Вверх Вниз

Под небом Олимпа: Апокалипсис

Объявление




ДЛЯ ГОСТЕЙ
Правила Сюжет игры Основные расы Покровители Внешности Нужны в игру Хотим видеть Готовые персонажи Шаблоны анкет
ЧТО? ГДЕ? КОГДА?
Греция, Афины. Февраль 2014 года. Постапокалипсис. Сверхъестественные способности.

ГОРОД VS СОПРОТИВЛЕНИЕ
7 : 21
ДЛЯ ИГРОКОВ
Поиск игроков Вопросы Система наград Квесты на артефакты Заказать графику Выяснение отношений Хвастограм Выдача драхм Магазин

НОВОСТИ ФОРУМА

КОМАНДА АМС

НА ОЛИМПИЙСКИХ ВОЛНАХ
Paolo Nutini - Iron Sky
от Аделаиды



ХОТИМ ВИДЕТЬ

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Под небом Олимпа: Апокалипсис » Отыгранное » † Судная ночь


† Судная ночь

Сообщений 21 страница 40 из 40

1

http://savepic.ru/11967171.gif- - - - - - - - - - -NOW I CAN'T STAY BEHIND
SAVE ME, FROM WREAKING MY VENGEANCE
UPON YOU, TO KILLING MORE THAN I CAN TELL
BURNING NOW I BRING YOU HELL

Kattie Scarlett Defoe & Dimitris Katidis
[AVA]http://savepic.ru/11973317.gif[/AVA]
[SGN]http://savepic.ru/11970245.gif http://savepic.ru/11972293.gif[/SGN]
[NIC]Dimitris Katidis[/NIC]

Отредактировано Anubis Sotiris (27.10.2016 16:11:37)

+5

21

Гребанный мизерный кусок железа, засевший в мягкой плоти, доставлял неимоверное количество не только болевых ощущений, но и проблем. Будто где-то внутри засел червь, и каждое мое движение его раздражало, отчего тот, медленно, с чувством, толком, и расстановкой, начинал шевелиться, задевая самые болезненные точки, неприятные ощущения от которых в тот же миг импульсами проносились по всему телу, концентрируясь в эпицентре ранения, заставляя кровь неумолимо стекать по оголенному торсу вниз, оставляя за собой четкие дорожки багрового - при том освещении, что было, они казались практически черными (и это, впрочем, не удивительно, потому что у пропитанной ненавистью, отъявленным похуизмом, и желанием выбить зубы всем - в целом, и каждому - в отдельности, души, почерневшей, и день за днем гниющей и разрушающейся, крови иного цвета быть не может), - цвета, вместе с тем заставляя меня стискивать зубы, кривить губы в болезненном оскале, и судорожно, хрипло, и рвано дышать.
И воздух становился с каждой секундой тяжелее, неумолимо вдавливая в испачканный кафель, и силы вот-вот грозились покинуть тело, послав нахуй. И Дефо, блятьвашумать, тянула кота за яйца - хотя-бы каплю сострадания к сородичам испытала, из своей кошачьей солидарности перестав заниматься вредительством, и приступив к делу. И чем дольше она нерешительно металась в каких-то собственных размышлениях, и чувствах, тем сильнее я злился, громче рычал, и периодически клацал зубами, всем своим видом - насколько позволяло состояние здоровья, - показывая ярое недовольство.
Эй, я тут кровью, если вдруг ты забыла, истекаю.

На самом деле злился не на девушку - потому что, вопреки всему своему тщательно выстроенному образу отъявленного мудака и утырка, который срать хотел на всех, кроме самого себя, я умел сопоставлять факты, мог превращать в единую и четкую картину то, что улавливал в чужом взгляде, чужих действиях, или словах, был способен запоминать какие-то важные нюансы, и, где следует, этим пользовался - в основном ради собственной выгоды, конечно, но не в этом суть. Видел, насколько тяжело сейчас Скарлетт, и винил её, естественно - потому что  характер такой поганый, смиритесь, или идите нахуй, - но на подсознательном уровне понимал и даже принимал - что немаловажно в моем случае, - что девчонка не виновата, и цепочка последовательностей начинается как раз таки с меня - сам ведь шастал по улицам, пугая народ, и если бы изначально прислушался к её просьбе, то не находился бы сейчас в этом плачевном состоянии, в этой гребанной аптеке, и этом ебучем десятом кругу ада.
Так вот: злился я, в данный момент, на самого себя, потому что ущербным считал, беспомощным, и жалким; слабым, так как не мог самостоятельно справиться с ранением, хотя не раз оказывался в подобном положении, и, по хорошему, должен был неким опытом обзавестись.

А когда злоебучая пуля все-таки оказалась на грязном, пыльном полу, позволив мне с облегчением выдохнуть, почувствовал, будто заново родился. Словно с шеи в один момент поводок удушающий сняли, а с пасти - намордник; дали волю, позволили почувствовать упоительное чувство свободы и собственного превосходства над самой смертью. Справился, выкарабкался, не спасибо Дефо, которая пусть и помогла, но я слишком эгоистичен и самолюбив, чтобы признать это. И уже тем более для того, чтобы произнести вслух.

- Я уже к тебе прикоснулся, - справедливо заметил, показательно постучав подушечками пальцев по мягкой, бархатистой, и такой приятной на ощупь коже. Вскинул бровь, пристально глядя в глаза напротив, и в привычной для себя манере щурясь. И губы кривил в неизменной, самодовольной усмешке.
А раз делаю это, значит все заебись, и можно выдохнуть.
Девчонка находилась близко, я бы даже сказал, что слишком близко. Я чувствовал на собственных щеках её горячее дыхание, ощущал прожигающий насквозь взгляд, и ловил себя на мысли, что это будоражит. Не потому, что Скар - действительно красивая, и для такого мудилы, как я, являющаяся слишком великой наградой, которой был недостоен, - находилась в моем личном пространстве, распаляя самые потаенные желания, а потому, что при огромном желании я, потребуй того звериная сущность, мог бы взять её прямо здесь и сейчас - потому что больше был, и сильнее, даже несмотря на Немейского льва, - но не хотел этого делать. Слишком просто, дико, и неправильно. Добиться хотел, довести уровень наших отношений до той точки, когда девчонка сама скажет о том, как сильно желает, чтобы мои ладони сжались на её тонкой талии.

Но сейчас следовало думать далеко не о тех мыслях, которые с упорством олимпийцев лезли в голову, когда расстояние между нашими лицами было минимальным. Старательно задавливал их, душил, и выкидывал, но они, блять, возвращались.
И делали это до тех пор, пока слух, еще немного нечеткий, смог уловить чьи-то голоса, шаги, и еще кучу посторонних звуков, которые мне совсем не нравились.
- Слышу, - отозвался, нахмурившись, и глянул на Дефо.
От одной проблемы кое-как избавился - и то не до конца, потому что плечо все еще отзывалось острой болью, стоило мне сделать хоть намек на движение, - как на голову свалилась новая. И мало того, что свалилась, так еще и грозилась наделать в наших телах новые дырки, если не предпримем хоть какие-то действия.
Покосившись на протянутую девчонкой руку, не прекращая хмуриться, торопливо пораскинул мозгами, и пришел к выводу, что отказывать от её помощи сейчас было бы глупо и не предусмотрительно. Потому в тот же момент ухватился своей огромной ладонью за женское предплечье, и поднялся, рыча, скалясь, и жмурясь. Зацепился взглядом за футболку, испачканную собственной кровью, цокнул языком, мотнул головой, пройдясь ладонью по взъерошенным волосам, и неловко подхватил тряпку. Разгуливать по округе, сверкая голым торсом, как-то ну совсем не улыбалось, и лучше грязная футболка, чем совсем никакой. Наспех нацепил её на себя - тут же фыркнув от того, что неприятно прилипла к торсу, - и двинулся следом за Скарлетт, попутно достав из-за спины пистолет, и в очередной раз проверив количество патронов. Половина магазина - не много, но сойдет.

- Веселуха, - ухмыльнулся, когда лицом к лицу встретились с очередной преградой, преодолеть которую не представлялось возможным. Был бы целым и невредимым - и мог бы попробовать выбить - хотя вряд ли бы получилось, - а в моем состоянии даже пытаться не стоит.
В итоге, что мы имеем: с одной стороны дверь, забаррикадированная и не желающая поддаваться, а с другой - какие-то придурки, но придурки с оружием, что усложняло ситуацию.
Впрочем, ума им было не занимать - это я понял, когда они бездумно начали палить во все стороны, и лишь патроны тратили попусту. А я ведь расчетливый был, и разумом не обделенный - пригнулся, присел на корточки рядом с Дефо, и прислушался. В силу своего рода деятельности, мог по звуку отличать не только из чего стреляют, но и определял все  вплоть до моделей, и количества патронов в магазине или обойме. Сейчас отчетливо слышал Беретту, вместе с тем считая количество сделанных выстрелов.
Четыре. Три. Два. Щелк.
Молодцы, ребятки, красавцы просто.
Повернув голову к девушке, весьма красноречиво посмотрел в испуганные глаза, и приложил палец к губам. В следующую секунду перевел взгляд в ту сторону, откуда слышался хруст стекла под чужими подошвами, и, не выпрямляясь, перебежками, прячась за стеллажами, направился в сторону незваных гостей. Свой пистолет сжимал в здоровой руке, непроизвольно водя большим пальцем по затвору.
Тихо, крадучись обогнул пацанов - пока те наводили шорох на полках, забыв - или понятия не имев, - о бдительности, -  оказавшись за их спинами, выпрямился, и, скривив губы в безжалостной ухмылке, присвистнул, обращая на себя их внимание.
И повернуться толком не успели, как отхватили по пуле: одному прилетело точно в лоб, второму - куда-то в область шеи. Не тряслись бы руки - ибо слаб все еще был, - так обоим точно в яблочко попал. Но хуй с ними.

- Здра-асте, - облокотился согнутой в локте рукой о стойку, глядя на Скар, и ехидно ухмыляясь. - пошли отсюда, пока вся остальная шушера не слетелась на выстрелы, как на говно.
Уверен был, что этого не случится, так как громыхало со всем сторон, и с незавидной частотой, а если реагировать на каждый, то можно на блядский британский флаг порваться.
Но валить все-таки стоило. Разгромленная аптека - весьма сомнительное укрытые.
[AVA]http://savepic.ru/12106439.gif[/AVA]
[SGN]FOR THE ANIMAL'S SOUL IS MINE
WE WILL BE COMPLETED RIGHT BEFORE YOUR EYES
http://savepic.ru/12090051.gif http://savepic.ru/12081859.gifI HAVE NO CONTROL THIS TIME
AND NOW WE BOTH SHALL DINE
[/SGN]
[NIC]Dimitris Katidis[/NIC]

+3

22

А сердцу стало страшно биться,
Такая в нём теперь тоска...
И в косах спутанных таится
Чуть слышный запах табака.

— Анна Ахматова, 1912 год

Ее бабушка, заставшая войну и собственными глазами ее повидавшая, много рассказывала о кровопролитных, голодных, холодных и безжалостных временах. Тогда над беззащитными головами взрывались жадные до чужих жизней снаряды, возле оглушенных ушей свистели шальные пули, родные дома поджигались и сгорали вместе с родителями, с детьми и с родственниками. Оружие, поднятое теми, кто его поднимать не хотел во имя безумной, бесстрашной и безрассудной идеи одного человека, гремело повсюду – эти звуки отдавались треском похоронного костра в висках каждого, кто видел, слышал и слушал войну. А голод стоял такой, что крысы бежали из городов в деревни и в села в поиске худого пропитания. Бабушка все это рассказывала со слезами на глазах – ей было трудно вспоминать времена, забравшие мужа и двух сыновей, но она упорно, упрямо рассказывала, и Скарлетт никогда не понимала почему. Если тебе трудно вспоминать, то не вспоминай, убери эти кровожадные картинки в самый дальний сундук собственного подсознания, захлопни крышку со всей силы и закрой на семь замков. Убей воспоминания. Кэтти до сих пор не понимает мотивов бабушки, так как руководствуется собственными вышеизложенными принципами. Но здесь и сейчас, в этом богом забытом городе, она осознает, наконец, о чем говорила миссис О`Хара. Люди, брошенные в бой с пистолетами, с винтовками и даже с автоматами наперевес, сражающиеся за никому непонятную идею, губят других людей, которые тоже не понимают – а за что? Скарлетт, наивно полагавшая, что никогда не застанет войну вот так, как она есть – голой, обнаженной и неприкрытой – боится. Она дьявольски боится, чертовски боится, просто изнемогает от страха. Эта женщина прошла многое – она обращалась во льва посреди людной улицы, она убивала и ее пытались убить, она, в конце концов, первого ребенка родила в Древней Греции – тогда боги в очередной раз решили пошутить и перекинули подопечных в другую эпоху. Она похоронила мужа, она побывала в нескольких автокатастрофах и даже выбиралась из авиакатастрофы целой и относительно невредимой – и хоть бы хны. Девять жизней, как ни крути. И Скарлетт тоже была на войне – когда несколько лет назад хранители сорвались с цепей и пошли по головам носителей, занимаясь праведным линчеванием. И кто после этого чудовища еще, а? Скарлетт выживала всегда, потому что сражалась, потому что не могла допустить собственной смерти, у нее, в конце концов, Голдман за очередную разбитую вазу не отчитан и Адель за плохо протертое зеркало не выругана. Столько дел, столько дел! – и они без Скарлетт не сделаются. Да без Скарлетт ничего не сделается! Планета перестанет вращаться, солнце взорвется, реки иссохнут, растения завянут, люди погибнут. Так что Кэтти нельзя умирать. Вот только кого это волнует? И все же Скарлетт сражалась – всегда, при любых обстоятельствах и чем глубже была лужа, в которой Кэтти увязала по самые уши, тем сильнее приходилось барахтаться. И сейчас, в этом забытом богами городе, напичканном оружием и кровожадными людьми, нужно сражаться тем более. Ее бабушка сражалась и выжила – Скарлетт тем более выживет. К тому же, Скарлетт не одна, а с Цербером, которому спасла жизнь. Теперь он ей должен, теперь он не даст ей погибнуть. Кэтти верит в это, потому что хочет верить, потому что в обратном случае шансов выбраться из города ничтожно мало. Не нулевые, конечно, но где-то возле.

Над головой продолжают свистеть алчные пули, вокруг разбиваются стекла, склянки и банки, падают стеллажи, побелка сыпется, погром, бедлам, настоящий хаос. Скарлетт не видит ничего – ее глаза крепко зажмурены, а уши зажаты собственными ладонями, лицо вжато в колени, что подтянуты к груди. С каждым новым звуком очередной святящей пули Кэтти вжимается в стену сильнее, она как будто хочет слиться с ней, провалиться и оказаться на долгожданной улице, вдохнуть грудью свежий воздух и расслабиться, понять, что в безопасности. Увы, это только мечты, а время, проведенное в мечтах – потерянное время. Впрочем, ничем другим в данным момент ирландка заниматься не способна. И вдруг посреди этого грохота Кэтти отчетливо слышит звук интуиции. Она кричит, истошно вопит, привлекает внимание, но Скарлетт обездвижена предательским страхом и даже не может открыть глаза. И зря, потому что в следующее мгновение один из стеллажей падает рядом с ней, сильно задевая плечо. Угол буквально разрезает кожу от шеи и до груди – Скарлетт бы завизжала от боли, если бы была в состоянии. Сейчас она даже боли толком не чувствует – так, что-то неприятное происходит в области левого плеча. 

И вдруг все стихает. Так быстро, неожиданно и внезапно, что Скарлетт в отчетливом воображении видит невидимую руку, которая взмахивает белым флагом, призывая немедленно сложить оружие. Все еще боясь открыть глаза, Кэтти ждет несколько мгновений, пытаясь понять, что случилось. У нее два варианта, первый: Цербер сделал собственное дело и убил нарушителей спокойствия; второй вариант – убили его, а теперь увидели  Скарлетт и переглядываются между собой, мерзко улыбаются, грязные ладони потирают. Будь носительница в трезвом уме и в здравой памяти, смогла бы прислушаться и понять, что в аптеке стучит только одно сердце – и слава богам. Но она все еще скована животным страхом за собственную жизнь. Все ее чувства – слух, зрение, интуиция – тоже скованы. Кэтти не понимает ничего. И только мужской голос – насмешливый и знакомый, черт возьми, такой долгожданный, заставляет Скарлетт прийти в себя. Она медленно поднимает голову, открывает глаза и смотрит на Цербера исподлобья. Нет, поверьте, она рада, что он все сделал и спас Скарлетт, но… черт возьми, почему так долго?! Скарлетт тут едва с ума не сошла! А он стоит и ухмыляется!  Сволочь!

― Скотина, ненавижу тебя! ― Кэтти ловко и быстро срывается с места, стремительно приближается к Церберу и со всей львиной силы бьет беднягу в сильную грудь. ― Какого черрррта так долго?! Я тут едва с ума не сошла! А ты стоишь и ухмыляешься! Скотина! ― Скарлетт не скупится на две вещи: на тональность голоса и на силу, прикладываемую, чтобы сравнять Цербера с землей. Как же он бесит! Четвертовать, обезглавить, сварить в котле с кипящим маслом! Немедленно! Скарлетт продолжает отчаянно колотить Цербера до тех пор, пока собственное разодранное плечо не дает о себе знать. Глубокая неприятная рана, словно обидевшись на отсутствие внимание и заботы, разражается такой дикой болью, что Кэтти взвизгивает и падает, в полете машинально цепляясь за пряжку мужского ремня. Ничего личного, чистые инстинкты: если падаешь, то нужно за что-то схватиться, чтобы удержаться. Скарлетт, однако, не удерживается и Цербера за собой тянет. В общем-то, основная черта характера Кэтти наглядно: упаду я – упадут все.

+4

23

Меня не пугала вся эта ситуация, в которой увяз по самые уши, и понятия не имел, то ли за лопату хвататься, чтобы разгребать свалившиеся проблемы по мере их поступления, то ли за пистолет, и идти косить всех без разбору, не обращая внимания на нюансы вроде тех, когда стоишь лицом к лицу с женщиной, к примеру, направляешь на нее дуло пистолета, и пытаешься судорожно сообразить, стоит ли нажимать на роковой курок, или лучше прислушаться к слезным мольбам о пощаде, упоминаниям о маленьких детях, у которых никого больше нет, и лишним соплям.
Обделила меня природа состраданием к роду людскому, зато не пожалела, и щедро так наградила жестокостью и хладнокровием. И когда люди в очереди за светлым и добрым стояли, я преспокойно сидел в стороне, и бережно натирал рукоять любимого пистолета. В итоге получил то, что осталось. То есть, если говорить начистоту, то одно большое нихуя, и сбоку бантик.
Пожалуйста, Димас, наслаждайся. Держись там, в гребанном, пропитанном алчностью и лицемерием, мире, где каждый, кто попадется на пути, будет искренне желать сровнять тебя с грязью, втоптать туда же, попрыгав для надежности сверху. Не раз сталкивался с этим, начиная с подросткового возраста, но в силу своего характера, не мог спокойно реагировать на выпады со стороны мудаков всяких, пытающихся казаться на порядок выше меня, имея, к примеру, высокий социальный статус - не свой даже, а отцовский, - и при каждом удобном случае тыкали этим мне в лицо, не пренебрегая упоминаниями о том, что я никчемный, жалкий, и проданный собственными родителями за дозу, уебок.
Да, я уебок, и никогда это не отрицал. Да, у меня не было родителей, и любви их испытать не довелось - а за то, что отреклись, кинули на произвол судьбы, я всей душой их ненавидел, и лишь радовался, что судьба уберегла от знакомства с такими убогими, мелочными людьми. Покажись они мне на глаза сейчас, и не задумываясь пустил бы по пуле в голову, потому что нехуй.
А когда старше стал, пораскинул мозгами, и пришел к выводу, что могу себе позволить взять роль некого карателя - потому что почему бы и да, - очищая мир от всякого дерьма, в виде все тех же мудаков с высокими социальными статусами, возомнивших себя богами, и не скупящихся на проявление своего фальшивого величия. И делал это далеко не во славу мира во всем мире, где люди будут приветливо улыбаться, любить друг друга, и наведываться в гости на чаек с печеньками.
Делал это потому, что нравилось. Потому, что удовольствие получал, когда видел в глазах людей - кто считали себя всемогущими за счет денег, - страх, и боязнь встретиться лицом к лицу со старушкой смертью. Потому, что упоительным для меня было понимание, что такой утырок, как я, может заставить таких "господ", как они, рыдать, падать на колени, и умолять сохранить жизнь.
И обещал сохранять, брал с каждой своей жертвы честное слово, что опустят себя с небес на грешную землю, но в конечном итоге обещание свое не сдерживал; пристрелил каждого, словно не человек передо мной был, а крыса, бесившаяся с жиру. А по сути так оно и было на самом деле.

