной стороне улицы, упираясь плечом в кирпичную стену здания, вертел в руках не то монету, не то какой-то другой металлический предмет, бликующий на солнце, и пристально смотрел в мою сторону, как мне показалось. Слишком, я бы сказала, пристально.
Сославшись на воспаленное воображение, качнула головой, и вновь повернулась к кассиру, который поблагодарил за сделанную покупку, и по-доброму улыбнулся. Коротко кивнув, взяла бутылку прохладной воды, и покинула пределы магазина, направившись в сторону отеля. Чем дальше шла, тем четче ощущала чей-то посторонний взгляд на собственной спине, но не поворачивалась - лишь шаг ускорила.
Иногда косилась, глядя в отражение витрин в надежде, что никого там не увижу. И в какой-то момент даже вздохнула с облегчением, когда не заметила знакомо-незнакомой фигуры, но стоило замедлиться и обернуться, как среди толпы вновь уловила каштанового цвета макушку, а после и шрам, рассекающий правое надбровье. Расстояние он не сокращал, держал дистанцию, но упорно продолжая идти след в след. Кажется, он даже не скрывался, открыто обозначая себя, появляясь перед глазами. То ли запугать пытался, то ли какими-то иными мотивами движим был, но мне легче не становилось - от слова совсем.
Выбора особо у меня не было, и звонить, кроме как брату, тоже было некому. Вот только телефон, как обычно случается в таких ситуациях, остался благополучно лежать на тумбочке в номере.
Еще немного ускорив шаг, ловко огибая прохожих, добралась до отеля, влетела внутрь, но вместо того, чтобы оправиться на лифте, резко свернула вправо, пролетела два этажа, и, наспех, неуклюже разобравшись с замком, завалилась в номер, аккуратно прикрыв за собой дверь, и повернула ключ, услышав характерный щелчок. Понимала прекрасно, что защита это сомнительная, и если кто-либо захочется ворваться, то сделает это без особого труда, но все-таки наивно верила, что ничего подобного не случится, и я просто себя накручиваю.
Бросив бутылку на кровать, сама уселась на край, протяжно выдохнув, закрыв глаза, и устало потерев переносицу.
Как же заебали эти вечные проблемы, возникающие на ровном месте. Уже и в магазин, блять, спокойной сходить нельзя, не притянув к себе неприятности.
А самое страшное, пожалуй, что было в этой ситуации - просить помощи, по сути, было не у кого: Баст - у него итак проблем хватает; Чес - сразу нет, и объяснения этому я не находила.

Продолжая сидеть на кровати, подавшись чуть вперед, и упершись локтями в собственные колени, ссутулилась, запустив раскрытые ладони в волосы на макушке, и принялась неторопливо скользить взглядом по жесткому, местами запятнанному ковролину. Пыталась унять торопливое сердцебиение, периодически пропускающее удары, старалась бесшумно дышать, но все-равно изредка скатывалась на протяжные, громкие выдохи, и прислушивалась, боясь уловить тяжелую поступь - там, в коридоре, - которая с каждой секундой становилась бы все громче, и, несомненно, отдавалась бы куда-то в виски, напоминая тревожную, мерную барабанную дробь, звучащую обычно во время смертных казней.
Каждая секунда растягивалась настолько, что казалось, будто прошла целая вечность. Ожидание - особенно вот такое, сродни пыткам, - терзало, заставляло перемалывать огромные потоки мыслей, снующих по сознанию. А что, если это последние секунды жизни? Сейчас тот мужчина ворвется в номер, и все закончится. Страшно? А ведь нет, не столько страх наполняет душу, сколько это гнетущее чувство, когда все тянется слишком медленно. Смерти, как таковой, я не боялась, потому что на стенках черепной коробки давно клеймом было выжжено понимание, что в одни прекрасный - на самом деле не очень, - момент мне не суждено будет проснуться.
Меня больше пугала неопределенность.
Взять того же мужика, что следил - или нет? - за мной: какой цели он придерживался - я понятия не имела, но меня раздражал сам факт того, что незнакомец стал поводом для вот таких вот моментов, как сейчас. Либо съебись во мраке, прикрывшись тучкой, и не показывайся больше на глаза, либо закончи уже начатое - убей, навсегда освободив меня от всего того дерьма, что вертится в моей жизни с самого рождения, заставляя с каждым днем все больше и больше тонуть, захлебываться, но упорно продолжать бороться.

Очередной протяжный выдох срывается с губ, и я выпрямляюсь, понимая, что прошло уже порядка десяти минут, а никаких посторонних звуков, никакого топота в узком коридоре отеля, никакого шебуршания у дверей в собственный номер я не слышала. Только голос горничной периодически нарушал тишину, приглушенно оповещая о том, что в этих местах гордо именовалось уборкой номера. На самом деле, как я успела заметить, не уборка это была вовсе, а, скорее, размазывание пыли по поверхности влажной тряпкой.
И до меня добрались.
Услышав ненавязчивый стук, и уверенное "уборка номера", я поднялась, приняв вертикальное положение, и лениво прошлепала к двери. Щелкнула замком, приоткрыв деревянную, скрипучую дверь, и, вскинув бровь, изучающе оглядела женщину лет сорока. Затем перевела взгляд на тележку со всякими сопутствующими прибамбасами, что находилась чуть позади, и качнула головой.
- Спасибо, не надо, - сохраняя невозмутимый вид, проследила за горничной, которая, в свою очередь, с пару секунд потопталась на месте, и потащилась дальше. Подалась чуть вперед, сощурившись, и посмотрев сначала влево, затем - вправо. Никаких подозрительных личностей, никаких мужчин, пристально за мной наблюдающих - абсолютно ничего.
Кажется, на нервной почве, и в следствии всей этой херни, у меня действительно шарики за ролики закатываться начали. А что следует делать, когда подобное происходит? Правильно, пойти, и выпить.
Под пойти и выпить подразумевался далеко не алкоголь - просто потому, что его не было, - а обычная минеральная вода, купленная некоторое время назад в магазине неподалеку.
Хлопнув дверью, и не удосужившись закрыться - а зачем? все, что могло произойти, уже произошло, - лениво прошагала к кровати, подхватив уже успевшую нагреться бутылку, и сама свалилась на мягкую, удобную поверхность.