И сейчас я не задумываясь готов порвать любого, кто позарится на мою жизнь. Или на жизнь Дефо - но это уже сомнительно немного было, потому что для себя еще не до конца решил, хочу вытаскивать её из этой херни, или разумнее оставить здесь, бросить на потеху судьбе, ведь девчонка самым непосредственным образом относилась к тем, кого я ненавидел всей душой. Еще и лезла вечно со своими угрозами, которые никаких других эмоций, кроме ехидного оскала, и гортанного, хриплого смеха, не вызывали.
Но с другой стороны, она спасла мне жизнь, и вопреки всему, такими вещами я никогда не пренебрегал.
- Это не новость, - ухмыльнулся я, сделав шаг назад, когда она резко сорвалась с места, и целенаправленно ринулась в мою сторону. Ударила хрупкими, с виду, руками, но сделала это с далеко нечеловеческой силой. Впрочем, я не пошатнулся даже, словно врос в пол, но зато оскалился, и на выдохе утробно прорычал, потому что больноблять. На мне хоть и заживало все на порядок быстрее, чем на обычных, среднестатистических людях - спасибо трехглавому псу, - но всё-таки требовалось немалое количество времени для того, чтобы от серьезных ранений - вроде глубоких ножевых, или пулевых, - оставался лишь шрам, как напоминание о дерьме, через которое пришлось пройти.
- Но не сошла же, че вопишь то? - перехватил изящное женское запястье той руки, которая ударяла ближе к раненому плечу, и вместе с тем подался назад, встретившись лопатками с прохладной стеной. Продолжал все так же кривить губы в ухмылке, скользя медленным взглядом по разъяренному лицу Дефо. Почему-то меня забавлял её вид в моменты, когда она отчаянно пыталась казаться злой. Ну ни каким боком не вязался у меня образ хладнокровной девушки, способной не дрогнув сворачивать чужие шеи, с этим миловидным фэейсом.
И на рану взгляд периодически падал, но я терпеливо ждал, когда Скар сама это заметит. Простите, просто удивительным немного для меня был тот факт, насколько сильным, бурлящим было её желание доставить боль мне, что на свою собственную даже внимания не обращала.
Ан-нет, обратила.
Вскинув бровь, я проследил, как она дернулась, и начала падать. И не нашла ничего, блять, лучше, как воспользоваться мной в качестве страховки. Только вот страховщик из меня всегда херовый был, даже скрывать не буду.
Хрен бы его знал, почему не устоял на ногах, и какого хрена повалился следом, но оба оказались в весьма интересном, мать вашу, положении: Дефо лежит, скулит от боли, и жмурится, продолжая держаться за мой ремень; а я придавливаю её сверху, и, видит Бог, хорошо, что успел предплечьем в пол по левую сторону от её головы упереться, иначе раздавил бы к херам. А еще лица наши оказались в опасной близости друг от друга. Чувствовал её частое дыхание, теплом врезающееся в поросшие щетиной щеки; чувствовал, как её грудь вздымается, касаясь моей груди; чувствовал, как сердце колотится, чечетку отбивая.
- Можно было просто сказать, что хочешь меня, - в привычной для себя, язвительной манере прохрипел, глядя на приоткрытые губы. Понимал, что сейчас не тот момент, и следует теперь уже девчонке помочь обработать рану, отплатив той же монетой, но просто не мог не съехидничать. Еще буквально несколько секунд пролежал в том же положении, придавливая Дефо к полу, и чувствуя, как воображение рисует живописные картины с пометкой 18+, но в следующий же момент хмыкнул, цокнул краем рта, и подался назад, приземлившись на задницу рядом. Одну ладонь положил в район солнечного сплетения - и нет не потому, что полапать захотелось, - а второй коснулся окровавленного плеча.
- Не рыпайся, - гаркнул, когда превозмогая боль, и негодующе пыхтя, Скарлетт попыталась встать. - н-да, - как-бы подвел итог увиденному, и поднял голову, оглядевшись. Гребанные мудаки, чьи трупы валялись рядом, испоганили аптеку, и уничтожили большую часть медикаментов. - лежи, дернешься - пристрелю, - нахмурился, красноречиво посмотрев на девушку, и поднялся на ноги.

Пришлось повозиться, периодически прислушиваясь - дабы гостей очередных не проебать, - прежде чем нашел все, что требовалось для обработки раны. Сгреб в охапку и вернулся к Дефо.
- Садись, - кивнул на стену, - и реще давай.
Освободил руки, вывалив рядом с ней пару бутыльков с какой-то спиртосодержащей жидкостью, бинты, и набор хирургических игл, и нитей. Заметил испуганный взгляд, и ухмыльнулся, начав шарить по карманам в поисках зажигалки.
- Постарайся громко не орать.
[AVA]http://savepic.ru/12106439.gif[/AVA]
[SGN]FOR THE ANIMAL'S SOUL IS MINE
WE WILL BE COMPLETED RIGHT BEFORE YOUR EYES
http://savepic.ru/12090051.gif http://savepic.ru/12081859.gifI HAVE NO CONTROL THIS TIME
AND NOW WE BOTH SHALL DINE
[/SGN]
[NIC]Dimitris Katidis[/NIC]

Отредактировано Anubis Sotiris (12.11.2016 23:16:22)

+3

24

Как ни старайся, когда больно — болит.
— Харуки Мураками «Норвежский лес»

Дикая боль пронзает, словно раскаленная донельзя стрела, левое плечо, концентрируется там на протяжении нескольких невыносимо долгих минут и смертельным ядом расползается по телу. Скарлетт чувствует, что физическое состояние стремительно ухудшается: картинка перед глазами предательски мажется и фокусироваться отказывается, ноги и руки как будто ватными становится, а голова наливается тяжелым, совсем неподъемным свинцом. Через несколько мгновений боль сменяется тошнотворной слабостью, и Кэтти понимает, что конечности не слушаются, кажется, отрежь руки и ноги заживо – и даже не почувствует. И все, как рукой снимает, когда Кэтти обнаруживает перед собой – простите – над собой ухмыляющуюся физиономию Цербера. Носителя такой расклад вещей – и тел тоже – полностью устраивает, судя по довольному взгляду невыносимо зеленых глаз, и Кэтти моментально оживает для того, чтобы испортить мужчине малину. Черта с два она позволит ему наслаждаться ситуацией и уж тем более – слабостью Скарлетт!

― Как я уже говоррила, мой доррогой, будь ты последним мужчиной на земле, я бы все рравно не позволила тебе ко мне пррикоснуться, ― сдавленно шипит Скарлетт в ответ на требование признания. Конечно, хочет она его! Разбежался, размечтался! Не того Кэтти поля ягода, чтобы хотеть мужчину, у которого за душой нет многомиллиардной виллы в Испании, личного самолета или хотя бы яхты. Она показательно шипит и тут же, всхлипнув, морщится от боли, которая обиженно напоминает о себе. Вздумала забыть обо мне и окунуться в очередное набивание собственной цены? Так получи ощущение ножа, всаженного, вкрученного, ввинченного в разодранное плечо. Скарлетт с силой жмурится, едва сдерживая рвущиеся на волю стоны, и боль долгожданно отступает, отпускает. Носительница протяжно выдыхает через округленные губы и осторожно, словно боясь спровоцировать мироздание на очередной полусмертельный удар, открывает темные глаза. Только сейчас она обнаруживает на собственной груди, в области солнечного сплетения, грубую мужскую ладонь. Кэтти, изогнув бровь, приподнимает голову и смотрит сперва на руку, потом медленно переводит удивленный взгляд на Цербера – и все в носительнице говорит: «а не обалдел ли ты часом, дружок?». Скарлетт с показательным флером заносит собственную руку, чтобы скинуть с груди ладонь мужчины, и очередная волна боли накрывает с головой; Кэтти вместо очередной попытки набить себе цену инстинктивно хватается за пальцы Цербера, сжимает, стискивает, цепляется, словно за спасательный круг, который вытащит ее из этого моря бесконечной боли. И снова боль отступает; Кэтти выдыхает и откидывает голову назад, знакомя нервно встрепанный затылок с грязной поверхностью пола. Вот только чужой руки она не отпускает на тот случай, если приступ повторится. И все же, даже в чертовой боли есть нечто полезное: Кэтти, в конце концов, не только замолкает, но и успокаивается, а еще, кажется, смиряется.

Мужчина зря времени терять не собирается – он умело пользуется временным успокоением носительницы: продолжая надавливать Скарлетт на солнечное сплетение, он касается свободной рукой больного плеча. Кэтти реагирует на удивление спокойно: она не взрывается очередными воплями или истериками, она не подрывается вверх и не бросается на мужчину с кулаками, нет, ирландка стоически терпит, зажмурившись и сжав зубы.

― Куда ты?! Черрт возьми, не смей меня брросать! ― в ответ на очередной приказ вскрикивает Кэтти, машинально приподнимаясь на локтях и тут же падая обратно на лопатки, в конце концов, боль – не тетка, и она об этом заботливо напоминает, в очередной раз прожигая плечо. Скарлетт вонзается испуганным взглядом в пыльный потолок, закусывает нижнюю губу  и вслушивается в происходящие вокруг действия, пытаясь понять, что задумал Цербер. Неужели он действительно ее бросит в этом забытом богами городе? Но ведь это не честно, в конце концов, и Скарлетт могла его бросить, но не бросила! Правда, Кэтти возилась с мужчиной для того, чтобы увеличить шансы на выживание. В ситуации раненной Кэтти дела обстоят в точности наоборот: она потянет мужчину на дно. И все же… нет, он не может ее бросить!

Скарлетт тяжело закрывает глаза и вслушивается в чужие шаги, кажется, Цербер что-то ищет, переворачивает полки с ног на голову, пинает попадающиеся на пути банки и склянки, беснуется, раздражается, злится. Несмотря на то, что носителю, кажется, совсем невесело, Кэтти испытывает явное облегчение: бежать он не собирается. Ведомая этой мыслью, Кэтти оживляется и осторожно приподнимается на локтях, игнорируя приказ «не двигаться». К возвращению мужчины (черт возьми, Скарлетт и не думала, что будет так радоваться его появлению), Скарлетт уже сидит возле стены, подпирая ее лопатками. Несмотря на спутанные каштановые волосы, пыльные щеки и окровавленные руки, Кэтти умудряется оставаться очень хорошенькой – только вот глаза горят не азартом, а страхом за собственную жизнь.
И за новую боль, которая обязательно случится, судя по ноше Цербера.

― Что ты собирраешься делать? ― шипит Скарлетт, но голос предательски съезжает на хрип. Машинально приоткрыв рот, Кэтти испуганно смотрит на Цербера, отчаянно ища его взгляда. Посмотри на меня, черт возьми, немедленно посмотри на меня и скажи, что все самое страшное уже позади, что ты просто обработаешь мне рану и дашь обезболивающих таблеток. И все. Ну же, скажи! ― Нет, не смей, слышишь, не смей, ― Кэтти едва не задыхается от страха, глядя на иглы в руках мужчины. А когда в чужих руках появляется зажигалка, Скарлетт чуть сознание не теряет. Впрочем, она бы все отдала, чтобы отключиться здесь и сейчас, а проснуться дома – в чистой гостиной комнате, залитой золотистым греческим солнцем. ― Что бы ты не задумал, перредумай! Я спрравлюсь так, просто обрработай мне плечо, ― Кэтти снова вжимается в стену сильнее, словно пытаясь слиться с ней, словно пытаясь оказаться на улице – подальше от чертовой аптеки.

+3

25

- А я еще раз тебе напомню, что уже прикоснулся, - подался ниже, проехавшись предплечьем по полу чуть вперед, так, чтобы губы оказались возле женского уха, и тихо, вкрадчиво прохрипел, выдохнув. - и не раз.

На самом деле не ставил перед собой цель лапать девчонку при каждом удобно подворачивающимся случае, просто получалось все так, что, хочешь - не хочешь, а приходилось это делать. И тут, в принципе, если вспомнить все пережитые моменты, начиная от того злоебучего вагона поезда, и заканчивая ситуацией, в которой оказались сейчас, то можно сделать вполне разумный, и логичный вывод - Дефо возможности меня полапать тоже не упускала: сначала в тамбуре, когда уверенным движением прижала меня к шершавой стене, сжав ладонь на горле - и видимо сама не заметила, как вторую руку положила на живот чуть ниже груди - а может заметила, просто значения не придала; затем в этом гребанном кругу ада, когда раненого меня утянула за собой в темноту, чтобы проходившие мимо пацаны не заметили - и опять же одной рукой рот закрывала, а вторую на груди уместила; и когда рану обрабатывала, на прикосновения к оголенному торсу тоже не скупилась.
А я что? Я не против был совсем.
В любом случае эти её возмущения, протяжное, угрожающее мурлыканье - совершенно не производящее на меня должного эффекта, - и постоянное желание наградить меня смачной пощечиной, лишь подливали масла в огонь, умело вбрасывали в него поленья, и не пренебрегали удобрить все это дело канистрой бензина - чтобы горело лучше. Она бесится, урчит, негодует, а я смотрю на все это делось, и лишь губы в привычной ухмылки кривятся, потому что чем больше она злилась и в чем-то меня ограничивала - в тех же самых прикосновениях, к примеру, - тем сильнее распаляла во мне желание делать все с точностью наоборот. Потому что не знала - а может быть просто не желала брать в расчет, - что характер у меня такой, и чем чаще меня в чем-то блокируют, тем рьянее становится идея переть против системы, словно бронепоезд.
И все это будет продолжаться до тех пор, пока наши пути не разойдутся, перестанут пересекаться, и я благополучно забуду о существовании девчонки, которая всеми силами пыталась отравить мне жизнь, старательно скребла своими острыми кошачьими когтями мою почерневшую и разлагающуюся душу, но каждый раз натыкалась на непоколебимый игнор в свой адрес.
Но это будет потом, когда-то в будущем, если это будущее, конечно, наступит, ведь все, что сейчас происходит, не просто намекает, а в буквальном смысле орет на весь мир, что хренос-два мы легко и просто выберемся из этого ебучего инферно в мир, где хуйня творится такая же, вот только возможность вдохнуть полной грудью появляется значительно чаще.

- Блять, забыл, - цокнул языком, когда торопливым взглядом пробежался по всем предметам, и не обнаружил самого, пожалуй, главного - обезболивающего. И желательно внутримышечно, но такие вещи вряд ли в разгромленной аптеке - где от банок да склянок лишь осколки по полу разбросаны, и хрустят теперь под массивными подошвами, - найти можно. Снова поднялся на ноги, предварительно упершись ладонью в собственное колено, выпрямился, и мельком проскользив по женскому лицу, ушел вглубь аптеки, туда, где видел целую полку каких-то коробок. Не долго пришлось рыскать, и буквально через минуту нашел нужную пачку - бинго, блять.
Молча вернулся обратно, молча протянул ей упаковку, и весьма красноречиво кивнул, мол, давай, ешь, иначе больно будет. А больно, в принципе, будет все равно, потому что девчонка оказалась "очень" везучей, и раной обзавелась по проблемности не меньшей, чем моя. Мою, к слову, тоже следовало бы зашить, потому что каждое движение бередило, заставляло кровь неумолимо пачкать повязку - которая уже пропитана была, - и разносило по всему телу болезненные ощущения.
Продолжал молчать и когда подготавливал все - иголку в спирту обрабатывал, нитку кое-как вставлял, перематерившись на чем свет стоит, и повязку наспех сооружая; а нытье Дефо лишь выводило из себя - где, блять, этот стойкий и волевой лев, который нихера не боится?
Терпел, стискивал зубы так, что желваки ходуном ходили, но старательно не обращал внимания, занимаясь подготовкой, и лишь изредка поднимал на девушку взгляд, глядел исподлобья, перехватывая её испуганный вид.
- Ты сдохнуть хочешь? - не выдержал, резко дернувшись к ней, в один момент сократил расстояние между нами, оказавшись слишком близко, и упершись ладонью в стену практически возле самого её уха; смотрел глаза в глаза, не моргал, и скалился краем рта; склонил голову к плечу, сощурился, и выдохнул, добавив уже более спокойно, но все так же хрипло: - если не сделаю сейчас, пока мы в этой ебучей аптеке, то не обещаю, что доживем до утра. Если ты готова к похоронному маршу, - оттолкнулся, вернувшись к тому, чем занимался несколько минут назад, теперь уже на девчонку не обращая внимания. - то, извини, но подыхать из-за тебя я не готов. Так что сиди и не дергайся.
Щедро налил на скомканный бинт жидкости, зажал в зубах иглу, и снова приблизился к Скарлетт, но теперь уже разместился на её ногах - точнее, над ними; не сел, нет - уперся коленями в пол, и остался в таком положении, возвышаясь над сидящей девчонкой, и глядя сверху вниз.
- Больно будет, - честно признался, аккуратно, чтобы не доставлять ей лишних неприятных ощущений, убрал бинтом кровь, чтобы границы раны были хорошо видны. Дышал ровно, делал все так, будто каждый день людей зашиваю. На самом деле и себя доводилось штопать, потому прекрасно понимал, через что сейчас предстоит пройти Скар. В любой другой ситуации начал бы язвить, продолжал бы ухмыляться, и выводить её из себя, но сейчас не просто не мог этого делать, а, скорее, не хотел даже. Не знал почему, не мог понять причины, но, на удивление, спокойно воспринимал. - но постарайся не орать. Слышишь, - ссутулился, чуть наклонившись, так, чтобы наши лица оказались на одном уровне, положил ладонь свободной руки на шею с противоположной стороны от раны, коснувшись большим пальцем скулы. - все хорошо, я быстро все сделаю.
Понятия не имел, зачем это говорил, ведь по сути похуй должно быть, как Дефо отреагирует на то, что в нее иглой тыкать будут, и на неё саму тоже должно быть похуй, но конкретно в эту секунду я решил, что целесообразно будет поддержать, успокоить. В первую очередь ради собственной же выгоды, потому что мало ли какая шушера может на крики сбежаться.
- Терпи, - взял иглу в руки и, не разменивая на долгие прелюдия, принялся стягивать края раны, вонзая острие в мягкую, податливую, кровоточащую плоть. Сосредоточен был, напряжен, но дышал ровно; не отвлекался, продолжая накладывать шов за швом, и делал это до тех пор, пока Скар не стала брыкаться от боли, не позволяя продолжить. - успокойся, немного осталось, - сделал то же действие, что некоторое время делала она по отношению ко мне - свободную руку просунул между её шеей и стеной, решительно обнял, заставив упереться лбом в собственное плечо, тем самым предотвращая попытки дернуться.

Еще несколько швов, и - бинго! Чиркнул зажигалкой, подпалил нитку, и бросил иголку в сторону. Шустро обработал рану, наложил повязку, и, упершись ладонью в стену, оттолкнулся, поднимаясь на ноги. Окровавленную руку небрежно вытер об футболку - хотя чище от этого она не стала.
- Закинься еще парой таблеток, - кивнул на упаковку, и провел языком по пересохшим губам.
И вроде бы отдохнуть Дефо надо, посидеть, перелопатить в голове все то, что случилось, и дождаться, когда таблетки начнут действовать, но автоматная очередь, разразившаяся где-то совсем рядом, не позволяла этого сделать. Резко повернув голову, я замер, нахмурился, и прислушался. Неразборчивые голоса, шум колес, и стойкое чувство, что валить надо, товарищи, и чем быстрее, тем лучше.
- Идти можешь? - не глядя на девчонку, рванул к трупам, торопливо пошарив по карманам, надеясь найти что-нибудь полезное, но кроме ножа, и нескольких помятых купюр ничего не было. Взял Глок, снял с предохранителя, и вернулся к Скар.
В этот же момент раздается выстрел, и пуля стремительно пролетает совсем рядом, буквально в метре от нас, врезаясь в стену.
- А придется, - пригнулся, выстрелив наугад, как бы обозначая, что тоже не от нехуй делать тут сидим. Понял, что стреляли издалека - а значит это не те, чьи шаги слышал буквально несколько секунд назад. А если это не те, то.... то где тогда те? Идут, видимо, или затаились, услышав выстрелы.
В любом случае надо было валить, и чем скорее, тем лучше.
Если все разом на голову свалятся, то живыми нам точно не уйти.
[AVA]http://savepic.ru/12106439.gif[/AVA]
[SGN]FOR THE ANIMAL'S SOUL IS MINE
WE WILL BE COMPLETED RIGHT BEFORE YOUR EYES
http://savepic.ru/12090051.gif http://savepic.ru/12081859.gifI HAVE NO CONTROL THIS TIME
AND NOW WE BOTH SHALL DINE
[/SGN]
[NIC]Dimitris Katidis[/NIC]

+3

26

Лишь тот достоин жизни и свободы,
Кто каждый день за них идёт на бой.

— Иоганн Вольфганг фон Гёте «Фауст»

Дразнящий хриплый голос возле уха – томный, темный, но вместе с тем обжигающий и дьявольски горячий, заставляет Скарлетт бесшумно сглотнуть и приоткрыть рот, едва заметно провести языком по пересохшей нижней губе, закрыть глаза. Черт возьми! Что этот пес себе позволяет! Четвертовать, сварить в котле с кипящим маслом, сжечь заживо! Немедленно! И Скарлетт тоже – за то, что невольно подается следом, тянется за Цербером, когда тот медленно, но верно отдаляется. Впрочем, тут же она спохватывается и берет себя в руки, слабо встряхивает головой и возвращается в исходное положение – спиной вжимается в стену то есть, продолжая в таком положении ждать носителя. Тот швыряет между поваленными стеллажами, ловко обходит разбитые банки и склянки, чертыхается, ругается, проклинает весь мир в общем и Кэтти в частности. Ирландка бы возмутилась, ей богу, если бы не понимала одну простую вещь: сделай она что-то не то, скажи что-то не так – и носитель ее бросит. И если пятью минутами ранее у Кэтти имелись неплохие шансы выбраться из болота свалившихся проблем относительно целой и даже здоровой, то теперь, с распоротым плечом, нет. Скарлетт даже сейчас, сидя у стены и наблюдая исподлобья за быстрыми, но уверенными действиями мужчины, чувствует гнилое дыхание старухи в черной хламиде. Смерть, как стервятник, нетерпеливо кружит за спиной, нервно переступает с ноги на ногу, потирает костлявые ладони – черт, ну когда, когда, когда? Да никогда, стерва дряхлая! Уймись. Не видать тебе Кэтти, как собственных ушей. Врожденное ирландское упрямство будоражит кровь, беснуется и раздражается, бьется, оборачиваясь мощной дозой адреналина, и Скарлетт вдруг отчетливо чувствует, что Смерть делает неохотный шаг назад. Так тебе и надо, дрянь, нечего на чужой лоток разевать роток. Вместе с адреналином, правда, накрывает новый приступ невыносимой боли, и Скарлетт опускает голову, сжимает зубы и стискивает кулаки, жмурится, мысленно умоляя Цербера поторопиться. А когда он возвращается, то Скарлетт понимает – лучше бы не возвращался. Все эти иголки, нитки, зажигалки расплываются в глазах, но отчетливо складываются в общий пугающий пазл – носитель собирается штопать раненное плечо. Кэтти боится ужасно, и все в ней говорит, нет, кричит о животном страхе. Цербер присаживается возле Скарлетт на корточки, и она машинальными лопатками вжимается в стену еще сильнее, словно пытаясь слиться с ней, словно пытаясь исчезнуть к черту из роковой аптеки. Сорвавшись на отчаянные просьбы о помиловании, Кэтти вместе с тем поднимает голову, находит взглядом глаза мужчины и смотрит умоляюще – да что угодно, лишь бы не терпеть новую боль.  А он просто кидает ей пачку обезболивающих. Кэтти опускает голову, расфокусированным взглядом мажет по таблеткам на грязных коленках и понимает, что придется подчиниться. Либо так, либо он бросит ее здесь – раненную и истекающую кровью. Здоровой рукой Скарлетт подбирает пачку, разрывает бумажную упаковку зубами и наспех съедает несколько таблеток. Фу, какие горькие – носительница морщится, не поднимая головы, и снова пытается вербально воззвать если не к совести Цербера, то хотя бы к жалости. Она не учла, что обоими качествами мужчина обделен – он это доказывает очередным резким, грубым и прямым ответом. «Если не сделаю сейчас, пока мы в этой аптеке, то не обещаю, что доживем до утра», – эхом проносится в голове Скарлетт, и она, поджав губы и закрыв глаза, судорожно кивает, мол, ладно, ты прав, приступай.

Первое касание иглы, и Кэтти вздрагивает, как ошпаренная, но мгновенно берет себя в руки и, нерешительно взглянув на Цербера из-под опущенных ресниц, успокаивается. Смиряется. Ирландка тяжело закрывает глаза и приоткрывает рот, откидывает голову, упираясь нервно встрепанным  затылком в шершавую стену, и честно пытается вести себя как можно мужественнее. Бог терпел – и нам велел – как любила выражаться бабушка. Вот только здесь, в этом беспощадном городе, бог – и боги тоже – Скарлетт и Цербера бросили, как два куска свежего мяса в клетку к злым голодным волкам. Не очень справедливо по отношению к тем, чьи тела с рождения сдерживают кровожадных монстров.

Кажется, с каждой новой секундой, с каждым новым проникновением иглы в кожу, боль становится привычной, а когда кажется – креститься надо, потому что ни черта это не так. Очередной укол, и Кэтти снова вздрагивает – и даже тихий мужской хрип, больше похожий на успокаивающий шепот, не оказывает обезболивающего действия. Кэтти, если честно, совсем не в силах подивиться чужой способности вести себя заботливо и внимательно – она и подумать не могла, что Цербер способен на подобные чувства. До сих пор носительница видела в нем грубого, прямого, решительного и жестокого человека, не умеющего идти на компромиссы, не способного слышать никого, кроме себя. А он вон, оказывается, какой… и то, что он просовывает собственную руку между стеной и Кэтти, заставляя носительницу упереться лбом в сильное мужское плечо, пожалуй, только доказывает наличие весьма человеческих чувств. Кэтти подчиняется: она подается вперед и вжимается лбом в плечо, а здоровой рукой хватается за ткань футболки возле ребер, сжимает ее в кулак, тянет, словом, делает все, что может, чтобы чувствовать Цербера возле себя тактильно. Сейчас он для нее является опорой. Потеряй – и потеряешь себя.

А вон и долгожданный финал, которого Кэтти не замечает, так как все вокруг – картинка, действия, боль, рваное дыхание и сбитое сердцебиение – сливается в однотипное пятно. Скарлетт как будто отключается, находясь все еще в сознании, и только щелчок зажигалки выводит ее из состояния затяжного аффекта. Кэтти медленно откидывается назад, опирается затылком на стену, не в силах даже открыть глаза. Слышит не голос мужчины, а только эхо, но когда слова наконец складываются в осмысленные предложения, то на удивление быстро приходит в себя. Скарлетт решительно откидывает таблетки с колен и пытается встать, по привычке упершись больной рукой в пол, чертыхается и здоровой ладонью цепляется за руку мужчины, вскарабкивается по нему и прячется за спину. Скарлетт все еще плохо соображает и действует по наитию, полностью отдав тело во власть инстинктам. Иногда они лучше знают, что делать.

Пуля, свистящая в нескольких сантиметрах от искателей приключений, вынуждает Кэтти вжаться теперь в Цербера, как несколько мгновений назад отчаянно вжималась в стену. Как только залп стихает, Скарлетт разворачивается и уходит в сторону выхода, безотчетно таща за собой мужчину, но возле двери лицом к лицу натыкается на трех вооруженных людей. Скарлетт разворачивается и с ужасом обнаруживает, что их окружают. И все до зубов вооружены. Один из охотников подходит совсем близко и приставляет дуло к затылку Цербера, другой – скручивает Скарлетт, а она даже не в состоянии завизжать от боли, хотя больно ужасно. Они не торопятся их убивать, нет, кажется, они нужны для чего-то другого. Скрученная Кэтти приподнимает голову и исподлобья смотрит на Цербера, понимая, что больше не выдержит, что вот-вот она потеряет сознание от бешеной, безумной, неистовой боли. Именно это и происходит.

В следующий раз Кэтти открывает глаза в кабине старой машины, похожей на грузовик. Напротив нее – мужчина в уродливой белой маске. В руках у него винтовка, дуло которой в любое мгновение готово выпустить пару пуль Скарлетт в живот. Цербер сидит рядом, только еще больше побитый, в таком же положении.

+2

27

Я, конечно, никогда не отрицал, что моя жизнь практически с самого первого блядского вдоха - когда орущего и возмущающегося, меня небрежно схватили грубые лапы доктора, - пошла по пизде, но даже не подозревал, насколько глубокой она может быть. Думал, что итак в дерьме увяз по самую макушку, и дальше уже некуда проваливаться - точно так же, как нет смысла тратить силы на лишние телодвижения, потому что чем больше сопротивлялся, брыкался, и бесился, тем больше проблем сваливалось на мою многострадальную голову, грозясь окончательно в могилу загнать, безоговорочно вбив в податливое дерево гробовой доски несколько решительных гвоздей.

Ан-нет, посмотрите-ка, все-таки есть еще место, куда дерьмище продолжает неумолимо стекать, образуя невидимую гору, в сравнение с которой не идет уже, кажется, даже сам Эверест.
Всего то собирался заскочить в соседний городок, расправиться там с очередным клиентом, которому фортуна, мать её за ногу, нынче больше внимания уделяет, раз до сих пор позволяет топтать землю своими натертыми до идеального блеска туфлями, цена которых значительно выше, чем весь мой годовой заработок. А мне, тем временем, своей филейной частью машет, усмехаясь, ехидничая, и всем своим видом показывая, что сегодня не дождусь от неё даже мизерной помощи.
Разбирайся давай, парень, сам. Сдохнешь - да и хер с тобой; не сдохнешь - и все равно хер с тобой, потому что на вот тебе в разы больше проблем, чтобы ни на секунду не расслаблялся. И лопата - как бонус, - чтобы совсем ущербным себя не считал.
И мне не оставалось ничего, кроме как брать эту самую лопату, и старательно, упорно продолжать расчищать себе дорогу если не к спокойной, то хотя бы к умеренно ебанутой жизни. Потому что не готов еще был встречаться лицом к лицу с преисподней, где мне уже давно выделено отдельное местечко, со своим пятизвездочным котлом. Да и Цербер, пусть и был неотъемлемой частью подземного, загробного мира, но попасть туда не торопился. Не все дела сделаны здесь, на греческой земле - да и на всей земле, в принципе; не все мудилы получили в качестве прощального презента по беспощадному куску свинца; и я все еще не попробовал какой-то неебически крутой скотч - опьяняющий прям с самого первого стакана, - о существовании которого узнал относительно недавно от одного знакомого мужика, с которым пересекались каждый раз, как я возвращался с очередного дела, предоставляя полный отчет о блестяще проделанной работе.
В конце-концов, кто будет продолжать поганить жизнь девчонке, наслаждаясь её гневными тирадами, привычно ухмыляясь на каждую её угрозу, раздражая тем самым еще больше. Забавляла, бесила, и, вопреки всему, привносила в мою жизнь некоторые определенные краски. До её неожиданного появления на пороге моей холостяцкой берлоги, казалось, будто все идет своим чередом, ничего значительно не меняется - разве что шрамов на теле становится больше, срач в квартире грозится достигнуть немыслимых высот, и периодически меняющиеся бабы, курсирующие по просторам квартиры, с каждым разом становились все хуже и хуже - в том плане, что мозг начинали выносить, мол, почему я так похуистично к ним отношусь.
А Дефо, ворвавшаяся в мою жизнь слишком неожиданно, стремительно поменяла направление моего размеренного течения, и просыпаясь каждый день, я понятия не имел, в какой момент она снова появится, сверкая перед глазами своими аппетитными формами. Не то, чтобы я был рад - понимал, что рано или поздно мое терпение закончится, и все перерастет в более ожесточенную форму, - просто хоть какое-то разнообразие в монотонных промежутках, где помимо "дом-работа-бабы-дом", теперь появился еще и пункт "давайте поможем Церберу не убить Дефо прям сейчас".
Впрочем, учитывая наше положение, и мои несколько патронов на целую блядскую кучу каких-то мудаков - может и не придется больше нам с девушкой пререкаться, и бесить друг друга.
Потому что сдохнем оба.

Я старался абстрагироваться, старался вслушиваться в каждый шорох, и попытаться выстроить в голове единую картину происходящего, умело просчитав каждый шаг, сделав который, мы останемся живы. Выстрел, прогремевший парой секунд ранее, был сделан откуда-то спереди - возможно, с крыши пятиэтажного здания, что возвышалось через квартал; а голоса, щелчки затворов, и тихое урчание двигателя, доносились откуда-то сзади - с той стороны, где находился запасной выход из аптеки. И хрен бы его знал, то ли мы просто такие "удачливые", что оказались в самом эпицентре, между двух огней, то ли все запланировано, и нас умело в эту аптеку загнали.
В любом случае выкарабкиваться из всего этого придется долго, упорно и, скорее всего, болезненно, потому что количество моих патронов почти приравнивалось к нулю, а до утра еще херова туча времени.
Чувствуя, как Скар прижимается к моей спине, непроизвольно расправил плечи, закрыв её - нахера только, понятия не имел, и жертвовать собой во имя спасения её жизни тоже, вроде-бы, не собирался. Нож, найденный ранее у одного из трупов, сжал в руке, и оскалился - быть может от безвыходности собственного положения, а может и из-за того, что просто, блять, чувствую себя каким-то пацаном зеленым, не способным справиться с горсткой каких-то придурков, возомнивших себя неебически крутыми вояками. Столько человек порешил, столько шей свернул и жизней в пыль истер, а послать все к чертям и пойти выкосить этот город под ноль не могу. Оправдывал себя тем, что на плечи свалился груз в виде Дефо, с которой особо то и не развернешься, потому что помимо себя и спасения собственной жизни, приходится постоянно оборачиваться и смотреть, чтобы и с ней никакой херни не приключилось - а если не оборачиваюсь сам, то тогда уже она собственноручно заставляет меня это сделать, как-бы напоминая, что я должен еще и её задницу прикрывать.
Никому я, блять, ничего не должен.. но почему-то продолжаю вытягивать со дна нас обоих.

Повернув голову в сторону, и посмотрев на девушку через левое плечо, вскинул бровь, и проследил, как она обошла меня, и ринулась к выходу. Спрятал нож за пояс, подхватил валяющийся на полу жилет, ловким, но неторопливым движением одел его, и пошел следом.
И далеко, собственно, не ушел, потому что в дверях появились те самые парни. Несколько человек, вооруженные, и на дружеский лад явно не настроенные. Почувствовал, как затылка касается холодное дуло, и не нашел ничего лучше, кроме как усмехнуться. Взгляд, прикованный к Дефо, неотрывно следил за тем, как второй, ехидно улыбаясь и, в свою очередь, глядя на меня, всем своим видом показывал, мол, смотри-ка, девчонку твою лапаю. Думал, видимо, что мне не похуй будет. Прости, приятель, но ты ошибся.
Наверное, ошибся.
Внешне я оставался таким же спокойным, дышал ровно, и никаких лишних эмоций не проявлял. А вот где-то на задворках собственного сознания уловил достаточно непривычную для себя мысль - мне нихуя не понравилось, что какой-то утырок прикасается к Скарлетт.
Если какому уебку и позволено это делать, то этим уебком являюсь я, без вариантов. Но так и остался стоять, ничего не предпринимая, потому что прекрасно знал психологию подобных сцен - если хотя бы на долю показать, что девушка не безразлична, то тут же воспользуются, попытаются манипулировать, и хер его знает, куда все это заведет.

Пока что завело в фургон. Кажется, мне сломали несколько ребер, рассекли бровь, и, если меня не обманывают собственные ощущения, разбудили зверя. Цербер злился, клацал мощной пастью, и бороздил когтями сознание, пытаясь вырваться на свободу, и показать, кто здесь главный.
Я сидел у железной стенки рядом с Дефо, упирался предплечьями в колени, и пристально, исподлобья смотрел на мужика, который, в свою очередь, сидел напротив, и нервно постукивал деревянным прикладом охотничьего ружья по полу.
- Может хватит, - спокойным, ровным тоном начал, прекрасно понимая, что его это выбесит, выбьет из колеи, и заставит совершить какой-нибудь опрометчивый поступок, которым я незамедлительно воспользуюсь.
- Завались, - рычит в ответ, и, подхватывая оружие, знакомит приклад с моим виском. Больноблять, но этого ведь и ждал - прошипел что-то нечленораздельное, и отклонился в сторону, между делом под шумок вытянув из-под ремня нож. Актер из меня получился бы ахуенный, кажется.
- Тебе бы к психиатру, парень, - продолжал доводить, ухмылялся, и вернулся в прежнее положение, предварительно прижав лезвие холодного оружия ко внутренней стороне запястья; ладонь второй руки положила на собственный кулак, сжимающий рукоятку, не позволяя мужику ничего разглядеть.
- Тебе жить надоело? - бинго! Ебанат срывается с места, оказывается прямо передо мной, приставляя дуло к горлу и заставляя поднять голову так, чтобы взгляды встретились. - Завались, иначе глотку прострелю, - рычал, бесился, а я лишь растянул губы в ядовитой, холодной усмешке, медленно проведя языком по нижней губе.
- А-ага, - цокнул языком, и дождавшись, когда смертоносное оружие перестанет касаться моего горла - а то ж ведь и правда выстрелить может, - резко дергаюсь вперед - и тут спасибо надо сказать прекрасной реакции, - свободной рукой ударяю по стволу, уводя его в сторону, и знакомлю острое лезвие с чужим горлом.
Выстреливать правда, мудак, все-таки успевает, но в ту же секунду, неумолимо истекая кровью, замертво падает на пол. Фургон резко останавливается, а со стороны кабины вновь слышался настороженные голоса, и щелчки затворов. Подхватив ружье - двуствольное, как раз по патрону на каждого, - проверяю, чтобы было снято с предохранителя, и опускаюсь на корточки возле девчонки.
- В норме?
[AVA]http://savepic.ru/12106439.gif[/AVA]
[SGN]FOR THE ANIMAL'S SOUL IS MINE
WE WILL BE COMPLETED RIGHT BEFORE YOUR EYES
http://savepic.ru/12090051.gif http://savepic.ru/12081859.gifI HAVE NO CONTROL THIS TIME
AND NOW WE BOTH SHALL DINE
[/SGN]
[NIC]Dimitris Katidis[/NIC]

+3

28

Этот мир непристойно болен,
и с каждым днем ему становится все хуже.