Сколько времени прошло - понятия не имела, но успела успокоиться, отпустить эту навязчивую мысль о преследователе, и благополучно забила. Включила первый попавшийся под руку сериал, уселась поудобнее, упершись лопатками в изголовье кровати, и, попивая минералку, принялась без должного интереса следить за происходящим на экране.
На раздавшийся буквально через несколько минут стук в дверь безалаберно не обратила внимания, на автомате ответив, что, мол, не заперто - заходи, кто хочешь, бери, что хочешь. А лучше бы, наверное, должным образом отреагировала, потому что появившийся в поле зрения Беннингтон стал поводом для какого-то необоснованного ступора.
Кажется, я уже не раз говорила о том, что у этого мужчины есть одна очень запоминающаяся, занимательная, но крайне двоякая особенность - наравне с умением появляться в нужное время, и в нужном месте, он точно так же заимел способность делать то же самое, но с точностью до наоборот.
Оторвавшись от созерцания экрана, перевела на Честера взгляд, поджав губы и непроизвольно нахмурившись. Знаешь что, товарищ - это уже наглость. Нет, за то, что вернул кошелек - траекторию полета которого я уловила, но никак не наградила вниманием, - спасибо, конечно, но то, что в который раз врываешься в жизнь тогда, когда все вроде бы начинает устаканиваться - касательно тех эмоций, что курсировали где-то внутри, - непростительно. И ведь раз за разом переворачиваешь все к херам: будишь то, что давно должно уснуть беспробудным сном, бередишь, понятия не имея, насколько тяжелый груз взваливаешь на мои плечи. Груз, который, по-хорошему, должен придавливать к земле не только меня.
Но Чесу было, видимо, похуй. Его взгляд, его действия, и суровый, серьезный тон говорили о том, что плевать он хотел на все это, с высокой такой колокольни. По крайней мере в моих глазах, в моем сознании, и в моих мыслях все именно в таком свете и выставлялось. Вот только искренне не понимала, зачем мужчина пытается защитить, почему так упорно заявляет о том, что мне следует куда-то ехать. Не понимала, не принимала, и боялась. Да, пожалуй, именно страх перед неизвестным заполонял, и нерушимой, невидимой стеной возвышался между мной и Беннингтоном.
Даже если и хотела сделать шаг навстречу, разумно понимая, что рядом с ним действительно будет безопасно, то барьер не позволял этого сделать.
- Я тебе прекрасно дала понять свою позицию, - спокойно начала, сдвинув ноут с ног, и встав с кровати. Не глядя в сторону Честера, взяла кошелек, и сунула его в ящик прикроватной тумбочки. Только после этого повернулась к мужчине лицом, скрестив руки на груди, и протяжно, бесшумно выдохнув. Равнодушный снаружи - но отнюдь не равнодушный внутри, - взгляд врезался в светлые глаза, скользнул по нахмуренным бровям, и опустился к поджатым губам. На мгновение зажмурившись - так как в области затылка пульсом пронеслись болевые ощущения, - и еще раз выдохнув, опустила руки, и сама опустилась на край кровати. - никуда я не поеду, Честер. А за кошель спасибо, - смотрела в пол, сцепив кисти рук в замок.

Упиралась рогами в землю, как самый заправский, блять, баран. А виной всему стало яркое и четкое понимание - Беннингтон был мне необходим. Очень необходим тогда, не менее необходим сейчас, и будет необходим в будущем. Тогда почему отказывалась ехать? Потому что отталкивало, сдавливая горло и перекрывая дыхание, чувство, что ему все это нахуй не надо. Навязчивостью я никогда не отличалась - если видела, что человек не расположен к чему-либо, то и не пыталась это изменить, - и прекрасно справлялась с ворохом чувств, теснящихся в сознании, самостоятельно, но только с одним единственным условием - человек, являющийся поводом, не должен появляться на глазах. А согласившись, и поехав с Чесом, будет обратная ситуация.
Он рычит и бесится - меня ломает; он чем-то недоволен - меня ломает еще больше.
И я чертовски боялась, что в какой-то момент, встретившись с его раздраженным, отрешенным взглядом, меня сломает окончательно. Потому и отказывалась, считая это лучшим выходом.

Неплохо бы было, если б какая-нибудь добрая душа написала мне краткое руководство о том, как расслабиться, начать получать удовольствие от жизни, не обращая внимания на проблемы насущные, и в довесок ко всему этому небольшую такую инструкцию "как утихомирить взбешенного из нихуя мужчину". Я ведь действительно не понимала - или просто не хотела понимать, что тоже нельзя было упускать из виду, - причин его внезапных скачков настроения, которые очень умело варьировались от "я немного раздражен, но дайте мне выпить, и все будет нормально", и до "я сейчас разъебу здесь все к хуям".
И в подобные моменты, как вот, например, сейчас, когда в глазах напротив - таких нужных глазах, - отчетливо видела не только раздраженность - оснований для которой я в упор не замечала, - но еще и какую-то необоснованную - по крайней мере в моем сознании, - ненависть, естественно, воспринимаемую на свой счет, то сама начинала злиться. Потому что такие моменты - когда вокруг происходит какая-то херь несусветная, и всеми силами эта херь пытается утянуть меня в кольцо своих загребущих лап, а я стою, как мраморное изваяние, и не вкуриваю, кто все эти люди, что они все от меня хотят, и каким боком я вообще ко всему этому отношусь, - расшатывают мою, и без того не самое устойчивую, душевную организацию.
Прекрасно понимала, что сама загнала себя в этот ментальный угол, сама, без чьего-либо воздействия, приняла решение остаться в злополучной Греции, загоревшись идеей мести - терять ведь было уже нечего, а за собственную жизнь цепляться я, к сожалению, разучилась, - которая, стоит справедливо заметить, никому и никуда вообще не уперлась. Знала бы тогда, чем обернется встреча с Беннингтоном, и какими поглощающими окажутся эмоции по отношению к нему - и ведь нихуя они не негативными были, - то не раздумывая собрала бы вещи, и уехала, навсегда оставив позади тот короткий отрезок жизни, когда действительно счастливой себя чувствовала.
Но вместо этого сижу на кровати в каком-то гадюшнике, и чувствую, как наравне с растущей раздраженностью и желанием спустить внутренних псов с цепи, где-то в районе затылка медленно разрастается, распространяясь по каждому участку мозга, острая боль, грозящаяся в какой-то момент стать нестерпимой. И непонятно, на кого больше злилась: на себя - за то, что не могла найти сил со всем этим справиться, или на Честера - за то, что в очередной раз без зазрения совести ворвался в мою жизнь, и уходить, видимо, не собирался. В любом случае исход грозился был не самым приятным. Боролась с болью, стискивая зубы и уводя взгляд в сторону, но не в силах была бороться с тем всепоглощающим огнем, разгорающимся где-то глубоко внутри. Когда-нибудь ведь не выдержу, и даже закаленный тяжелым детством, постоянными проблемами, и трудными решениями, железный характер уйдет далеко на последний план. Ни для кого не секрет ведь, что металл - каким бы прочным и несгибаемым он ни был, - имеет свойство ржаветь. С выдержкой происходило примерно то же самое.