— Филип Дик «Помутнение»

Схваченная, скрученная, сдавленная Скарлетт едва сдерживается, чтобы не сорваться на громкий отчаянный крик –  так больно, что картинка перед глазами предательски мажется и плывет, обещает вскоре и вовсе исчезнуть, обернувшись бессознательным черным экраном. Скарлетт ни в коем случае не хочет падать в обморок – мало ли, что может случиться, пока она валяется  беззащитной игрушкой. В конце концов, пока она в сознании – она может сражаться, слабо и весьма болезненно, но может. Заехать кулаком по чужой чугунной челюсти, вывернуться и ловко отобрать оружие, выкрутиться и познакомить подошву собственной кроссовки с враждебным носом – больно, сложно, но возможно. Кэтти, ведомая мыслью обязательной последующей борьбы, цепляется за все, чтобы не провалиться в обморок. Здоровой рукой ирландка хватается за чужую ладонь в  равнодушной перчатке, что сжимает больное плечо, стискивает толстые пальцы так, что те оглушительно хрустят – силы у Кэтти немало, спасибо Немейскому Льву, но в ответ получает лишь новый приступ боли от того, что поддонок, вскрикнув от неожиданности, впивается в только что зашитую рану костяшками, словно раскаленными вилами. Сжав зубы, Кэтти стоически терпит – даже не вскрикивает, только дышит тяжело. Клоуны переговариваются о чем-то – Скарлетт слышит, но не слушает – не в состоянии: в ушах бешено стучит пульс, отдаваясь в висках треском погребального костра. Так громко, что оглушает, и носительница жмурит глаза, пытаясь хоть как-то унять оглушительное сердцебиение. Всего на мгновение наступает тишина, и Кэтти понимает, что цепляться нужно за что-то другое. Носительница слабо приподнимает голову и взглядом находит Цербера, впервые смотрит на него снизу вверх, а не наоборот. Понимает, что носитель ничего сделать не может, но Кэтти и не ждет, если честно, просто смотрит в глаза, визуально хватаясь за них, как за спасательный круг. Но даже круг, натыкаясь на острые скалы, идет ко дну – туда опускается и Скарлетт, точнее, сознание, не выдерживающее очередного приступа невыносимой боли в тот момент, когда один из головорезов делает шаг вперед и касается больного плеча, видимо, решив проверить работоспособность конечности. Ему всего лишь кажется, что Кэтти ранена – и он решает в этом убедиться – а Скарлетт тряпичной куклой обмякает в медвежьей хватке клоуна. Не падает – чужие руки ловко, но совсем не заботливо подхватывают бессознательное тело и куда-то тащат, закинув на плечо, как мешок дешевой муки. Ох, будь Кэтти цела и невредима, закатила бы такой скандал… а топчись по близости хотя бы один жалкий хранителишка, и от головорезов мокрого места бы не осталось. Скарлетт, обернувшись большим белым львом, выцедила бы каждый миллилитр крови, чтобы в ней искупаться. Но хранителей рядом нет, как и двуликих, а Кэтти тащат к черту на кулички. Дьявол.

Она приходит в сознание совсем ненадолго на крыльце разрушенной аптеки и видит, что Цербера – еще пока живого – грубо толкают рукояткой винтовки в спину, а потом ударяют массивным кулаком по лицу. Кэтти бастующе взбрыкивает – это происходит инстинктивно, на уровне рефлексов, которые вопят внутривенно: «не смейте его трогать, только мне позволено его бить!» К сожалению, беззвучные крики так и уходят в никуда, стремительно растворяясь в углах сознания, которое вновь предательски оставляет тело. Ирландка проваливается в обморок, когда головорез, на плече которого Скарлетт болтается, слишком резко разворачивается, уходя от удара Цербера. Носитель – молодец, носитель борется до последнего в отличие от Кэтти, которая искренне хочет составить мужчине компанию, но не может. Что ж, не всем в этом мире дано быть профессиональными убийцами и бойцами, кто-то создан для того, чтобы мастерски красть и исчезать бесследно, а еще украшать собой мир.

Черная дыра, кажущаяся бесконечной, наконец светлеет и обретает смутные очертания; Кэтти, не поднимая головы, приоткрывает глаза и из-под длинных ресниц старается сфокусировать взгляд. Изображение предательски мажется и плывет, но Скарлетт упорная – так просто не отступает, быстро моргает и через несколько мгновений видит собственные испачканные кровью колени. Чуть погодя она уходит взглядом вперед – находит грязный пыльный пол, и он тоже заляпан пятнами крови. Приятного мало, но все-таки радует, что Скарлетт вновь способна видеть, но что важнее – соображать. Все еще не двигаясь, Кэтти закрывает глаза и пытается уловить знакомый запах – особенно ей важен один из них, чудным образом впитавший в себя смесь запахов собаки, крови, табака и смерти. И находит его, черт возьми, как она рада, что находит его: Цербер здесь, рядом, а это значит, что есть еще порох в пороховницах, что проиграно лишь сражение, но не война. Носитель, как будто почувствовав, что Кэтти пришла в себя, переходит к решительным действиям: Скарлетт все видит и не вмешивается – она уверена, что мужчина и сам справится, а Кэтти только под ногами путаться будет. Цербер борется ловко, сноровисто, как настоящий боец, и Скарлетт, никогда не питавшая особой любви к боям, ловит себя на мысли, что любуется отточенными движениями, таящими в себе грубую, но такую неповторимую силу. Очередной залп разрезает раскаленный донельзя воздух, а Кэтти даже не вздрагивает, пожалуй, привыкла, хотя и не понимает этого. Разобравшись с одним из головорезов, Цербер подходит к ирландке и садится перед ней на корточки – делает все это под внимательный взгляд темных глаз. Она смотрит на то, как ловко он перехватывает винтовку в полете, смотрит, как опускается напротив Кэтти, смотрит, как подается ближе и совсем не смотрит, как сокращает расстояние сама, заводит здоровую руку за сильную мужскую шею и надавливает ладонью, заставляя податься ближе. От неожиданности, видимо, Цербер, чтобы не упасть, кладет руку ей на колено, а Кэтти в ответ едва заметно, едва весомо касается губами его губ. Это даже не поцелуй, просто прикосновение, за которое Кэтти обязательно посадит себя на жесткую диету в качестве наказания.

― Ррасскажешь кому-нибудь – убью, ― шипит Кэтти, хищно сужая глаза.

А автомобиль вновь начинает движение, причем, слишком быстро – выпрыгнуть на ходу не получится, а потом, спустя пару километров, так же резко тормозит. Двери фургона враждебно распахиваются, непривычно белый свет режет глаза, и Кэтти машинально жмурится, здоровую ладонь прикладывает ребром ко лбу, пытаясь понять, что происходит. А ее – и Цербера тоже – снова хватают и тащат куда-то, коридоры, трубы, коробки картонные, глубокие царапины от ногтей и кровь, много крови. Момент! – и они на сцене, перед глазами – люди, одетые с иголочки, надушенные и накрашенные. С каким-то животным предвкушением они смотрят на Цербера и на Кэтти, перешептываются, буквально раздевают обоих глазами. А потом начинаются – кто бы мог подумать! – торги. За их жизни щедро вываливают весьма крупные суммы, точнее – не за жизни, а за возможность их забрать. Кэтти, мрачно оглядев зал, поворачивает голову и смотрит на носителя, как бы спрашивая: и что дальше? А дальше их опять куда-то тащат.

Наверное, это последняя возможность спастись.
[AVA]http://funkyimg.com/i/2jHo1.png[/AVA][SGN]http://funkyimg.com/i/2jHo2.png[/SGN]

+3

29

Перед тем, как сесть на корточки рядом с девчонкой, я несколько секунду стоял, опустив голову, и, сжимая в руке винтовку, смотрел, как темная, багровая жидкость медленно растекается по полу, смешиваясь с грязью, землей, и истоптанными листами бумаги, непонятно откуда здесь взявшимися, превращаясь в достаточно большую лужу. Бездыханное тело, с остекленевшими глазами лежит у противоположной стены, а застывшая на лице гримаса страха перед неминуемой гибелью, заставляет меня ухмыляться - жестоко, холодно, и совсем безжалостно.
Потому что никогда, никого в своей жизни не жалел. И себя не жалел в первую очередь, приравнивая это к слабости, уязвимости, и трусости. А всех тех, кто хоть каким-то боком пытался проявить сочувствие - ведь, смотрите, этот парень рос сиротой, был еще до своего рождения продан родителями за очередную дозу, и никогда не испытывал светлых и добрых чувств, которыми награждает мать, когда сын приносит домой пятерку, или хвастается, что защитил от хулиганов соседскую девчонку, точно так же, как не видел ободрительных взглядов отца, который бы гордился своим пацаном, - я прямым текстом, не боясь обидеть или задеть какие-либо чувства, посылал далеко и очень надолго - навсегда, желательно.
Быть может, если бы рос, окруженный родительской заботой, любовью, и получал где надо отменные пиздюли за то, что случайно разбил любимую вазу, если бы ровнялся на отца, считая его примером для подражания, и желая в последствии стать примером для собственных детей, то не стал бы таким отъявленным уебком, которого не интересует в этой жизни ничего, кроме собственного, растущего с каждым днем, самомнения, и денег, которые зарабатывал, забирая жизнь у тех, кого ею не награждал. Всегда всерьез считал, что этот гребанный мир вращается вокруг меня, а я, в свою очередь, топчусь где-то посередине, и меня, в принципе, все всегда устраивало.
Главное, что комфортно было, жил себе, никого не трогал - кроме тех, кого в свете собственного рода деятельности трогать приходилось, - периодически знакомил собственные кулаки с чужими костями, ломая их под упоительный хруст, и мелодичный болезненный скулеж, и все заебись, шло своим чередом.
А тут судьба, видимо, неожиданно пришла к выводу, что слишком скучно мне живется, поэтому на, парень, получи хуеву тучу проблем на свою лохматую голову, и свой автограф поставить вот здесь вот не забудь; и за все, что с тобой в последствии приключится, я ответственности не несу, вырывай сердца, перегрызай глотки, цепляйся за жизнь чем угодно - делай что хочешь и как хочешь, если в живых остаться желаешь. А я желаю, пиздец как желаю.
Еще и Дефо за собой вытягивать приходится, хотя, по-хорошему, не в моих правилах геройствовать, и на амбразуру кидаться, отхватывая удары и пули, предназначенные далеко не мне. Не припомню, чтобы за все долгие тридцать шесть лет, я хотя бы раз кому-нибудь помог, кроме самого себя - и тут все корнями уходит к тому, что я не наделен состраданием. Вся проблема, наверное, кроется именно в этом - в отсутствие единственной незначительной детали, делающей меня черствым, бесчувственным мудилой.
Хотя, я ведь не оставил девчонку на произвол судьбы - а моментов то вон сколько подходящих было, - и до сих пор толком не мог понять, что является причиной моего внезапного жеста доброй души - которая на самом деле нихрена не добрая, и никогда таковой не являлась. Ну, да, она помогла мне, вытащив пулю, но я ей помог тоже, зашив рану, и теперь мы квиты - тогда почему я не чувствую непреодолимого желания скинуть с себя это тяжелый балласт, и выбраться из злоебучего ада?
Самое стремное, что было в этой ситуации - я понимал, что не просто не могу от неё избавиться, а не хочу. Должен всеми фибрами души желать оказаться как можно дальше от назойливой кошки, и хорошо бы, если больше наши пути не станут пересекаться, но вместо этого яро желаю быть рядом, чтобы ни чужие грубые клешни, ни похотливые, раздевающие взгляды, не касались прекрасного тела. Глубже лезть не хотел, открывать перед ней ворота в собственную, внутреннюю преисподнюю не собирался, точно так же, как не собирался лезть к ней, пытаясь добиться чего-либо. Вообще нихуя не понимал, и ответы найти не мог. Или не хотел. Или боялся, а это уже куда серьезнее.
Свистящих над головой пуль не страшился, холодных, острых лезвий, рассекающих мягкую плоть тоже не страшился, а докопаться до истины стремался. Ну нахуй все это дело.
С этим потом разбираться буду, когда в более-менее безопасное место доберемся.

Оказавшись перед Скар, я торопливым взглядом пробежался по её лицу, перевел его к ране, повязка на которой еле держалась, и уже успела пропитаться кровью, и сжал губы в тонкую полоску. Увиденное не радовало, но девчонка стоически терпела, и мысленно я даже немного пропитался уважением к ней. Не истерила, не вопила, и нервы не трепала - кроме некоторых незначительных моментов, вроде своего существования.
Когда заметил, что её рука поднимается, тут же опустил голову, проследив за траекторией движения, повернул в сторону того плеча, к которому она направлялась, и когда ладонь коснулась шеи, заставив податься вперед, вскинул бровь, моментально переведя взгляд обратно, на Дефо. Сказать, что я ахуел - это не сказать ровным счетом ничего. Когда её губы, такие мягкие и теплые, коснулись моих, пересохших и грубых, я непроизвольно выдохнул, продолжая смотреть в глаза напротив. Пусть мимолетно, пусть еле ощутимо, но этого оказалось достаточно, чтобы блядский шифер зашуршал, а крыша порывалась съехать нахуй.
Но нет, нихера, не в том мы положении, чтобы расслабляться, и отдаваться воле эмоций - которых, к слову, сейчас было слишком дохуя. А Скарлетт весьма умелым действием выбила себе гарантию, что одна не останется - по крайней мере в этом фургоне, этом городе, и этой передряге. Что дальше будет - а вот хуй его знает, потом решим.

- Обязательно расскажу, - в привычной для себя манере, ехидно прохрипел я, цепляясь взглядом за женские губы, и отвернулся лишь тогда, когда машина начала движение. Успел поймать равновесие, чтобы не встретиться затылком с металлической стенкой; пока ехали, подхватил нож, небрежно вытер его о собственную штанину, избавляя от чужой крови, и вернул обратно за пояс - пригодится еще.
Куда нас привезли, зачем, и почему, знать я, признаюсь честно, не хотел. Два мужика - тех самых, что еще в аптеке глаза мозолили, - на секунду замерли, увидев труп товарища; один из них угрожающе прорычал, и я снова получил массивным кулаком в область левых ребер. Скривился, фыркнул, и больше, собственно, ничего сделать не смог, потому что нас снова куда-то потащили.

То, что творилось в зале, до отказа набитом людьми, выбивало меня из колеи. Понятия не имел, чем это сборище руководствуется, вываливая немыслимые деньги за то, чтобы мы оказались у кого-то в рабстве. Или как вообще? Как это, блять, называется?
И прояснить ситуацию никто не стремился - продолжали сорить деньгами направо и налево, а я, между тем, в воображении рисовал живописные картины, как убиваю каждого, кто находится в этом помещение - с наслаждением, под упоительные мольбы о помощи, сворачиваю чужие шеи. Иногда поглядывал на такую же растерянную Скар, и изредка пожимал плечами, как-бы беззвучно говоря, что сам нихера не понимаю.

Сколько все это продолжалось, я не засекал, но в конечном итоге нас снова куда-то повели, но уже совершенно другие люди.
- Эй, парень, - негромко свистнул я, пытаясь обратить на себя внимание мужика, чье выражение лица напоминало больше кирпич. - по нежнее то нельзя? - ухмыльнулся, дернувшись в противящемся жесте, за что тут же получил кулаком в бочину. Прорычал, обернувшись через левое плечо, и глянул на Дефо, которую тащил такой же бугай, и делал это достаточно грубо. Да вы ахуели, товарищи.
Оказавшись на улице, и вдохнув спасительный глоток свежего воздуха - потому что в помещении было ахереть как душно, - я неожиданно - даже, блять, для самого себя, - уперся пятками подошв в асфальт, встретился с сопротивлением со стороны своего надзирателя, но все-таки заставил всех, кто шел позади, остановиться.
- Поссать то можно хоть? - повернул голову к плечу, ухватившись взглядом за девчонку, а затем перевел его на мужика. Тот несколько секунд стоял, как вкопанный - видимо размышлял, стоит идти, или не стоит, - но в итоге ткнул дулом пистолета мне в поясницу, и, все так же не издав не звука, кивнул в сторону темного переулка.
Темные переулки не всегда проблемы за собой несут; иногда вполне могут и поспособствовать спасению жизни.
- Смотреть будешь? - хмыкнул, вскинув бровь, и ухмыльнувшись. Вот терминатор какой-то, ей-богу - даже не дернулся, как стоял, подпирая меня оружием, так и остался стоять; так же молчал, и никаких эмоции не проявлял. - А поучаствовать не желаешь? Нет? Я просто спросил, - сделав несколько решительных шагов к стене, встал, опустив руки на ширинку, и нарочито громко ею шаркнул. Выждал момент, когда мужик хотя-бы на толику расслабится, и рывком развернулся, ладонью выбил оружие - которое тут же улетело куда-то в темноту, - и оказался прижатым к стене, больно ударившись лопатками и затылком. Впрочем, это похуй. Сейчас меня больше волновал нож в руках уебка, недружелюбно поблескивающий, и жаждущий отведать чужой крови.
И отведал, полоснув по животу, резанув футболку, и оставив четкую, кровоточащую рану - не глубоко, но достаточно болезненно. В любом случае это сыграло свою роль, и следующим движением я, пусть и немного неуклюже, подался в сторону, одну руку решительно сжал на мужском подбородке, предплечьем второй руки уперся в затылок, и резко развел их в стороны. Снова приветливый для меня хруст костей, и туша валится на землю.
Ай да я, красавчик вообще.
Осталось найти пистолет, освободить девчонку, и дело почти сделано. Если, конечно, ничего нового на башку не свалится. Темно, блять, было, что даже ночное собачье зрение не помогало. Минуты три мне понадобилось, чтобы отыскать злоебучее оружие. Зуб даю, что тот мужик заподозрил неладное, а когда меня чутье обманывало? Правильно, никогда.
Стоило мне в несколько решительных шагов подойти к углу здания, как с другой стороны, таща за собой Дефо, словно куклу, показался второй мужик, со стволом наперевес. Собственно, выбора не было, и пришлось стрелять. Хотел же, блятьвашумать, тихо все сделать, но нет, нихера подобного, опять все через задницу.
- А вот теперь, дорогая моя, валим, - не долго думая, дернулся к девчонке, перешагнув через труп, закинул её руку себе на плечо, своей рукой придержал за талию, и быстро по съебам, собственно. До ушей доносились крики - слышали выстрелы, что не есть хорошо, - и надо было искать место, где удастся затаиться.
Зарулил за угол, остановился, тяжело дыша, и периодически задерживая дыхание, торопливо огляделся, и резко рванул в сторону, оказавшись в неосвещенной подворотне; ушел в тень, прижав Скар к стене, и придавив её собственным телом.
- Т-с-с, - протянул, приложив указательный палец к своим губам; смотрел в её глаза, красноречиво намекая на то, что орать и дергаться сейчас не лучший вариант; тяжело дышал, чувствуя, как грудью касаюсь её груди, а рукой, в которой сжимал пистолет, упирался в шершавую стену возле головы; иногда тихо, утробно рычал, чувствуя, как после каждого вдоха рана на животе раздражается пусть и слабой, но все-таки болью.
Совсем рядом визжали тормоза, орали люди, и все, кажется, по нашу душу.
Сколько там времени до конца этого ебанного пекла?
[AVA]http://savepic.ru/12106439.gif[/AVA]
[SGN]FOR THE ANIMAL'S SOUL IS MINE
WE WILL BE COMPLETED RIGHT BEFORE YOUR EYES
http://savepic.ru/12090051.gif http://savepic.ru/12081859.gifI HAVE NO CONTROL THIS TIME
AND NOW WE BOTH SHALL DINE
[/SGN]
[NIC]Dimitris Katidis[/NIC]

+2

30

Удивительно, как легко отказываешься от того,
с чем вчера, думалось, невозможно расстаться.

— Эрих Мария Ремарк

Цербера грубо хватают за шкирку, резко  поднимают на ноги, как нашкодившего щенка, и уводят со сцены, толкая в спину дулом очередной кровожадной винтовки. Со Скарлетт поступают так же, только выжидают, когда первый лот скроется за пределами подмостков, рассудив, видимо, что необходимо этих двоих разделить. Здравая логика в действиях присутствует, ведь головорезы не знают, кто такие Скарлетт и Цербер, но видят в них угрозу, так как продержались на улице почти до конца кровопролитной ночи. Не хватило совсем немного, и это чертовски огорчает. Впрочем, ирландка чувствует, что есть еще порох в пороховницах, что повоюют, правда, какой ценой? Вероятно, что оба вернутся домой (если вернутся) инвалидами, а для Кэтти, привыкшей блистать со сцены, с экрана и с глянцевых обложек модных журналов, это хуже смерти. О том, что морально они никогда не смогут восстановиться окончательно, и упоминать не следует – и так все ясно. Утомленная, усталая, изнеможенная Кэтти себя явно недооценивает, в конце концов, она утопала в болотах и глубже. Однажды, например, Скарлетт пришла в сознание в одном из заброшенных подвалов наедине с весьма агрессивно настроенным тельхином. Нужно было сотрудничать, чтобы выбраться из полуразрушенных катакомб, но демон уперся настырным рогом в одно всем известное место и оставил Скарлетт одну. Кэтти бродила по развалинам несколько дней – голодная, злая и одичалая, грязная и пыльная, почти сломанная. Для нее, как для человека, привыкшего всегда быть в центре внимания, отсутствие общения сродни медленной мучительной смерти, а что уж говорить про отсутствие комфорта… и все же выбралась. Нашла выход, переступила через труп тельхина и, так и не поняв, что случилось, оказалась на свободе. До сих пор Кэтти не знает, кому понадобилось запирать ее в подвале заброшенного оптико-механического завода наедине с демоном, да и к черту: что было – то было. Впрочем, получи Кэтти имя мучителя, и убила бы без раздумий. Долго, мучительно, с упоением. Приложила бы максимум усилий, чтобы извлечь из чужой смерти удовольствие. И обязательно бы заставила смотреть, как страдают дорогие люди, в конце концов, это самая сладкая пытка. Пожалуй, именно поэтому носительница не привязывается к людям – даже к собственным детям относится с холодным равнодушием – чтобы не было возможности нащупать больное место, а потом на него надавить. Учитывая положение Скарлетт в обществе и в обществе «древнегреческой мафии», желающих потоптаться на горле, а заодно и растоптать самолюбие, много. Очень много. Очень-очень много. За двадцать восемь лет, прожитых не самым честным путем, Кэтти успела нажить немало врагов. А если вспомнить еще и характер, в котором острое стекло даже не приправлено сахаром, то становится совершенно ясно: привязываться к людям Кэтти нельзя, ибо в первую очередь ударят именно по ним. Вот Скарлетт  и не привязывается. Хотите – убивайте моих родственников или детей, дело ваше, а мне пора ехать в салон красоты, простите, опаздываю. Кэтти, кстати, абсолютно уверена, что привязываться попросту не умеет. Влюбляться – да, но влюбленность проходит через несколько недель, не успевая превратиться в любовь. И даже внезапный поцелуй, перепавший Церберу, Скарлетт списывает на желание занять пригретое место под солнцем, в конце концов, с ним проще, чем без него. А теперь он сделает все – это Скарлетт так думает – чтобы вытащить ее живой и относительно невредимой.

Именно это и происходит, едва Кэтти покидает здание и выходит на темную улицу. Короткий взгляд вдаль, и Скарлетт находит перед собой небо, залитое предрассветным розово-оранжевым заревом. Если ощущения не обманывают, то осталось продержаться всего ничего – час или полтора, но очень трудно это сделать с дулом винтовки у затылка. Подталкиваемая головорезом в отвратительной белой маске, Скарлетт нарочито медленно – из вредности и из желания потянуть время – ступает вперед, едва перебирает ногами и шатается из стороны в сторону, хотя может идти нормально – физическое состояние позволяет. Но зачем ускорять время собственной смерти? Обойдетесь. К тому же, кто знает, вдруг Цербер что-нибудь да придумает? Со спины вдруг доносится недовольный голос – клоун, приставленный к Скарлетт, раздражается медленным темпом, срывается на дикий ор и, получив в ответ тотальное игнорирование, ударяет рукояткой винтовки между лопаток. Дьявол, как же больно, как будто не пластик, а хлыст проехался по изнеженной коже спины. Кэтти, едва сдержав себя в руках (сорвись она на крик или ударь кулаком в челюсть – и все сбегутся, поймут, что Кэтти блефует), сжимает зубы от боли, жмурится и беззвучно падает на колени. Сидит порядка двух минут – отдыхает, если хотите, время продолжает тянуть, пока раздраженный, раздразненный донельзя головорез рыком не заставляет Кэтти встать. И снова боль – теперь разодранное плечо, швы на котором, наверное, уже разошлись. Ирландка терпит стоически – ей очень хочется поставить зазнавшегося клоуна на место, но чуткий слух улавливает звуки борьбы вдали, и Кэтти понимает: дернись она, пошевелись или не так посмотри, и Цербер, который устроил очередной спасительный беспорядок, может быть обнаружен. А пока клоун занят попытками поставить Скарлетт на ноги, то не замечает вокруг ничего, кроме явного нежелания носительницы иди вперед.

Цербера долго ждать не приходится – он появляется из-за угла. Кэтти не поворачивает головы в его сторону, чтобы не спровоцировать клоуна, но тот оказывается не пальцем деланный: почувствовав что-то неладное, он резко разворачивается и заносит винтовку, целясь в носителя, и вот тут пригождается театральное состояние нестояния Скарлетт. Головорез, не видя в якобы изнеможенной Кэтти угрозы, поворачивается наивной спиной к ирландке, и та набрасывается на него, вытаскивает из-под чужого ремня нож и всаживает острием в глаз. Все остальное доделывает Цербер, одним метким выстрелом отправляя клоуна на тот свет.

― Почему так долго? ― хрипит Скарлетт – вот только совсем не требовательно и не капризно, как прежде. Она говорит это, чтобы что-то сказать. «Я рада тебя видеть» можно было произнести с таким же успехом, но куда там, это же Кэтти, спесь с которой еще нужно сбить. Послушно положив руку на сильное мужское плечо, Скарлетт идет – именно идет, а не тащится – следом за мужчиной, который вдруг сворачивает в подворотню и вжимает носительницу в шершавую кирпичную стену. Кэтти машинально приоткрывает рот, глядя мужчине в глаза исподлобья, ладонь здоровой руки кладет на сильную грудь и чувствует бешеное, безудержное биение чужого сердца.  И думает Скарлетт совсем не обо всем этом мракобесии и даже не о долгожданном спасении.

А нерушимое правило «никаких привязанностей», кажется, медленно, но верно дает сбой.

+2

31

Чем дальше в лес, тем злее дятлы.
То есть, чем меньше оставалось времени до того момента, когда вся эта адова херовина закончится - и люди вернутся к своим привычным занятиям, продолжая жить спокойной, мирной жизнью, старательно делая вид, что ничего не происходило, и этой ночью в городе не разливались багровые реки, трупы на каждом углу не валялись, и озлобленные группы людей по пустынным улица не шлялись, - тем разъяреннее становились те, кто решили открыть на нас охоту. Свежее мясо, если можно так выразиться: городок был относительно небольшой, если судить по выстрелам и крикам, которые слышались со всех сторон, но постоянно оказывались где-то поблизости, и скорее всего в мирное время здесь все друг друга в лицо знают, и не удивлюсь, если при встрече обнимаются, весело обмениваются новостями, и перетирают за жизнь - а потом наступает ночь, и отец, с винтовкой наперевес, выступает против сына, брат идет на брата, и с виду добропорядочный городок превращается в адскую клоаку.
А тут внезапно мы появились, оба такие распрекрасные, чистые, не запятнанные чужой кровью - знали бы вы, ребята, что мы в ней очень даже запятнаны, да не просто запятнаны, а буквально купаемся каждый день, - и просто грех не воспользоваться нашим замешательством. Даже я, будучи человеком весьма не пугливым, и в состояние удивленного дерева меня вводили разве что люди, которые спокойно могли пить теплое, выдохшееся пиво - в то время как сам подобное поило не просто не пил, но даже мысли о нем не допускал, предпочитая совершенно иную выпивку, чтобы в мозг с первой рюмки ударяло, да разум нахуй посылало, - попав в эту ситуацию, немного растерялся. Совсем немного, и всего лишь на несколько минут, потому что когда безжалостный свинец неумолимо вонзился в мягкую плоть, задев, кажется, кость, я понял, что если хочу и дальше продолжить топтать сухую греческую землю массивными подошвами, или когтистыми лапами, то надо как-то вертеться. Просто так даже мухи не ебутся, а жизнь вообще штука слишком скользкая, и до невозможности хитрая - стоит немного расслабиться, как она тут же подбрасывает какие-то новые неприятности, и вертись ты, уебок, как хочешь; а если не вертишься, то не удивляйся, что в какой-то момент либо шею свернут, либо очередью из автомата в решето превратят. И лишь на последнем издыхании, стоя на побежденных коленях и чувствуя, как кровь струится из многочисленных ран, видимыми следами очерчивает рельефный торс, и капает на грязный асфальт, окрашивая его в темно-красный цвет, в полной мере осознаешь, насколько любишь жизнь; пытаешься цепляться за неё из последних сил, но та ведь, скользкая гадина, просачивается сквозь пальцы, безмятежно так, дразняще, давая понять, что обратного пути нет.
Пусть мое существование не пестрило яркими красками, не было наполнено светлыми и счастливыми моментами, но зато было вполне устаканившимся, затвердевшим, и нерушимым - и терять все это я был не готов.
Поэтому и цеплялся за любую возможность, насколько бы ничтожными не были шансы на спасение. Шел ва-банк, ставил на кон абсолютно все - включая не только свою жизнь, но и жизнь Дефо, - и до этого момента срывал куш, выкарабкиваясь из бездны на самый край обрыва. И пока не раздастся сигнал, оповещающий о конце этой ночи, возможности отойти от этого обрыва не будет. Словно какая-то невидимая, ментальная преграда не дает сделать шаг прочь. Но и вперед не толкала, что уже можно считать большим достижением.

пусть у меня нет моей былой прыти
эй, вы, не тяните -
всё равно не сдамся,
никогда не сдамся я вам
† † †

Вдавливая девчонку в шершавую, местами потрескавшуюся кирпичную стену, и полосугнутыми руками упираясь в неё же по обе стороны от головы Скар, я чувствовал, как от частого дыхания вздымается её грудь, практически касаясь моей груди; ощущал её ладонь, что покоилась где-то в области моего солнечного сплетения; и чувствовал её пристальный взгляд, но сам смотрел в сторону, прислушивался, мысленно пытаясь рассчитать расстояние, на котором раздаются чужие голоса, шум колес, и скрип тормозов. Они были поблизости, быть может через квартал от нас, но почему-то не приближались. Готовились к чему-то, ждали чего-то, или просто на нас забили - что вряд ли, учитывая, сколько проблем мы успели им доставить.
- Нам нужна машина, - справедливо рассудил я, приподняв голову, и шаркнув взглядом по светлому, мягкого цвета небу, которое приветливо и дружелюбно оповещало, что вот он, рассвет, которого вы все так ждали. Продержаться еще немного, и как только стрелки на часах сделают свой последний удар, угроза жизни разом улетучится, и все вернется на круги своя. Или не вернется?
Повернувшись к девушке, перехватил её взгляд, но в следующую же секунду скользнул ниже, задержавшись на приоткрытых губах. Черт бы побрал эти непонятные, не присущие мне ранее чувства, идущие вразрез друг другу: с одной стороны здравый смысл твердил, что девчонка, скорее всего, лишь пользуется моментом, и делает все, чтобы привязать меня к себе, чтобы я не бросил под шквалом беспощадных пуль на растерзание местным головорезам - понимал это, потому что окажись на её месте, поступил бы точно так же; с другой стороны меня необъяснимым образом тянуло к ней, и наравне с желанием придушить - потому что проблем доставляет немыслимое количество, - было еще и ярко выраженное желание уберечь от всего, что хоть каким-то боком заставляет девчонку напрягаться. Для меня, человека, который привык заботиться исключительно о самом себе, привык топтать чужие жизни, ломать чужие судьбы во имя собственного благополучия - и никогда во имя посторонних людей, - эти ощущения являлись сродни страху, быть может даже слабости. Мне чертовски нравилось это будоражащее чувство, когда Дефо находилась на таком опасно близком расстоянии, но в то же время мне хотелось дернуться, отдалиться, и никогда больше не позволять вторгаться в собственное, личное пространство. Понимал, какие последствия могут возникнуть, если отдамся воле эмоций. Я ведь не в силу каких-либо жизненных обстоятельств стал таким эгоистичным и самовлюбленным утырком - я таким родился, и меняться не собирался.
Тогда почему до сих пор продолжаю прижимать девчонку к стене, не позволяя отдалиться, хотя опасности никакой не было, и можно двигаться дальше? Понятия не имел. Каким-то невидимым, мощным магнитом тянуло, притягивало, и не давало сделать шаг назад.
Одну руку увел со стены, и тяжелой ладонью коснулся её здорового плеча, провел большим пальцем по щеке, очертил линию скулы, и уперся в нее, чуть надавил, заставив поднять голову; сам ссутулился, наклонился подавшись вперед, выдохнул, обдав женское лицо горячим дыханием, и практически коснулся мягких губ, но резко замер - и поводом стал не только оглушительный визг тормозов где-то совсем рядом. Прорычал, стиснув зубы, и ударил кулаком в стену, отчего несколько кусков старого кирпича упало куда-то под ноги, а костяшки неприятно заныли. Корил себя за слабость, за то, что который раз поддаюсь порывам, вместо того, чтобы умело с ними справляться.
Испытывал просто жизненную необходимость выпустить пар, зверь требовал крови, и смысла глушить этог, я не видел, не мог, и, честно говоря, не хотел.

- Пошли, - хрипло, раздраженно произнес, на девчонку больше не глядя. Оттолкнулся, достал из-за пояса пистолет, наспех проверив количество патронов, снял с предохранителя и щелкнул затвором. Провел языком по пересохшим губам, и решительным шагом направился прочь из подворотни, которая изначально никакой защиты не сулила. А лучшая защита - это нападение. Всем давно известный факт, которым я решил не пренебрегать. Тем более в такие моменты, как сейчас - когда раздражение достигает своей конечной отметки, вместе с кровью начинает бурлить адреналин, а страх, неуверенно переминувшись с ноги на ногу, отходит далеко на последний план. Именно в такие моменты я мог без зазрения совести убить всех - в целом, и каждого - в отдельности. Опрометчиво лез под пули, встречался с чужими кулаками, но всегда выходил из воды сухим - спасибо Церберу, который способствовал не только резким перепадам настроения, но и помогал не сдохнуть там, где любой другой уже давно бы кони двинул.
Потрепанная тойота, разукрашенная обычными баллончиками с краской, и с помятой задней дверцей, стояла посреди улицы, а рядом топтались два пацана - один совсем молодой, лет девятнадцать от силы, второй чуть постарше; огнестрельного оружия у них я не заметил, зато пожарный топор и мачете бросились в глаза моментально; они что-то активно обсуждали, и один из них обратил на нас внимание лишь тогда, когда я вышел из-за угла. Кивнул второму, и теперь две пары глаз были направленны в нашу сторону, но почему-то нападать они то ли не хотели, то ли просто замешкались. А я медлить, дожидаясь сопротивления, не собирался, потому в следующую же секунду, подняв руку и направив дуло пистолета в сторону одного из них, сделал первый выстрел. И второй выстрел тоже сделал. Куда попал, убил ли, или лишь ранил - похуй. Мне нужна была машина, а парни просто преградой оказались, которую требовалось убрать. И убрал, не дернувшись даже. Лишь хмыкнул, когда, перешагнув через стонущего, и кривящегося в болезненной агонии мальчишку, в замке зажигания обнаружил ключ.
- Садись, - гаркнул, впервые за последние несколько минут посмотрев на Дефо. Приземлился на водительское сидение, повернул ключ, услышав, как упоительно заурчал двигатель. Не смотря на внешнюю непрезентабельность, внутренности у тойоты были достаточно хороши. Дождался, когда девушка окажется в машине, и вдавил педаль газа до упора. Задние колеса сделали несколько пустых оборотов вокруг своей оси, оставляя на асфальте характерный след, и автомобиль сорвался с места, словно голодный пес сорвался с цепи, почувствовав долгожданную свободу.
Считанные минуты, и все закончится.
Хотелось бы верить.
[AVA]http://savepic.ru/12106439.gif[/AVA]
[SGN]FOR THE ANIMAL'S SOUL IS MINE
WE WILL BE COMPLETED RIGHT BEFORE YOUR EYES
http://savepic.ru/12090051.gif http://savepic.ru/12081859.gifI HAVE NO CONTROL THIS TIME
AND NOW WE BOTH SHALL DINE
[/SGN]
[NIC]Dimitris Katidis[/NIC]

+4

32

Время прошло так быстро,
А шло так медленно.

— Марк Леви «Те слова, что мы друг другу не сказали»

Продолжая вжиматься почти обнаженной спиной (майку можно на лоскутья сдавать) в холодную шершавую стену, Скарлетт исподлобья смотрит Церберу в глаза, не в силах отвести заинтригованного взгляда. Ей дьявольски интересно, что он будет делать дальше. Невооруженным глазом видно, что хочет сделать, но поддастся ли? Плоть, как известно, слаба, но Цербер-то силен, чертовски силен, пожалуй, один из самых сильных людей на планете, которых когда-либо встречала Скарлетт. Знаете, есть люди, у которых одна рука толщиной с две трехлитровые банки, которые одним решительным движением могут взять и повалить оземь, убить мощным ударом руки без шанса на дальнейшую реанимацию. Большинство таких людей, знакомых Кэтти, по крайней мере, действительно невероятно сильны физически – и так же слабы морально, эмоционально и умственно. Один из вышепредставленных мужчин, некогда пробивший разгневанным  кулаком кирпичную стену, не знал, что Земля вращается вокруг Солнца, думал, что все наоборот. Скарлетт смотрела долго и удивленно, не в силах подобрать комментарии, а потом махнула рукой и ушла. Нет, вы не подумайте, Кэтти и сама никогда не отличалась особым умом и эйдетической памятью, но, черт возьми! – такие факты нужно, просто жизненно необходимо знать в лицо. И к черту Шерлока Холмса, который, кстати, тоже не знал устройства солнечной системы – он говорил, что это ему безразлично, что незачем засорять столь гениальную голову маловажными фактами. Эй, дружище, такие факты – это фундамент, а фундамент – это основание, база для дальнейшего строительства здания, характера или интеллекта соответственно. Начинать всегда надо с малого, в конце концов, и Москва не сразу строилась. А если ты не знаешь основ, то не знаешь ничего. Ты можешь выучить, вызубрить, выколоть, выточить и выжечь формулы на стенках черепной коробки, но какой в этом толк, если применения им найти не сможешь? Так рассуждает Скарлетт, которая сроду ничего не учила, а руководствовалась врожденной сообразительностью. Быть может, она не знает, что такое фотосинтез, но понимает, как он работает в природе. И она понятия не имеет, что такое гормоны, но прекрасно знает, как заставить их работать.