Глухой удар сумки, брошенной к ногам, заставил меня вздрогнуть и поднять на мужчину взгляд. Честер, как и прежде непреклонный, стоял рядом, но буквально в следующую же секунду отошел к двери, и рывком распахнул её, всем своим видом давая понять, что возражения принимать не собирается, и то, что думаю на этот счет я, его ничуть не волнует.
А вот меня - очень даже.
Каждое его слово, съехавшее, в конечном итоге, на крик, каждый его пронзительный, пронзающий насквозь взгляд, и каждый жест, заставляли меня злиться все больше и больше. Не из-за того, что мужчина попусту раздражается гневными и угрожающими тирадами, заставляя постояльцев высовывать носы из близлежащих номеров, а потому, что меня он не спрашивал, и чего хотела бы я, знать тоже не хотел. Просто ставил перед фактом, будучи целиком и полностью уверенным, что имеет на это полное право. Нихуя, товарищ, не выйдет.
Если пять минут назад я хотела бы спокойно утрясти этот факт, попытаться успокоить не только Беннингтона, но и самой успокоиться, то конкретно сейчас готова была нахуй весь мир послать, и Чеса отправить следом.
- Что именно во фразе "я никуда не поеду", до тебя, блять, не доходит?! - сорвалась. Здрасте, приехали. Резко подорвалась с места, ухватившись рукой за край злоебучей сумки, и откинула её куда-то в сторону, чтобы под ногами не мешалась. А назревало, тем временем, что-то на уровне грандиозного такого пиздеца. Я прекрасно видела, насколько был зол Честер, прекрасно ощущала эту напряженную атмосферу, вмиг воцарившуюся в номере, и не менее прекрасно улавливала сигналы совести, вкупе с инстинктом самосохранения, которые отчаянно вопили, что не следует так остро реагировать, выбешивая и без того выбесившегося мужчину. Разумно понимала, конечно, что не следует, но поделать ничего не могла - хотелось высказаться, хотелось заявить, что нехуй со мной так поступать. И речь шла далеко не о том, что происходило здесь и сейчас, а обо всем, что происходило в промежутке жизни, где очень уверенно закрепился Беннингтон. Лавину, сошедшую с гор, остановить невозможно. Огонь, полыхающий в душе разразившимся Везувием, остановить было невозможно тоже. Только дождаться, когда все само пройдет. А между этим... простите, но держать себя в руках я не могу.
- Зачем ты, блять, это делаешь, Беннингтон?! - на выдохе прорычала я, тут же стиснув зубы от боли. Голова будто свинцом налилась, потяжелела; ноги ватными какими-то становились, отказываясь удерживать тело, но приходилось бороться, приходилось терпеть. Но болезни ведь не объяснить, что сейчас совсем не тот момент. Она всегда давала о себе знать, когда и без того хуево. - Почему тебя так волнует моя безопасность? Все самое херовое, что могло случиться, со мной уже давно случилось, и, прости, - замялась, на мгновение опустив голову, и зажмурившись; потерла переносицу, и снова посмотрела на мужчину. Глаза в глаза. - но ты опоздал с геройствами... лет этак на двадцать девять опоздал. Хочешь знать, почему я не хочу ехать? Потому что я не понимаю тебя, не понимаю твоей противоречивой реакции - когда ты пытаешься увезти меня в какое-то безопасное место, в то время как взгляд твой орет "нахуй иди". И себя я, находясь рядом с тобой, тоже не понимаю. И это меня, блять, косоебит. - громкий голос периодически съезжал на приглушенный хрип, в глазах как-то подозрительно мутнело, и взгляд Честера - до этого четкий и ясный, - теперь видела немного расплывчато, оттого и моргала чаще, пытаясь сконцентрировать внимание. Но не могла, потому начинала пугаться собственного состояния. Знала, следствием чего все это является, ведь врачи не раз говорили, что волнение и резкие перепады в настроении дадут толчок болезни, и та в любой момент может обостриться донельзя, но ни разу еще не чувствовала себя настолько паршиво. Хотелось лечь, закрыть глаза, и абстрагироваться.
Вот только у Беннингтона, кажется, совсем другие планы были.

Получила ли я ответы на вопросы, которые роем жужжащих, доставляющих неимоверный дискомфорт, пчел, блуждали по моему сознанию каждый раз, когда Беннингтон находился рядом, смотрел вот этим вот невыносимо желанным взглядом светлых глаз - пусть и разъяренных донельзя, - и всем своим видом показывал, насколько неприятным для него является вся эта ситуация, в которой волею судьбы оказались оба. Не оставь я тогда этот злополучный кошелек в его машине, и не было бы сейчас Честера рядом. Но хотела ли я такого исхода? Нет... пожалуй, нет. Каждая возможность, которая выпадала, позволяя вновь и вновь увидеть Чеса, воспринималась моим сознанием как-то уж слишком неоднозначно: с одной - светлой и безоблачной, - стороны, я всеми фибрами своей пропитанной похуизмом к собственному существованию в этом бренном мире, души желала, чтобы Беннингтон находился рядом, совсем рядом, в самой непосредственной - которая только может быть, - близости, потому что только рядом с ним - и ни с кем другим, - я не чувствовала себя настолько защищенной. Каменная стена, непоколебимо возвышающаяся передо мной, казалась бы не настолько безопасной, насколько Честер, для которого мне хотелось - самой, к слову, хотелось, - стать той отдушиной, позволяющей расслабиться, не вдаваться в проблемы, раз за разом валящиеся на плечи, и вдавливающие в сухой, потрескавшийся грунт. Но могла ли я? Кажется, не очень, если судить по взгляду, который сейчас был устремлен в мою сторону, и доставлял просто немыслимое количество дискомфорта. Очень, я бы сказала, сложно наблюдать, как человек, который в следствии каких-то странных обстоятельств стал слишком нужным, слишком необходимым, словно блядский воздух, но который смотрел сейчас на меня так, словно я представляла какую-то немыслимую угрозу, с которой в срочном порядке следовало разобраться.
Не понимала, почему Честер так реагирует, не понимала, что стало поводом для всего того, что происходило сейчас, но четко понимала одно - если сейчас соглашусь, и поеду с мужчиной, то лишь сильнее усложню себе жизнь, загоню себя в то болото собственных эмоций и чувство, засасывающее и с каждым движение приближающее к неминуемой гибели, выбраться из которого не получится. И пусть Беннингтон говорит, что двадцать четыре на семь не будет вертеться в том месте, куда упорно пытается меня затащить, обещая полнейшую безопасность, но я не чувствую должного облегчения. Наверное потому, что искренне желаю, чтобы мужчина был рядом как можно чаще. Желаю, вот только сказать ничего не могу, разумно предполагая, что Честер лишь поржет, ухмыльнется в привычной для себя манере, да на место поставит, сказав, что я слишком погрязла во всем этом, а ему, как-бы больно это ни было, сердечно на все похуй.

И следующее его действие будто подтверждением моих мыслей было. Глаза, до этого светлые, пусть и раздраженные, вмиг стали кроваво-красными, а кисти рук сжались в кулаки. Я невольно отшатнулась назад, а Честер, вместе с тем, сделал решительный шаг вперед, познакомив собственные руки с моими плечами. Толкнул так, что мне не по силам было предотвратить столкновение с противоположной стеной. Встретившись затылком в холодным, незаинтересованным и, как и прежде, стойким кирпичом, я тут же почувствовала резкую боль - во стократ сильнее той, которая сопровождала меня последние несколько минут, пока Беннингтон находился в непосредственной близости, - которая моментально расползлась по каждому уголку сознания, сотнями острых игл вонзившись во все, что попалось на пути, и заставила картинку перед глазами тут же размыться настолько, что ни Беннингтона, ни комнату, в которой находилась, я уже не видела. Видела только мутную, темную пелену, окутывающую сознание.
Что было дальше - понятия не имела.