С трудом оторвав темный взгляд, в котором вновь горит огонь неподдельного азарта, от мужских глаз, Кэтти слегка опускает голову так, что густые каштановые пряди ниспадают на плечи, касаются бронзовой кожи и вздымающейся от частого дыхания груди. Выждав несколько коротких мгновений, Скарлетт цепляется взглядом за приоткрытые мужские губы, смотрит только на них, зная прекрасно, что Цербер не устоит, что подастся вперед и обязательно возьмет то, что хочет. Так или иначе, но он сильный, он чертовски сильный не только физически, но и морально – Кэтти убедилась в этом, увидев собственными глазами. Одних только мускулов не хватило бы, чтобы выбраться из филиала кровожадного ада. А они выбрались. Почти. Немного осталось – Кэтти это нутром чувствует. Сколько? Полчаса? Час? Да даже полтора часа – это так ничтожно по сравнению с тем, сколько они уже пережили. И выжили ведь.

Теория ирландки медленно, но верно обрамляется весьма успешной практикой, когда Цербер подается вперед и начинает медленный поцелуй. Он никуда не торопится, действует аккуратно и осторожно – разведывает обстановку, если хотите, как настоящий убийца, вышедший на важное и очень денежное дело. Скарлетт на поцелуй отвечает так же неспешно – тянет время и растягивает удовольствие, машинально закрыв глаза. Вдруг по обостренному донельзя слуху ударяет истеричный звук тормозов, и каждый мускул сильного тела Цербера напрягается, а сам он отдаляется и раздраженно врезается кулаком в стену возле головы Скарлетт.

― Тш-ш-ш-ш, ― нарочито тихо, почти убаюкивающе шепчет Скарлетт, кладя ладонь на небритую мужскую щеку и надавливая, заставляя повернуть голову и посмотреть в глаза. Свободная рука все еще лежит на сильной мужской груди, но тут же медленно уходит вверх и останавливается на плече, слегка сжимает его, заставляя оставаться в реальности. И в себе. В конце концов, злой Цербер – беда в семье. А новых бед Скарлетт не надо, ей бы из этой выбраться если не здоровой, то хотя бы относительно целой,  а главное – живой. Когда мужчина вновь поворачивает голову и оказывается к Кэтти лицом к лицу, она ненавязчиво подается вперед и касается губами щеки, утыкается носом в скулу – и в этот момент, пока носитель не видит, торжественно улыбается, мол, попался. На ловца и зверь бежит. Добро пожаловать в сети Скарлетт, которые она так старательно расставляла с момента первого знакомства, предусмотрительно заявившись на порог квартиры в одном из своих самых лучших нарядов. И нет ничего удивительного в том, что даже из путешествия по всем кругам ада Кэтти смогла извлечь выгоду. Что ж, теперь-то Цербер точно склонит  непокорную голову, позволив надеть на себя намордник. Не так ли? Впрочем, чтобы достать намордник, нужно выбраться из города. Именно этим и займемся.

Она тихо, почти бесшумно ступает за мужчиной, который прокладывает путь, и даже не вздрагивает от очередных выстрелов, разрезающих утреннюю тишину заляпанного кровью города. Двумя трупами больше, двумя меньше – кому какая разница? Что-то Кэтти подсказывает, что здесь никто ничего считать не будет. Случайно наступив подошвой на ладонь одного из мгновенно скончавшихся мальчишек, Кэтти покорно садится на пассажирское сидение, расслабляется, но не отстраняется от внешнего мира, откидывает голову и устало закрывает глаза. Скарлетт понимает, что автомобиль – лишь иллюзия безопасности, но очень хочется хотя бы несколько минут передохнуть. Ударение поставьте сами.

И только сейчас Скарлетт совершенно случайно замечает новую рану в области ребер – не своих, а чужих. Неохотно оторвав тяжелую, словно свинцом налитую, голову от сидения, Кэтти выпрямляется и смотрит на пресс Цербера, а потом говорит – и ее негромкий голос, охрипший от изнеможения, боли и постоянного страха за собственную жизнь, перекликается с сиреной. Кажется, ад кончается по звонку свыше. Интересно, кто звонит?
― Нам обоим надо в больницу. Садись сюда, я поведу, ― Кэтти, неловко выбравшись из автомобиля, обходит его и садится на водительское сидение. Какой бы эгоисткой ни была Скарлетт, даже она понимает, что Цербер заслужил немного отдыха. Справившись с ключом зажигания, Кэтти медленно едет по улицам и слышит, как хрустят чужие кости под колесами, как шины увязают в морях багровой крови. Передергивает. Кэтти хоть и привыкла к крови, но не в таком количестве. А под колесами хрустит настоящая война.

Ближайшая больница обнаруживается через полчаса. Работает. Работники не удивляются совсем, когда видят едва живых посетителей, окровавленных, изнеможенных, усталых, кажется, для них это в норме. Скарлетт честно сдает докторам Цербера и только потом отправляется на операционный стол сама. Или не на операционный. Черт знает, Кэтти не соображает совсем, даже не понимает, где она, зачем и почему. Сейчас она проснется (или придет в сознание?) и все наладится. Все обязательно будет хорошо.

+4

33

Свободолюбивому Церберу не нравилось подчинение - захотите надеть на него намордник и строгий ошейник, и тут же встретитесь с железным сопротивлением, исход которого вряд ли окажется в вашу пользу; Церберу не нравилось, когда к нему относились не должным образом - попытаетесь принизить, пристыдить, или не проявите хотя бы толику уважения, и все равно исход окажется такой же; Цербер не любил, когда сознание медленно утопает, прогибается, сдает позиции не только под гнетом проблем, но еще и в неразрешимой неопределенности - и это раздражает, бесит, позволяя в такие моменты не головой думать - разумно и приемлемо, - а полностью поддаваться, и отдаваться закипающим в крови эмоциям, которые копятся, накладываются друг на друга, цепляются друг за друга, и в конечном итоге раздражаются, извергаясь из пучин сознания, напоминай Везувий.
Сегодня у меня был как раз тот самый день, когда непонятные эмоции, неопределенные мысли, и недопустимые чувства имели место быть - и тут спасибо следует сказать девчонке, которая то ли случайно - по собственной глупости, -приковывала к себе мое внимание, то ли целенаправленно это делала - что, скорее всего, больше походит на правду. Я, конечно, сексизмом никогда не страдал, и к женскому полу всегда относился весьма снисходительно, даже будучи человеком, чья эмоциональная составляющая скрыта под непробиваемой маской отчаянного похуиста. Но, тем не менее, все-таки предпочитал тех девушек, которые не доставляют проблем, не трахают мозг по самым пустяковым ситуациям, и капризами предпочитают не заебывать - потому что знают: начни давить, искать точки, которые позволят сделать из меня ручного пса, и можно сразу же, между делом, паковать вещи, отправляясь в экзотическое турне с эротическим уклоном - то есть нахуй.
А вот Скарлетт доставляла непомерно огромную кучу проблем, стило лишь завидеть на горизонте её прекрасную фигуру. Пусть ничего не делала, и никаким боком не касалась непосредственно меня - раньше, - но все равно умудрялась подкинуть мне пару-тройку неприятностей, из которых потом долго и упорно приходилось выбираться, проклиная все на свете - в целом, и Дефо - в частности. Понимал, в принципе, её мотивы, и упорству удивлялся - встретила сопротивление, врезалась в полный игнор с моей стороны ещё тогда, на пороге квартиры, но все равно продолжала отравлять мне жизнь, - но не признавал, что в этом есть и моя вина, отчасти. И никогда, скорее всего, этого не признаю, потому что слишком эгоистичен - а статус отъявленного уебка надо умело поддерживать.
И все-таки девчонка поступила крайне опрометчиво, когда решила повилять передо мной своими аппетитными бедрами, тем самым пытаясь привязать меня к себе в надежде, что получится ухватиться за правильные нити, дернув которые, сможет целиком и полностью подчинить меня своей воле. Во-первых - нет, нихуя, дорогая моя, не получится, и тот шаг, который тебе кажется большим, решительным, и победоносным, на самом деле является чертовски коротким и незначительным - ты сделала то, что я позволил тебе сделать. А во-вторых - глупо: если бы я оказался слабовольным, и падким на изящные женские тела, то мы уже давно были бы мертвы, потому что короткие шорты, и майка, едва прикрывающая то, что моего взора касаться в принципе не должно, способны были снести крышу, окончательно и бесповоротно; и если бы я повелся, думая исключительно о том, как мягкие ладони касаются кожи, горячее дыхание скользит по небритым щекам, а хрупкое - с виду, - тело прижимается к моему побитому и шрамированному торсу, то сконцентрироваться на нашем спасении из этого пекла я вряд ли бы смог - а это приравнивается к неминуемой гибели. Обоих.
Так оправдан ли этот риск, а?

Автомобиль не спеша ехал по безлюдным улицам, на которых то и дело встречались трупы, а успевшая засохнуть кровь, под первыми лучами восходящего солнца начинала рьяно бросаться в глаза.
Откинувшись на спинку водительского сидения, съехал чуть влево, упершись плечом в дверцу, поставил локоть на подлокотник, и пальцами - большим, и согнутым указательным, - подпер подбородок; второй рукой сжимал кожаный руль, иногда выворачивая его, огибая тем самым горы трупов, появляющиеся на пути и норовящие попасть под колеса, и без того окровавленные. Куда ехал - хрен бы его знал. Тянул время, терпеливо ждал, когда тишину разразит сигнал, оповещающий об окончании всего этого дерьма, и мы со спокойной совестью сможем вернуться домой, к своим привычным занятиям - то есть, начнем бесить друг друга как и прежде. Вместе с сиреной, и окончанием этой адской ночи, наступит и окончание нашего вынужденного сотрудничества.
И здесь Цербер вновь начинает злиться и негодующе фыркать, потому что стоило подумать о том, что все вернется на круги своя, как чертов диссонанс в голове не заставлял себя долго ждать. С одной стороны, девчонка доставляла столько проблем, что можно было просто ахуевать, не прекращая, вместе с тем желая оказаться на приемлемом от неё расстоянии, чтобы наши пути не переплетались, не пересекались, и не касались друг друга даже самую малость; с другой стороны, за эту ночь, пройдя с ней бок о бок через огонь, воду, и херову тучу трупов, мне хотелось сохранить это перемирие - в конце-концов, она спасла мне жизнь, я спас жизнь ей, и как минимум шрамы, которые непременно останутся на наших телах, будут напоминанием, что пришлось пережить. Вместе. Рядом друг с другом.

Из раздумий меня вывел голос Дефо, заставив повернуть голову в её сторону. А оглушительный сигнал, последовавший через секунду, заставил резко ударить по тормозам, вместе с тем невольно выдохнув через приоткрытые губы. И сразу как-то спокойнее стало, что-ли. Смерть, что до этого ходила след в след, отступила, перестала сжимать свои костлявые пальцы на наших шеях, позволив вдохнуть полной грудью. В моем случае - в переносном смысле, потому что про рану на животе я забыл, и не замечал до тех пор, пока о ней не напомнила Скар, и теперь, стоило сделать вдох, как слабая боль расползалась по телу.
Проследив за тем, как девушка покинула салон автомобиля, я провел языком по пересохшим губам, и повернул голову в обратную сторону, глядя, как она обходит тойоту; как только она оказалась возле водительской двери, оттолкнулся, и немного неуклюже перевалился на соседнее сидение, свалившись полубоком; дернул за ручку, откинув спинку в горизонтальное положение, и лег, снова выдохнув, и окончательно расслабившись. Краем глаза наблюдал за девушкой, скользил взглядом по профилю, невольно поймав себя на мысли, что она действительно до ахуевания прекрасна - даже израненная, даже уставшая и изможденная, но не теряющая своей эффектности. Мотнув головой, отогнал от себя навязчивые мысли, и закрыл глаза.

Дальше была больница, в которой меня с ног до головы облапала сначала симпатичная медсестра - чему я, в принципе, был рад, - проверяя на наличие ран, а затем уже врач - чему рад не был вовсе, - который быстро и достаточно умело зашил и обработал раны, снабдил меня чистой футболкой - хрен бы его знал, откуда она у него взялась, - вколол обезболивающее, и отправил восвояси. Кое как выпросил у женщины, сидящей за стойкой регистрации, телефон, включив все свое обаяние; связался с людьми, сказав, что планы изменились, и дело - которое Дефо так и не позволила мне выполнить, - будет сделано через пару дней; вышел на улицу, стрельнув несколько сигарет у парня, которого эта ночь стороной тоже не обошла, но сжалилась, и позволила выжить; вернулся к машине, упершись спиной в покореженный металл, и закурил - никогда еще не чувствовал такого кайфа, честное слово.

- Смотрите-ка, живая, - ухмыльнулся я, вернувшись к своему привычному состоянию - то есть, к состоянию самодовольного мудака, когда Скарлетт показалась на горизонте. - а упиздяканная и молчаливая ты мне нравилась больше, - затянулся, зажимая сигарету зубами в правом углу рта, и глядя на девушку сквозь легкий прищур. Выпустил дым через нос, когда она подошла совсем близко, и скривил противоположную сторону губ в кривой, но отнюдь не ехидной, усмешке. - глаза красиво выделялись на фоне засохшей крови. Ладно, поехали, - сделал последний затяг, бросил сигарету под ноги, придавив тяжелой подошвой, и подался вперед, вместе с тем открыв дверцу; выдохнул, проследив за Дефо, и свалился на водительское сидение.
Молча шаркнул ключом зажигания, услышал отозвавшееся бурчание двигателя, и автомобиль медленно выехал на дорогу.
[AVA]http://savepic.ru/12106439.gif[/AVA]
[SGN]FOR THE ANIMAL'S SOUL IS MINE
WE WILL BE COMPLETED RIGHT BEFORE YOUR EYES
http://savepic.ru/12090051.gif http://savepic.ru/12081859.gifI HAVE NO CONTROL THIS TIME
AND NOW WE BOTH SHALL DINE
[/SGN]
[NIC]Dimitris Katidis[/NIC]

+3

34

…и хотя все кончилось,
началось что-то новое.

— Брет Истон Эллис «Лунный парк»


Стеклянные двери автоматически разъезжаются в стороны, словно приглашая незваных гостей войти; ирландка, настороженно оглядываясь по сторонам, входит первая и пытается понять, как к новому месту относится животная интуиция – а то очень не хочется новых проблем. Скарлетт – Зевс ей свидетель – больше бед не выдержит, с нее хватит на сегодня, на ближайший год и на ближайший век. Убедившись, что в госпитале относительно безопасно – по крайней мере, интуиция не разрывает голосовые связки в кровь – Кэтти ступает в сторону рецепшена, но вспоминает о ручной клади и возвращается, берет Цербера за запястье и кладет мужскую руку на собственное плечо – вот только веса носителя, беспощадно вдавливающего в землю, ей не хватало. И все же, несмотря на желание действовать всегда и везде во благо себя любимой, Скарлетт Цербера бросить не может. Чувство вины ли просыпается или совесть вдруг дает о себе знает – черт знает, Кэтти слишком утомлена и изнеможенна, чтобы копаться в себе. Желание отправить Цербера на врачебное латание носительница воспринимает как что-то само собой разумеющееся и не намерена слушать истеричные доводы темперамента, крикливо напоминающие о том, сколько проблем мужчина доставил одним только своим рождением. А сколько он проблем еще доставит… представить сложно! Аж передергивает. Подумав о трудностях, которые обязательно ждут Кэтти впереди, останься Цербер в живых, носительница задумчиво закусывает нижнюю губу и искоса глядит на мужчину, который сейчас так слаб и беззащитен, что убивай – не хочу. Не Цербер – яростный трехглавый пес, готовый порвать любого на ничтожные куски, а так, щенок. Кэтти действительно может свернуть в пустынный коридор справа, прижать к стене, сомкнуть ладони на дьявольской шее и придушить, отправить на родину – в царство мертвых. Она может. Но не хочет. Впрочем, хочет. Но не может. Дьявол! Как сложно. К черту. В конце концов, добивать раненных животных – предел стервятников, а Кэтти – гордый лев, она не будет заниматься столь низкими делами. Вот выздоровеет Цербер, встанет на ноги и залижет раны – тогда и поговорим. А еще лучше – приручим, к тому же, процесс уже запущен. Так и порешив, Кэтти останавливается возле стойки, требовательным голосом привлекает внимание юной медсестры, которая тут же вскакивает с места и побегает к Церберу. Бегло осмотрев раны и ссадины, девушка в белом халате торопливо возвращается на место, щелкает кнопкой микрофона и по громкой связи вызывает одного из дежурных врачей. Скарлетт не мешается – подается вперед, кладет руки, согнутые в локтях, на стойку и поворачивает голову, наблюдает за медицинским беспокойством из-под едва приоткрытых ресниц. А чувство долгожданной безопасности пьянит не хуже крепкой выпивки; Кэтти чувствует, что еще немного, и просто свалится на пол. К счастью, состояние нестояния замечает медсестра, и Скарлетт падает не на холодные плиты пола, а в сильные руки очередного врача. От него пахнет табаком и кофе, а руки у него холодные – по коже бежит дрожь. Он носит очки в толстой оправе и пушистые седые усы. А глаза у него добрые-добрые – Кэтти вспоминает о старине Айболите, проваливаясь в обморок.

Она приходит в сознание, открывает глаза и сразу жмурится от непривычно ярких солнечных лучей, ударяющих по глазам. Странно видеть солнце после столь долгой, почти вечной ночи. Глаза привыкли к темноте, к черноте и к красному цвету крови и совсем забыли, как выглядят солнечные зайчики. Еще и светлые стены палаты добавляют общей атмосфере уюта чувство безопасности и долгожданного комфорта. Кэтти приподнимает на локтях, но сразу падает на подушку, морщась от боли в области раненного плеча. Поджав губы, она делает очередную попытку подняться, только опирается теперь на здоровую руку и садится, пальцами оттягивает футболку больничной пижамы и вглядывается в шрам. Ни видит последствий – и слава богу – потому что они тщательно спрятаны за бинтом, насмерть склеены пластырем. Так даже лучше, потому что обнаружить шрам на идеальном теле для Скарлетт хуже смерти. Как же она для журналов будет сниматься? А в кино играть? Это Церберу терять нечего – у него все тело в шрамах, вся душа и вся жизнь. Кстати, о трехголовом. Где его носит? Ведомая желанием отыскать Цербера и поскорее покинуть стены больницы – госпитали навивают на Скарлетт невыносимую тоску – Кэтти поднимается на ноги и понимает, что в первую очередь необходимо отыскать одежду. Свою она не наденет больше никогда, ибо каждое кровавое пятно хранит воспоминание о чудовищной ночи. Высунув нос в коридор и разведав обстановку, Кэтти щурит темные глаза и цепляется взглядом за помещение, куда снуют врачи и практиканты. Должно быть, кладовая. Или ординаторская. Или комната отдыха врачей. Так или иначе, но Скарлетт, выгадав наиболее удачный момент, выскакивает из палаты и незаметно, словно мышь, проникает в примеченное помещение, которое оказывается кладовой. Оглядевшись по сторонам, носительница находит полкиполкиполки, а вот, смотрите, форма для ординаторов. Именно этот брючный костюм голубого цвета – чистый и свежий – Кэтти натягивает на тело. И пусть теперь грудь не так соблазнительно выделяется и бедра не обтянуты, зато ткань кровью не пахнет. Прокравшись мимо стайки докторов – один даже здоровается с Кэтти – она выходит на улицу и вдыхает полуденный воздух полной грудью. И тут же принимает самый недовольный вид, кося лиловым глазом в сторону знакомого автомобиля с не менее знакомой ухмыляющейся физиономией.

― Ты мне не нрравишься вообще,  ― фыркает Скарлетт, вздергивая горделивый подбородок. Ирландка подходит к автомобилю, не сводя высокомерного взгляда с Цербера, открывает дверцу со стороны пассажирского сидения и замирает на несколько мгновений, недоуменно вскидывает бровь. ― Увези меня отсюда и побыстррей, ― с этими словами она ловко запрыгивает в салон, занимая честно отведенное место слева от Цербера. А он, как назло, еще возится там, копошится – явно время тянет, козел. И все же с места они трогаются – Кэтти поворачивает голову и, задумчиво закусив нижнюю губу, смотрит по сторонам, не узнавая того города, каким он был несколько часов назад. Мягкий солнечный свет заливает стены, играет с темно-зелеными листьями кипарисов, гладит кирпичные дома; теплый ветер шерстит густые кроны коротко подстриженных кустарников, все окна распахнуты настежь, двери гостеприимно открыты. Нигде нет крови, нет валяющихся трупов. Пожалуй, город оправился после бойни быстрее, чем Скарлетт – ей еще долго будут сниться кошмары, связанные с роковой аптекой. Перед глазами мелькает тот самый знак, под который так не хотела входить Скарлетт и все же вошла следом за Цербером, густые леса и необъятные поляны, железнодорожные пути, повороты, поворот и….

Скарлетт приходит в себя в поезде, в прокуренном донельзя тамбуре. Правая ладонь стискивает горло Цербера, заставляя вжаться затылком в стену. Носительница одергивает руку, словно ошпаренная, и отупело смотрит на собственные пальцы. Что, черт возьми, происходит?!

+2

35

Кажется, я давно утратил способность удивляться всему тому, что происходит в жизни. Прострелили мне плечо - молодцы какие, поздравляю, вылечусь и найду вас, щедро и от всей души - или её отсутствия, - наградив по меньшей мере обоймой жестокого свинца; попытались найти какие-либо слабые места, через которые можно воздействовать на меня, чтобы получить какой-никакой конечный результат, и избавиться от проблемного наемника - молодцы, опять же, вот только слабые места давно укрыты от посторонних глаз, спрятаны за массивными дверьми где-то на задворках того, что с большой натяжкой можно было нарекать душой, закрыты на сотню замков, и намертво скованы огромными цепями - теми, в которые раз за разом наивные смертные пытались меня заковать, выставляя какие-либо ограничения, при этом даже не подозревая, что дикого зверя подчинить и удержать невозможно - а Цербера и подавно.
В меня не раз стреляли, в следствии чего на теле теперь красуется огромное количество шрамов; меня резали ножами, оставляя продолговатые полосы, каждая из которых напоминала о том, из чего приходилось выбираться, и какую цену приходилось за это платить; меня били, ломая кости, и, вместе с тем, выламывая остатки впечатлительности, оставляя лишь холодное восприятие, и понимание, что из всего этого и состоит моя жизнь, менять которую нет ни смысла, ни желания. А если удивляться каждому случившемуся моменту, то и с катушек слететь труда не составит.

Меня привели в божеский вид, снабдили определенным количеством обезболивающего, дабы саднящее, но теперь зашитое и не кровоточащее, плечо не доставляло дискомфорта, и отправили домой, сказав напутственное слово, попросив быть осторожнее, и пожелав удачи. А я лишь хмыкнул, одарив врача косым взглядом, поджал губы, и покинул пределы больнице - слишком шумной, потому что с каждой секундой количество пострадавших за ночь, с самыми разными проблемами - начиная от незначительных порезов, и заканчивая тяжелыми переломами и рваными ранами, - заполняли просторный холл, а молодые медсестры только и успевали бегать вокруг, да около, тараторя что-то, кого-то отправляя на операционный стол вне очереди, а кого-то прося терпеливо подождать, когда доктор освободится, и уделит внимание.
А еще неприятно пахло медикаментами, кровью, и страхом - все переплеталось, превращаясь в какую-то тошнотворную смесь, и ударяло по острому обонянию, заставляя морщиться, скалиться, и желать побыстрее оказаться на свежем воздухе. Что я, в общем-то, и сделал, правда пока целенаправленно шел по направлению к главному входу, молодая, зашуганная, и, похоже, первый раз столкнувшаяся с подобным ажиотажем, медсестра, не заметив, врезалась в меня, задев больное плечо, на что получила весьма холодный и раздраженный взгляд, и далеко не человеческий рык. Отшатнулась, как будто приведение увидела, огромными, испуганными глазами глядя на меня, и совсем не шевелясь. А я что? Я ухмыльнулся, цокнул правой стороной рта, как делал это всегда, и пошел дальше.

Пока стоял, терпеливо дожидаясь Скарлетт - нахуя только, понять не мог, - курил, выпуская рваные кольца дыма, наблюдая за подъезжающими посетителями: кого-то привозили родственники, рыдая и упиздякивая все в собственных слюнях и соплях, потому что брат, сват, дядя или тетя, находились на волосок от неминуемой смерти - и её, впрочем, тоже видел, видел, как она топчется где-то позади, дожидаясь, когда наступит момент, позволяющий безвозвратно забрать себе очередную душу; кто-то приходил своим ходом, хромая, еле передвигаясь, но упорно достигая своей цени - таких людей я не то, чтобы уважал... не раздражали они меня, в общем, молодцы. И для каждого из них эта ночь врежется в память, яркими мгновениями врываясь в сон, превращая его в очередной кошмар, от которого просыпаешься в холодном поту, тяжело дышишь, и снова пропускаешь через себя все те эмоции, что сопутствовали на протяжении двенадцати часов беспрерывной бойни.
Сам же воспринимал случившееся, как неотъемлемую часть собственной жизни, часть, из которой можно вынести неплохой опыт, а все оставшееся, ненужное и бесполезное, забыть. И все, что удалось пережить бок о бок с Дефо, я, скорее всего, забуду уже через пару дней; лишь шрам, оставшийся после ранения, будет напоминать мне, через сколько кругов ада довелось пройти.
Впрочем, Церберу не привыкать, да и мне, как-бы, тоже.

Тактично промолчав на выпады девчонки, и лишь самодовольно ухмыльнувшись, ссутулился, наклонившись, и взглядом исподлобья проследив за её движениями. Медленно провел языком по пересохшей губе, и всерьез намеревался подкурить ещё одну сигарету, нарочито растягивая момент, но отчего-то не стал. Сам хотел побыстрее оказаться дома, развалившись на мягком кожаном диване, с банкой прохладного пива в руке; и в порядок привести себя хотел; и дела кое-какие, типа покупки нового оружия - ведь Глок успешно проебал, - надо было сделать. Поэтому, еще немного помедлил, почесал лохматый затылок, и, последний раз кинув взгляд в сторону больницы, оказавшейся крайней точкой нашего нахождения в этом злоебучем городе, завалился в машину.
Ехали молча. Я периодически косился в сторону Дефо, сохраняя на лице коронную усмешку: стоило всему закончиться, как её отношение ко мне вернулось в прежнее русло ненависти и стойкого желания расправиться, убить, растоптать, и благополучно забыть. Вот только искренним ли оно было - большой вопрос.

Вдавил педаль газа в пол, глядя на то, как стрелка спидометра неумолимо поползла вверх, и умело вписался в очередной поворот, за которым, как мне казалось, должны были находиться те самые ворота, но вместо них я обнаружил... тамбур.
Тамбур, блять? Серьезно?
И девчонку совсем рядом, лицом к лицу, яростно сжимающую ладонь на моей шее, тоже обнаружил - словно какое-то нехуевое такое дежавю накрыло. Но нет, нихера не дежавю, все реально: стены, такие же обшарпанные и с облупившейся краской; размеренный стук колес; и внезапно изменившаяся, отпрянувшая назад Дефо, которая, так же как и я, искренне не догоняла, что вдруг произошло.
- Не понял, - на выдохе, выпустив носом серый табачный дым, нахмурившись, и немного ахуев от происходящего, произнес я, посмотрев на тлеющую в руке сигарету. Незамедлительно затушил её о стену, как когда-то это уже делал - и был уверен в этом на двести, блять, процентов, - и поднял взгляд на девушку. Молчал с минуту, наверное, только потом шагнул вперед, вместе с тем почувствовав слабую, ноющую боль в области плеча. Оттянул ворот футболки - своей, в которой был изначально, - и увидел повязку, говорящую о том, что все случившееся, нихрена не сон. Тогда хуле блять?
- Вкурила, че произошло? - вскинув бровь, сделал ещё шаг, оказавшись совсем рядом со Скарлетт, и пристально, неотрывно глядя в её глаза. Между делом завел руку себе за спину, костяшками задев поясницу, проверяя на наличие оружия. Старый-добрый пистолет был там же, где и должен быть - за поясом.
Вот тут-то, кажется, я впервые за долгое время удивился.
А еще мозг отчаянно требовал, чтобы разобрались и нашли то, что послужило толчком для всей этой херни.
Или.. кто послужил.
[AVA]http://savepic.ru/12106439.gif[/AVA]
[SGN]FOR THE ANIMAL'S SOUL IS MINE
WE WILL BE COMPLETED RIGHT BEFORE YOUR EYES
http://savepic.ru/12090051.gif http://savepic.ru/12081859.gifI HAVE NO CONTROL THIS TIME
AND NOW WE BOTH SHALL DINE
[/SGN]
[NIC]Dimitris Katidis[/NIC]

+2

36

— Вы в нем немного утонули.
— Это верно, — сказала я, думая не о пальто.

— Франсуаза Саган «Смутная улыбка»


Когда в твоем теле с рождения дремлет древнегреческое чудовище – и пойми, кто арендатор, а кто арендодатель – невольно привыкаешь к сумасшедшим чудесам, что происходят на каждом третьем шагу, а то и чаще.  «Чудеса» – это, конечно, слишком мягко сказано, по-детски невинно, наивно и безобидно. То, что происходит в действительности, мало похоже на чудо, скорее на катастрофу глобального масштаба. Превратиться в подобие чудища посреди улицы, поймать на себе сотню любопытных и испуганных взглядов – это плохо априори, но еще хуже то, что человеческая толпа не даст уйти просто так – привет ружья, автоматы, танки и вертолеты, убийственные дозы снотворного в область сонной артерии. Впрочем, и людей можно понять: не каждый день в пустынной греческой подворотне встречаешь подобие литературного чудовища, которое еще и настроено враждебно, так и норовит прокусить шею, похрустеть костями, искупаться в крови. Не было еще такого носителя, который, обернувшись монстром, не хотел бы мучений, страданий и смерти. Хорошо, если чудовище уходит за хранителем, оставляя изумленную толпу в немой неясности, но чаще бывает, что к моменту обращения хранителя уже  нет рядом. Но ведь голод есть, а голод – не тетка, его необходимо как можно скорее утолить, и если для этого нужно пройтись по головам невинных людей – что ж, простите, ребята, но вы оказались не в том месте не в то время. Только оставив за собой гору трупов, чудовище насыщается и уходит на сытый послеобеденный сон, а носитель, чей разум вновь чист и светел, берет в руки самую большую лопату и разгребает то, что натворило чудовище. Это в идеальной теории. А на практике  – разгребает все Скарлетт. Впрочем, ей даже нравится. Кэтти прекрасно понимала, на что шла, когда на грудь взгромождала невидимый значок «лидер носителей», она знала, что это не только уважение, почет и слава, но и проблемы, огромные проблемы. Скарлетт была к этому готова. И по сей день Кэтти после каждого панического звонка чертыхается и ругается, показательно бросает трубку, а потом едва заметно улыбается и расправляет плечи, приводит себя в идеальный порядок и идет расхлебывать кашу, которую заварил очередной неоперившийся носитель. Всегда быть в центре внимания, крутится в самом центре событий, чувствовать себя необходимой, словно воздух, – вот, что нужно Скарлетт для счастья. А если еще и выглядеть при этом прекрасно, то вообще замечательно. Вот сейчас, например, носительница выглядит так, словно сошла с обложки самого дорогого глянцевого журнала, хотя провела целую ночь в одном – а то и в нескольких – кругах ада. Судя по левому плечу – оно беспощадно болит, зудит, покоя не дает – не сон и не видение. Не видение ли?

Задумчиво проведя языком по нижней губе, Скарлетт машинально отходит от Цербера и прикладывается лопатками к противоположной стене тамбура. Она опускает голову и смотрит под ноги – то ли на туфли, то ли на пол – и думает, рассуждает про себя. Единственное логичное объяснение произошедшим событиям и последующему пробуждению в старом добром вагоне – иллюзорная техника, то самое видение. Стало быть, в поезде находятся не только два носителя, но еще и хранитель или двуликий. Наверное, Цербер и Скарлетт крупно насолили бедолаге, что вовсе неудивительно, учитывая, что первый – наемный убийца с диким нравом, а вторая… Скарлетт. Но как они его не почуяли? – ведь оба порождения чудовищ, у которых обоняние развито до предела. Кэтти поджимает губы, не находя ответа на вышеназванный вопрос, и только потом соображает, что они были слишком заняты ненавистью друг к другу, чтобы заметить кого-то извне. Кроме того, тамбур так прокурен – молниеносный взгляд, переполненный презрения, на мужчину – что загорись поезд – и дыма не почувствуешь.

И снова во всем виноват Цербер. Вот козел!

Кэтти, ловко оттолкнувшись ладонями от стены, молча подходит к окну и решительным движением сильной руки распахивает раму, впускает в тамбур свежий воздух, который сильным ветром портит идеальную прическу и шерстит одежду. Выждав немного, Кэтти подается к Церберу и безапелляционно отнимает сигарету, что гнездится во рту. Отправив никотиновую подругу в безжалостный полет через распахнутое окно, Скарлетт еще несколько мгновений ждет, когда тамбур проветрится окончательно, и закрывает раму.

― Одни прроблемы из-за тебя, ― хмыкает Скарлетт, глядя на Цербера сверху вниз, находясь на одном уровне. ― Если бы ты не пррокурил весь вагон, то мы бы учуяли хранителя, которрый наслал на нас иллюзорррную технику, ― больше ирландка ничего не говорит – только показательно разворачивается на каблуках и мягко, плавно, но вместе с тем решительно ступает в вагон. И совсем не в тот, где находится выкупленное место. Войдя в помещение, Кэтти останавливается возле дверей и внимательным взглядом карих глаз оглядывает пассажиров – нет, здесь хранителя нет, но его запах стал на одну сотую  ощутимее. Кэтти, убежденная в необходимости мучительного наказания, ступает дальше и оказывается в следующем вагоне, проделывает те же самые действия. Хранителя и здесь нет, но он есть в самом последнем вагоне – а это за триста метров от места тусовки Цербера и Скарлетт – вот, почему они так плохо улавливали запах незнакомца: слишком далеко. Остановившись на пороге, Кэтти поворачивается и находит Цербера, смотрит в полупрозрачные зеленые глаза и ласково, нарочито нежно мурчит:
― Он – мой.

Она распахивает дверь; впереди – абсолютно пустой вагон.  Судя по запаху, здесь три человека, но их не видно. Кэтти делает настороженный шаг вперед, и – черт возьми! – возле плеча пролетает стрела. Да-да, та самая, которая является неотъемлемой частью лука или для арбалета. Что ж, хитро: пистолет – оружие хорошее, но громкое, а луком убьешь – и не услышишь. Кэтти, прищурив глаза, быстро опускается вниз, садится и прячется за одним из сидений. Несмотря на то, что хранитель близко, ирландка держит себя в руках и чувствует, что способна совладать с Немейским львом, который отчаянно  просится на свободу. 

А Цербер? Что будет делать он?

+2

37

Единственное, что не позволяло воспринимать случившееся, как сон - это ноющая, доставляющая непомерный дискомфорт, рана, которая раздражалась очередным приступом боли - что медленно, но верно, расползалась по каждому участку тела, и концентрировалась в области чуть ниже ключицы, - каждый раз, стоило хотя-бы немного пошевелиться. Первое время было неприятно, и каждый поворот головы, каждое движение руки сопровождалось неосознанным оскалом, и тихим, еле слышным урчанием. Теперь же я привык, смирился с этими ощущением, и, отчасти, был им даже рад - они возвращали меня в реальность, не позволяли уйти на дно, потонув в пучине собственных мыслей и терзаний - а их сейчас, к слову, было огромное множество. Как разгребать, где взять сопутствующий этому инструмент - хер бы его знал. Здесь, кажется, в пору экскаватор с огромным ковшом подгонять, и долго, с упорством бывалых олимпийцев, шаг за шагом раскидывать навалившиеся проблемы.
Впрочем, и с этим я как-то свыкся, целиком и полностью признав, что моя жизнь никогда не будет пестрить спокойными, размеренными деньками, с уравновешенными ощущениями, которые не стремятся бросаться из крайности в крайность, безоговорочно утягивая меня за собой, и в целом все будет ахуеть как заебись. Нет, не будет, сколько бы не пытался, прикладывая к этому свою руку, принимая чью-либо помощь - чего вообще никогда не случалось, и я не планирую этот момент исправлять, - или рассчитывая, что все само-собой рассосется.
А все потому, что с самого раннего детства каждый шаг, каждое неосознанное движение или действие, каждое необдуманное слово приближало меня к неминуемому концу, который на деле оказался лишь запоздалым началом. Все, что я делал - делал неосознанно, поддавался эмоциям, необузданному нраву, и дикому характеру. А когда понял, научился держать себя в руках там, где это было необходимо - оказалось уже поздно, и обратной дороги не было, потому что непроходимым бурьяном заросла: хоть ножом режь, хоть огнем выжигай - все безрезультатно окажется.

В нос ударил едкий табачный дым, когда я в очередной раз выдохнул, продолжая смотреть на Дефо сквозь легкий прищур. Прекрасно понимал, что она к этому свою лапу не прикладывала - ведь ахуевала не меньше моего, к тому же, вопреки всему, даже для такой непредсказуемой натуры, как эта девчонка, было бы глупо устраивать подобные спектакли, стараясь мне насолить, - но должен ведь был оставить кого-то виноватым.
И из нас двоих это вряд ли окажусь я.
Откинув голову назад, встретившись лохматым затылком с шершавой стеной, поднял руку, в которой была сигарета, вверх, сделав протяжный затяг, и задержав дыхание. Крепкий дым обжег небо, язык, глотку - все, чего касался, -  оставляя после себя лишь горький вкус. Как раз в этот момент Скарлетт делает шаг в сторону небольшого прямоугольного окна, открыв его, и впустив в прокуренный тамбур свежий воздух, первые порывы которого моментально сливаются с серой, еле уловимой дымкой. А затем нагло выхватывает зажатую между пальцами сигарету, отчего тлеющий пепел осыпается на грязный пол, и выбрасывает за пределы тамбура. Только после этого вопиющего действия я выпрямляюсь, поворачивая голову в сторону девчонки, выдыхаю плотное табачное облако в её сторону, освобождая легкие от излюбленного яда, при этом продолжая смотреть сквозь сурово сдвинутые к переносице брови.
- Не будь занудой, - закатил глаза, нарочито громко, показательно цокнув языком, оттолкнувшись от стены. Расправил плечи, ладонью загладил волосы назад, и пошел следом за Дефо. Принюхивался, прислушивался, отчетливо ощущая присутствие Хранителя - и чем дальше мы уходили, тем ярче становился запах. Знакомый, к слову, запах. Процентов на девяносто был уверен, что с его обладателем уже встречался, вот только не мог припомнить, чтобы какой-либо Хранитель, возникавший у меня на пути, и жаждущий скорейшей расправы, оставался в живых. А быть может это и не Хранитель вовсе, но в любом случае раз ему посчастливилось уйти живым во время прошлой встречи, то в этот раз такого везения ожидать вряд ли стоит.