Отпустило, казалось, через несколько минут. На деле же получилось, что прошло достаточно много времени, пока я благополучно валялась в отключке.
Попыталась открыть глаза, но те, как и ожидалось, отказывались меня слушаться, и открываться тоже отказывались. Промычав нечто нечленораздельное, попыталась поднять руку, и к своему удивлению обнаружила, что конечность без лишних препирательств поднялась. Уронив её на собственное лицо, размазано потерла указательным и большим пальцами переносицу, при этом ощутимо прикусив нижнюю губу - головная боль даже и не думала отпускать, продолжая, как и прежде, напоминать о себе с каждым непроизвольно сделанным движением.
Спустя несколько минут мне все-таки удалось открыть глаза; потратила еще некоторое время, чтобы сфокусировать взгляд на белоснежном потолке, прежде чем пришла к логичному выводу, что снова нахожусь в больнице.
Здрасте, приехали, давно не виделись.
Шумно выдохнув, и поджав губы, продолжила мазать незаинтересованным, пустым взглядом по потолку, сдавленно, прерывисто дыша. Почему в моей жизни все не может быть так, как у обычных людей? Чем именно я заслужила все вот это вот, и как исправить, чтобы хотя-бы на пару дней вернуться в тот мир, который бы являлся чем-то светлым и добрым, без бесконечных угроз смерти?
Ответов, увы, я найти не могла, и человека, который был мне помог, найти не могла тоже.
- Ахуенно, - прохрипела, не узнав собственный голос - такое чувство, будто курила всю свою жизнь, начиная с момента зачатия, - и уперлась согнутыми в локтях руками в кровать. Приподнялась, но продолжала смотреть в белый - слишком уж белый, - потолок, не обращая внимания на то, что творилось вокруг.
Потому что смысла не видела... все итак в задницу укатилось, и цепляться было не за что.
А еще чертовски неприятно было вспоминать о том, каким именно образом попала в это злоебучее место.
Беннингтон. Человек, который искренне был необходим, стал тем поводом, из-за которого я снова продавливаю кровать в больнице. Больно, неприятно, досадно - и, что самое странное, поводов для этого найти не могла. Чес ничего не должен был, никаким боком не касался моей жизни, но почему то стал тем, из-за которого я загонялась слишком сильно.
А теперь ко всему этому прибавился еще и страх. Страх, что бесконечно наносимая боль может прилететь и оттуда, откуда совсем её не ждешь.

Кажется, с моей обширной, длиной в Великую Китайскую стену, историей болезни, и медицинской карточкой, и вкупе с врожденным везением - а если быть точнее, то полным его отсутствием, - давно следовало бы привыкнуть к больничным палатам, которые, по сути, уже должны были стать чем-то сродни дому родному, а твердая, недружелюбная койка, неряшливо заправленная белым, пропахшим медицинскими препаратами, постельным бельем, чем-то вроде второго, по излюбленности, неизменного лежака.
Но как-то нет.
Все, что хоть малой частью касалось больницы, я старалась избегать, и до приезда в Грецию, делала это достаточно успешно. Родители, свалив на Джекса обязанность таскать меня к знакомым, и успевшим осточертеть, докторам, перестали вдаваться в подробности течения моей болезни, узнавая лишь поверхностные факты, и отставали сразу же, как слышали неизменное "все в порядке" - хотя на деле в порядке ничего и не было. Джекс, которому пару раз закатила истерику, отказавшись ездить в злоебучие медицинские учреждения, тоже опустил руки, но взял с меня обещание хотя бы раз в месяц отдавать себя на растерзание медсестрам, которым только волю дай - истыкают иголками до смерти, а потом скажут, что так все и было. А постоянный звонки, и напоминания о том, что следует появится на осмотре в назначенное время, очень быстро оказались посланы нахуй, а вместе с ними, впрочем, и сама болезнь туда же отправилась.
Научилась жить с бесконечными головными болями; научилась не обращать внимания на собственное плачевное состояние; разучилась, в конечном итоге, думать о будущем, предпочитая жить одним днем, совершенно перестав беречь себя.

А приехала в Грецию, и нате вам, получите и распишитесь - сначала почти месяц продавливала койку: запомнила каждую трещину в стене; выучила наизусть в какое время у докторов обход, и с каким из них можно договориться, а к какому лучше вообще не лезть; заимела в своем арсенале некоторые полезные знакомства - но даже они не перекрыли тех многочисленных минусов; теперь еще и противный писк аппаратуры, который являлся неотъемлемой частью любой клиники, отдается в сознании назойливой мелодией. Ко всему прочему можно добавить гребанное упавшее, и не желающее возвращаться на прежний уровень, обоняние, которое притупилось, блять, ибо нюхать вот это вот все двадцать четыре на семь, на протяжении месяца - вообще не круто. Ладно, аварию пережила, всем спасибо, все свободны.
Сколько прошло - полтора месяца? Два, от силы? А я вот опять лежу в больнице, и, кажется, даже в той же самой палате, потому как вон та вон трещина в дальнем углу слишком уж знакома.
И кто опять стал поводом? Бинго! Беннингтон. То ли судьба надо мной так прикалывается, то ли он сам, но, блять, простите, не смешно уже, вот совсем ни разу. Отчасти понимала, что далеко не мужчина виноват, и просто каждый раз он оказывается не в том месте, и не в то время - а я подливаю масла в огонь, - но меня ведь тоже понять можно, да? Херово, когда в душе неразбериха полнейшая творится, распутать её я не могу, а Честер появляется с незавидной частотой в поле зрения, и делает все только хуже. Или все-таки лучше делает? Скорее всего, но сейчас было слишком тяжело, и лениво во все это вдаваться, потому решение пришло само-собой - оставлю-ка до лучших времен.

Медленно открыв глаза, первое, что увидела расфокусированным взглядом - неизменный белый потолок. Который тут же сменился знакомым лицом, а следом ощущением чужих губ на собственном лбу. Непроизвольно зажмурилась, сделав бесшумный вдох, и почувствовав знакомый запах сигарет и туалетной воды, смешанный теперь с противным, омерзительным запахом препаратов. Где-то на задворках сознания шла бескровная война между чувством страха - относящимся к Честеру, - и чувством спокойствия и защищенности - относящимся к нему же. Снова. А кто побеждал - понятия не имела.
Сглотнув подступивший к горлу ком, нашла в себе силы, и открыла глаза, посмотрев на Беннингтона из под полуприкрытых век. Ожидала увидеть ироничный, насмешливый взгляд, сопровождающийся словами, вроде "опять из-за тебя проблем хуева туча", но вместо этого ощутила на себе всю ту тяжесть, что висела в светлых глазах. И это было немного... непривычно. Честер, который всегда представал передо мной с неизменно насмешливой, самовлюбленной ухмылкой, и нахмуренными бровями, сейчас был каким-то.. потерянным. Хотелось, почему-то, успокоить, сказав, что все хорошо - потому как самой видеть его таким подавленным было тяжело, - но выдавить из себя ничего не могла. Молчала, просто глядя в глаза. Просто скользя взглядом по лицу, и поджимая губы.

- Я, - только открыла рот, собираясь что-нибудь сказать - хотя, честно говоря, и слов то подходящих не находила, - как в палату влетел доктор, а за ним молодая медсестра. Мужчина лет пятидесяти, не поднимая взгляда, перелистывал какие-то бумаги, торопливо бегая по тексту глазами, а девушка лет двадцати пяти переминалась с ноги на ногу позади него.
- Октавия? - наконец-таки выпрямившись, доктор поглядел сначала на Честера, затем на меня, и поймав короткий кивок, поджал губы. - Ты пропустила очень много осмотров. Я надеюсь, что на то были причины, - вновь опустив взгляд, перевернул лист, и вздохнул. - но на твоем здоровье это сказалось крайне отрицательно. В твоем положении не следует так безалаберно относится к назначениям врачей. Лейкоз - это не шутки, и ты понимаешь это не хуже меня. Мне придется оставить тебя здесь на неопределенный срок, понаблюдать за состоянием... - он замолчал, поглядев исподлобья, и отдав планшет медсестре. - надеюсь, что все будет хорошо. Отдыхай. А Вы, - теперь мужчина обратился непосредственно к Честеру. - постарайтесь свести к минимуму все диалоги, которые могут заставить девушку нервничать. И не задерживайтесь, ей нужен отдых. После этих слов доктор покинул палату, закрыв за собой дверь, а мне не оставалось ничего, кроме как обреченно выдохнуть, повернув голову в сторону, и прикусить нижнюю губу.

- Ахуеть не встать, - выдохнула снова, упершись локтями в кровать, и подтянулась, приняв полу сидячее положение. Неопределенно почесала левую бровь согнутым указательным пальцем, и только после этого решилась посмотреть на Беннингтона. - все еще ждешь от меня какой-то рассказ? - усмехнулась, но не так, как делала это всегда, а, скорее, как-то немного обреченно, ибо выхода из этого дерьма, увы, не видела.

Отредактировано Octavia Rossi (11.12.2016 22:56:49)

Я никогда не рассказывала посторонним людям о собственном плачевном состоянии, потому как не любила все вот эти сочувствующие взгляды, сжатые в тонкую полоску губы, опущенные в сострадании головы, и дежурную фразу, которую слышала слишком часто от врачей, и не реже - от тех, кто топтался рядом, - "все будет нормально". Нормально по определению быть не может, потому как страшный, смертельный диагноз родился вместе со мной, с самого первого вдоха все собой умело омрачил, и черной меткой, выжженным клеймом перечеркнул жизнь, продолжительностью которая, к слову, отличаться не могла. Но, тем не менее, прожила целых двадцать девять лет, постоянно наблюдая за тем, как доктора в непонимании разводят руки, упоминая не столько собственную профессиональную составляющую, сколько чудо какое-то.
А рассказывать о тяжелой судьбе людям, которые волею судьбы стали близки, я не желала во стократ сильнее, потому что видеть то же самое сочувствие в их глазах было намного тяжелее. Наверное потому, что в сознании давно выстроился некий барьер, сломать который не представлялось возможным. Барьер, который не позволял допускать мысли, что есть в этом мире люди, которые искренне, со всей душой желают всего хорошего, а не выплевывают в лицо заученное, каноничное, безэмоциональное "все наладится". Порой я всерьез думала, что даже родители, со своими приободряющими словами, никогда в их правдивость не верили. И я не верила тоже.
Поэтому и Беннингтону не хотела ничего говорить раньше, и не собиралась ничего говорить о лейкозе сейчас. Во-первых, как это обычно бывает, большая часть людей, услышав про неизлечимую болезнь, благополучно сваливают с горизонта - и я сейчас не о собственной жизни говорю, а несколько обобщенно, - потому что зачем тратить время на человека, который в конечном итоге ласты склеит. Во-вторых, Честер невиданным образом оказался нужным, и каким-то до остервенения родным - и Джекс здесь был совершенно не причем, - а значит видеть и в его глазах вот это убийственное сочувствие было для меня смерти подобно. В-третьих, боялась. Просто боялась, что ему нахуй все это не надо, и тяжелое бремя на свои плечи он взваливать, скорее всего, тоже не будет. Как уже успела заметить, своих проблем у него был целый вагон, и маленькая тележка в довесок. Ну и, собственно, все это дело, ловко варьируясь между собой, выгоняло из головы мысли о чистосердечном признании во всем своем бедственном положении.

Собиралась соврать. Искренне верила, что ложь эта окажется во благо, так будет легче, и лучше для нас обоих, но врач, появившийся в самый неподходящий момент, взял все в свои уверенные руки, и выложил мою тяжкую подноготную под чистую. Даже не выложил, а, скорее, вывалил.
Вновь подтянувшись, я, стиснув зубы от медленно распространяющейся по телу боли, вкупе с чертовски сильной слабостью, приняла сидячее положение, скрестив ноги, и уронив на них руки, кисти которых сцепила в замок. Ссутулилась, скользя неопределенным взглядом по белой простыне, периодически проводила языком по пересохшим губам, иногда нервно прикусывая, и не решаясь смотреть ни на Честера, ни на врача. Впрочем, когда последний замолчал, все-таки поглядела на него исподлобья, скривив губы в недовольной улыбке, мол, спасибо вам, сделали одолжение.
В следующее мгновение доктор развернулся, поспешив покинуть палату, а Беннингтон рванул за ним. Мне довелось увидеть лишь его спину, прежде чем в четырех стенах стало пусто, тихо, и как-то уж слишком напряженно. Я чувствовала, как сердце предательски выбивает чечетку, будто из груди вырваться желает, ударяется о ребра, и доставляет несоизмеримый ни с чем дискомфорт. Расползающаяся по телу боль притуплялась, когда мне, волей-неволей, приходилось думать о чем-то другом. Точнее, о ком-то.

Хрен бы его знал, сколько прошло времени, но каждая растянутая секунда казалась мне бесконечностью. Той бесконечностью, когда Честера не было рядом, а так хотелось пусть не видеть лица, но чувствовать, что он близко. Впервые, кажется, я ощутила слишком сильную необходимость в этом человеке. И, как и прежде, натолкнулась на очередную болезненную преграду - его не было. Ни через пять минут. Ни через десять.
Естественно, в голову начали закрадываться вполне логичные и ожидаемые мысли - услышал то, что слышать, возможно, и не хотел вовсе, принял, взвесил, и послал в далекие дали. Со многими так было. Со многими так будет. И мне, если честно, пора бы привыкнуть, что после правды - страшной - для всех остальных, и привычной - для меня, - люди предпочитают по-быстрому съебаться.
Какое-то странное, неприятное, гнетущее и взгрызающееся в сознание, ощущение меня накрыло. Было тяжело думать о том, что Чес из двух зол выбрал наименьшее. Но, один хрен, изменить что-либо было мне не по силам. Оставалось лишь смириться.
Протяжно, шумно выдохнув, закусила нижнюю губу, и прикрыла глаза. Запустила раскрытую ладонь в волосы на макушке, и загладила их назад, убирая спадавшие на лицо пряди. Представить себе не могла, что делать, как быть, и куда деть те угнетающие мысли. И чувства, роящиеся в самом центре сознания, неплохо было бы куда-нибудь деть тоже.

Внезапно открывшаяся дверь заставила вздрогнуть, и поднять усталый взгляд. Честно говоря, крайне удивилась, когда на пороге увидела не очередного врача, пришедшего назначить целую гору антибиотиков, а Беннингтона. Обрадовалась? Конечно. Хотя внешне осталась такой же спокойной, лишь проследив за траекторией движения мужчины. Просто сил, как таковых, не было.
- Я не знаю, - честно призналась, ведь действительно понятия не имела, как выбраться из этой ямы. Продолжала смотреть на Чеса, прекрасно видела его взгляд, и желание прийти к какому-то конечному решению, но ничего не могла сказать, не могла подтолкнуть в ту сторону, на ту тропинку, которая поможет выйти из всего этого дерьма не заляпавшись. Но, кажется, не получится. - честно не знаю, - снова выдохнула, сев теперь так, чтобы спина упиралась в изголовье кровати. Положила подушку себе на ноги, а на неё - собственные предплечья. - я двадцать девять лет живу с этим, и до сих пор не нашла выхода, кроме того, о котором говорил тот мужик, - сдохнуть, то есть. А что? Чем не выход из сложившейся ситуации? - эта хрень не лечится, и мне хулион раз дали понять, что единственный выход - гроб.
Зачем все это говорила - не знала. Наверное, именно в Беннингтоне хотелось видеть ту поддержку, в которой так нуждалась на протяжении долгого времени. А вот сможет ли он её дать - это уже другой вопрос, задаваться которым я не собиралась. Потому что прекрасно знала ответ. Сможет, если захочет. А вот захочет ли - это как раз таки тот вопрос, который где-то на подсознательном уровне вертелся, ненавязчиво давал о себе знать, загоняя в тупик.
- Единственное, что я хочу сделать конкретно сейчас - съебаться, подальше от этого гребанного места. А дальше.. хер его знает.

Отредактировано Octavia Rossi (14.12.2016 17:16:27)

- Говорили, - отозвалась я, пытаясь восстановить в памяти хотя бы малую часть из всех тех моментов, когда роковые слова о смерти были сказаны мне из уст абсолютно разных, но одинаково разводящих в непонимании руки, врачей. Не могла вспомнить и доли, но точно знала, что число давно перевалило за двузначное. Никто не мог разумно истолковать причин моего состояния, и каким именно образом я до сих пор продолжаю топтать поверхность земли, а не кормлю червей где-то под тяжелым грунтом; никто не говорил о том, что следует надеяться на какое-либо светлое будущее, упорно продолжая утверждать, насколько это глупое и бесполезное занятие. Не посчастливилось вылечиться раньше, зато упорно переступила через все установленные более чем вековым опытом, и огромным количеством смертей, рамки, одним своим существованием доказывая, что есть в этом мире нечто, неподвластное никакому логичному объяснению. По крайней мере так считали те врачи, кому довелось принять непосредственное участие в моей жизни, изучив длинную историю болезни, которая, по идее, должна бы была уместиться всего на паре листков.
Я же, будучи совершенным профаном в области медицины, и из всех страшных слов, включая собственную болезнь, несколько поверхностно знала лишь названия, и самые очевидные факты, никогда особо и не реагировала на бурные словесные потоки со стороны близких людей, желающих поскорее узнать свежие новости. Отмахивалась, ссылалась на усталость, и всегда говорила заученную, стоящую перед глазами мутной, осточертевшей пеленой, фразу о том, что все ахуенно. Три года назад - все ахуенно; вчера - все ахуенно; завтра - все ахуеть как ахуенно. Вот только за этой ахуенностью совсем ничего не меняется.

Разве что вот Беннингтон появился в поле зрения, но и это ахуенным можно было назвать с большой натяжкой, если говорить совсем честно.
Чувствовала себя чертовски слабой, когда понимала, что не в силах вернуть расшатанную душевную организацию к её бывалому, непоколебимому состоянию отчаянного похуиста. А все потому, что очень ловко любые доводы разума слались далеко и надолго, стоило искоса взглянуть в светлые глаза.

Вернуться из пучины собственных поглощающих мыслей в реальный мир мне помог вопрос, заданный Честером. Закусив нижнюю губу, и непроизвольно нахмурившись, повернула голову в его сторону, вскинула бровь, и быстро - словно какой-то дерьмовый фильм, - перемотала те отрывки собственной жизни, начиная с момента полного осознания мною того, кто я, и что вообще здесь делаю, и заканчивая сегодняшним днем.
- М-м-м... - задумчиво протянула, коротко пожав плечами. - нет. - отрицательно качнула головой, и тут же отвернулась, расслабившись. Не помнила о вещах, которые были при мне при любых обстоятельствах. Или, быть может, просто не в силах была вспомнить, потому как слишком сложно сконцентрироваться, сосредоточиться на конечной цели, и упорно к ней идти, перемалывая, отсеивая хуеву тучу мыслей и воспоминаний, когда в голове колокола наяривают, и единственное острое желание сейчас - это отрубить то, что доставляет дискомфорт, и выкинуть куда подальше. - К чему этот вопрос? - тихо, сипло спросила, но тут же прокашлялась, пытаясь вернуть голову былое звучание, и снова повернулась в сторону Беннингтона, скользнув взглядом по его серьезному лицу.
А вот мое лицо серьезным не было, причем совсем; а было, скорее, уставшим, и единственное, что могло сейчас выражать - это раздражение, потому что пищащая херь из соседней палаты - которую я с какого-то фига очень хорошо слышала, - выводила из себя. А еще непослушные волосы при каждом сделанном движении то и дело норовили весь обзор закрыть, и приходилось с незавидной частотой заглаживать их назад, возвращая на место.
И вот, когда очередная прядь спадает на лицо, я на автопилоте заправила её за ухо, и в тот момент, когда случайно задела подушечками пальцем застежку серьги, меня словно током ударяет.
- Подожди, - попросила, при этом закрыв глаза, и в задумчивости потерев указательным и большим пальцами переносицу. С большим трудом восстановила в памяти некоторые отрезки, моменты, и пришла к выводу, что единственная вещь, с которой никогда не расставалась, начиная с шести, кажется, лет - это серьги. Но ничего особенного в этом факте я не видела. Помнила, что родители рассказывали историю, которую, в свою очередь, им поведала воспитательница в детском доме, но сути не помнила, кроме того, что эти серьги раньше принадлежали какой-то там старушке из больницы, где я родилась.
Или не больницы.
Или не старушке.
Похер, в общем.
- Серьги, - спустя некоторое время, наконец-таки нарушила тишину, наклонив голову вперед, и уставившись на собственные руки, принявшись бездумно покручивать кольцо на среднем пальце. - вроде бы всегда при мне. Но они то здесь причем?
Повернулась, и, посмотрев непонимающим взглядом на Честера, поджала губы. Какие вообще, блять, вещи, когда к хуям жизнь летит?

Я совсем не могла найти той связующей нити между моим не самым обнадеживающим состоянием здоровья, и этими серьгами, который достались мне от совершенно незнакомой женщины, и хрен бы его знал по какому поводу. А вот у Беннингтона - судя по его сосредоточенному лицу, - какие-то мысли на этот счет имелись, вот только хотела ли я о них знать - сложный вопрос.

С одной стороны, вот эта задумчивая пауза, вкупе с напряженной, натянутой атмосферой, генерировала в голове слишком много вопросов, в которых было огромное количество неизвестных, и ни одного блядского решения. Хотелось найти ответы, хотелось распутать то, что запуталось, и поставить на правильные места то, что в хаотичном порядке оказалось разбросано по сознанию. Но, с другой стороны.. а хотела ли я слышать ту правду, о которой в данный момент догадывался Честер?
Пожалуй, да, хотела. Но вместе с тем и боялась. Боялась того, что правда окажется куда тяжелее той неизвестности, которая цепко закрепилась в моей жизни, благополучно опуская некоторые факты - пусть важные и достаточно значимые, но без них жилось немного спокойнее. Или просто казалось, что спокойнее.
В любом случае следовало выслушать мужчину, ведь что-то он все равно должен будет сказать по этому поводу. Просто так спрашивать вряд ли бы стал, и почему-то именно сейчас мне искренне хотелось верить, что Беннингтон может помочь. Может подтолкнуть к правильной дорожке, следуя которой - при этом желательно никуда не отклоняясь, - я наконец-таки смогу сделать вдох полной грудью, не чувствуя при этом, как невидимые тиски сдавливают, болезненно сжимают, и позволяют сделать лишь короткий, сдавленный, скомканный выдох.
В Честере, конкретно сейчас, нуждалась во стократ сильнее; Честер, каким-то невиданным образом, вселял в меня необоснованную уверенность, придавал сил для того, чтобы продолжать бороться с тем, с чем бороться было бесполезно.
И Честер, севший на край кровати, и оказавшийся в непосредственной близости, заставил меня бесшумно выдохнуть, скользя пристальным взглядом по стене, на которую смотрела через его правое плечо. Пока он изучал серьги, ценности которые никакой не представляли, я успела перекрутить в голове немыслимое количество различных вариантов, почему и как эти побрякушки могли касаться того, что творилось вокруг.
И ведь касались же, блять, самым прямым образом.

В какой-то момент чуть повернула голову, практически коснувшись носом колючей щеки, пробежала взглядом по мужскому виску, и замерла, но как раз в этот момент Беннингтон подался назад, увеличив расстояние между нами. Выдохнув, я так и не поняла: то ли расстроилась, потому что хотелось, чтобы был как можно ближе, а он взял и отдалился; то ли обрадовалась, потому что чем незначительнее становился промежуток между нами, тем ярче и четче становились чувства - и это немного пугало.
Успела подтянуть к себе, и скрестить, ноги прежде чем тело Чеса свалилось на поверхность кровати. Смотрела на него исподлобья, немного ссутулившись, и выжидающе прикусывала нижнюю губу, пытаясь настроить себя на более оптимистично-похуистичный лад. Получалось, к слову, херово. А произнесенные мужчиной слова лишь масла в огонь подлили, причем хорошую такую дозу, не пожалели совсем. Напрягшись, непроизвольно сжала в руках ткань пододеяльника, скривив губы в сторону, и в привычной для себя манере вскинув бровь. Ждала вердикта практически с теми же ощущениями, с которыми заключенные ждут исполнения смертного приговора. Сравнение хуевое, знаю, но зато очень подходящее к описанию всего того, что творилось у меня в душе.

- Хранитель, - приглушенно, тихо повторила сказанное Чесом, поджала губы, и устало выдохнула. - хуитель, - спустя некоторое время молчания, теперь уже усмехнулась, но совсем не весело, а скорее как-то обреченно. С самого первого дня, когда косвенно оказалась втянута во всю эту херовину с чудом чудным, да дивом дивным, не теряла веры в то, что настанет когда-нибудь тот день - если быть точнее, то тот момент, когда объявят посадку на рейс до Коста-Рики, - когда мне удастся забыть обо всей вот этой вот жизни рядом с божественными силами, как страшный сон. Оказалось, хер то там. Мало того, что забыть не получится, так еще и жить с этим придется. И не где-нибудь там, а прямо здесь вот, в Греции.
Хотя, наверное, лучше уж жить так - раз уж Беннингтон сказал о том, что серьги - это мой пропуск в мир живых и здоровых, - чем вовсе никак не жить, при этом последнее, что посчастливится увидеть, это надоевшие стены больничной палаты.

- А без этого никак нельзя? - сощурила один глаз, склонила голову к левому плечу, и пристально, выжидающе посмотрела на Чеса. Не могла не воспротивиться снова - поймите и простите, характер такой, - но где-то на подсознательном уровне для себя уже все решила, приняла, тщательно взвесила, и пришла к выводу, который устраивал и разум, и сердце, а не шел вразрез и тому, и другому одновременно.

- Останусь, - в конечном итоге согласилась, между тем запустив ладонь в волосы и слегка почесав макушку, затем этой же ладонью провела по лицу, протяжно выдохнув, и посмотрев на Честера. - и перееду.
Сдалась. Окончательно, кажется, и бесповоротно. В конце-концов, приняв те условия, о которых так упорно твердит мужчина, действительно окажусь в безопасности. И ответы, которые он обещает мне дать - хотелось бы верить, - хоть на толику, но облегчат жизнь. Хотя бы какая-то часть тех вопросов, что роились в голове, окажется разрешенной благодаря Чесу.
А если повезет, то и оставшиеся сами собой отпадут.

Беннингтон садится, под мелодичный скрип больничной койки, а я продолжаю все так же сидеть, наблюдая за его действиями. Беннингтон принимает вертикальное положение, а я с места так и не сдвинулась, неотрывно глядя на него. Беннингтон целенаправленно и уверено идет к выходу из палаты - я все еще сижу, лишь бровь вскидываю, да губу прикусываю.
Вот так просто взять и свалить, никому ничего не сказав, серьезно? Нет, я все прекрасно понимаю, у мужчины на мой счет давно созрели какие-то мысли, логически правильные, наверное, закономерности, и все это сложилось в какую-то там картинку, понятную лишь ему одному, и о которой мне он ведать явно не собирается. По крайней мере вид его именно об этом говорит. Хранитель я, значит, да? Окей, поняла, почти приняла - на самом деле нет, нифига, - но где доказательства того, что догадки верны, и покинув надоедливые стены больницы, меня не перекосоебит за ближайшим поворотом? Впрочем, нужны ли мне вообще эти доказательства? Нет, не нужны.
Единственное, что мне сейчас нужно - это отдых, покой, и желательно где-нибудь подальше от этого адского места, от этих приевшихся, серьезных физиономий врачей и медсестер, и паршивой еды, которую, честно говоря, и едой то назвать язык не поворачивался.

- Да щас я, иду - отмахнулась, когда Чес замер в дверном проеме, и закатила глаза, вместе с тем скинув с себя тонкое одеяло. Пришлось потратить херову тучу времени на то, чтобы отыскать умело запрятанную одежду, которая по удачному стечению обстоятельств оказалась в каком-то помещении, куда я зарулила совершенно случайно, потому что на горизонте появилась одна из медсестер, навещающая меня с незавидной частотой, и раз за разом упоминающая, что вставать мне категорически запрещено, а можно только лежать, и прикидываться овощем. Наверное её инфаркт хватит, если заметит меня, спокойно гуляющую по коридорам больницы.
И все же попалась, когда уже одетая вырулила из-за угла, и лицом к лицу встретилась с ахуевающей девушкой. А говорила ведь, что ничего хорошего ожидать не придется.
- Вы почему не в палате? И почему одеты в верхнюю одежду?! Вам не положено покидать больницу до тех пор пока.. - начала тараторить, усиленно жестикулируя руками, в одной из которых сжимала планшет с бумагами.
- Да я свежим воздухом подышать, никто и не заметит, - быстро пробубнила, ловко обогнув медсестру с плеча, и пока та возмущенно пыхтела, пытаясь сообразить, в какую сторону бежать - за мной, или за врачом, который вернет нерадивую пациентку на место, - я уже исчезла с поля зрения. И из больницы тоже.

Свалила от одного недовольного пыхтения, и пришла к другому. На парковке заметила знакомую машину, и, не долго думая, свалилась на переднее сидение, укоризненно посмотрев на мужчину, мол, давай не вопи. Сложно вообще-то быстро свалить из больницы, по узким коридорам которой то и дело снуют врачи, готовые загнать обратно в палату, и, если потребуется, привязать к кровати, чтобы никуда не делать. И не важно, сколько там времени меня не было. Важно то, что свалила, и возвращаться туда по своей воле больше не намерена. Хотелось бы верить, что вообще больше туда не вернусь, но это что-то из разряда фантастики, наверное.

До особняка, о котором Беннингтон благополучно успел мне мозг вынести, мы добирались какими-то длинными путями, через фастфуд и бухло. Если от первого отказалась - потому что не то немного состояние было, и после херовой тучи таблеток желудку надо было прийти в себя, - то от алкоголя отказываться было бы глупо как минимум потому, что он неплохо так расслабляет, заставляя на некоторое время забыть о том дерьмовом положении, в которое я успела вляпаться, и выбираться из которого, похоже, совсем не собиралась. Или не могла. Не суть, в общем.
И все-таки спустя какое-то время мы оказались там, где величественно возвышался огромный особняк. Лениво вывалившись из машины, и не глядя хлопнув дверцей, взглядом я скользила по зданию, поражающему своей обширной площадью. Дохера, наверное, места там. Впрочем, это мне еще предстоит узнать, в качестве второстепенной задачи. Первым делом подтвердить какие-то там догадки Чеса касательно моей принадлежности к этому странному миру. Его миру. И до сегодняшнего дня я считала, что мне в нем совсем не место. Быть может зря, и кто-то все-таки сможет это подтвердить, а может и не совсем зря, и надежда на светлое будущее все-таки есть, пусть и обеспечат его совсем нестандартные вещи.
Пока шла следом за Беннингтоном, оглядывалась по сторонам, при этом улавливая чьи-то шаги откуда-то сверху. Бесшумно выдохнула, потерев переносицу, морально настраиваясь на то, что мне, человеку, который не особо любит компании - и людей недолюбливает в принципе, - придется жить там, где их куда больше, чем один. Да не просто кто-то там, а те люди, у которых имеются какие-то там способности, что в разы усложняло ситуацию, так как мне с этим всем довелось познакомиться немного посредственно.

Стоило оказаться на кухне, как шаги откуда-то со стороны стали отчетливее, и спустя буквально несколько секунд в пределах видимости появился мужчина, одетый весьма неряшливо, но по-домашнему, весь взъерошенный и сонны. Или бухой. Или и то, и другое. Спиздил из пакета картошку, закинул её в рот, заулыбавшись, как довольный кот, и только потом посмотрел сначала на Честера, а затем перевел взгляд на меня. На секунду показалось, что где-то я его уже видела.. и он смотрел на меня так, будто совсем не удивлен был, и тоже видел меня где-то раньше. Сощурила один глаз - он сделал то же самое, но зрительные баталии продолжились не долго, потому как голос Беннингтона заставил обоих повернуть голову в его сторону.
Скрестив руки на груди, и поджав губы, по-хозяйски свалилась на стул, продолжая переводить взгляд то на одного мужчину, то на второго.
- А вино где, дурень? Я чем должен Гермеса задабривать по твоему? Водой из под крана? - неодобрительно сверкнув глазами, и влепив смачный такой подзатыльник Чесу - на что я криво усмехнулась, наблюдая за развернувшейся картиной, - он, цокнув языком, одной рукой подхватил стакан, который только что наполнился янтарным напитком, второй рукой сгреб пакет с едой, и, сделав несколько глотков, причмокнув, добавил: - повезло тебе, где-то у меня валялась бутылка. Ща приду.. я Анубис, кстати.
Пошуршал передо мной пакетом с едой, как-то размыто ухмыльнулся, затем перевел взгляд на Беннингтона, снова цокнул языком, и свали.
Я же, наблюдая за всем этим действом, пришла к выводу, что веселая, однако, жизнь намечается, если придется все-таки жить здесь, и лицезреть вот этого мужика, так спокойно прописывающего направо и налево подзатыльники.

- Так о чем это я, - спустя некоторое время, вернувшись обратно, и старательно пережевывая бургер, начал Анубис, встав возле стола. Нарочно, наверное, тянул время, медленно откусывая кусок за куском и размеренно пережевывая. На нас при этом не смотрел - глазел на булку с нескрываемой такой любовью. И снова обратил внимание на меня лишь тогда, когда дожевал и облизнулся. - она... - одной ладонью уперся в столешницу, немного запрокинул голову, сощурил один глаз, и почесал поросшую щетиной скулу. Вторым глазом продолжал смотреть в мою сторону, но говорить дальше не спешил. И эта томительная пауза выводила из себя. Какого хрена так все долго то, эй?
- Ну говори уже, не тяни кота за причиндалы, - не выдержала, закатив глаза, и нахмурившись, но совсем не злобно, а, скорее, просто по факту, потому что в любой непонятной ситуации так делала.
- Да, хранитель, - наконец-таки озвучивает он вердикт, и я, честно говоря, так и не поняла, то ли радоваться стоит, то ли в истерике биться, ведь так отчаянно пыталась от всего этого свалить, а тут вот тебе, здрасте, приехали. - Панацеи, вроде бы. С лечебной хероборой связана, самым прямым образом. И лечить могёт, если захочет, и в обратку все пустить, если до меня все правильно дошло. Кароч, если ты подыхать вдруг соберешься, - выпрямившись, мужчина посмотрел теперь на Честера. - то это к ней, - указал на меня, и, прихватив вторую бутылку виски, сделал шаг в сторону. - а я пошел. Не бить, не кантовать, при пожаре выносить первым. И снова свалил.

- И.. дальше че? - спустя некоторое время нарушила тишину я, подавшись вперед, и, взяв стакан, сделала несколько неторопливых, небольших глотков. Напиваться не хотелось. А вот выпить - очень даже. А еще хотелось понять, что со всем этой информацией делать. - Ты говорил, что все расскажешь. Мне кажется, что сейчас самое время.