Коротко кивнув девчонке, когда осталась единственная дверь, разделяющая нас, и того смертника, что решил вступить в неравный бой, сделал шаг в сторону, упершись плечом в стену и проводил Скар взглядом. Вмешиваться не собирался, желая поглядеть на неё в действии, но, кажется, не сегодня. Стоило распахнуть незначительную преграду, как совсем рядом с девушкой пролетела стрела, встретившись острым наконечником с холодным железом, характерно звякнув, и отлетев куда-то в сторону. Принюхавшись, почуял еще чей-то запах, умело переплетающийся с привычным острому нюху табачным дымом, что витал и в этом тамбуре тоже.
Отклонившись в сторону, но при этом корпусом предусмотрительно оставшись за стеной, окинул торопливым взглядом вагон, зацепившись им сначала за чей-то затылок - видимо, того самого мужика, который выстрелил, - и лишь потом опустив его на девчонку, спрятавшуюся за ближайшим сидением. Поджал губы, сощурив один глаз, и, склонив голову к левому плечу, весьма красноречиво на неё посмотрел, мол, сиди пока, и не вздумай рыпаться.
Ссутулившись, вскользь посмотрел на немного трясущуюся руку, которой только что обхватывал свой торс - появившиеся когти не предвещали ничего хорошего, по крайней мере для тех парней точно. Для меня, впрочем, тоже, потому как воспользоваться пистолетом, когда знатно так потряхивает от непомерного желания обратиться псом, задача немного проблематичная - хуй прицелишься, а палить во все стороны слишком опрометчиво. Вдохнул, на мгновение закрыл глаза, и выдохнул, отгоняя от себя навязчивые мысли, и удерживая рвущегося на свободу Цербера. Нет, ограничивать его я не собирался, просто выжидал удобный момент для перевоплощения - согласитесь, немного проблематично огромному псу двигаться в достаточно тесном вагоне, вертясь в узком проходе.
Оттолкнувшись, вышел вперед, неотрывно следя за мужиком, готовящимся сделать очередной выстрел. Сам дальше не шел, неподвижно стоял, сжимая одну руку в кулак, и глубоко, протяжно дышал. Как только острый наконечник стрелы блеснул, приковывая взгляд, занес руку, и выжал стоп-кран. Колеса поезда тут же непоколебимо замерли, жалобно заскрежетали, а вместе с последующим толчком стрела, выпущенная в моем направлении, ушла куда-то в сторону, пробив мягкую спинку сидения.
Теперь, в принципе, и зверя сдерживать не требовалось. Резко дернувшись вперед, гортанно прорычав и совершенно не обращая внимания на двух других охотников, что находились рядом, вмиг сократил расстояние, рывком выбил из рук оружие, и мужика, к слову, из еще движущегося поезда выбил тоже.
Совершенно не задумывался о том, что в вагоне остались еще двое. И одна Скар.
А не думал потому, что в тот момент когда чужие лопатки встретились с твердой, нагретой палящим греческим солнцем, землей, Димитриса, каким видели его эти парни - с привычной самодовольной ухмылкой, то есть, - уже не было. А был огромный черный пес, с багрового цвета глазами, и острыми, как отточенное донельзя лезвие, зубами, которые он не боялся демонстрировать.

Зверь отчетливо видел в глазах напротив страх, граничащий с безумием и, возможно, сумасшествием - не каждый день подобное зрелище приходится видеть, - и упивался этим. Упивался собственным величием, смертоносностью, и безоговорочной победой. Рычал, скалился, лапой, что покоилась на мужской груди, вдавливал сопротивляющееся тело в землю, когтями впивался в мягкую, податливую плоть, и терпеливо выжидал, насколько этому охотнику хватит выдержки, прежде чем боль станет невыносимой.
Когда пуля, выпущенная из винтовки, насквозь пробивает плечо - это одно, и резкую боль, концентрирующуюся в области раны, шоковое состояние беспрепятственно притупляет; а вот когда в кожу, раздирая мясо, и царапая кости, медленно, с чувством и расстановкой, вонзаются четыре когтя - это совершенно другое. Ты находишься в сознании, в полной мере ощущая нестерпимую, адски болезненную муку, чувствуешь, как на теле остаются рваные, кровоточащие раны, и понимаешь, что не в силах это остановить, потому что пес, который возвышается над тобой, останавливаться не намерен. Он будет истязать тело - вместе с тем истязая душу, - пачкать черную шерсть в крови, и наслаждаться этим.
Цербера заботят лишь собственные желания.
Цербара заботит лишь он сам.
Цербер хочет убивать, втаптывать в землю, и заливать улицы багровыми реками - и Цербер будет это делать.
И начнется все вот с этого мужика, который наивно поверил, что сможет справиться с Носителями. Не сможет. И сомкнувшаяся на его горле челюсть, прямое тому доказательство.
[AVA]http://savepic.ru/12106439.gif[/AVA]
[SGN]FOR THE ANIMAL'S SOUL IS MINE
WE WILL BE COMPLETED RIGHT BEFORE YOUR EYES
http://savepic.ru/12090051.gif http://savepic.ru/12081859.gifI HAVE NO CONTROL THIS TIME
AND NOW WE BOTH SHALL DINE
[/SGN]
[NIC]Dimitris Katidis[/NIC]

Отредактировано Anubis Sotiris (25.11.2016 20:16:18)

+3

38

Ведь и себя я не сберег
Для тихой жизни, для улыбок.
Так мало пройдено дорог,
Так много сделано ошибок.

— С.А. Есенин

Скарлетт опускает голову и прикрывает глаза, уходит в собственные мысли, пытаясь обдумать план дальнейших действий, в конце концов, импровизатор из нее плохой, ужасный просто, а вот действовать согласно тщательно продуманной стратегии – то, что доктор прописал. Итак, что мы имеем? В красном углу ринга – поезд на ходу, один хранитель и два человека, скорее всего, охотники, один из которых профессионально пользуется арбалетом. В  синем углу ринга – носитель Немейского льва, у которого в арсенале весьма недурные способности, и носитель Цербера, о силах которого Кэтти может только догадываться. Что ж, пока охотники не устранили хранителя – не убили его то есть – у Скарлетт есть прекрасные шансы положить цирку долгожданный конец одним движением решительной руки. Арбалет, да и другое оружие – это, конечно, опасно, но слишком мало против человека, который обладает способностью создавать и управлять силовыми полями. Стрела даже не долетит до Скарлетт, если она будет собрана и сконцентрирована, а сейчас ирландка пребывает именно в таком состоянии. Что ж, миссия «разобраться с мерзавцами и не запачкать платья» начинается. Кэтти, приподняв голову, не открывает глаз и сосредотачивается, создает вокруг себя невидимые силовые поля – читайте – мощный щит, который и пули не пропустит, что уж говорить о ручных стрелах. Щит этот невидим, неслышен и неощущаем. И только носительница хочет подняться на ноги и предстать перед врагами во всей красе, как Цербер, черт его побери, берет дело в собственные неотесанные лапы. Конечно, он делает, а не думает, и делает грубо, жестко и жестоко. Первым делом мужчина дергает стоп кран, и поезд резко тормозит, из-за чего Скарлетт врезается лопатками и затылком в сидение. Сжав зубы, ирландка срывается на раздраженное шипение и вздергивает голову вверх, негодующе смотрит на Цербера, мол, что ты творишь, козел?! Козел не обращает внимания на носительницу – он срывается с места и бежит на хранителя, а в полете обращается в большого черного пса. Кэтти, машинально закусив нижнюю губу, невольно любуется диким зверем. Она и представить не могла, как Цербер хорош наяву. Все-таки, чудные создания – эти носители, прекрасные и смертельно опасные, а от того еще более будоражащие.

Цербер ловко выпрыгивает из вагона, и теперь хранитель – меньшая из зол, что беспокоит Скарлетт. На долю носительницы выпадают два охотника, и Кэтти с ними справится быстро и безболезненно (для себя, конечно), если Цербер не наделает глупостей и не убьет хранителя раньше времени. В конце концов, не будет последователя очередного жалкого божка –  не будет сил, и охотники снова окажутся в выигрыше. Скорее всего, они незамедлительно убьют носителей, так что давай, дружок, не глупи и не смей убивать хранителя до тех пор, пока Кэтти не убьет охотников! Поймав себя не мысли, что действовать нужно как можно скорее, ирландка вновь опускает голову и закрывает глаза, концентрируется и создает вокруг себя силовое поле. Отлично, теперь ни одна стрела, ни одна пуля не доберется до носительницы до тех пор, пока Кэтти сосредоточена: стоит ей растеряться или отвлечься – и все, пиши пропало.

Прежде, чем являть себя свету, Кэтти решает предусмотрительно проверить наличие оружия у второго охотника. Бесшумно сняв туфлю, Скарлетт ловко выкидывает ее в противоположную сторону вагона; тишину, которая до этого висела в помещении, нарушает настороженный шепот двух мужчин и две стрелы, одновременно разрезающие воздух. Что ж, значит, каждый из них владеет арбалетом – не слишком умный ход, в конце концов, один должен иметь оружие ближнего боя, а другой – дальнего. Впрочем, Кэтти же лучше. Она выдыхает и поднимается, выходит на дорожку, покрытую старым потрепанным ковром, между сидениями и ладонями упирается в спинки, стоит вся такая красивая и совсем не беспокойная. Обостренный львиный слух улавливает, как учащается дыхание охотников, как они о чем-то тихо перешептываются – наверное, обсуждают план действий. Раньше надо было думать, мальчики, когда отправляли двух сильнейших носителей в путешествие по всем кругам ада. Теперь ваша очередь, получите и распишитесь, вот билет в одну сторону.

Как будто решив принять правила игры Кэтти, охотники выходят из собственного укрытия, предстают перед носительницей во всей красе. Мужчины примерно одинакового возраста – лет тридцать; высокие и поджарые, хорошо сложенные, им бы одежду рекламировать, а не божественную кровь проливать. Внешне они похожи, и у Кэтти мелькает мысль, что они, пожалуй, братья. Наверное, несколько лет назад носитель потерял контроль над собой в толпе, обратился и убил их мать, из-за чего ребята обозлились и поклялись истребить всех людей, в чьих телах дремлют чудища. Эй-эй, мальчики, а вы в курсе, что мы такую судьбу не выбирали? Нас выбрали. К тому же, убьете нас и думаете, что на этом все кончится? Боги не позволят. Вы начнете игру с Гидрой: отрубите одну голову, и на ее месте вырастут две; убьете одного носителя – и родятся трое. Носители – палачи мира хранителей и двуликих, те, кто привносят кровь, разрушения и войну, то есть – зрелища. Боги все это затеяли ради зрелищ и не допустят, чтобы главных клоунов убили. Так что здесь и сейчас вы умрете – и на ваших могилах Скарлетт станцует.

Охотники переглядываются, коротко кивают друг другу и – мгновение! – выпускают в Скарлетт две стрелы. Обостренное обоняние улавливает странный запах, наверное, наконечники отравлены. Позволяя стрелам подобраться как можно ближе, Кэтти стоит и не двигается, только улыбается и смотрит на мужчин исподлобья. В самый последний момент ирландка выбрасывает руку вперед, и стрелы врезаются в невидимую стену, рикошетят, но не падают – Кэтти перехватывает их в полете и, направляя жестом правой руки, запускает в охотничьи головы. Первая стрела врезается в глаз, вторая – в щеку. Оба охотника падают замертво, и Кэтти, убрав силовое поле, хмыкает и уходит в противоположную сторону вагона, находит туфлю и надевает ее. Вернувшись к трупам, она находит их документы и забирает себе – нужно будет узнать подробнее о смертниках. Кстати, а где там еще один смертник?

Наступив каблуком одному их охотников на ладонь, Скарлетт уходит в сторону дверей и, опершись плечом на косяк, вглядывается в разворачивающее представление.
― Кончай с ним быстрее, ― командует Кэтти, не зная, понимает ли ее Цербер, ― или это сделаю я.

+2

39

Стук колес поезда, что замедлял ход - и уже практически остановился, - бил про прекрасному, острому слуху зверя, эхом проносился по всем уголкам черепной коробки, ударяясь о её стенки, раздражая и без того напряженного и натянутого, словно гитарная струна, пса, тем самым заставляя губы дергаться в озлобленном оскале. Лапа, покоящаяся чуть ниже чужого горла, и с силой вдавливающая бедолагу в землю, от каждого осознанного давления грозилась сломать грудную клетку, а острые, словно лезвия бритвы, когти медленно впивались в мягкую плоть, вызывая сдавленный скулеж мужика, упоительно ласкающий звериное сознание.
Цербер был создан непреклонным, жестоким, кровожадным монстром, которого не волнует ничего, кроме собственных желаний. А желание у него, как правило, лишь одно - втаптывать мощными лапами в землю каждого, кто появится на пути, вгрызаться клыками в шеи, ломая позвонки, разрывать на части, и с упоением наблюдать, как чужая теплая кровь окрашивает черную, жесткую шерсть, наполняет пасть после каждого смертоносного укуса, скатывается по подбородку, и капает на теплый, нагретый палящим греческим солнцем, асфальт, образовывая лужи, и единую устрашающую картину, которая не сулит ничего, кроме горы трупов, багровых рек, заполняющих улицы города, и чужих истошных воплей ужаса и отчаянно рвущегося наружу страха.
Я же таким вряд ли был рожден, но жизненные обстоятельства, ни в какой степени не жалеющие и снисходительность к ребенку не проявляющие, наградили меня чередой факторов, которые очень умело повлияли на становление моей личности - личности, которая не создана была, но в конечном итоге достигла уровня непреклонного, жестокого, кровожадного монстра, коим я являлся не только в облике огромного пса, но и в повседневной жизни. И то, что начиная со второго года жизни - до которого дожить то с трудом удалось, - мне приходится делить разум и тело с мифическим, смертоносным существом - самая малая доля из всего того, что было начертано в моей жизненной книге, исправлениям и переписи которая, увы, была не предназначена.
Нет, я не жалел раньше, не жалею сейчас, и не буду, скорее всего, жалеть в будущем - просто потому, что жалостью тоже был обделен. Вообще, кажется, любыми светлыми чувствами меня природа то ли забыла наградить, то ли не хватило попросту. Зато собственного самомнения, которое порой в такие трэшовые передряги загоняло, с лихвой подсунула. Хватило бы на целую планету, и еще останется.
Впрочем, меня все вполне устраивало, а каждая проблема, из которой долго и упорно приходилось выползать, выцарапывая, выгрызая себе дорогу, лишь сильнее меня делала, дарила возможность вынести какой-либо ценный опыт, и благополучно слалась нахуй.

Пес продолжал утробно рычать, проводил языком по ряду зубов, отчего на одежду хранителя и собственную лапу капала тягучая слюна, тут же смешиваясь с кровью, и пачкая все, что находится в непосредственной близости; глубоко, размеренной сопел, обдавая искаженное гримасой боли лицо горячим, неприятным дыханием; вонзал когти всё глубже, касаясь кости, и наслаждался пронзительными криками, от которых то и дело уши дергались, но тут же вновь прижимались к голове, а оскал становился агрессивнее.
Надо сказать, что этот товарищ оказался достаточно стойким, пусть и вопил настолько оглушительно, что, кажется, пассажиры поезда слышали. Я даже немного пропитался к нему уважением, что не сдался, стоило почувствовать безжалостные когти на собственной груди, но сути дела это, в общем-то, не меняло. Смерть неизбежна, и все мы это прекрасно понимаем, вот только Церберу предварительно поиграть со своей жертвой надо, истязать до полусмерти, чтобы тот, кто оказался в цепких лапах, в полной мере прочувствовал, какого это - когда испытываешь стойкое ощущение безысходности, понимаешь, что неминуемый конец близок, и видишь, как старуха в черном балахоне появляется на горизонте, и с каждым неторопливым, медленным шагом становится все ближе и ближе.
Нечто подобное я ощутил, когда сидел в той злоебучей иллюзорной аптеке с пробитым плечом, и медленно, но верно терял силы. Видел ту костлявую даму, что шаталась рядом, с каждой секундой сокращая между нами расстояние. И если бы не Скарлетт, то вряд ли бы удалось выбраться из той ситуации живым. Но я выбрался.
А вот этому парню выбраться не суждено.

Когда позади послышался голос девчонки, пес чертыхнулся, вскинул уши и на мгновение застыл, выпрямившись, расправив мохнатые плечи, но лапы с мужской груди не убрал. Поверну голову, сверкнув темно-красными глазами, и оскалился снова - но отнюдь не так, как делал это несколько секунд назад. Оскалился так, как оскаливался в человеческом обличье; так, как оскаливался Димитрис, зажимая между зубами тлеющую сигарету - самодовольно, непокорно, ехидно.
А хранитель тем временем из последних сил взбрыкнул, заставив кровь из раны сочиться сильнее, и это действие стало поводом для того самого неминуемого конца. Зверь, почуяв четкий запах крови, резко дернулся, показательно завыл, запрокинув голову назад, и в следующее мгновение впился длинными острыми клыками в шею, переломив несколько позвонков.
Разомкнул челюсть спустя пару секунд, сделав шаг назад, и повернувшись лицом к Дефо. И на неё бы бросился - ведь чем не повод устранить назойливую девчонку, - но как минимум несколько важных факторов не позволили это сделать. Во-первых, убитый хранитель запустил цепную реакцию - я чувствовал, как зверь отступает, уходит восвояси, вдоволь насладившись моментом, и испачкавшись в теплой чужой крови, а на его место возвращается привычный глазу Димитрис, без шерсти и хвоста. Во-вторых, что-то внутри не позволяло расправиться со Скар, будто барьер какой-то выстроился, невидимый, но чертовски прочный. Я прекрасно понимал, что проблем она доставит еще великое множество, и выбираться из них придется долго, и с упорством олимпийца, но не хотел убивать. Не потому, что не мог - на самом деле мог, почему нет?, - а потому, что не хотел. Быть может все еще был благодарен за то спасение в аптеке - пусть и успел отплатить ей той же монетой, - а может и какие-то другие моменты стали поводом. Но четко знал одно - не сегодня.

Буквально несколько минут понадобилось, чтобы от лохматого, огромного пса не осталось и следа. Вместо него стоял я, во всей своей обнаженной красе, и с испачканной по локоть рукой. И совершенно не смутился, когда предстал перед девчонкой в чем мать родила. Никогда не стеснялся собственного тела, считая его поистине прекрасным, подтянутым, и рельефным. Собственно, таким оно и было, поэтому зачем стесняться, когда можно не стесняться?
- Нравится? - сощурил один глаз, и привычно ухмыльнулся. За одеждой далеко ходить не пришлось - у убитого хранителя оказался почти мой размер. Втиснулся с трудом, но все-таки втиснулся - где-то что-то втянул, где-то что-то отклянчил, и вот уже красавчик. Единственный момент - футболка была пропитана чужой кровью, и слюной пса, на груди красовались четыре рваные полосы, поэтому её я одевать не стал. Остался сверкать голым торсом, косо глядя на Дефо. Еще сигареты нашел, что порадовало несказанно. После обращения, как после хорошего секса, душа требовала никотина. Тут же подкурил одну, затянулся, прикрыв глаза от удовольствия и выдохнув столб серого дыма. Зажал сигарету зубами, и, сделав несколько размашистых шагов, ловко запрыгнул обратно в тамбур, оказавшись перед девчонкой на опасном расстоянии. Смотрел сверху вниз, все так же щурясь, и выдыхая дым куда-то в сторону.
- Пропустишь? - склонил голову к плечу, пристально глядя в глаза, но теперь не ухмылялся.
Просто смотрел.
Просто выжидал, хотя сам понятия не имел, чего именно.
[AVA]http://savepic.ru/12106439.gif[/AVA]
[SGN]FOR THE ANIMAL'S SOUL IS MINE
WE WILL BE COMPLETED RIGHT BEFORE YOUR EYES
http://savepic.ru/12090051.gif http://savepic.ru/12081859.gifI HAVE NO CONTROL THIS TIME
AND NOW WE BOTH SHALL DINE
[/SGN]
[NIC]Dimitris Katidis[/NIC]

+1

40

the end

0


Вы здесь » Под небом Олимпа: Апокалипсис » Отыгранное » † Судная ночь


Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно