Вверх Вниз

Под небом Олимпа: Апокалипсис

Объявление




ДЛЯ ГОСТЕЙ
Правила Сюжет игры Основные расы Покровители Внешности Нужны в игру Хотим видеть Готовые персонажи Шаблоны анкет
ЧТО? ГДЕ? КОГДА?
Греция, Афины. Февраль 2014 года. Постапокалипсис. Сверхъестественные способности.

ГОРОД VS СОПРОТИВЛЕНИЕ
7 : 21
ДЛЯ ИГРОКОВ
Поиск игроков Вопросы Система наград Квесты на артефакты Заказать графику Выяснение отношений Хвастограм Выдача драхм Магазин

НОВОСТИ ФОРУМА

КОМАНДА АМС

НА ОЛИМПИЙСКИХ ВОЛНАХ
Paolo Nutini - Iron Sky
от Аделаиды



ХОТИМ ВИДЕТЬ

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Под небом Олимпа: Апокалипсис » Отыгранное » † Судная ночь


† Судная ночь

Сообщений 1 страница 20 из 40

1

http://savepic.ru/11967171.gif- - - - - - - - - - -NOW I CAN'T STAY BEHIND
SAVE ME, FROM WREAKING MY VENGEANCE
UPON YOU, TO KILLING MORE THAN I CAN TELL
BURNING NOW I BRING YOU HELL

Kattie Scarlett Defoe & Dimitris Katidis
[AVA]http://savepic.ru/11973317.gif[/AVA]
[SGN]http://savepic.ru/11970245.gif http://savepic.ru/11972293.gif[/SGN]
[NIC]Dimitris Katidis[/NIC]

Отредактировано Anubis Sotiris (27.10.2016 16:11:37)

+5

2

выглядит;

В самом дорогом вагоне пригородного поезда раздается властный цокот высоких каблуков; Скарлетт снимает солнцезащитные очки, убирает мягкую каштановую прядь за ухо и важно идет вперед, горделиво расправив изящные плечи. Внимательный взгляд шоколадных глаз критично ищет собственное место. Странно, наверное, видеть подобную фигуру – явно из высшего общества – в жалком общественном транспорте. Но все бывает, когда в дело вступает вреднейший закон подлости. Единственный самолет, что летел из Афин в Салоники, конечно, отменили по необъяснимым причинам. Скарлетт, предварительно изрядно поскандалив с кем только можно и с кем нельзя (даже китайским туристам изрядно прилетело!), согласилась ехать на поезде. В автобус эта женщина не села бы даже под сквозным огнем пулемета, в машину к незнакомым водителям, которые всю дорогу будут, пуская вязкие слюни, разглядывать Кэтти в зеркале заднего вида – тем более. Из нескольких зол пришлось быстро выбирать меньшую. Ах, тяжела жизнь востребованной модели и известной актрисы. В самом дорогом и престижном вагоне, конечно же, – ей это свято пообещала женщина, продававшая билеты. И Кэтти было совсем невдомек, что вагоны в пригородных поездах абсолютно одинаковые.

Брезгливо примостившись на отведенное место, Скарлетт задумчиво закусывает нижнюю губу и отворачивается к окну. Солнце светит нещадно – как будто Кэтти на экваторе находится. Прищурившись, носительница слегка откидывается на спинку сидения – совсем не расслабленно, наоборот, напряженно. Скарлетт донельзя натянута, словно гитарная струна, готовая в любой момент сорваться и ударить кого-нибудь по лицу. Ей непривычно, неуютно и некомфортно – она чувствует здесь себя не в своей тарелке.

Справа от Скарлетт садится высокий худощавый мужчина в круглых очках. Он, задумчиво почесав переносицу, глядит несколько секунд на Скарлетт, словно думая – а нужно ли здороваться? И все же решает промолчать, а через несколько мгновений с головой уходит в газету. Напротив Кэтти опускается женщина в теле и в возрасте – она оглядывает Кэтти критично. Взгляд открытый, вызывающий и кричащий: да тебе на панели самое место, куртизанка! Скарлетт воспринимает это как комплимент – чертовке всегда нравилось вот таким образом раздражать людей. И Кэтти, облизнувшись, игриво подмигивает женщине. Та, сердито сдвинув брови, уходит в книгу. Рядом с женщиной опускается блондиночка. Скарлетт не назвала бы ее красивой, но, черт возьми, что-то определенно в ней есть. Какая-то необъяснимая притягательность, от которой невозможно оторвать глаз – а это порой куда важнее любой красоты. Впрочем, Кэтти слишком эгоцентрична и самолюбива, чтобы думать о ком-то, кроме себя и уж тем более – кем-то восхищаться, поэтому, бросив последний взгляд на белокурую макушку, ирландка вновь отворачивается к окну. В вагоне пахнет машинным маслом, едой и потом, дешевыми духами и детской присыпкой – так себе ароматы, если честно, и Скарлетт, откинув пушистую голову на спинку сидения, закрывает глаза. Чуть погодя, ирландка вновь выпрямляется, подтягивает дорогую сумку и кладет ее на колени, достает новенький айфон. Отлично, еще и сеть не ловит.

Чем развлечь себя в этой забытой всеми богами дыре?

Скарлетт включает одну из игр, но тут же цепляется взглядом за мужчину, который встает с места в первых рядах и решительной походкой уходит в тамбур. Скарлетт видит только крепкую мужскую спину, но на сто пятьдесят процентов уверена, что знает и лицо.

Лицо, которое ей доставило так много неприятностей.
Лицо, которое хочется расцарапать сию же минуту.
Что же, вот Скарлетт и развлечение на ближайшие полчаса нашла.

Она встает и плавной походкой двигается в сторону тамбура, задевая встречные плечи, но не обращая на них никакого внимания. Под ноги попадается какой-то мерзкий ребенок – Скарлетт и по нему бы прошлась острыми шпильками, если бы не расторопность мамаши. Ловко и изящно огибая препятствия стороной, Кэтти легким движением решительной руки распахивает дверь в тамбур, заходит туда, приближается к мужчине со спины и ждет, когда он развернется, чтобы поглядеть на нарушительницу спокойствия. И личного пространства. Как только мужчина – Димитрис Катидис – разворачивается, Скарлетт быстро и ловко – совсем не как человек – хватает его за горло, заставляя вжаться лопатками в прохладную гладкую стену. Силой никогда не была обделена – спасибо чудовищному Немейскому Льву.
— А я прредупрреждала тебя, мой доррогой, — ласково, очень ласково и ядовито мурлычет Скарлетт, сужая блестящие глаза, похожие на острие лезвия. Рука на шее смыкается сильнее, грозясь оставить синяки или даже кровавые ссадины. — Будешь и дальше игноррирровать мои прросьбы, и я тебе лицо ррасцаррапаю, — а он игнорирует, всегда игнорировал. Кэтти два месяца выслеживала то самое чудовище, о котором вопили все местные газетенки. Выследила, нашла, попросила вежливо и получила не очень вежливый отказ. Тогда пошла на контрмеры и заявила, что будет действовать категорично, если мужчина и дальше продолжит сверкать лапами в греческой столице. А ведь Скарлетт – женщина опасная, она и убить может. А пока… ногти сильнее впились в шею, оставляя кровавые подтеки.

+5

3

здрасьте

Если бы только видела мать, куда меня завела тернистая, извилистая тропинка жизни, отчитала бы, как последнего оболтуса, сетуя на то, каким я мудаком вырос...
Ах да, у меня ведь нет матери. И отца, косвенно говоря, тоже нет. Потому и статус мудака, который я долго и упорно зарабатывал, выбивая чужие зубы, сворачивая чужие головы, и растаптывая чужие жизни, вполне оправдан. Выжжен клеймом на - успевшей почернеть, - душе.
Жалею ли? Нет. Ни на долю.

Тяжела и непредсказуема жизнь наемного убийцы. Никогда не угадаешь, куда занесет тебя следующая просьба, звучащая скорее как приказ, которому я беспрекословно должен подчиняться, потому как деньги за разбитые, и истертые в пепел, чужие судьбы, платят немалые. Впрочем, не жалуюсь. Выполняю свою работу, получаю от этого удовольствие, а все остальное имеет настолько ничтожный вес, что и зацикливаться на этом смысла не вижу.
Сегодня, получив точно в срок информацию по очередному "клиенту", который забрался аж в другой город, решил не размениваться на длительные сборы, и, прихватив с собой старый, верный Глок, покинул родные стены. Уже в дверях замер, сжав ручку, цокнув языком, и вернулся обратно - глушитель в таких делах лишним не будет, верно? Верно.
Спустя полчаса - за которые я успел затариться любимыми сигаретами - потому, что во время дел курил безбожно много, - вселив в паренька-кассира праведный ужас, ибо пока искал наличные, несколько раз сверкнул пистолетом, что не осталось без внимания; посрался с водителем такси, который упорно отказывался принимать порванную купюру, но зато очень эффектно и без лишних слов принял кулаком в подбородок, да так, что, кажется, кость хрустнула, - находясь под ярким греческим солнцем, и сдвинув на нос очки, вальяжно сидел на лавочке у перрона, дожидаясь своего поезда. Почему не поехал на машине? Не привык светить свой личный транспорт за пределами Афин, да и скрыться на своих двоих куда проще - и тут следует поблагодарить трехглавого пса, чьи выносливость, сила, ловкость, и еще несколько полезных для моей профессии навыков, достались мне, как носителю.
Затушив окурок о деревянную спинку лавочки, и словив на себе неодобрительный взгляд пожилого мужчины, лишь хмыкнул, оскалившись, и, сверкнув ровным рядом зубов, на фоне которых достаточно четко выделялись клыки, отвернулся; подавшись вперед, ссутулился, и уперся предплечьями в собственные ноги; сцепил кисти рук в замок, и чуть поднял голову, скользнув взглядом по небу - чистому и светлому, но готовому отдаться власти стихии, которая только начала зарождаться где-то на горизонте.
Я, как и многие представители собачьего мира - и Цербер не был исключением, - любил воду. И любил дождь. Но любил не так, как это описывают в слезливых женских романах, мол, она сидела в парке, рыдала безбожно, дождь скрывал её слезы, и бла-бла-бла - не спрашивайте меня, откуда я это знаю, пор фавор.
Я любил дождь скорее потому, что он очень умело путал и скрывал следы, смывал с рук чужую кровь, а вместе с ней смывал всякий намек на мою причастность. Дождь был полезен. Дождь - он как союзник, как непоколебимый помощник, четко выполняющий свою задачу.

Спустя буквально пять минут, в поле зрения появился нужный поезд. Прищурившись, размыто скользнул взглядом по нумерации вагонов, и найдя тот, который мой, лениво выпрямился, предварительно упершись в колени ладонями, и оторвав зад от скамейки.
Приключения, мать их за ногу, начинаются.

Ехать предстояло долго - а мне, как "любителю" подобного транспорта, уже через десять минут захотелось вздернуться. Слишком много народу, и кажется, что каждый норовит устремить свой любопытный взгляд в мою сторону. А я человек несдержанный - если кто не знает, - могу и в морду дать, если откровенно пялиться будут. И во избежание ненужных мне сейчас казусов, приходилось часто ходить курить. Никотин успокаивал, расслаблял, и заставлял отвлечься от раздражительных факторов хотя бы на тот период, пока сигарета тлеет.
Прошло всего двадцать минут, а я выкурил уже половину пачки, блять. Надо было брать две.
Снова утробно, совсем не как человек, прорычал, когда заметил что пацан, сидящий напротив, неотрывно уставился на нашивку кожаного жилета. Снова оскалился, клацнув зубами, на что мамаша, завидев это, бережно и опасливо прижала сына к себе, заставив отвернуться. Но теперь, блятьвашумать, сама смотрела на меня, сведя брови к переносице, и поджав губы.
Показательно фыркнул, закатив глаза, и резко поднялся со своего места; остановился глянув на мужика, что сидел рядом, закинув ногу на ногу и, тем самым, преграждая мне путь - и вид его говорил о том, что освобождать дорогу он не собирается; решительно шагнул вперед, нарочито сильно боднув коленом его ноги, и тактично проигнорировав гору возмущений.

А в тамбуре было прохладно. И тихо - если не считать шума, характерного поездам. Но этот шум был приятен слуху, и, в некотором роде, тоже успокаивал.
Сунув руку в карман джинсов, достал пачку, большим пальцем сдвинул верх, и вытащил одну сигарету, зажав её зубами; следом из кармана выудил зажигалку, и подкурил, втягивая горьковатый дым, наполняющий легкие; упершись плечом о прохладный металл, уставился в небольшое окошко - за которым стремительно проскальзывали деревья, столбы, грунтовая дорога, - между тем выпустив дым носом. Откровенно наслаждался.
И делал это ровно до того момента, пока за спиной не хлопнула дверь. По отменному обонянию тут же ударил запах женских духов, смешанный с табачным дымом, и запахом самого человека, которому эти духи принадлежали. Я знал этого человека, потому не спешил оборачиваться, нарочито вытянув томительную паузу - бесил, раздражал, и без зазрения совести кайфовал с этого.
Сделав еще один затяг, зажал сигарету большим и указательным пальцами, увел руку, оставив её прямо перед собой, и скользнул взглядом по медленно тлеющему окурку. Лишь после этого повернулся, специально не выдыхая - знал, что со стороны девушки любезностей ожидать не приходилось, потому совершенно не удивился, когда изящная, но отнюдь не слабая женская ладонь сжалась на шее, припечатав к стене.
- Полегче, львица, - растянув губы в ехидной ухмылке, на выдохе произнес я, вместе с тем выпустив серые клубы дыма, которые растворились лишь тогда, когда встретились с милым - на первый взгляд, - лицом Дефо. - неужто старого друга не рада видеть? - издевался, продолжал ухмыляться, не обращая внимания на сжимающуюся на горле ладонь, но слабо поморщился и прошипел не столько от боли, сколько от дискомфорта, когда ногти впились в кожу. - Дорогая, где твоя нежность, ты же девушка, - откинув голову назад, уперся затылком в шершавую поверхность стены, завел руку вверх, сделав последний глубокий затяг - при этом неотрывно глядя в раздраженные глаза напротив, - и вновь выпустил дым через нос, вместе с тем затушив окурок о металл по правую сторону от собственного бедра. Делал все медленно, вальяжно, несколько флегматично, но в тот момент, когда остатки сигареты коснулись пола, дернулся, перехватив женское запястье, крутанулся, и теперь к стене оказалась прижата Скар.
Как в анекдоте каком-то, ей-богу - встретились как-то кот и пес...
- Буду и дальше игнорировать твои просьбы, - той же интонацией повторил ранее сказанные девушкой слова, оказавшись на недопустимом расстоянии от её лица - прекрасно понимал, насколько ей это не нравится, а то, что не нравилось ей, мне, наоборот, доставляло удовольствие. - потому что твои просьбы - нихуя не просьбы. Не с тем ты решила членами помериться, кошка, - хмыкнул, чуть сильнее сжав её запястье, между тем, указательным пальцем свободной руки, что украшал теперь коготь, приподнял женское лицо за подбородок. - будь добра, не свети своей шерстяной задницей в моем биопространстве, ты мне ауру портишь, - после этих слов резко подался назад, слабо оцарапав кожу, и отпустил девчонку; сделал короткий шаг в сторону, освобождая путь, и кивнул на дверь. - свободна, радость моя.
[AVA]http://savepic.ru/11973317.gif[/AVA]
[SGN]http://savepic.ru/11970245.gif http://savepic.ru/11972293.gif[/SGN]
[NIC]Dimitris Katidis[/NIC]

Отредактировано Anubis Sotiris (28.10.2016 23:56:41)

+5

4

Все началось порядка двух месяцев назад.

Скарлетт, величаво восседая на высоком стуле в одном из самых престижных кафе столицы, терпеливо ждала свежевыжатый апельсиновый сок, нервно барабаня длинными аккуратными пальцами по начищенной до блеска поверхности стола. Серьезно нахмуренные брови, угрюмо поджатые губы и сосредоточенный темный взгляд – все в ней говорило о том, что здесь и сейчас солнце светит слишком ярко, не вписываясь в мрачные думы женщины. У ирландки выдалась дьявольски трудная ночь, долгая, как сто эльфийских жизней, вязкая и затягивающая, словно смертельно-опасные зыбучие пески; Скарлетт и не рассчитывала выбраться из этой ночи целой и невредимой, да что там – хотя бы живой, но все же выкарабкалась – и не одна, а с неопытным мальчишкой-носителем, из-за которого весь сыр-бор и случился. Мальчишка этот сейчас мерно посапывал в белоснежном мустанге Кэтти, припаркованном на автостоянке неподалеку от кафе. А ведь знакомство так безобидно началось – прямо в этом кафе, кстати, где мальчишка работал официантом, а Кэтти скандалила с администратором из-за плохо работающего кондиционера. И надо было именно в этот момент в кафе зайти чертовому хранителю! Кажется, это был первый хранитель в жизни мальчишки. Скарлетт сдержалась, а он не смог, начал перевоплощаться, сверкать острыми длинными зубами и брызгать яростной слюной во все стороны; Кэтти едва хватило силы, ловкости и скорости, чтобы вывести горе-оборотня на улицу. Но это был не конец, а начало: мальчишка, не сумев побороть инстинкты чудовища, перевоплощение продолжил, и уже через несколько мгновений перед миниатюрной, но воинственно настроенной Кэтти стоял не двадцатидвухлетний юноша с синими, словно море, глазами, а трехметровое подобие Минотавра. Завязалась борьба инстинктов и разума, в роли первого выступал Минотавр, в роли второго – Кэтти, которая понимала и принимала, что скорее убьет чудовище, чем выпустит его на людные греческие улицы. Ведь потом проблем не оберешься! Каждый желтый заголовок примется пищать, истерично верещать, вопить о неизвестном чудище, повлекшем за собой массу убийств и невообразимых разрушений. Опять хранители носы высунут и пойдут вершить правосудие, линчевание, истребляя всех попавшихся под горячую руку носителей. И не доходит до них, до глупцов, что на месте каждого убитого ими носителя вырастет еще три – все от того, что богам без чудовищ скучно будет, они не позволят истребить расу, которая привносит так много кровавых зрелищ в жизнь солнечной греческой столицы. Кэтти, ведомая желанием сохранить носителю жизнь и не засветиться, делала все очень долго, а потому измоталась жутко, устала, как собака, но все же смогла одержать победу над Минотавром, даже не перевоплощаясь. Правда, когда чудовище обессиленно рухнуло на разбитые плиты асфальта, уже светало. Скарлетт оттащила бессознательного мальчишку в собственный автомобиль и ушла в кафе, заказала апельсиновый сок, раздумывая, что делать дальше, – и по висящей плазме вдруг загудело срочное сообщение: ночью снова была замечена собака размером с джип, снующая по улицам. Черт возьми! Сколько раз Кэтти пыталась выйти на этого носителя – а это был, безусловно, он – и все безрезультатно. При всей неосторожности действий, при явной необдуманности и опрометчивости, следы он заметал профессионально, и даже Скарлетт с этим ее звериным нюхом так и не смогла выйти на безумца. Все, что у нее было – запах. Она помнила, как он пах, пусть и весьма размыто. Столь скудной зацепки слишком мало, чтобы найти иголку в стоге греческого сена.

Но бывает так, что иголки сами идут в руки.

Принесли апельсиновый сок; Кэтти, сухо поблагодарив официанта, ловко спрыгнула со стула и хотела двинуться в сторону выхода, как в дверях остановилась и замерла, словно на невидимую стену наткнулась, а все от того, что зацепилась за тот самый запах. Черт возьми, она искала его столько времени – а он сам пришел в руки, в львиные лапы то есть. Проследив темным взглядом за брюнетом, который прошел к барной стойке прямо с утра, Кэтти задумчиво прищурилась и решила, что не будет рубить с плеча, а сделает все красиво. Она ушла в автомобиль, выпила сок под мерное сопение мальчишки, не сводя взгляда с дверей кафе. Через пару часов мужчина вышел, сел в собственную машину и поехал домой; Скарлетт, несмотря на товарища рядом, увязалась следом. Она узнала, где он живет – и через два дня заявилась к нему на порог – вся такая красивая, сияющая, надушенная и накрашенная, идеальная. Сомнительные личности, что сновали по грязной лестничной площадке, то и дело сворачивали шеи, оценивающе глядя на короткое бежевое платье, обнажающее длинные ровные ноги и грудь; на шелковистые каштановые локоны, ниспадающие на изящные плечи; на многочисленные украшения из белого золота и драгоценных камней. Мужчина же не торопился приглашать Скарлетт в квартиру, впрочем, и сама Кэтти не горела желанием оказаться в свинарнике, по которому слонялись обнаженные женщины весьма сомнительной профессии. Кэтти говорила ласково, нежно глядела, соблазнительно улыбалась, честно представилась носительницей Немейского льва, призналась, что является лидером и искренне попросила мужчину больше не сверкать лапами и хвостом – негоже это – обычных смертных пугать. И проблематично для всех.  А закончилось все звонкой пощечиной, потому что Кэтти не привыкла получать отказы. Скарлетт, продолжая сиять белоснежной улыбкой, пообещала, что превратит жизнь мужчины в сущий ад, если он не подчинится. А потом пообещала убить.

Жизнь еще не раз их сталкивала лбами – и только чудом встречи не заканчивались смертью.
Или смертями даже. Но это дело времени – так думает Скарлетт.

Густой едкий дым ударяет по щекам, разъедает обостренное обоняние, и Скарлетт не сдерживается, срывается на раздраженный львиный рык, а следом – на звонкую пощечину. Боль обжигает ладонь, а ненависть – подсознание; Кэтти знает, что это только начало, что вот эта пощечина – педаль газа для очередной ссоры, а то и драки. Но Скарлетт никому не позволит вот так с собой обращаться – ни президенту, ни королю – и уж тем более лесом идет какой-то болван с завышенной самооценкой. Нет ничего удивительного в том, что мужчина на пощечину реагирует незамедлительно: он резко разворачивается и прижимает Скарлетт к стене тамбура, отрезая пути к отступлению. Вот только Скарлетт отступать не собирается – только не с ним.
— Ты высокомеррный болван, неиспрравимая ошибка генетики, — шипит Скарлетт. Ее темные глаза сужаются и в приглушенном свете тамбура становятся похожими на острые лезвия. Она смотрит на мужчину в упор, взгляда не отводит – показывает, что не боится – и неважно, кто кого прижимает к стене. И все же приходится приложить немало усилий, чтобы игнорировать ту близость, которая терпким дыханием обжигает смуглые щеки. — Если ты не пррислушаешься ко мне, мы все ррано или поздно попадем в клетку, а то и на стол для эксперриментов, — настаивает Скарлетт. Она опускает глаза и смотрит на мужские пальцы, поднимающие женский подбородок. Быстрым отточенным движением Кэтти ударяет по чужому запястью – не сметь прикасаться к шедеврам! — Ты совсем дуррак? Тебя уже семь раз по телевизорру показывали! Ты всех нас подставляешь. И меня, черррт возьми, — он отдаляется под пронзительный, пронзающий взгляд Скарлетт. Она подается вперед и выпрямляется, расправляет гордые плечи, но уходить не торопится – не все дела сделаны. И вдруг взгляд цепляется за оружие, что дремлет под ремнем со стороны спины. Кэтти задумчиво закусывает нижнюю губу, а потом быстро и ловко – совсем не как человек – подается вперед и вытаскивает оружие из импровизированной кобуры. Не медля ни секунды, она подается к мужчине, встает совсем близко – их разделяет только дуло пистолета, упирающееся носителю в живот. — Сколько благодаррственных писем мне прришлют за то, что я убью наемного убийцу – Димитрриса Катидиса? — настает очередь Скарлетт обдавать мягким дыханием щеки мужчины – так близко она стоит.

Кэтти – женщина умная, она предусмотрительно узнала не только имя, но и профессию. Да что там, Кэтти все о нем знает, наверное, даже больше, чем он сам.

+5

5

- А-ага, - спокойно, цокнув правой стороной рта, ответил я на слова девчонки о высокомерном болване, и ошибке генетики, между тем продолжая склоняться над ней так, чтобы лица были на одном уровне, и неприемлемом, казалось бы, расстоянии.
В этой жизни я вообще мало уделял внимания окружающим меня людям, предпочитая держаться особняком, и, по-возможности, избегал ненужные, не приносящие никакой пользы, знакомства. Оттого и откровенно не понимал, откуда взялась эта особа, почему выбрала именно меня, как потенциальный объект для собственных негативных эмоций, и почему до сих пор всеми правдами и неправдами она пытается запустить свои цепкие, когтистые лапы в мои дела.
Нет, на самом деле понимал, но лишь отчасти.

С самых ранних лет, не познавший и толики родительской любви, обделенный нежностью и вниманием, я был предоставлен самому себе, и не видел смысла размениваться на чувства и эмоции других людей по отношению к своей персоне. А вкупе с бойцовским, необузданным нравом, что ловко переплетался с диким, хладнокровным и безжалостным псом, живущим внутри, быть добрым, сострадательным и мирным, увы, не представлялось возможным. Да я и не хотел, в общем-то. Меня вполне устраивало то положение вещей, что с годами устоялось, забетонировалось, вросло корнями в землю, и отклоняться в какую-либо сторону не собиралось. Я ни на секунду не становился добрее, не чувствовал вины - когда в очередной раз грубил прохожему, просто потому, что мне не понравился его взгляд, - меня никогда не грызло чувство вины за убийство, и никогда не дрожала рука, сжимающая верное оружие, направленное в сторону неповинного человека - женщина то, мужчина, или совсем еще молодой пацан, толком не почувствовавший жизни - не важно. Но, вместе с тем, я не становился и злее. Заняв в узком криминальном кругу свое место - выжег, выбил, вытоптал себе статус превосходного, умелого убийцы, - не видел смысла становиться еще более жестоким.
Пожалуй, меня вполне можно окрестить мудаком, придурком, и высокомерным - как сказала Дефо, - болваном.

- Все сказала? - прежде чем отдалиться окончательно, я скользнул взглядом по её лицу, остановился на губах, что кривились в ненавистном, по отношению ко мне, оскале, и вновь вернулся к глазам; уловил блеснувшие в ярком свете переливы, и суженные, до нечеловеческих, зрачки; ухмыльнулся, медленно проведя языком по внутренней стороне собственной нижней губы, и ловко оттолкнулся, сделав шаг назад, и встретившись спиной с противоположной стеной тамбура - но буквально тут же крутанулся, и теперь уперся в стену плечом, по правую сторону от небольшого, измусоленного, заляпанного чьими-то отпечатками, окна.
Я прекрасно понимал, чем вызвал в девчонке такую ненависть, вместе с тем понимал и то, насколько небезосновательно это было. Понял с той самой минуты, когда её статная, изящная и величественная фигура появилась на пороге моей холостяцкой берлоги, где царил постоянный бардак - раскиданная одежда, пустые пивные банки, коробки от фастфуда, который заказывал в редкие моменты лени, - убирать который я не стремился. А зачем, когда в квартире я появлялся от силы пару дней в неделю, и то, чтобы перевести дух перед очередным заданием.
То, что она - вся такая идеальная, притягательная, и знающая себе цену дама, привыкшая жить в роскоши, и не терпящая, когда что-то делается не в её честь, - забрела в один из самых грязных, пыльных, удушающих своей атмосферой, районов Афин, ради того, чтобы всего лишь попросить меня об аккуратности, говорило о многом. Я понимал, и принимал всю серьезность ситуации, и последствия, которые могли бы возникнуть, но исполнять её требования, словно выдрессированная собачонка, не собирался. И открыто выразил мнение на этот счет. Тогда то впервые и получил болезненную пощечину, на что лишь ухмыльнулся, и под мелодичные угрозы собственной жизни, захлопнул перед Дефо дверь.
С того дня и начались наши длительные, крайней степени взвинченности, отношения недругов, которые при каждой встрече словно по лезвию ножа бродили, грозясь растерзать друг друга.

ты просила - не нужно, я забивал, не слушал
< ... >
за то, что мы с тобой стали как кошка с псом
всё будет хорошо, всё приходит с опытом

- Целых семь раз, - спустя некоторое время молчания, покачав головой, и с наигранным укором поцокав языком, покосился на девушку, стоящую по левую сторону от меня, и криво ухмыльнулся. - да я популярным становлюсь, ты гляди-ка. А толпы фанатов прилагаются? - откровенно издевался, как и всегда игнорируя те реки яда, что Скарлетт направляла в мою сторону, в попытках достучаться, вдолбить в мою упрямую голову то, что хорошим подобное закончиться не может. И вроде следует прислушаться, потому как действительно ничего доброго ожидать не приходилось, и так бы и было, не будь я отъявленным придурком, чья жизнь одним легким движением руки подгоняется под понятие "ничего доброго ожидать не приходится".
Я никогда не ввязывался в ожесточенные бои между всей божественной нечистью сего города, хоть и являлся её неотъемлемой частью. Никогда не стремился соваться в чужие проблемы, имея за плечами неподъемный груз собственных. Мне было абсолютно параллельно, что думают хранители, двуликие, или другие носители - за которых сейчас вступается девушка. И уж тем более мне было плевать на то, что думают по этому поводу обычные люди. Непредусмотрительно, опрометчиво, порой глупо - понял, принял, но идите нахуй, господа.
Зверь, что живет внутри меня - это не домашний пес, который верно ждет хозяев у двери, весело виляет хвостом, когда те возвращаются домой, и получает по ушам за то, что погрыз обивку новенького дивана; зверь, что живет внутри меня - это дикая, жестокая, безжалостная машина, жадная до крови, и не поддающаяся дрессуре. Попробуйте посадить на цепь медведя - порвет звенья, и вас порвет за компанию. То же было и со мной.
Я не садил себя на цепь, не терпел удушающего ошейника, и уж тем более не собирался ограничивать себя. Блуждал ночами по улице, пугал редких прохожих, с ужасом взирающих на чрезмерно огромного пса - такого, каких лишь в страшных фильмах показывают, - и вальяжно уходил прочь, на прощание вильнув хвостом. И буду продолжать это делать, потому что так хочу; потому что не привык, и девчонка точно не послужит поводом, менять приоритеты.

Стоило мне на секунду отвлечься, взглянув в окно, за которым пейзажи начали меняться значительно медленнее - поезд постепенно замедлял ход, - как Дефо рывком подается ближе, выхватывая пистолет, и буквально в следующее же мгновение я чувствую, как дуло верного Глока упирается в живот, а девчонка, между тем, вновь оказывается в непосредственной близости.
Меня откровенно забавляли её попытки запугать, вселить дикий ужас, и вера, что я, поджав хвост, как нерадивая шавка, убегу в конуру. Но вместе с тем я понимал, что по силе она пусть и не превосходила, но была где-то рядом. В любом случае грубая мужская сила, вместе с силой Цербера, куда эффективнее и опаснее, чем роскошные, изящные руки девушки, пусть и носителя Немейского Льва.
- А сколько людей придет проститься и почтить память, если я убью тебя прямо здесь, и сейчас? - тем же тоном, ответил вопросом на вопрос, решительно подавшись вперед, и сократив расстояние между нашими лицами до опасного минимума. - М-м-м? - протяжно, выдохнув, и обдав лицо Дефо горячим дыханием, вскинул бровь, и оскалился левой стороной губ, оголив клык, и клацнув.
В этот момент двери в тамбур заскрежетали, и в проеме появилась женщина, удивленно уставившись на нас, тем самым отвлекая внимание Скарлетт; той доли секунды было достаточно, чтобы среагировать - ладонью ударив по пистолету, выбил его из женской руки, второй рукой поймал, предотвратив падение, и ловко спрятав его от чужих глаз - то есть той незваной гостьи, что все еще стояла в дверях.
- У вас все в порядке? - недоверчиво окинув нас взглядом, она поджала губы - до сих пор в панике не убежала, значит оружия не видела.
- Все хорошо, - флегматично ответил я, без зазрения совести закинув массивную руку на плечи Дефо, и прижав к себе; второй рукой продолжал сжимать пистолет во избежание очередных казусов. - мы немного повздорили. - облизнув пересохшие губы, склонил голову вбок, и покосился на девчонку, напрягшуюся и явно не приходящую в неописуемый восторг от моих действий.
Женщина, между тем, пожала плечами, и поспешила скрыться из виду.
И как только от неё остался лишь терпкий, неприятный обонянию запах духов, я сбросил руку с плеч Скарлетт, вновь прижав её к стене тамбура.
- Повторю для особо одаренных, - ладонь скользнула по мягкой, бархатистой коже к шее, и остановилась возле уха, запутавшись пальцами в волосах; большой палец уперся в скулу, заставляя поднять голову, и не позволяя отвернуться. - не пытайся меня запугать, не доводи до греха, и не заставляй делать в тебе лишние дыры, - раздраженно, но спокойно прохрипел я, неотрывно глядя в глаза. Убивать её здесь было крайне непрактично, да и желания, честно признаться, не было. Вопреки собственным суждениям, Дефо была красива, привлекательна, и, чего греха таить, сексуальностью не обделена. Но эта чрезмерная озабоченность моим образом жизни заставляла злиться, желать, чтобы ладонь сжалась на хрупкой шее так же сильно, как и желать, в принципе, тела, которое находилось в непозволительной близости.
- Я доходчиво разложил ситуацию? - отдалившись на вытянутой руке, прищурился, но ладонь с шеи не убрал.
Что-то мне подсказывало, что толку было бы больше, начни я разговаривать со стеной.
[AVA]http://savepic.ru/11973317.gif[/AVA]
[SGN]http://savepic.ru/11970245.gif http://savepic.ru/11972293.gif[/SGN]
[NIC]Dimitris Katidis[/NIC]

Отредактировано Anubis Sotiris (01.11.2016 21:31:18)

+4

6

Смерть — это только равнины.
Жизнь — холмы, холмы.

— Иосиф Бродский, 1962 год

Он ей не нравится.
Раздражает, бесит, выводит.
Господи, помоги сдержаться и не убить прямо здесь и сейчас!

Скарлетт, конечно, не убийца и даже не страдает маниакальным желанием отправить как можно больше народу на корм голодным рыбам – и все же руки по локоть в крови. Она убивала скулящих  младенцев и сопливых детей, кривоногих женщин и толстопузых мужчин, ворчащих старух и жизнерадостных стариков – все, кто раздражали неимоверно или просто попадались под горячую и весьма тяжелую львиную лапу. Скарлетт не гордилась совершенными убийствами и тщательно их скрывала, ибо прошлое не должно задевать настоящее и обязано обходить строгой стороной будущее. Испуганные глаза жертв забывались быстро и безболезненно: чувство вины этой женщине незнакомо с рождения. А люди сами виноваты, что глупые, бестолковые и раздражающие. Естественный отбор, в конце концов, никто не отменял, а Кэтти лишь ускоряла его действие. После каждого нового убийства хватало единственного душа, чтобы смыть кровь и воспоминания,  и Кэтти с чистой совестью шла в трехчасовой поход по магазинам, чтобы смыть заодно и стресс. Иногда даже позволяла съесть себе пирожное, и последствия убийства исчезали быстро, как горячее дыхание на морозном декабрьском ветру. Смывая кровь с легким сердцем, Кэтти оправдывала себя тем, что она – носитель, а носителем быть весьма нелегко. История начинается еще с рождения, когда все нормальные люди получают в подарок ползунки и подгузники, а ты – древнегреческое чудовище, голодное и злое, как сама жизнь. И вроде бы живешь себе, ничего не подозревая, – только ловкая слишком и гибкая, а еще голос периодически съезжает на ласковое мурлыкание или на гортанный озлобленный рык – и бед не знаешь, но в один прекрасный день в твоем биополе появляется вдруг хранитель, черт его дери, и ты обрастаешь шерстью. Одежда трещит по швам, тело стремительно увеличивается в размерах, зубы больше походят на клыки, а ногти – на когти, и вот, на месте хрупкой изящной девушки стоит белый лев размером с внедорожник. И лев этот чертовски голоден. Если зверю не удастся похрустеть костями хранителя, который заварил эту кашу, то придется обходиться смертными людьми, а то голод не тетка. Вот так и происходит первое убийство – случайно. Потом приходишь в себя абсолютно голая в талом ночном парке и понять не можешь, что произошло. Со временем вспоминаешь. И вот вроде надо пасть ниц на грешные колени, лоб в жалобных молитвах перед Богом разбить и казнить себя, но нет, Скарлетт хватило пары часов, чтобы понять, принять и смириться. Вот только следующего обращения она боялась ужасно – не от того, что снова убить может, а от того, что не дай бог кто увидит и в клетку загонит. Лев, конечно, существо сильное, но далеко не всемогущее. Сразу после первого обращения – а произошло оно в шестнадцать юных лет – Кэтти дала себе обещание, что во всем разберется. И разобралась к восемнадцати, когда отправилась в солнечную Грецию на практику от колледжа, в котором просиживала короткие юбки. Узнав о том, кем является на самом деле, Кэтти и не поверила сразу, но как только прониклась, то мгновенно перевелась на заочное отделение и перебралась в Афины окончательно. Денег у родителей не брала, так как сама себя обеспечивала не самым честным образом  – свернула на кривую дорожку и подалась в воровки, да не абы какие, а высшего класса. Крала важные бумаги из домов политических шишек, бесценные предметы искусства, а иногда и талисманы. Благодаря врожденной ловкости, скорости и силе, махинации ирландка проворачивала быстро и без погрешностей, как по маслу, словом. Заработав приличное состояние и научившись пользоваться собственными силами, Кэтти зажглась идеей возвести для носителей дом – этакое пристанище, где представители расы смогут не только перекантоваться, но и познакомиться, а так же собственные силы освоить. Провозгласив себя лидером носителей, Кэтти принялась за дело – и через пару лет чудесный особняк загородом, окруженным густым зеленым лесом и  прозрачным озером, был отстроен. К тому времени Скарлетт научилась держать львиное чудовище в руках при виде хранителя и объявила, что готова помогать всем носителям добиться похожих результатов. Дом стал наполняться людьми, в которых с рождения дремали чудовища. Кто-то просто забегал на чай, кто-то кантовался несколько недель, а кто-то и вовсе жил. Скарлетт нравилось помогать, но еще больше удовольствия она получала от осознания, что теперь востребована, знаменита и любима. Но у медали нашлась и обратная сторона: не дай бог в Афинах сверкнет лапами чудовище – и первым делом трезвонят  Кэтти, мол, тыжлидер, иди и разбирайся. Заручившись поддержкой помощников, Скарлетт ушла с божественную пучину с головой. И, конечно, была готова глаза выцарапать любому, кто идет против системы.

И не раз выцарапывала, а потом закапывала на заднем дворе.

И Кэтти действительно готова пойти на еще одно хладнокровное убийство, чтобы обеспечить безопасность себе и носителям. Она вложила неимоверное количество сил, нервов и денег совсем не для того, чтобы какой-то упрямый болван разрушил идеальную империю очередным взмахом облезлого хвоста. Не на ту напал, собака! 

На заданный вопрос Скарлетт ответить не успевает – двери тамбура вдруг разъезжаются в стороны, на пороге возникает тучный силуэт проводницы. Тут же Кэтти чувствует, что лишается оружия – мужчина ловко выбивает его из женских рук и ловит в полете, предотвращая громкое падение. Скарлетт раздражается, но виду не показывает – не стоит впутывать в дела хвостатые посторонних. Проводница заботливо спрашивает, все ли хорошо, и только Скарлетт хочет послать наигранную заботу к чертовой матери, как вербально спотыкается – чувствует на собственном плече тяжелую мужскую руку. Обалдев от подобной наглости, Кэтти не сдерживается и медленно поворачивает голову в сторону носителя, смотрит на него удивленно и рассерженно, ах, если бы только взглядом можно было убивать… не выдержав, гордая ирландка перехватывает чужую руку за запястье и с показательным презрением сбрасывает с плеча.
— Будьте добррры, пойдите к черрту. Займитесь своими делами и не суйте нос в наши, — чеканит Скарлетт, глядя на проводницу исподлобья. Работница молчит, а потом переводит взгляд, просящий защиты, на носителя, в конце концов, он с ней поговорил куда любезнее. Не найдя поддержки, женщина обиженно ретируется. Кэтти провожает необъятный женский зад взглядом и не успевает среагировать на действия носителя, поэтому вновь оказывается прижата к стене спиной. — Я буду порртить тебе жизнь до тех порр, пока ты не уедешь из Афин. Или пока ты не перрестанешь сверркать хвостом у всех на глазах, — бесстрашно шипит Кэтти, вновь сужая глаза. О, жизнь портить эта женщина умеет, начиная от безобидно проткнутых шин и заканчивая убийствами близких людей.

И вдруг двери тамбура вновь разъезжаются в стороны; Кэтти, не вырываясь даже, спокойно поворачивает голову и натыкается взглядом на уже знакомый тучный силуэт проводницы. Только в этот раз она не одна, а с двумя бравыми молодцами в форме охранников правопорядка.
— Они вооружены, их нужно высадить немедленно!
Обескураженная Скарлетт подрывается вперед, с силой отталкивает от себя мужчину и приближается к проводнице, явно намереваясь разорвать ту на мелкие кусочки.
— Моя доррогая, ты что-то перрепутала. Воорружен только он, — Скарлетт кивает на носителя.
— Но вы вместе. Вон из моего поезда!
И она, несмотря на скандалы и истерики, действительно их высаживает на какой-то богами забытой станции. Пожалуй, зря Кэтти не сдержалась и все-таки отвесила ей пощечину. Что теперь делать? Тут, кажется, даже связи нет. Да и жизни, судя по всему, тоже.

+4

7

Я продолжал прижимать девушку к шершавой, грязной стене, тусклая краска которой, под беспощадным воздействием времени, местами трескалась и осыпалась на пол - такой же грязный, истоптанный, и пыльный. Прожигающим взглядом неотрывно смотрел в карие глаза напротив, и не улавливал даже толики страха, или смятения, от нахождения далеко не в самом выигрышном положении.
Пожалуй, именно этот весомый факт возвышался непоколебимой, нерушимой стеной в моем сознании, не позволяя совершить еще одно безжалостное убийство в узком, наполненном резким запахом дешевого табака, смешанного с достаточно приятным ароматом дорогих женских духов, и шумом, характерным поездам, тамбуре.
С одной стороны прекрасно понимал, что избавься я от Дефо прямо здесь, и сейчас, и как минимум одной проблемой, сующей нос, уши, и кошачий хвост в мои дела, будет меньше. Облегчит ли мне это жизнь? Вряд ли. В ней и без девчонки полно дерьма, которое медленно, но верно копится, превращаясь в безудержную лавину проблем, которые в один прекрасный момент грозятся обрушится на мои плечи - пусть и привыкшие, что жизнь сама по себе является одной, чертовски сложной, и с трудом разрешимой проблемой.
И ни внезапно активизировавшиеся блюстители порядка - которые вот уже много лет безрезультатно пытаются найти хладнокровного убийцу, собирая весомые - и не очень, - улики в отдельную папку, которой уже впору, наверное, отдельный ящик предоставить, ни мифическая братия в лице хранителей, двуликих, и прочих сверхъестественных, для обычного человека, существ, ни уж тем более Скарлетт - которая наивно верит, что её угрозы возымеют нужный вес, вонзятся в сознание миллионами тонких, острых игл, не заставят меня - человека, который, начиная с сознательного возраста, привык делать все вразрез закрепившимся правилам и порядкам, и который со смертью контактирует чаще, чем девчонка дышит, - перестать делать то, что давно мертвой хваткой вцепилось в мою жизнь.  Некоторые привычки, вопреки всему, искоренить невозможно.

Я никогда не терзал себя муками совести, ломая чужие кости, что с упоением хрустели, и звук этот умело переплетался с болезненными криками тех, кто попался под горячую руку; никогда не разменивался на чувства людей, не зацикливался на их предпочтениях или просьбах - любезных, или не очень, не так важно.
В человеке ведь с рождения запрограммировано светлое, и доброе. Во мне этого будто не было. И небезосновательно.
Просто судьба распорядилась так, что на собственный день рождения, к заложенному взвинченному и далеко не самому приятному характеру, мне преподнесли подарок в виде трехглавого пса, которому было абсолютно плевать в чьей крови марать собственные лапы. По факту, мне с первого года жизни была уготована судьба, своего рода, отшельника, которому законы не писаны, и на других людей, что вертятся в непосредственной близости, плевать с высокой колокольни.
Пес убивал без разбору, готов был растерзать всех и каждого, и без зазрений совести это делал, пока я не научился его контролировать. Ни подсознательные цепи, ни поводки и намордники - ничего из этого использовать не пришлось. Хоть и с трудом, но со зверем найти общий язык получилось без крайних мер, но для того, чтобы в непредвиденных ситуациях - как, например, сегодня, - умело сдерживать пса, и не обрастать шерстью на глазах случайных зевак, мне приходилось делать это под покровом ночи. Цербер доволен - все живы; Цербер разгуливает по улицам, пугая редких прохожих - и, опять же, все живы. Это лучше, чем если бы пес раз за разом срывался на протяжный вой, и блуждал по Афинам средь бела дня, убивая тех, кто попадается под безжалостную лапу.
Наверное, именно этими лапами и была затоптана надежда на добропорядочную жизнь.
Впрочем, я не жалуюсь. Меня все устраивает.
А Дефо привносит во все это определенный шарм, с незавидной частотой появляясь в моей жизни, и с каждым разом кидая все более изощренные угрозы. Забавляла, заставляла откровенно насмехаться, кривя губы в ехидной ухмылке, и наслаждаясь её попытками отравить мое существование на грешной афинской земле. Вот только она, наверное, не знает, что невозможно отравить то, что уже давно отравлено, и реанимации, увы, не подлежит.

- А я буду продолжать повторять тебе, что твои угрозы меня никаким боком не трогают, - прорычал, нарочито шумно выдохнув, и большим пальцем, что все еще упирался в женскую скулу, надавил на кожу чуть сильнее. - посмотрим, у кого лучше выдержка? - ухмыльнулся, и подался чуть ближе, так, что носом практически касался её носа, но "идиллию" нарушила все та же женщина, в этот раз чрезмерно громко распахнувшая двери - отчего те своим звоном резанули по собачьему слуху, - заставив стиснуть зубы и на долю секунды зажмуриться.

И вот они, последствия, которые любезно взвалила на меня Скарлетт - и на себя, к слову, тоже. Нет, чтобы сидеть спокойно, продавливая истертое людскими задницами сидение скрипучего вагона, и не рыпаться - нет, обязательно надо усложнить жизнь себе, и мне, и всем, кто находился в непосредственной близости. Женщины, они и в Тартаре, блять, женщины.
Проводница, как оказалось, оружие все-таки увидела, и двух амбалов за собой притащила явно не для того, чтобы присесть, и за жизнь перетереть.
- Да ладно вам, это зажигалка, - ухмыльнулся я, ляпнув первое, что пришло в голову, и,  по-свойски пожав плечами, сделал шаг в сторону, когда Дефо резко дернулась, и кинулась в сторону женщины. Сам лезть на рожон не собирался, предусмотрительно вернув пистолет на законное место - то есть за пояс.

В итоге нас все-таки высадили на какой-то непонятной станции, вокруг которой ничего, кроме леса - по левую сторону от рельс, и какой-то грунтовой дороги - по правую сторону, - не было. Наверное, все-таки надо было оттащить разъяренную не на шутку девушку от не менее взвинченной проводницы, и попытаться утрясти этот вопрос словом, или кулаком - если бы ситуация окончательно потеряла грань.
А она её потеряла, и теперь хер бы его знал, как добраться хотя-бы до какого-нибудь населенного пункта. Где-то ведь он должен быть, раз станция имеется, правда?
- Ты красотка просто, - флегматично фыркнул я, стоя к девушке боком, и не глядя в её сторону. Достал из-за пояса пистолет, показательно щелкнув затвором, и лишь тогда покосился, поджав губы, и в привычной для себя манере цокнув языком. - сама же и вырыла себе могилу, - хмыкнул, медленно поднял руку, сжимающую оружие, направляя его в сторону Скарлетт; сощурил один глаз, и склонил голову к правому плечу. - последнее слово будет? - прохрипел, выжидающе наблюдая за девчонкой, которая, к слову, даже не шелохнулась. Значит не ошибся, значит действительно бесстрашной была - или сумасшедшей.
Но меня это цепляло.
Потому, еще раз цокнув левой стороной рта, опустил оружие, отсалютовал на прощание, и ловко крутанулся, зашагав вдоль рельсов, в направлении, куда ранее умчался поезд.
[AVA]http://savepic.ru/11973317.gif[/AVA]
[SGN]http://savepic.ru/11970245.gif http://savepic.ru/11972293.gif[/SGN]
[NIC]Dimitris Katidis[/NIC]

+3

8

— И не звони мне больше... Никогда!
— Я понял.
— Что ты понял?
— Позвоню тебе позже..

— Ринат Валиуллин, «В каждом молчании своя истерика»

Господи, как земля все еще носит столь омерзительных людей?! Почему их не убивают, не закапывают заживо, не скармливают голодным свиньям? Почему смертную казнь отменили, почему наложили запрет на занятие праведным линчеванием? Очень жестоко запрещать убивать тех, кто этого действительно заслуживает. Скарлетт бы убила проводницу – и даже не побрезговала испортить маникюр за двести двадцать евро. Ах, как бы она ее убила… четвертовать, руки-ноги отрубить, а потом сварить в котле с кипящим маслом! И все это на глазах у близких людей, у детей, например. Просто за то, что тупая, как угол в сто пятьдесят святых градусов, а еще за то, что страшная, как три атомных войны. Кэтти ненавидит оба качества – глупость и уродство – а если они еще и сочетаются, переплетаются, то расстрелять сейчас же. Искренне желая отправить проводницу на корм озерным рыбам, Кэтти одновременно понимает прекрасно, что не может этого сделать: с женщиной в сто тридцать пять килограмм  Кэтти справится в одиночку без особых проблем, но с двумя бравыми охранниками – увы, нет. А носитель, флегматично рычащий позади, помогать вряд ли станет. Вот и приходится смириться, черт возьми. Смирение для Скарлетт приравнивается к поражению, а Кэтти проигрывать ненавидит, поэтому желает поставить точку, оставив победу за собой: она делает решительный шаг в сторону проводницы, заносит ладонь и дарит сильную пощечину на долгую память. Боль вновь обжигает ладонь, и Кэтти высокомерно фыркает, едва сдерживаясь, чтобы не броситься в настоящую драку. Скарлетт может. Господи, как же эта курица бесит! Раздражает, выводит, нервирует! Общипать и сварить, подать на стол в яблоках. Но, увы.  Охранники на звук пощечины реагирует моментально: они подрываются с места, обходят проводницу с плеч и встают перед Скарлетт так, что собственными спинами загораживают хозяйку вагона. Кэтти, находясь на одном уровне с ними, благодаря каблукам в двенадцать сантиметров, умудряется смотреть сверху вниз, словно с золотого трона или с самих небес. Ишь, чего вздумали: королеве перечить. Но делать нечего: один из охранников сопровождает Скарлетт до места, заботливо поднимает объемный чемодан и катит его в злополучный тамбур, не сводя с Кэтти внимательного взгляда. А плутовка ступает впереди, виляя изящными бедрами, и чувствует, что теперь все взгляды вагонных пассажиров прикованы к точеной фигурке. Плавной походкой, мягкими движениями и длинными черными ресницами она надеется соблазнить охранника, чтобы тот передумал и оставил Скарлетт в поезде. А вот Цербера высадите, пожалуйста. Но черта с два – охранник оказывается непреклонным – он решительно выкатывает чемодан в тамбур и стоит весь такой серьезный и непоколебимый, смотрит только в сторону окна и почти не шевелится. Дерево, черт возьми. Полено! Буратино! Спустя несколько минут в тамбур заходит Димитриус в сопровождении второго охранника. Вот все четверо и огромный чемодан Скарлетт, который мог бы успешно сойти за пятого и шестого, стоят в несчастном тамбуре и ждут остановки. Кэтти еще пытается умаслить охранников, но те либо геи, либо кастрированы – других вариантов у Скарлетт нет. И как же бесит, что очарование Скарлетт не действует. Идиотский день, просто дурацкий! А все из-за Цербера.

Осторожно, двери открываются, следующая остановка – катитесь к дьяволу.

Их высаживают у черта на куличках – тут даже вокзала нет, одни деревянные подмостки. Скарлетт, пожелав охранникам долго и мучительно гореть в аду, нервно поджимает губы и провожает удаляющийся поезд сердитым взглядом темных глаз. Потом она переступает с ноги на ногу, чувствуя, как тонкие каблуки застревают между щелями в деревянных досках под ногами; раздражается снова, но молчит и оглядывается, с ужасом понимая, что вокруг – не город даже, а… ничего. Спереди – рельсы, за ними – лес; сзади – тоже лес и справа тоже лес, а вот слева проселочная дорогая – вся такая желтая и сухая, потрескавшаяся от жажды. Судя по запаху, дорога выходит в поселок – пахнет скотиной, сеном и яблоками. И Кэтти не замечает совсем, как Цербер, будь он трижды не ладен, пользуется растерянностью носительницы и спускается с деревянных подмостков, уходит. Бросает, черт возьми! Кэтти, прекрасно понимая, что не справится с этим испытанием в одиночку, идет следом, но вспоминает, что у нее поклажа, набитая платьями от самых именитых дизайнеров, поэтому стремительно возвращается и уже спускается по скрипучим ступенькам, бренча чемоданом. Весьма быстро она нагоняет Цербера и, бросив чемодан на дороге, встает перед ним. Врастает в землю, как дерево, явно давая понять, что с места не сдвинется. И ему, конечно, сдвинуться тоже не даст.

― Я не знаю, куда ты собррался идти, но ты возьмешь меня с собой, ― чеканит Скарлетт, сердито сужая глаза. ― И так как в случившемся виноват ты, то и чемодан мой нести тебе, ― капризно хмыкает Кэтти и профессионально делает вид, что это, вообще-то, весьма выгодное предложение, соглашайся без лишних раздумий, бери, черт возьми, бери! Впрочем, так оно и есть: многочисленные поклонники головы готовы разбить за честь понести чемодан Скарлетт. И шею склонить готовы незамедлительно, чтобы Скарлетт на нее взгромоздилась, села и ножки беззаботно свесила.  ― Только мне нужно перреодеться, ― Кэтти задумчиво ведет языком по собственной нижней губе, ― ррасстегни, ― она бесстрашно поворачивается к Церберу спиной, в конце концов, хотел бы убить – убил бы пять минут назад. Повернувшись, Кэтти приподнимает руку и убирает густые каштановые волосы вверх, открывая доступ к молнии, что дремлет между лопатками. ― Поррвешь – убью, ― хмыкает Скарлетт, поворачивает голову и глядит на Цербера через плечо. ― А теперь отверрнись, ― Кэтти ни капли не стесняется собственной фигуры, нет, что вы, она знает, насколько прекрасна в черном нижнем белье. Просто Скарлетт считает, что Цербер не заслуживает такой чести – лицезреть Кэтти в неглиже. Не сегодня.

И, пожалуй, никогда.

+4

9

Почему судьба такая "прекрасная" штука? Почему надо все время усложнять мне жизнь, подкидывая все новые и новые раздражительные факторы? Будто пытается вывести меня, разгневать, и жаждет, чтобы гнев этот обрушился на ничего не подозревающих людей, мирно блуждающих по улицам Афин, и даже мысли не допускающих, что совсем рядом, в непосредственной и опасной близости с ними обитают существа, по силе превосходящие их в несколько сотен раз, и если хотя бы одно из этих существ выйдет из себя, то невольно запустит цепную реакцию, и на свободе окажутся все остальные.
И тогда, схлестнувшись друг с другом, не оставят они ничего, кроме пепелища, руин, и разлагающейся горы трупов.
Прям начало для какого-то фантастического бестселлера, ни больше, ни меньше.
Надо было в писатели податься, глядишь, и заработал бы целое состояние, написав увлекательные, захватывающие мемуары. Короткий курс о том, как жить, когда с рождения находишься под влиянием трехглавого пса.

А несносная девчонка, возомнившая себя величественной особой, и поставившая себя на один уровень чуть ли не с Богами, медленно, но верно приближает планку моего терпения к критической отметке. Если раньше, до её внезапного появления в моей мирной - если можно так выразиться, - размеренной жизни, моя душевная организация жестокого, но весьма уравновешенного мужчины, умело варьировалась в районе золотой середины, и чаша весов лишь в редкие минуты чрезмерной озлобленности перевешивали в сторону отметки, когда пиздец грозится подкрасться незаметно, то теперь, когда Дефо слишком много своего драгоценного внимания стала уделять моей скромной персоне, умело подбрасывая на одну из чаш непомерный груз, ситуация грозится выйти из под контроля окончательно.
Это как в сапера играть, нервно теребя рукав собственной кофты: если знаешь правила, и разумно их придерживаешься, то все отлично, и выигрышная комбинация сложится без проблем; а если бездумно щелкать по клеткам, выбирая наобум, и рассчитывая лишь на свою удачу, то и на мину нарваться труда не составит.
Скарлетт, если придерживаться аллегории с сапером, правил не знала, и даже не стремилась вникнуть. Нажимала на клетки - в моем случае, нервные клетки, которые восстанавливаются, кто-то мне говорил, лишь половым путем, или не восстанавливаются вовсе, - не задумываясь о последствиях, и до сих пор ей везло. Быть может, везение эту девушку стороной не обходит, и сможет выйти из воды сухой - а от меня уйти живой, и здоровой; а может и наоборот, оступится, выбесит, раздраконит, и поймает собственным лбом жадный свинец.
Насколько бы я не был терпеливым - нет, на самом деле терпеливым я не был, а был, скорее, похуистичным, - но рано или поздно все находит свою конечную точку. Поезд, стремительно скрывшийся далеко впереди, найдет свою конечную станцию; пуля, выпущенная из верного Глока, обязательно найдет своего обладателя; и похуистичность моя, рано или поздно, найдет свой предел. И если девчонка продолжит подталкивать себя к краю пропасти - при этом находясь в нерушимой уверенности, что все делает во благо себе и каким-то там своим порядкам, - то, в конечном итоге, и на её горле безжалостная пасть пса сомкнуться может.

Убрав пистолет обратно за пояс, и одернув край кожаного жилета, я на секунду остановился, прислушавшись. Где-то вдалеке все еще улавливал стук колес поезда, прекрасно слышал птиц, что беззаботно щебетали в лесу, проскальзывая между деревьев... и все это нарушалось цоканьем женских каблуков, и недовольным пыхтением. И как тут сосредоточиться вообще можно? Никак, я тоже так думаю.
Закатив глаза, и поджав губы, переминулся с ноги на ногу, и, сунув руки в карманы потертых джинсов, медленно, но решительно зашагал вдоль дороги, отпинывая попадающиеся на пути камешки.
Меня не волновала судьба Скарлетт; меня не волновали её угрозы, и проклятия, которыми она сейчас, скорее всего, мысленно меня награждает; меня не волновало даже то, что идти придется хрен бы его знал сколько - и я впервые пожалел, что не поехал на машине. Единственное, что меня сейчас волновало - это сигареты, которых в пачке осталось не так много, а курить хотелось безбожно сильно.
Вытащив одну руку, запустил её во внутренний карман жилета, выудил пачку сигарет, сдвинув большим пальцем крышку, и шустро сосчитал количество. Шесть, и это вместе с той, которую я прямо сейчас собираюсь выкурить. Зубами вытянул одну, убрал пачку на место, и остановился. Подкурил, и хотел было сделать шаг вперед, продолжив свой путь туда - не знаю куда, да только Дефо вновь возникла, преградив мне путь собой, и своим чрезмерно большим саквояжем.
Вскинув бровь, зажал сигарету зубами, затянувшись, и оскалившись.
- А-ага, че еще придумаешь? - сощурил один глаз, склонив голову к правому плечу, и протяжно выдохнул, отчего сигаретный дым стремительно двинулся в направлении девушки; правда добраться до нее, к сожалению, не успел - растворился где-то на полпути, оставив после себя лишь запах, который, я был уверен, ударил по прекрасному кошачьему обонянию. - Позволь напомнить: это не я на тебя в поезде набросился, - сделал шаг к ней. - и не я начал пистолетом размахивать - моим, к слову, пистолетом, - сделал еще шаг, оказавшись совсем близко, на расстоянии согнутой руки. Смотрел на неё сверху вниз, и даже каблуки не помогли ей казаться выше, и вообще, между тем, на половину вонзились в сухую землю. - и буду ли я с тобой возиться? Дай-ка подумать, м-м-м... - протянул, возведя глаза к небу; снова выдохнул, зажав сигарету большим и указательным пальцами, и опустив руку. - нет. - отчеканил, клацнул зубами, язвительно усмехнулся, и, обогнув Скар, продолжил свой путь.

— Это был один их тех дней, когда всё, что могло пойти не так, пошло не так.©† † †

Черт бы побрал эту девчонку. Не успел я и на метр отойти, как капризное урчание, и недовольное сопение заставили меня остановиться. Но не повернулся. Закатил глаза, сделав последний затяг, и, бросив сигарету под ноги, подошвой наступил, вдавив окурок в землю. Устало потер переносицу, сетуя между делом на то, как сложно, блять, жить в этом мире. А еще понятия не имел, почему какие-то невидимые барьеры не дают мне спокойно продолжить путь, оставив настырную женщину позади. Она ведь, со своими дорогими туфлями, и увесистым чемоданом, довольно долго будет добираться до ближайшего населенного пункта; и в Афины доберется, если повезет, то не раньше, чем через сутки. И эти сутки могут стать для меня тем свободным глотком свежего воздуха, который не омрачится запахом дорогостоящих женских духов - таких уже, блять, знакомых, - если я оставлю Дефо здесь, и сейчас.
Но нет же. Когда я успел стать таким добреньким, мать вашу?
Протяжно, шумно выдохнув, развернулся на сто восемьдесят градусов, и вернулся к ней, всем своим видом показывая, насколько "доволен" сложившейся ситуацией.
- Тебя стало слишком много в моей жизни, - констатировал, приблизившись, и, подцепив пальцами замок, без особой аккуратности дернул его вниз. Кажется, там что-то скрипнуло, или хрустнуло, или что-то такое. Впрочем, похуй. Просила расстегнуть - получите, распишитесь, не выебывайтесь.
- Даже не подумаю, - скрестил руки на груди, лишь короткий шаг назад сделал, для того, чтобы лучше видно было. Взгляд медленно проскользил по изящным изгибам, стройной талии, и выразительным формам. Провел языком по пересохшим губам, чуть прикусил нижнюю, и сощурил один глаз. Видит Бог, не была бы такой несносной, влюбился бы. Добился - всеми правдами, и неправдами, - и даже, возможно, прислушался к её просьбе по поводу аккуратности.
Но что-то мне подсказывало, что скорее небо на землю рухнет, или какой другой катаклизм случится, нежели девчонка сменит гнев на милость.
Я гнев на милость менять не собирался, вот только приоритеты расставлял в правильной последовательности, и вопреки всему, умел идти на компромисс.
- Хорош выебываться, - прорычал, когда в очередной раз встретился с волной негодования. Скар противилась - я закипал; Скар выеживалась - я закипал и начинал рычать; Скар не перестанет этого делать - и Скар пойдет нахер. - в общем понял-принял, догонишь. - хмыкнул, уже более спокойно - зачем попусту силы тратить, верно? - снова развернулся, куда медленнее пошлепав вдоль дороги.
И снова захотелось покурить.
Успокоить нервишки, умело расшатанные львиной лапой.
[AVA]http://savepic.ru/11973317.gif[/AVA]
[SGN]http://savepic.ru/11970245.gif http://savepic.ru/11972293.gif[/SGN]
[NIC]Dimitris Katidis[/NIC]

Отредактировано Anubis Sotiris (05.11.2016 09:55:21)

+3

10

...она узнала о нем все - кроме того, каков он был на самом деле.
— Маргарет Митчелл «Унесенные ветром»

Солнце светит ясно, ветра нет и на лазурном небе ни облачка, а между этими двумя настоящий ураган, грозящийся в любой момент выйти из-под контроля и снести к чертовой матери добрую половину планеты. Скарлетт чувствует, что готова сорваться с минуты на минуту – и во всем виноват раздражающий Цербер. Как же хочется его убить! Сравнять с землей, отправить на корм голодным червям, четвертовать, сварить в кипящем масле – да что угодно, лишь бы перестал ухмыляться так, словно сам бог. Господи, почему этот высокомерный болван не может быть адекватным человеком, одним из тех, что стремительно падают к длинным ровным ногам и лбы в кровь расшибают – лишь бы Кэтти посмотрела, внимание обратила и ласково улыбнулась? Впрочем, Кэтти уверена, что Цербер себе просто цену набивает, а на деле уже несколько раз раздел ирландку глазами. Это он просто упрямый такой – комедию ломает. Цепляясь за эту приятную мысль, Скарлетт вдруг успокаивается и даже приосанивается, изящные плечи расправляет и гордый подбородок вскидывает, решая играть по правилам носителя. Хочешь комедию ломать – будем ломать. И тот факт, что Цербер с показательной неохотой разворачивается на сто восемьдесят градусов и возвращается к Скарлетт, несмотря на то, что минуту назад послал ее к черту, только подтверждает правильность догадки. Он давно влюбился, просто слишком упрям и горд, чтобы признать так быстро и так просто. Кэтти, уверенная в собственной правоте, приподнимает голову и принимает свой самый надменный вид. Когда мужчина останавливается напротив, Скарлетт, заманчиво закусив нижнюю губу, вновь поворачивается к Церберу спиной, мягким движением правой руки подбирает густые каштановые волосы и заводит локоны верх, чтобы не мешались, не болтались, а то своенравности им не занимать под стать своей хозяйке. Отведя голову чуть в сторону, Кэтти опускает карий взгляд и через плечо наблюдает за тем, как носитель поднимает раздраженную руку, цепляет пальцами замок и с сердитым рвением дергает побрякушку вниз. Одежда, конечно, рвется – для Скарлетт этот треск приравнивается к звукам похоронного марша, ведь платье любимое, да еще и купленное за баснословные деньги в Италии на деньги мужа, о которых он предусмотрительно не был поставлен в известность. Кэтти вспыхивает моментально – это заметно по напрягшимся мускулам, но сразу остывает – она ведь приняла решение играть по правилам Цербера.
― Понрравилось? ― хмыкает Кэтти, жеманно взмахивая длинными черными ресницами. И голос елейный, так и льется, словно теплое молоко со сладким медом. Не дождавшись, пока Цербер развернется или хотя бы выйдет из личного пространства, Кэтти поворачивает голову и ступает вперед – к чемодану, на ходу стаскивая со смуглых плеч лямки платья. Знает прекрасно, что носитель не удержится и посмотрит – хоть нагло и напрямую, хоть осторожно и искоса, но посмотрит обязательно, мужчина он, в конце концов, или нет.
Добравшись до чемодана, Кэтти приседает возле него на корточки, расстегивает молнию и принимается рыскать, ища подходящие одежды и обувь. Отлично, короткие джинсовые шорты, великолепно подчеркивающие длинные ровные ноги, и обтягивающая белая майка, оттеняющая идеальный бронзовый загар. Если честно, Скарлетт ненавидит подобную одежду – она отдает предпочтение коротким узким платьям и высоким каблукам, но что делать, когда проводниц убивать нельзя. О, а вот и белые кроссовки. Скарлетт совсем не быстро, словно растягивая момент, переодевается, но лишнего Церберу не показывает – оставляет простор для воображения. В конце концов, не все и сразу. Закончив, Кэтти закрывает чемодан и встает, разворачивается. Что-то ирландке подсказывает, что носитель чемодан тащить откажется, и Кэтти, предусмотрительно распихав по карманам деньги и телефон, укатывает чемодан в лес, тщательно его прячет под одним из высоких толстых деревьев. У нее есть люди, которые без проблем найдут сумку  – стоит только попросить. Осталось выйти в место, где ловит связь.
Покинув перелесок, Кэтти выходит на проселочную  дорогу, нагоняет Цербера, который уже двинулся в путь. Встает возле сильного мужского плеча, в конце концов, идти позади ей не нравится, а впереди… нравится, но сейчас мы играем по правилам носителя, даем ему понять, что Кэтти милая заинька, чтобы он потерял голову окончательно и бесповоротно. Теперь для Скарлетт это дело принципа. Она не она, если не добьется от Цербера признания в горячей любви, которое хладнокровно растопчет, как грязного таракана, попавшегося под ноги.

Она ведь поклялась, что сделает его жизнь невыносимой.

― У тебя есть с собой телефон? ― как бы невзначай спрашивает Скарлетт, выпрашивая взгляд в собственную сторону. Знает, как прекрасно смотрится грудь в этой белой обтягивающей майке, и очень хочет, чтобы вид сверху оценил Цербер. ― Посмотрри, ловит ли сеть, ― плутовка задумчиво закусывает нижнюю губу, но головы не поворачивает, так и смотрит строго вперед. Между делом она ныряет рукой в задний карман джинсовых шортов, достает новенький белый айфон самой последней модели и, зажав его правой ладонью, поднимает вверх – принимается искать сеть. Не находит, конечно, но Скарлетт давно об этом знает. А сеть чертовка ищет для того, чтобы ускорить шаг и уйти немного вперед, дать мужчине насладиться весьма соблазнительным видом сзади. Скарлетт знает, что дьявольски хороша с любого ракурса.

Идут они долго – часа три, быть может, три с половиной даже. Кэтти почти срывается на жалобное нытье – не от того, что устала, а от того, что жарко ужасно. Впрочем, два журчащих серебристых ручья, что встречаются по пути, помогают не только освежиться, но и смочить белую майку, а заодно и смуглую кожу. И подлить масла в огонь стремительно разгорающихся отношений между Кэтти и Цербером, а точнее, между Цербером и ее мокрой белой майкой.

Город. Маленький город или большой поселок городского типа мрачно распахивает ржавые ворота, когда на плечи уже опускаются тягучие молочные сумерки. Скарлетт, стоя возле недружелюбного забора, неуверенно перешагивает с ноги на ногу и невольно напрягается: львиная интуиция бьет тревогу. Кэтти нервно закусывает нижнюю губу и приподнимает пушистую голову, искоса смотрит на носителя, пытаясь понять, что чувствует он. Без него она в эти врата ада не зайдет. Впрочем, выбора-то нет: либо вперед, либо обратно.
― Мне тут не нрравится, ― жмет плечами ирландка, все еще глядя мужчине в глаза и пытаясь поймать его взгляд.

Выглядит так, только менее мокрая, впрочем, это дело времени^^

+3

11

Я никогда не был обделен женским вниманием; да и никаким вниманием не был обделен в принципе, хотя порой откровенно удивлялся, как люди вообще находятся в непосредственной близости от меня - человека, один короткий взгляд которого дает понять, что ничего хорошего от такого типа ожидать не придется, и лучше бы валили вы сразу, да подальше. Я ведь мудак, болван, и.. ошибка генетики? Так, вроде бы, меня назвала Дефо.
А теперь она, капризно поджимая губы, и в недовольство морща нос, не дает мне проходу потому, что оставаться одной в этой глуши, да еще и с такой сумкой - это, наверное, смерти подобно. И даже Немейский лев, что мирно дожидается своего звездного часа в изящном женском теле, помощником здесь вряд ли послужит.
Куда же ты, с ошибкой генетики, да по совместному направлению двигаться собираешься?
И не боится ведь, что выведет, раздраконит, и на излишние, негативные эмоции выведет, вытрахивая мне мозг медленно, но верно, миллиметр за миллиметром. А мы ведь не в каком-нибудь там людном городе, когда любое убийство может произойти в сопровождении десятка - а то и больше, - любопытных глаз. Мы ведь среди леса, где ничего, кроме грязных, пыльных, покрытых редкими опавшими листьями, и проросшей между шпалами травой, рельсов - нет. И убийства никто не заметит, и лишних глаз, кроме шумных птиц, да любопытных белок, тоже нет. Идеальное место, чтобы под ярким, палящим солнцем, да голубизной чистого, безоблачного неба, лишь деревья да кустарники стали единственными свидетелями жестокой расправы над недоброжелателем в лице Дефо, похоронив под собой, казалось бы, хрупкое и грациозное женское тело.

Но вместо того, чтобы покончить с единственной весомой - на данный период жизни, - проблемой прямо здесь и сейчас, и навсегда избавить себя от кучи ненужных моментов, которые могут привести к не самым радужным итогам, я стою посередь дороги, скрестив руки на груди, и, вскинув бровь, наблюдаю за девушкой, которая, видимо, решила сменить гнев на милость.
Или просто умело делает вид, что сменила.
Что, скорее всего, так и есть.
Не верил я в такие резкие перепады настроения, точно так же, как не верил и в то, что человек способен измениться, а в ситуациях, когда на пятки всякое дерьмо наступает, даже враг может сойти за верного друга. Враг моего врага - мой друг, - вроде бы так говорится. Так вот, я искренне считал, что это бред чистой воды.
Жизнь запросто может подбрасывать пищу для размышлений, заставляя, порой, принимать самые неожиданные решения, но никогда, и не при каких обстоятельствах эти решения не идут вразрез с собственными устоявшимися законами, и понятиями; жизнь может запросто чужого с близким местами переставить; может поставить перед выбором, как нефиг делать. Но никогда враг не станет другом, и даже общие проблемы, вопреки всему, нихера не объединяют.
Доверишься, поддашься, поведешься, и, в конечном итоге, схлопочешь пулю в лоб, да нож в спину. Одновременно. И наравне с врагом, который сделает это не замешкавшись - стоит только почувствовать глоток свежего воздуха, после горы, казалось бы, неразрешимых проблем, - точно так же может поступить и друг.
В общем, никому верить нельзя.
Я даже себе, порой, верил с трудом - чего уж говорить о каких-то людях со стороны.

В его мыслях о близких не было сентиментальности — он сурово подводил итоги своей жизни, начиная понимать, как сильно любил в действительности тех людей, которых больше всего ненавидел.©† † †

А девчонке, которая каждым грациозным, наполненным кошачьим изяществом, движением будоражила сознание, сотрясая, и переворачивая с ног на голову то, что давно устоялось, запылилось, и долгое время было недвижимо, я не верил во стократ сильнее.
Потому, закусив губу, и сощурив один глаз, последний раз медленно скользнул взглядом по притягательному женскому телу, и, проурчав что-то нечленораздельное, цокнул языком; ловко развернувшись, зашагал прочь. Медленно шагал, но не потому, что девчонку ждал, а потому, что просто никуда не торопился. А зачем? Идти ведь неизвестно сколько придется, силы экономить надо. Точно так же, как и сигареты, которых оставалось слишком мало, а выкидоны со стороны Скарлетт как-бы намекали, что курить придется много. Опять же не потому, что желал всем нутром её, а потому, что нервы она трепала не хуже, чем соблазнительные формы напоказ выставляла.
И вроде бы радоваться должен, ведь рядом такая девушка топчется, но я почему-то лишь раздражался.
А вместе со мной раздражался и пес, что начинал скрипеть, звенеть, брякать цепями, мотая головами из стороны в сторону, скалясь, и нетерпеливо царапая острыми, как бритва, когтями нутро. Не больно - нет. Скорее неприятно.
Просто зверь чувствовал, как Дефо пытается привязать его к себе - страстью ли, желанием ли - не важно, - а животные, несколько похотливые, инстинкты никто не отменял. То, чему сопротивляться приходилось с трудом, выбивало из привычной колеи, заставляло разрываться на части не только мозгу, но и нутру. И бесило.
Бесило неимоверно.

- Нет здесь сети, - прорычал я, не глядя сунув руку в карманы джинсов, кинув косой взгляд на девчонку, и в который раз оскалившись. Сегодня я это делал слишком часто - спасибо Скарлетт, которая служит тому причиной. А еще эти чрезмерно короткие шорты. И чрезмерно обтягивающая майка.
И когда она ушла немного вперед, я показательно фыркнул, закатив глаза, сурово сдвинув брови к переносице и для того, чтобы немного отвлечься, вновь закурил. Табачный дым, стремительно наполнивший легкие, немного расслабил. На мгновение остановившись, и запрокинув голову, зажал сигарету зубами, и, прикрыв глаза, протяжно выдохнул. Серое облако моментально взмыло вверх, и медленно растворилось в воздухе, оставив после себя лишь крепкий никотиновый запах.
И даже жить стало немного легче. И расшатанные нервы, вкупе с расшалившимся воображением, немного утихомирились.
Ровно до того момента, пока я не открыл глаза, вновь зацепившись взглядом за мелькающую впереди женскую фигуру. Сжав зубами сигарету сильнее - кажется, прокусил к херам фильтр, - я сделал очередной глубокий затяг, выпустил дым носом, напоминая в этот момент, кажется, быка разъяренного, и решительно пошел дальше.

Хрен бы его знал, сколько мы шли. Но шли. Никуда не сворачивали, так и тащились вдоль грунтовой дороги. Я молчал - Дефо периодически поднывала; я на неё рычал - она рычала на меня в ответ; я почти сорвался, и резко дернулся в её сторону, сжав руку в кулак и занеся её над головой, но замер, встретившись с уверенным взглядом темных глаз. Шумно выдохнул, стиснув зубы, и неприятно ими скрежетнув, прорычал. Снова.

Наверное, я все-таки растерзал бы её по пути, если бы не городок, что предстал перед нами, когда небо окрасилось в багровый цвет, а солнце медленно скрылось за горизонтом; и птицы перестали щебетать, и тишина стала какой-то давящей, и доверия это место не внушало абсолютно никакого.
Но Церберу было плевать на домыслы и фантазии. Он предпочитал проверять на деле, есть ли опасность, или излишне напрягаться не имеет смысла. А вот девушка, кажется, совсем свою былую уверенность растеряла. Какая-то будто в угол загнанная, она стояла возле ворот, переминаясь с ноги на ногу, и изредка поглядывала на меня. А я на неё не смотрел - смотрел вперед, решительно, уверенно, и в свойственной для себя флегматичной манере.
- Боишься? - усмехнулся, повернув голову в сторону Дефо, и надменно вскинув бровь. - Можешь пойти назад, - кивнул через правое плечо туда, откуда пришли. На самом деле сам не горел желанием забредать в безлюдные, пустынные, с виду, города, но выбора не было. К тому же верные Глок, да острые собачьи клыки - и когти, - в довесок, вселяли уверенность.
Размениваться на долгие прелюдия не стал. Уверенно шагнул вперед, при этом немного ссутулившись, вытянув голову, и принюхавшись. Пахло плесенью, гнильем, и.. чужими разбитыми надеждами, кажется.
Отменны слух не улавливал ничего, кроме шумного дыхания Скарлетт, что топталась позади.
- Никого здесь нет, - выдохнул, выпрямился, расправив плечи, и пошел дальше.

Так никого ведь не было, пока мы не оказались в самом центре сего непонятного места. То ли стечение обстоятельств, то ли тщательно спланированный акт, но стоило нам сделать очередной шаг, как тишину резанула оглушительная сирена. Да не какая-нибудь там полицейская, а та, которая включается во время серьезных - катастрофически серьезных, я бы сказал, - замесов.
Прилетело, откуда не ждали, блять.
[AVA]http://savepic.ru/12106439.gif[/AVA]
[SGN]FOR THE ANIMAL'S SOUL IS MINE
WE WILL BE COMPLETED RIGHT BEFORE YOUR EYES
http://savepic.ru/12090051.gif http://savepic.ru/12081859.gifI HAVE NO CONTROL THIS TIME
AND NOW WE BOTH SHALL DINE
[/SGN]
[NIC]Dimitris Katidis[/NIC]

Отредактировано Anubis Sotiris (06.11.2016 01:28:57)

+3

12

— Не ходи туда, там тебя ждут неприятности.
— Ну как же туда не ходить? Они же ждут!

— «Котёнок по имени Гав»

А Цербер знает, куда укусить, чтобы больнее было: в место, где королевская  самооценка взлетает до неведомых высот. Скарлетт, безосновательно обвиненная в трусости, едва сдерживается, чтобы не отвесить наглому, самоуверенному, высокомерному и бесконечно бессовестному болвану еще одну звонкую пощечину, но вместо этого только губы нервно поджимает и голову в сторону резко отводит, цепляясь темным взглядом за ржавые пики забора.
― Вот еще! ― уязвленно фыркает носительница, скрещивая руки на груди.
Ей не страшно в том смысле, что душа в пятки уходит, зубы оглушительно стучат и испуганные коленки подкашиваются; нет, пожалуй, носительнице просто опасливо. За двадцать восемь лет жизни ирландка научилась понимать, когда ситуация располагает к хорошему и беззаботному настроению, а когда нужно подбирать быстрые юбки и бежать прочь. Здесь и сейчас, возле города, предусмотрительно огороженного высоким ржавым забором, Кэтти предпочла бы бежать вон – лишь бы не заходить внутрь. О том, что за недружелюбными воротами их ждут неприятности, подсказывает животная интуиция – единственная подруга, которая ни разу не подводила. И Скарлетт уверена, что Цербер чувствует то же самое, в конце концов, интуиция у него развита не меньше, быть может, даже больше – вон какой сильный и матерый стоит, мощный. Медленно проведя языком по нижней губе, Кэтти задумчиво щурится и вдруг приходит к выводу: Цербер, конечно, чувствует опасность, но хочет перед Скарлетт сверкнуть бесстрашием, поэтому и стоит весь такой решительный и непоколебимый, нерушимый, словно Великая Китайская стена. Скарлетт, целиком и полностью удовлетворившаяся этой догадкой, расправляет изящные плечи и, заманчиво взглянув на Цербера, ступает следом за ним. К тому же, от носителя, как бы Кэтти не хотела это признавать, ощутимыми волнами исходит невероятная сила – опасная и притягательная одновременно. Хочется оттолкнуть его от себя немедленно – и хочется, чтобы он никуда не уходил. И никогда, пожалуй, тоже.

― Назад я не пойду, ― хмыкает носительница.
Цербер делает шаг в город, а заодно – Скарлетт нутром чует – в вязкие, тягучие, зыбучие проблемы. Очень хочется развернуться и пойти назад, на чертову проселочную дорогу к многострадальной железнодорожной станции, но, дьявол, Кэтти не может – или не хочет? – плестись одна. Дайте хотя бы сеть, и вопросов не будет. Но сети нет. А на нет и суда нет.
Цербер идет решительно, но Кэтти видит, как он напряжен. Стараясь двигаться как можно тише, что весьма неплохо получается благодаря бесшумной кошачьей походке, Кэтти вскоре нагоняет носителя и равняется с ним с плеча. Она ведь так не любит оставаться позади, а вперед не сунется – вдруг мина? Или граната. Или хранитель. Да что угодно, черт возьми.
Поселок пустынный совсем – то и дело по неровным асфальтовым дорогам катаются перекати поле; и все же асфальт, как подсказывает обостренное обоняние, положен недавно, значит, город жилой. Да и дома обитаемые – вон, в некоторых свет горит, правда, очень странно, что тусклые светло-желтые лучи пробиваются сквозь деревянные доски, которыми заколочены рамы. Или через толстые металлические листы. Складывается ощущение, что кто-то специально заколачивал окна, чтобы через них не смогли пробраться в квартиры с улиц, как во времена войны. Кэтти те кровопролитные годы не застала и очень не хотела это исправлять.
Они идут дальше; Кэтти то и дело вертит головой, царапая внимательным взглядом карих глаз окружающее пространство. И вроде бы обычный город – только призрак. Ни единой живой души, даже ни одной бездомной собаки, черт возьми. Как такое возможно?

Цербер останавливается посреди одной из улиц, и Кэтти делает то же самое. Она тормозит на шаг впереди, разворачивается и встает прямо напротив мужчины, поднимает голову и выжидающе смотрит в глаза. Ждет диагноза – ей кажется, что носитель в таких злачных местах бывал не раз по работе. В конце концов, убийца он или где?
― Никого здесь нет, ― говорит он, обходит Кэтти стороной и идет дальше.
Скарлетт аж вспыхивает от негодования: а то она не заметила, что в городе ни единой живой души! Ирландка, сдвинув сердитые брови к переносице, бросается следом и только хочет разразиться длинной ругательной тирадой, как истошно вскрикивает сирена. Скарлетт, до этого жадно ловящая любой посторонний звук, будь то голос на третьем этаже ближайшего здания или тихий стрекот кузнечика на той стороне улицы, жмурится от невыносимой боли, отчаянно зажимает уши ладонями – ей кажется, что барабанные перепонки сейчас просто взорвутся. У обостренных чувств есть свои недостатки – слишком громкие звуки – один из них. Наконец сирена стихает, и Кэтти, приоткрыв один глаз, оглядывается: ничего не изменилось. Что это было, черт возьми? – этот насущный вопрос застывает в темных глазах, когда Кэтти приподнимает голову и смотрит на носителя. Тот, кажется, тоже не понимает, что происходит.

С четвертого этажа слышится звук засова – кто-то насмерть закрыл окно. Со второго этажа доносится тоненький девичий голос: «мама, смотри, на улице люди!» – и строгий женский ответ: «отойди от окна немедленно!». Ирландка уверена, что носитель тоже все это слышал, поэтому молчит – не нагнетает и без того раскаленную атмосферу. И вдруг истеричный скрип тормозов разрезает мертвую тишину безлюдной улицы. Прямо напротив Кэтти и Цербера останавливается старый белый фургон. Кэтти хмурится, щурится и в темноте – спасибо кошачьему ночному зрению – видит, как стекло со стороны пассажирского сидения съезжает вниз. Следующее, что Кэтти видит – хладнокровное дуло винтовки. Целится. Берет на мушку. Скарлетт, словно ужаленная, срывается с места и уходит в сторону, задевая при этом сильное плечо мужчины. Случайно, не нарочно – в ситуациях, опасных для жизни, Кэтти способна думать только о себе. Впрочем, именно это действие спасает носителя от безжалостной пули, которая в следующее мгновение разрезает ночной воздух там, где он только что стоял. Скарлетт, запнувшаяся за Цербера, падает, но ловко приземляется на «лапы» и поднимается, быстро убегает в ближайшую подворотню и прячется в ночных лапах безлунной ночи. Упав возле одного из мусорных баков, Кэтти вжимается спиной в шершавую кирпичную стену, вздрагивая каждый раз, когда слышит залп пистолета.

И как же она радуется, когда чувствует запах Цербера. Узнав его силуэт во мраке ночи, Кэтти ловко подрывается с места, быстро подается вперед и сноровисто хватает бегущего мужчину – одной рукой за торс, второй – закрывает рот, чтобы не вздумал орать. Мужчины – они такие – чуть что, сразу вопят. Кэтти утаскивает его за собой – к стене за баком – очень вовремя, потому что уже через секунду в подворотню врывается банда молодых людей, чьи лица скрыты за белыми уродливыми масками. Убедившись в том, что банда пробегает мимо, Скарлетт убирает обе руки, освобождая Цербера, поднимает голову и сдавленно шипит:
― Что, черрррррт возьми, тут происходит?!

+2

13

На каждое недовольное урчание, на каждый девичий капризный и противящийся возглас я лишь цокал языком, закатывал глаза, и старательными звериными лапами давил в себе желание придушить её здесь и сейчас, в этом, забытом не только людьми, но и Богами, городке.
Меня, конечно, восхищала и воодушевляла её безмерная уверенность в собственных силах, нерушимая вера в величие, и непоколебимое желание избавиться от меня при первом же удачном случае. Вот только не понимала, наверное, что я тоже не какой-нибудь там пацан с соседнего района, который наобум бросается во все тяжкие, и не обращает внимания на окружающую опасность. Отнюдь.
Я, даже не смотря на всю свою внешнюю флегматичность, беспристрастность, и отчаянный похуизм, был далеко не глуп, и никогда опрометчиво не поступал. Прежде чем отправиться на очередное дело - где предстоит переломать несколько костей, выбить пару десятков зубом, прежде чем удастся добраться до потенциального объекта, который и свою дозу свинца незамедлительно примет, - я предварительно проверял все контакты, подготавливал оружие - хотя прекрасно знал в непреклонной верности оного, и что в момент особой важности старый-добрый Глок не даст осечку, - себя подготавливал тоже, и, естественно, тщательно просчитывал каждый вариант, чтобы исчезнуть так же стремительно, как и появиться. И не дай Бог лишние глаза зацепятся за мужской силуэт, разглядят какую-либо деталь, и появится опасность быть пойманным - тут на тропу выходит пес, которому плевать абсолютно на все: заметят, или нет; попытаются убить, или убегут в страхе перед огромным, размером со среднестатистический пикап, зверем; или же просто будут стоять, и смотреть. На чьем горле сомкнется мощная челюсть - это уже как повезет. Но опасность будет устранена, все вернется на круги своя, и моя увлекательно-размеренная жизнь вернется в прежнее русло.
Так вот, к чему это я.
Сейчас, когда мы шли по безлюдным, темным улицам, освященным лишь тусклым, периодически мигающим, и действующим на нервы, светом редких фонарей, приходилось невольно напрягаться. Потому что все, что было запланировано, и благополучно катилось своей дорогой до встречи с Дефо в гребанном тамбуре вагона, благодаря ей же стремительно покатилось нахуй.
Ехал себе спокойно, никого не трогал, и на тебе, получи, товарищ, девчонку, чьи амбиции, и собственное самомнение, выше самого Олимпа взлетело. Опускать его, честно признаюсь, желания никакого не имел, но при удобном случае не прочь был вернуть парящую в облаках собственной значимости девчонку на грешную, пропитанную людской черствостью, и колоссальным похуизмом, землю.
Она всем своим видом, и аппетитными формами, вероломно пыталась взбудоражить мое мужское начало - и, не буду скрывать, что у неё это получалось, - а я, в свою очередь, лишь фыркал, да взгляд в сторону уводил, стоически держа в руках собственные желания, и животные инстинкты; она пыталась выбить меня из колеи, а я умело продолжал не выбиваться, по возможности игнорируя, и не поддаваясь.
Обидно, и неприятно, наверное, когда крутишься-вертишься перед кем-то, старательно выставляя свои самые выгодные ракурсы, а натыкаешься на нерушимый флегматичный взгляд, и раздраженные, нарочито громкие, выдохи.
Эта игра затягивалась. И переставала мне нравиться.

А еще мне совсем не нравилась эта гнетущая, вязкая, натянутая, словно гитарная струна, тишина. Казалось, что сейчас невидимая судьбоносная рука заденет эту самую струну, и разразится нестерпимый звон, заставляющий жмуриться, болезненно стискивать зубы, и опускаться на твердый, неровный, пыльный асфальт, ощущая при этом, как нечто невидимое, но чрезмерно тяжелое, вдавливает тело в землю, будто прессом.
Но чем дальше мы шли, тем меньше оставалось уверенности, что удастся кого-либо встретить. Даже отменный слух не улавливал никаких посторонних звуков, кроме шаркающей подошвы девичьих кроссовок. Проведя языком по пересохшим губам, я остановился, в очередной раз прислушавшись. Пока стоял, с легким прищуром оглядываясь по сторонам, Скарлетт встала передо мной, и выжидающе начала сверлить меня пронзительным взглядом темных - в этой оглушительно тихом, темном городе они показались мне чернее, чем сама ночь, - глаз. Констатировал итак понятный факт, и пошел дальше.

И, наверное, следовало бы довериться собственным ощущениям, ещё там, стоя перед ржавыми, скрипучими воротами - ведь прекрасно понимал, что сделаю шаг не только в пустынный город, но и в ебучую гору неприятностей, - но я же долбанный упертый баран, которого сеном не корми, дай сделать что-нибудь вопреки. И сделал.
И, кажется, поплатился.

Проблемы возникают тогда, когда мы обнаруживаем, что наш мир неадекватен нам или мы неадекватны ему.©† † †

Раздавшийся громкий, ударяющий по ушам звук сирены меня, конечно, падать на колени и зажимать уши руками, не заставил, но вот зажмуриться, и неприятно скрежетнуть зубами - впрочем скрежет этот тут же растворился в более громком звуке, - все-таки пришлось.
Здравствуйте, проблемы и хуеприятности, давно не виделись. А нахуй бы вы не пошли, нет?

Как только все стихло, я немного расслабился, выдохнул через округленные губы, и неопределенно почесал затылок. С этим сигналом будто и город ожил - точнее, какая-то его часть. В домах, что находились в непосредственной близости, началась какая-то возня, неразборчивое перешептывание, и четкие звуки закрывающихся замков и засовов.
А вот и первые товарищи, повадившиеся на новоявленных гостей и, видимо, возжелавшие скорее с нами расправиться. Автомобиль затормозил совсем рядом, окошко медленно, с характерным скрипом открылось, и свете фар - что нещадно упирался в кирпичную стену, - сверкнуло недружелюбное дуло.
И первая пуля стремительно просвистела совсем рядом, и встретилась бы, скорее всего, с какой-нибудь частью моего тела, если бы не неуклюжее движение Скарлетт, которая сорвалась с места, непреднамеренно задев меня плечом - отчего меня немного развернуло, - и скрывшись в ближайшей подворотне.
Отлично, первый пошел.
Вместе с разворотом, я, не долго думая, завел руку за спину, и выхватил из-за пояса пистолет; снял с предохранителя, направил его в сторону негативно настроенных, новоявленных товарищей, и, практически не целясь, выстрелил. Пуля со звоном встретилась с металлом, и, отскочив, улетела куда-то в сторону.
А вот пуля, выпущенная из винтовки, без промаха встречается с моим плечом, вынудив меня сорваться на болезненный, далеко не человеческий рык, и сделать еще несколько оглушительных выстрелов. Кажется, попал. По крайней мере отчетливо слышал, как дуло винтовки звякнуло о не до конца опущенное стекло.
Приняв это за прекрасный шанс, чтобы сделать ноги, я, не замешкавшись, сорвался с места, и рванул в ту же сторону, куда ранее убежала Дефо.

И когда женские руки железобетонно касаются моего торса и лица, я лишь жмурюсь от резкой боли в области плеча, но не сопротивляясь подаюсь вместе с ней назад.

- Понятия не имею, - дернулся, освободившись от её конечностей, и, в который раз прорычав от резкой боли, растекающейся по телу и концентрирующейся где-то рядом с левой рукой, я подался вперед - в поле зрения никого не было, зато голоса слышал отчетливо. И сказанное ими меня не радовало, от слова совсем.
Убить хотят. Расправиться. Пустить в расход.
Да хуй там плавал, ребят, не получится.
Звякнув магазином, и проверив количество оставшихся патронов, цокнул языком, раздраженно фыркнув, и покосившись на девчонку через правое плечо.
- Хули тебе в поезде не сиделось спокойно, скажи мне? - вопрос прозвучал скорее риторически, потому ответа я не ожидал. - Пошли, они возвращаются.
И подтолкнув Скар вперед, пошел следом, между тем той рукой, в которой находился пистолет, прижав ткань кожаного жилета к ране.
Чувствовал, как теплая кровь медленными каплями ползет по телу вниз, а раздражение медленными волнами окутывает сознание.
[AVA]http://savepic.ru/12106439.gif[/AVA]
[SGN]FOR THE ANIMAL'S SOUL IS MINE
WE WILL BE COMPLETED RIGHT BEFORE YOUR EYES
http://savepic.ru/12090051.gif http://savepic.ru/12081859.gifI HAVE NO CONTROL THIS TIME
AND NOW WE BOTH SHALL DINE
[/SGN]
[NIC]Dimitris Katidis[/NIC]

+2

14

Можно забрать кота с улицы, но забрать улицу из кота невозможно.
—  Джеймс Боуэн «Уличный кот по имени Боб»

Руки непроизвольно сжимаются на железном мужском торсе сильнее, чем того требует ситуация, но Кэтти себя не контролирует – отчаянно цепляется, хватается, врезается пальцами в Цербера, словно в долгожданный спасательный круг. Она не может его упустить, выпустить и уж тем более – отпустить. Кто иначе вытащит Скарлетт из этого филиала ада? Одна она не справится. Или справится, но придется намного тяжелее и сложнее, а Кэтти так не любит проблемы, ах, кто бы знал, как она их не любит. Скарлетт не относится к тому типу людей, которые настырно долбятся головой в непробиваемую кирпичную стену, нет, зачем? – она пойдет по кривой дорожке, вымощенной хитростью и коварством, и найдет заботливо приоткрытую дверь. Пусть дольше, зато проще. Приступами отчаянного героизма Скарлетт не страдает, муками совести тоже, поэтому по вышеназванной дорожке идет уверенно и спокойно, не обращая внимания на хруст чужих костей и судеб. Кто не спрятался – я не виновата. Вот только Скарлетт и подумать не могла, что однажды чья-то тяжелая подошва опустится на ее изнеженную шею, надавит и сдавит, задушит. Впрочем, Скарлетт еще повоюет – в пороховницах порох есть.

А у Цербера?
Он взбрыкивает, словно дикий жеребец, ощутивший на шее ручные поводья, и Кэтти убирает правую ладонь с торса, а левую – с губ. Черт возьми, его щетиной можно овощи резать, но Скарлетт скажет об этом потом – в наиболее подходящей для претензий ситуации. Вместо привычного фырканья ирландка сильнее вжимается лопатками в шершавую стену – так тесно, что, кажется, сейчас сольется с потрепанным красным кирпичом. Мимо пробегает банда вооруженных молодых людей в страшных белых масках, и Кэтти тяжело закрывает глаза, машинально приоткрывает рот и задерживает дыхание. Под их тяжелыми подошвами трещат мелкие камни, опавшие ветви и листья, а Скарлетт слышит роковой треск погребального костра. Она боится, чертовски боится за собственную драгоценную жизнь и за то, что расстанется с ней вот так глупо. Быть застреленной чьей-то неумелой рукой? Человеческой, черт возьми, рукой! Ее, женщину, в которой с рождения дремлет древнегреческое чудовище – величавый Немейский Лев – убьет жалкий человечишка?! Ее, женщину, сгубившую так много невинных жизней, перешедшую дорогу самим богам, убьет ничтожная шальная пуля?! Курам на смех! И все же против лома нет приема, а Скарлетт без хранителя рядом – обычный человек без божественных способностей. И против пули она не сможет сделать ничего, разве что убежать. Что же, скорость, сила, ловкость и сноровка все еще при ней – на них и будет делать ставки. А еще на Цербера – вон, какой сильный и решительный стоит, матерый, он обязательно придумает, как выбраться из  этого смердящего болота проблем если не целым, то хотя бы живым. Относительно живым.

Или не придумает?
Враждебные шаги отдаляются и стихают, Кэтти понимает: пронесло. На тихом выдохе носительница открывает глаза и, упершись ладонями в стену, отталкивается и настороженно подается вперед так, что из-за высоких мусорных баков выглядывает только голова. Прищурившись, Скарлетт смотрит направо, потом налево – вглядывается во мрак ночи и приходит к долгожданному выходу: дорога свободна, можно уходить. Только потом она обращается к еще одному обостренному чувству – к обонянию. Стойкий запах крови, словно массивным кулаком, ударяет по носу;  Кэтти жмурится и опускает голову,  внимательно осматривает себя, пытаясь найти источник запаха. Нет, Скарлетт целая и здоровая, невредимая. Тогда… роковая догадка поражает, как удар молнии. Кэтти провожает Цербера настороженным взглядом, а потом срывается с места, обгоняет его, встает напротив и заносит машинальную руку, отодвигает жилетку в сторону, искренне надеясь на ошибку. Господи, да Кэтти еще никогда в жизни не хотела оплошать так, как сейчас, мол, запах крови – он показался, а Скарлетт ведет себя, как дура, потому что страшно. Но она не ошибается: в футболке, как и в плече, зияет дыра от пули. Наткнувшись на нее взглядом, Скарлетт резко поднимает голову и смотрит на Цербера, а в глазах застывает немой вопрос: «а что будет со мной, когда ты умрешь? Кто мне поможет, черт возьми?!».

― Не смей умиррать без моего рразррешения, ― сдавленно шипит Скарлетт, возвращая черный кожаный жилет на место. Она растерянно отводит голову в сторону, задумчиво хмурится и мрачно кусает губы, думает, как можно помочь носителю. Кэтти не может дать мужчине умереть. Кто, в конце концов, вытащит ее из этих проблем, если не он? ― Я знаю... идем, бежим, ― пришедшая в голову идея вроде годная, но весьма проблематичная в исполнении. А еще для воплощения мысли в реальность нужно немало времени, а оно здесь – в городе, где над головой то и дело гремят жадные до крови пули – на вес белого золота. ― Не отставай, ― командует Скарлетт, мигом приободряясь. Почувствовав себя ведущей, а не ведомой, Кэтти находит себя еще и в своей тарелке, и это придает долгожданных сил. Носительница привыкла быть лидером – это качество бурлит в ирландской крови наравне с самолюбием.

Добравшись до конца подворотни, Скарлетт мягко останавливается и аккуратно высовывает голову, ища сосредоточенным взглядом врагов. Пусто. Чисто. Кивнув носителю, она срывается с места и бежит по улице вверх, ловко обходя встречные скамейки и разбросанные урны, сноровисто перепрыгивая через поребрики и, черт возьми, через свежие трупы, над которыми толпятся рои мух. Скарлетт знает, что Цербер остается позади, но не замедляется, не тормозит и не ждет его – Кэтти нужно быть впереди, чтобы к его приходу все было готово. А он, если что, найдет Кэтти по запаху – пес он, в конце концов, или как. Наконец взгляд цепляется за небольшой магазинчик с большим ярко-красным крестом. Аптека. Кэтти ускоряется, подбегает к двери и натыкается на сигнализацию – ох, черт возьми, да это же прошлый век, Скарлетт еще три года назад с такими игрушками возилась и расправлялась с ними, как Тузик с грелкой. Ловко открутив крышку, Кэтти видит переплетение проводов – вытаскивает два – синий и зеленый – и замыкает их. Слышится шоркающий звук – что-то открывается, но не дверь. Кэтти хмурится, разворачивается на триста шестьдесят градусов, пытаясь отыскать источник звука, и видит небольшое окно над дверью. Оно открыто. Выругавшись, Скарлетт ловко – совсем не как человек – подпрыгивает в воздух, цепляется руками за балку над дверью и, изогнувшись, проскальзывает вовнутрь. Приземлившись «на лапы», Кэтти быстро поднимается и уже изнутри открывает чертову дверь, пропускает Цербера в аптеку и запирается от незваных гостей. И от проблем тоже.

Вот только Скарлетт не умеет оказывать первую медицинскую помощь. Совсем. Разве что под чутким руководством носителя – а то он, судя по слишком бледным щекам, сам не справится.
― Если ты умрррешь, я тебя из-под земли достану. И убью, ― угрожающе рычит Скарлетт, но ни на шаг не отходит от мужчины.

+3

15

Никогда не любил подобные моменты, когда проблемы стремительным вихрем появляются из неоткуда, и начинают устанавливать свои правила, которым ты отчаянно пытаешься сопротивляться, давить, выбивать, но те упорно отказываются уступать, и медленно, но верно, пододвигают тебя к краю пропасти, выбраться из которой, к сожалению, не представится возможным. Сорвешься с крутого обрыва, и встретишься с твердой, неровной землей, покрытой иссохшими и потрескавшимися под воздействием времени костями таких же людей, что боролись, вырывали зубами последнюю возможность остаться в живых, но в конечном итоге встретились лицом к лицу со старухой в черном, рваном и истертом балахоне, которая приветливо, но молчаливо махала поблескивающей в тусклом свете косой.
Я прекрасно это знал, потому что сам не раз оказывался тем, кто безжалостно спихивал ничего не подозревающих людей в ту самую пропасть. А еще прекрасно это знал потому, что не раз на краю этой пропасти оказывался сам. Вот только я же не обычный человек. Я - Цербер, которому рано сводить счеты с жизнью, потому что не до конца еще насладился этим упоительным чувством, когда под мощными челюстями чужие позвонки ломаются, словно тонкая солома, и теплая кровь наполняет пасть, и стекает по черной, как смоль, шерсти, оседая на мягкой земле, или же пыльном, нагретом теплым греческим солнцем, асфальте.
А еще я - наемник, который не раз попадал в ситуации, когда все благополучно летит к хуям, выбивая из привычной колеи, и разом перечеркивая все, тщательно выстроенные, и забетонировавшиеся в мозгу, планы. Да не просто перечеркивает, а водит ярким красным фломастером по одному и тому же месту, выводя из себя еще и противным, заставляющим стискивать зубы и жмуриться, скрипом. Кажется, в своей жизни я слышал лишь один подобный звук - неприятный, выбешивающий, и подталкивающий к непреднамеренному убийству, - это хриплое пение старика - который совершенно не попадал в ноты, но искренне верил, будто поет не хуже любого оперного певца, -  что жил этажом выше, и каждый день, ровно в полдень заводил свою шарманку, не давая мне - не выспавшемуся, злому, и уставшему, - спать. Почему до сих пор его не убил? Сам не знаю, хотя несколько раз порывался.

И сегодня, когда попали в гребанную передрягу, со всем вытекающим оттуда дерьмом, в очередной раз убедился, что жизнь меня чертовски не любит. А вот я её - очень, потому даже с пробитым плечом, истекающим кровью, и стремительно теряющим силы, не сдамся. Не дождутся, ебаные мудозвоны. Выберусь, как делал это всегда, ведь зияющая рана чуть ниже ключицы - это не первое, и далеко не последнее, ранение. Шрамов на моем теле имелось великое множество: какие-то заработал, еще будучи пацаном зеленым, когда бездумно бросался в драки, не понимая последствий - за что не раз натыкался на недружелюбное лезвие ножа; какие-то получил уже в более осознанном возрасте, когда только-только начал свою наемническую карьеру, и ни о каких мерах предосторожности речи не шло - верил, что Цербер поможет - ведь заживает, как говорится, словно на собаке, - вытащит лохматый зад из любой передряги, и сохранит жизнь, пусть и покоцан буду безбожно; и даже теперь, когда стал более опытным, предусмотрительным и осторожным, периодически натыкался на жадный свинец, холодную сталь, или просто отхватывал по морде.
Не привыкать мне, в общем. Одной раной больше - одной меньше. Просто надо остановить кровотечение, и дать мне немного отдохнуть, прийти в себя, и можно спускать с цепи, образно говоря, чтобы шел, и разукрашивал чужие еблеты.
Потому что такова моя жизнь. Такова ебучая судьба наемника, которому побоку на чужие мнения, чужие чувства, и чужие судьбы. На судьбы особенно побоку.

Мне в силу покорить весь этот огромный шар.
На эту цель мне даже не будет патронов жаль.
† † †

Прорычал, покосившись на девчонку - но не столько в её адрес, сколько от боли, доставляемой каждым движением, растекающейся импульсами по всему телу, концентрируясь в обрасти раны, и заставляя теплую кровь неумолимо течь по торсу вниз, марая футболку, некогда светлую, но теперь окрасившуюся в темно-багровый цвет, и неприятно прилипшую к коже. На самом деле, к крови на собственном теле я привык, вот только предпочитал, чтобы была она чужая.
Обогнув Дефо со стороны правого плеча, решительно - насколько позволяла практически нестерпимая боль, - зашагав по темному переулку. Тяжелый топот, вырывающийся из под подошв, ударялся о кирпичные стены, и растворялся где-то в воздухе, переплетаясь с холодными звуками выстрелов, и чьими-то душераздирающими криками, резавшими прекрасный слух. И запах пороха, крови, и страха повис в воздухе, и казалось, будто скрыться от него невозможно.

Уверенной поступью шел вперед, зажимая здоровой рукой рану, и периодически скалясь. И снова впереди возникает Скарлетт, преграждая путь, отчего я резко остановился, поджал губы, и закатил глаза.
- Не дождешься, - на выдохе проурчал, поморщившись, когда она оттянула кожаный жилет в сторону. Смотрел в её глаза сверху вниз, и отчетливо видел в них.. беспокойство? Возможно. Но, скорее оно было вызвано в следствии страха за собственную жизнь, нежели за жизнь того, кому девушка искренне желает смерти, и не ленится из раза в раз об этом напоминать. - не делай вид, что тебе не все равно, - дернулся - пусть и до одури больно стало, словно к коже раскаленное железо приложили, - выдернув жилет из чужой руки, и пошел дальше.
А куда пошел, хер бы его знал.
Поблизости никого не было, все дома плотно забаррикадированы, а те, кто блуждает по улицам этой ночью, на дружеский лад явно не настроены. И рану неплохо было бы обработать, и пить хотелось, и зрение упорно отказывалось фокусироваться.
А девчонка вроде бы что-то придумала, и не размениваясь на лишние разговоры, куда-то свалила. Отлично.
В принципе, терять мне было нечего, поэтому переминувшись с ноги на ногу, и окинув торопливым взглядом близлежащую территорию, поплелся следом за ней. Буквально через секунду её изящный силуэт исчез из поля зрения, зато запах дорогих духов -  которые я, блять, ни с какими другими спутать уже, наверное, не смогу, - остался, и неплохо играл роль поводыря.
Шаркая подошвой по асфальту - на котором красовались следы от протектора, лужи, успевшей засохнуть, крови, и пустые гильзы, - перебежал через дорогу, и остановился. Принюхался, прислушался, и сквозь все те же выстрелы услышал голоса, перекрывающиеся звуками щелчков затвора.
Тихо, гортанно прорычал, ссутулившись, и перебежками, озираясь по сторонам, направился по, с трудом уловимому, запаху Дефо. Передвигался неловко, медленно, но все-таки до аптеки, где она уже меня ждала, добрался без приключений - всего лишь раз пришлось затаиться, чтобы проезжающая мимо группа людей на разукрашенных кроссовых мотоциклах, меня не спалила.

- Если не перестанешь это повторять, то точно сдохну, - спокойно отозвался, упершись спиной о стену, и медленно съехав по ней вниз. Искать более удобную поверхность не было ни сил, ни желания, а ощущения, между тем, были такими, словно в дырку от пули вставили щипцы, и начали растягивать кожу в разные стороны. Неприятно, в общем.
- Найди спирт, или что-нибудь, что содержит спирт... - заметив, что взгляд Дефо прикован к входной двери, цокнул языком. - эй, на меня смотри, меня слушай, - снова проурчал, но тише, чуть подтянувшись с помощью здоровой руки. - щипцы какие-нибудь найди, - не чувствовал, чтобы футболка прилипала к спине, значит разумно подвел итог, что пуля осталась в плече. - иголку с ниткой, и бинты. Много бинтов. И попить. И реще давай, - голос то и дело съезжал на приглушенный хрип, а дыхание становилось глубже, но реже, и взгляд приходилось концентрировать все чаще, потому как тоже периодически затуманивался, и размывался.
Откинув голову назад, и упершись затылком в гладкую стену, корпусом подался чуть вперед, прогнулся в пояснице, и здоровой рукой стянул с себя жилет - неуклюже, медленно, но не так проблематично, как стягивать футболку. Её стащил тоже, но без болезненного шипения не обошлось. Скомкал окровавленную ткань, приложил к ране, повернув голову в бок, и закрыв глаза; цеплялся лишь за шум из недр аптеки, создаваемый Скарлетт, которая торопливо искала все, что я просил, звеня склянками, и брякая железками.
[AVA]http://savepic.ru/12106439.gif[/AVA]
[SGN]FOR THE ANIMAL'S SOUL IS MINE
WE WILL BE COMPLETED RIGHT BEFORE YOUR EYES
http://savepic.ru/12090051.gif http://savepic.ru/12081859.gifI HAVE NO CONTROL THIS TIME
AND NOW WE BOTH SHALL DINE
[/SGN]
[NIC]Dimitris Katidis[/NIC]

+3

16

Вы ненавидите меня так страстно,
В полшаге стоя от любви.

—  Канцлер Ги «R.R.»

Скарлетт действительно не умеет оказывать первую медицинскую помощь, что, наверное, очень странно для женщины, столько времени проварившейся, прокрутившейся в криминальном мире, да не какой-нибудь там шестеркой, а весьма известной в определенных кругах воровкой. О ней до сих пор говорят: кто-то восхищается ловкостью и изворотливостью, кто-то точит зуб, а кто-то и нож. Если честно, недоброжелатели сто раз находили и даже на порог дома заявлялись, но Скарлетт тоже не пальцем деланная – вместе с деньгами в качестве оплаты в обязательном порядке принимала компромат на тех, на чьих ребрах топталась. Целый ящичек в письменном столе забит, в кабинете родного дома. Вот вроде предусмотрительная женщина, а аптечку за все двадцать восемь лет три раза в руках держала – и то, когда из старой машины в новую перекладывала. И Скарлетт понимает прекрасно, что нехорошо это, что нужно знать, чем отличается бинт от пластыря, а анальгин от аспирина, но при одной мысли о крови Кэтти воротит. Впрочем, не от крови даже – носительница весьма стоически может перенести собственные раны и не поморщиться от бьющих кровавых фонтанов в чужих коленях, но возиться с этим… увольте. Мерзко, гадко, отвратительно. Ладони и пальцы потом черта с два отмоешь, а от запаха неделю придется ополаскиваться. А одежда! В мусорное ведро придется отправлять несколько тысяч евро – а все потому, что Скарлетт никогда не одевается дешево. Да что там, у этой женщины одно нижнее белье стоит дороже, чем среднестатистическая квартирка в Афинах. И то, что на ней сейчас, кстати, тоже. Про короткие джинсовые шорты от Версаче и белую майку от Дольче и говорить не стоит – на эти деньги можно десять лет жить, ни в чем не нуждаясь. Но запачкаешь – и все, на выброс. Скарлетт, конечно, ни за что не наденет на себя то, что когда-то было запятнано чужой кровью, даже после ста пятидесяти шести старательных стирок. Идя на поводу у жабы, которая так отчаянно душит, Скарлетт искренне хочет сорваться с места и убежать из аптеки, оставив Цербера умирать. Или выживать. Это зависит от его состояния и желания. Но носительница понимает: без мужчины ей придется очень не сладко там, на воинственных улицах города, что кишат кровожадными толпами в уродливых белых масках с автоматами и винтовками наперевес. Отсидеться в аптеке долго тоже не получится: по пути сюда Кэтти видела, как подонки крушили встречные магазины и прохожие павильоны. Они обязательно и до аптеки доберутся, вандалы. И до Скарлетт тоже. Это всего лишь вопрос времени.

Понимая, что каждая минута на счету, Кэтти, чертыхнувшись про себя, отрывает взгляд от столь желанной двери и смотрит на носителя, когда тот привлекает внимание. Ирландка закусывает нижнюю губу и, нервно переступив с ноги на ногу, запоминает сказанное, слава богу, памятью с детства не обделена. Не дождавшись, когда Цербер закончит делать заказ (у него там что, целый список под футболкой лежит?), Кэтти уходит вглубь зала и принимается рыскать на полках. Тут темно и очень хочется включить свет, но носительница понимает, что на мягкие светло-желтые лучи слетятся далеко не мотыльки и даже не мухи, а бандиты. Приходится щуриться и пользоваться незаменимым ночным зрением – живи здорово и счастливо, процветай, дражайший Немейский лев. В ситуациях, когда шрифт совсем мелкий, неразборчивый, Кэтти прибегает к помощи айфона, что дремлет в заднем кармане шорт, но, воспользовавшись им, сразу убирает обратно – экономит энергию. В конце концов, быть может, рано или поздно они поймают сеть и вызовут, наконец, подкрепление. И полицию тоже вызовут обязательно, а то что за безобразие вокруг творится. Проходит много времени, прежде чем Кэтти находит флакон какой-то жидкости, содержащей спирт. Скарлетт нервничает, понимая, что бесконечно тянет время, раздражается беспомощности и неудаче, но ничего не может поделать – терпеливо ищет дальше. Цербер, который сидит, опираясь спиной на бездушную стену, и торопит – только подливает масла в огонь раздражения. Скарлетт начинает откровенно беситься, поэтому в следующее мгновение озлобленно упирается ладонями в стеллаж и толкается его со всей дури – так, ничего личного, просто необходимо срочно выпустить пар. Стеллаж, покачнувшись, падает, и все содержимое оказывается на полу. Кэтти выдыхает и с головой бросается в дальнейшие поиски.

И замирает, слыша с улицы незнакомые голоса.
― Чувак, стой, ты заметил? Да погоди ты, стой, чувак, стой.
― Да че тебе надо, Генри, отвали. Пошли реще, у нас времени нет.
― Времени дохрена, целая ночь впереди. До семи утра еще целых восемь часов.
― Так и у нас дел немало. Не тормози, валим быстрее.
― Да погоди. Ты не слышал? В аптеке возня. Завалимся, проверим?
― Завалимся, но сперва дело. Вернемся сюда через пару часов, я как раз ненавижу этого аптекаря, отказался, мразина, продавать мне таблетки на той неделе.
― Заметано, бро. Делу – время, а потехе – час.

Скарлетт, ставшая случайной свидетельницей этого диалога, понимает две неприятные вещи: пули над головой будут свистеть до восьми часов утра и из аптеки нужно убираться через полтора-два часа. Остается верить, что Церберу этого времени хватит, чтобы прийти в себя. А еще ирландка чертовски надеется – сама не знает почему – что носитель уличного диалога не слышал. Не хватало снова выслушивать претензии и упреки. В конце концов, сам виноват. Во всем: и в том, что из поезда выгнали, и в том, что довел до белого коленья этими своим «быстрее».

Наконец последний заявленный предмет падает в руки, и Кэтти идет в сторону Цербера, едва не роняя бинты, склянки и банки, щипцы на ходу. С щипцами, кстати, сложнее всего пришлось – и дольше тоже, Кэтти уже отчаялась их отыскать, когда случайным взглядом зацепилась за ящик в самом дальнем углу аптеки. Повезло, черт возьми, не меньше. Выгрузив заказанные предметы на пол перед Цербером, Кэтти делает машинальный шаг назад, бессознательно, но решительно отдаляясь от мужчины, от раны и от пули. Вот вся эта кровавая картина ей не нравится, и Скарлетт искренне не желает принимать в ней участия – и все же нутром понимает, что придется: Цербер, наверное, немало крови потерял, раз сидит едва живой, бледный, как приведение, не шевелится и почти не дышит. Сам он не справится. Или?

― Я постою на стрреме, ― Скарлетт весьма убедительно выкручивается из ситуации: так сразу и не подумаешь, что плевала она с самой высокой колокольни на любые бдения – просто не хочет (боится?) возиться с чужими ранами и ссадинами, даже если они принадлежат кому-то, кто Цербер. 

+3

17

Последний раз мне было так хуево тогда, когда, кажется, я отправился ломать позвонки какому-то влиятельному мудозвону, чья задница по обширности была не меньших размеров, чем кошелек. Молодой был, неопытный, и на амбразуру бросался, не задумываясь о последствиях. А старуха с наточенной косой всегда рядом вертелась - кажется, с самого моего рождения ни на шаг не отставала, плелась позади, создавая темный - практически черный, - шлейф, иногда окрашивающийся чужой кровью. Тогда то, по неосторожности, впервые асфальт под моими ногами и окропился собственной кровью, неторопливыми, тонкими струйками стекающей по телу вниз, оставляя пятна на футболке, джинсах, и в конечном итоге встречаясь с пыльной, грязной, истоптанной поверхностью.
Просто пошел наобум, гонимый собственной амбициозностью, и искренней верой в то, что могу чертов мир на колени поставить - а для тех, кто опуститься и склонить голову не пожелает, в магазине пистолета заблаговременно были приготовлены пули. А еще верил, что трехглавый пес поможет, ведь не зря же он практически с самого рождения занял свою нишу в моей жизни, и по сей день верно сидит на своем нагретом месте, изредка покачивая головами из стороны в сторону, и царапая длинными, острыми когтями стенки сознания. Не больно было. Просто ощущение, что помимо меня в теле живет огромное мифическое существо, не покидало ни на секунду. И во сне каждый раз бок о бок с ним шел, и до грубой - сродни колючей проволоке, - шерсти дотрагивался, понимая, что дотронься кто-нибудь до моей души, и вмиг те же ощущения испытают. Погряз в собственной дерьмовой жизни по самую макушку, и, честно признаться, выбираться из всего этого желанием не горел. Привык, что нихера хорошего не происходит, а если и происходит, то тут же умело втаптывается в грязь моментами мерзкими, мрачными, и жестокими - потому что нехуй тебе, товарищ, дышать свежим воздухом, и радоваться жизни, а вот тягучим, давящим, пропитанным запахом крови, гнилья, и чужих сломанных судеб - которые ты сам же и уничтожил, - воздухом дыши, пожалуйста, сколько влезет. А если не лезет, все равно дыши.
Чем я, собственно, и занимался, хотя делать это становилось все тяжелее.

быть честным неуместно
чтобы выжить смерти вопреки,
стань хитрее, злее, чем враги.
† † †

Каждый рваный, сдавленный вдох, сопровождающийся тихим хрипом, доставлял уйму болезненных ощущений. Будто кто-то решил испробовать все средневековые пытки разом, и в качестве подопытного кролика выбрал меня. То тянущая, ноющая боль расползалась по телу, циркулируя по венам вместе с кровью; то резкая и острая, словно разом вонзили тысячи ножей; то пульсирующая, создающая впечатление, что кто-то упорно дергает меня за конечность, в попытках её оторвать к хуям. А я терпел, пыхтел, фыркал, периодически подгоняя Дефо - которая слишком долго возилась где-то в глубине аптеки, - и понимал, что у этой нестерпимой боли есть и своя светлая сторона. Она позволяла мне оставаться в сознании, не вырубиться, и, в конечном итоге, сдохнуть. Потому что что-то мне подсказывало, что девчонка вряд ли бы одна справилась. А быть может и зря я о ней такого плохого мнения, ведь в критических ситуациях соображалка работает куда лучше, и действовать приходится на скорую руку, четко, и быстро. А когда четко и быстро - то и результат свой имеет место быть.
Впрочем, доверять собственную жизнь когтистым кошачьим лапам я бы не стал.
Не потому, что не уверен в девушке, а потому что просто баран упертый, и даже на последнем издыхании не признался бы, что её помощь мне чертовски необходима. Вот она, еще одна черта моего характера, подтверждающая статус отъявленного мудака - никогда не признаюсь в чем-то, пусть даже это что-то способно спасти жизнь.

Резкий звук звенящих, разбивающихся склянок, и железных предметов, ударяющихся о кафельный пол, резанули по слуху, заставив зажмуриться, и ощутить, как где-то в области висков сконцентрировались неприятные, сдавливающие ощущения.
- Да ты, блять, издеваешься, - медленно, негромко цокнул языком, и, превозмогая боль, немного подтянулся, приняв более вертикальное положение. Продолжал прижимать пропитанную кровью тряпку к ране, и изредка мотал головой, пытаясь привыкнуть к неприятным, изматывающим и физически, и морально, болевым ощущениям - знал ведь, что прям через несколько минут придется двигаться, и терпеть; терпеть, и снова двигаться.
И голоса, что раздались где-то неподалеку, я слышал, но сути уловить так и не смог - размытым эхом в одно ухо влетели, и тут же в другое вылетели. Да и похуй как-то было, не до этого сейчас, от слова совсем.

Наконец-таки Скарлетт притащила свою, обтянутую короткими шортами, задницу, и вывалила передо мной все то, что просил. Все, за исключением воды. Но похер на неё, найду сам, когда с раной справлюсь.
Открыл глаза, наклонив голову чуть вперед, торопливым взглядом пробежался по каждому предмету, и непроизвольно цокнул языком - снова.
- У-угум-м, - промычал - и взглядом Дефо не удостоил, - отбросив футболку куда-то в сторону, подался вперед, прошипел, и подхватил щипцы - но тут же кинул их обратно, и взял бутылек с жидкостью. Зубами открутил пробку, выплюнул - отчего та с характерным звуком укатилась по полу под ближайший шкафчик, - и щедро смочил бинт. Выдохнул через округленные губы, и приложил его к ране, отчего тот моментально окрасился в бледно розоватый цвет. Прорычал сдавленно, прерывисто, стиснув зубы, и, запрокинув голову, встретился затылком с твердой поверхностью.
- Сюда иди, - гаркнул, позвав девчонку. - и не выебывайся, будь добра.
Сам, между тем, тем же мокрым бинтом наспех протер щипцы - антисанитарно, понимаю, но за неимением большего, приходилось экономить, и пытаться выкрутиться как-то вот так.
- Ближе, - ухватился за край женской майки, зажав ткань между указательным и средним пальцами, и резко дернул на себя, заставив опуститься на колени по левую сторону - и плевать далеко нахер я хотел на то, что запачкал собственной кровью её тряпье, купленное за баснословные, видимо, деньги. Повернул голову, оказавшись лицом к лицу со Скар, и криво ухмыльнулся. - хотела ведь, чтоб я мучился и страдал, так давай, вперед, можно с песней, но не стоит, - сунул ей в руки те самые щипцы, и чуть сжал, призывая к решительным действиям. Подначивал, напоминая о недавних склоках и словах, сказанных ранее, но не для того, чтобы выбесить, а скорее использовал, как руководство к действию. Прекрасно знал, насколько притягательным окажется возможность сделать мне как можно больнее, пытаясь вытащить эту злоебучую пулю, но это был самый оптимальный вариант, способный не только назойливый свинец из плеча изъять, но и задницу мою, находящуюся на полпути к тому свету, развернуть, и спустить на грешную землю.
[AVA]http://savepic.ru/12106439.gif[/AVA]
[SGN]FOR THE ANIMAL'S SOUL IS MINE
WE WILL BE COMPLETED RIGHT BEFORE YOUR EYES
http://savepic.ru/12090051.gif http://savepic.ru/12081859.gifI HAVE NO CONTROL THIS TIME
AND NOW WE BOTH SHALL DINE
[/SGN]
[NIC]Dimitris Katidis[/NIC]

Отредактировано Anubis Sotiris (08.11.2016 23:41:22)

+3

18

– А ведь вы, оказывается, человек с сердцем!
– Иногда, когда у меня есть время.

—  Жюль Верн «Вокруг света в восемьдесят дней»

Вылезти из воды – и из проблем тоже – сухой не получается, Скарлетт это понимает, когда Цербер подает властный голос, предательски съезжающий на ослабленный хрип. Все в мужчине – взгляд, жесты, действия – говорят, нет, кричат о том, что ему дьявольски плохо, что сам он не справится. А Скарлетт что? А Скарлетт делает еще один машинальный шаг назад – она бессознательно пытается вырваться из тех зыбучих проблем, что затягивают все глубже и глубже. Разумом она понимает, что деваться некуда, что единственный путь к спасению сейчас ранен и ждет помощи, но эмоционально Кэтти к такому не готова. Ей отвратительны любые контакты с медицинской сферой – с бинтами и с пластырями, с таблетками и с капельницами, и уж тем более – с больными. За несколько километров Скарлетт обходит больницы, даже если болеют ее дети, за сотни метров объезжает аптеки и никогда не помогает людям, попавшим в аварию или схватившим солнечный удар. Для этого есть специально обученные люди – пусть они и занимаются столь мерзкими вещами. Кэтти создана для другого – для ароматных спа-процедур, для походов по дорогим магазинам в Милане и для скандалов с людьми, которых боги обделили мозгом. Кэтти не создана для оказания медицинской помощи. Но, увы, когда костлявая старуха в черной хламиде нетерпеливо переступает с ноги на ногу, натирая острие косы до блеска, выбора нет, ибо если Скарлетт не возьмет себя в руки и не поможет, наконец, носителю, то госпожа Смерть обязательно попробует на вкус и губы Кэтти. Гордая ирландка с кем попало не целуется – не того полета птица, чтобы лобызаться с пыльными гнилыми костями.

Она вздрагивает, когда Цербер вновь подает голос. Он отдает полноценный приказ, и напряженная Кэтти вздрагивает, как от удара молнии. Это приводит носительницу в чувства. Она поворачивает голову в сторону Цербера, закусывает нижнюю губу и делает медленный шаг к нему. Потом еще один. И еще. Скарлетт останавливается возле мужчины и вместо благодарности получает еще один жесткий приказ и резкий рывок вниз. Приходится подчиниться и опуститься на тревожные колени. Она не замечает даже, что носитель пачкает целую тысячу евро – белую майку то есть – собственной кровью, не до этого сейчас. Сидя возле него, Скарлетт опускает тяжелую, словно свинцом налитую, голову и натыкается взглядом на рваную дыру в сильном плече – там и застряла пуля. Увидев окровавленное зрелище, Кэтти торопится взмахнуть головой – она как будто хочется отогнать видение, как будто надеется, что все это неправда, что сейчас она откроет глаза – и возле стены будет стоять целый и невредимый Цербер, как всегда язвительный и непокорный. Увы, этого не происходит: Скарлетт открывает глаза и касается взглядом рокового ранения с засевшей там пулей. А Цербер продолжает рычать, подгоняя нерасторопную Кэтти, он не понимает, насколько ей сложно. В конце концов, Скарлетт не выдерживает и побежденно чертыхается, поднимает голову и обнаруживает мертвецки бледное лицо в непростительной близости от собственных губ. Зеленые глаза, которые еще несколько дюжин минут назад горели всеми огнями Тартара, с каждой секундой тускнеют и скоро погаснут совсем. Подтрунивания Цербера, мол, ты же хотела сделать мне больно – так делай – совсем не бодрят, ведь Кэтти вдруг понимает: она не хочет делать мужчине больно. Ни за что. А почему – сама не знает.

Но надо. В обратном случае боли он больше никогда не почувствует.

― Ладно, ладно, я все сделаю, только заткнись, рради бога, ― поднимает белый флаг Кэтти. Поглядев с тихим ужасом на протянутые щипцы, Кэтти прикладывает немало сил, чтобы принять их в собственные изнеженные ладони. ― Если ты закрричишь, я закрричу тоже, так что не вздумай лаять, ― Скарлетт смотрит мужчине в глаза в поиске поддержки. Что-то вроде «давай, делай, ты обязательно справишься» сейчас было бы очень кстати. ― Ладно, ― носительница протяжно выдыхает через округленные губы и подается слегка вперед, нагибается к Церберу ближе. Нет, все равно неудобно, слишком далеко рабочая рука от раны. Нужно сделать по-другому, и Кэтти, зажав щипцы со стороны ручки зубами, осторожно, но ловко перекидывает ногу через ноги мужчины, словом, садится на него. ― Не вздумай об этом никому ррассказывать, ― на удивление беззлобно шипит ирландка, вытаскивая щипцы из зубов. Вдруг в голову приходит идея достать из заднего кармана джинсовых шорт айфон и включить фонарик, но нет, черт возьми, у Скарлетт ночное зрение, да и видеть большую кровавую ссадину при свете дня не лучшая затея для изнеженной психики Кэтти. ― Мне прросто засовывать их в тебя? Черрт возьми, как отврратительно, ― Скарлетт тянет время, как может. Снова выдохнув через округленные губы, Кэтти подается еще ближе, сгибается над раной и, зажмурившись и сжав зубы, совсем легко, буквально на полшишечки, вставляет щипцы в рану и слышит, как Цербер снова начинает рычать. Скарлетт, взбрыкнув, резко отдаляется, но щипцы не вытаскивает.

Очень нужно отвлечься и перевести дыхание.
Жаль, времени для этого нет.

Господи, Скарлетт, возьми себя в руки, тряпка! Ты через столько бед прошла, а теперь ломаешь комедию, не в силах вытащить чертову пулю из чужого плеча?! Кэтти сама на себя злится, а злость толкает на необдуманные поступки. И вообще толкает – а толчок, это именно то, чего не хватает Скарлетт. Осклабившись, носительница резко подается к Церберу и решительно заводит одну руку ему за шею, обнимает, если хотите, вот только романтики в этом действии нет, скорее холодный расчет на то, что Цербер не станет дергаться. Не сможет, потому что объятие выходит весьма жесткое и безоговорочное, отрезающее пути к движению. Свободной рукой Скарлетт надавливает на щипцы, пытаясь отыскать пулю. Цербер терпит стоически – Кэтти только и слышит его рваное дыхание и тяжелые хрипы. Кажется, он впивается пальцами в нежную смуглую кожу, цепляясь за нее, как за спасательный круг, чтобы остаться в сознании, но Кэтти почти не чувствует боли. Ничего, потом, когда отойдет, с ума сойдет, глядя на огромные синяки – силы-то в Цербере немало. Наконец она находит пулю и вытаскивает ее, выдыхает с облегчением, убирая с лица пряди взмокших каштановых волос и размазывая по лбу чужую кровь. А потом делает все на удивление быстро и ловко – обрабатывает рану под шипение Цербера, накладывает чистый бинт и заклеивает его пластырем намертво. Ничего не забывает, разве что слезть с чужих ног, но сперва – отмыть собственные руки от крови. И она опускает голову, поворачивает ее в сторону, принимаясь оттирать ладони той самой жидкостью, в которой есть спирт. Делает это машинально и немного отстраненно, плохо отдавая себе отчет в действиях. Пожалуй, Кэтти в шоке, и ее можно понять.

+3

19

Зрение неумолимо посылало меня в далекие дали, напрочь отказываясь концентрироваться; но я все еще мог шевелиться - пусть и чувствовал боль, пробирающую до мозга костей, заставляя болезненно скрежетать зубами, и утробно, сдавленно рычать. Стоило на мгновение закрыть глаза, и мутные картинки начинали хаотично и немного суетливо сменять друг друга, будто скатываясь куда-то по наклонной плоскости.
Угораздило же схватить пулю, выпущенную из винтовке каким-то непонятным мудаком, лица которого я даже не видел. А, знаете, очень хотелось бы посмотреть в его глаза - жаль только, что не выйдет уже. Кажется, шальной свинец, и выстрел, сделанный наобум, достигли своей конечной точки, встретившись не то со лбом, не то с шеей.
Но то, что не увидел того, по чьей вине сейчас истекал кровью, и медленно терял силы, немного удручало.

Род деятельности, который я сам же для себя и выбрал, заставлял меня раз за разом сталкиваться с людскими взглядами, когда те находились на смертном одре, судорожно вдыхая воздух, разумно понимая, что вот-вот жизнь оборвется, тяжелый, наточенный до идеальной остроты топор опустится, перерубив шею, словно лист бумаги. Всегда забавлялся, глядя в глаза тем, по чью душу приходил - кто-то слезно молил о пощаде, пытаясь давить на жалость, и упоминая кучку детей, которых я, уебок такой, собираюсь оставить без отца; кто-то брызгал ядом, запугивая, и выплевывая мне в лицо нелицеприятные слова, на которые я отвечал все той же неизменной, самодовольной ухмылкой - потому что не знали, бедолаги, что концентрация яда в моей крови была заоблачной, и хоть расшибись в лепешку, пытаясь укусить побольнее, мне плевать с высоты своего немалого роста; а кто-то уводил взгляд, опускал его, не решаясь посмотреть в глаза собственной смерти, коей я для них и являлся, умело подбрасывая работу Аиду, и всей преисподней в целом. А вот сам никогда взгляда не уводил, всегда смотрел пристально, решительно, и их, по возможности, заставлял смотреть; заставлял запоминать лицо того, кто в их жизнях играет роль непоколебимого палача, с секирой наперевес - или Глоком, в моем случае. Просто мне нравилось, доставляло немыслимое удовольствие заглядывать в самые глубины, и видеть там страх - пожирающий, испепеляющий, и заставляющий сердце выбивать чечетку. Прекрасный слух улавливал каждый ритмичный удар, каждый торопливый вздох, и стук зубов; слышал, и слушал, оттягивая момент, наслаждаясь собственным величием перед теми, кому жизненно необходимо отпустить грехи.
И, в конечном итоге, все отпускал, а роль проповедника, говорящего последние слова напутствия перед загробной жизнью, перепадала пулям.

А теперь сам сижу, рвано и жадно вдыхая воздух, и чувствую, как медленно но верно скатываюсь в бездну, откуда выбраться не смогу - хоть когтями цепляйся за острые выступы, хоть зубами. Чувствую прям, как жизнь поимела меня во всех смыслах, и ничего, кроме усмешки выдавить из себя не могу. Послал бы чертову гильотину, отсвечивающую своим острым лезвием, нахуй, далеко и надолго, да вот только боялся, что не послушает.
Но хуй там, с Цербером просто так не справиться, потому что Цербер - это не изнеженная домашняя шавка, привыкшая спать на хозяйской подушке, и по первому требованию приносящая тапочки. Цербер - это беспощадный, самовлюбленный, и эгоистичный зверь, который все сделает, чтобы длинными клыками вгрызться в жизнь и не позволить отчаянию пустить корни в холодное сердце. Не опустит лапы, не склонит головы, и мириться тоже вряд ли захочет; будет выть, но поднимется и сделает новый шаг; не по течению ринется, а упорно двинется против него; не станет терпеливо разбирать преграду по кирпичикам, выстраивая по новой, а разбежится, и сломает все к чертям.

- Дава-ай уже, хватит соплями полы мазать, - хмыкнул, открыв глаза. Приложил уйму усилий, чтобы сконцентрироваться, и заглянуть в зрачки напротив, находящиеся совсем близко. Впервые, кажется, за все те моменты, когда судьба сталкивала нас лбами, я уловил в них страх и отрешение. Не желает лезть, не хочет марать изящные руки чужой кровью, но придется.
В любом случае, откажись Дефо сейчас, начни брыкаться и упираться рогами в испачканный кровью кафель, терпеть бы не стал - нахуй послал, прямым текстом, и, вопреки всему, справился сам. Вот только в последствии вряд ли бы ей помогать стал - не потому, что обиду затаил, а из вредности.
Хотя воспаленное подсознание, видимо совсем с катушек съехавшее, награждало меня какими-то странными чувствами. Не хотел оставлять её здесь - пусть не питал теплых чувств к представителям кошачьих, - не хотел бросать, и уж тем более не готов был позволить отправиться следом. Или оказаться в том же положении, в которое был загнан сам.
Оскалился, и цокнул языком, но не от боли или неприятных ощущений, а как реакция на собственные мысли. Отбросил, задавил, затоптал, оставив где-то на задворках души - потому что то, что для меня было странным и непонятным, воспринималось, как слабость.
На последующие реплики, и нерешительные действия со стороны Скарлетт, я лишь фыркал, кривил губы в то и дело закатывал глаза - а те, все больше и больше намекали на то, что закатятся вот-вот, и не выкатятся обратно, если девчонка не перестанет сиськи мять, да котов за причиндалы тянуть.
- Обязательно кому-нибудь расскажу, если выберемся, - многозначительно проурчал, и самодовольно ухмыльнулся - когда почувствовал, как она уселась на мои ноги, -  откинув голову назад, и упершись затылком в стену. А мы выберемся, ибо я - не я, если не выкарабкаюсь из очередного дерьма -  не вытянув из него же и Дефо, - о котором в глубокой старости в пору внукам рассказывать. Вот только внуков мне не видать, как своих ушей. Не создан я, как оказалось, для тихой и мирной жизни, и все, чем меня наградила судьба, сунув в руки оружие - это проблемы, под гнетом которых, скорее всего, и придется сдохнуть.
Но не будем о грустном.
- Да сделай уже, блять, это, - голос срывается на грубый, гортанный, совсем не человеческий рык, когда Скар продолжает тянуть время, а за её спиной воспаленное воображение уже начинает вырисовывать костлявый силуэт.
И - да неужели, ебвашумать, - девчонка совершает хоть какие-то действия. Толку, правда, никакого, потому что стоило мне приглушенно взвыть сквозь плотно стиснутые зубы, как её тут же отбрасывает назад.
Больно, блять. Просто ахуеть, как больно.
- Где. твоя. гребанная. решительность... - все так же сквозь зубы произнес, выделяя каждое слово, и исподлобья поглядев на испуганную Скар.
И чувствовал, как терпение медленно, но верно тает; вот уже готов был выбить из её руки злоебучие щипцы, и самостоятельно все сделать - потому что заебался ждать, - но к отчаянным мерам прибегать не пришлось.
Дефо резко подается вперед, сжимая в своих - по силе далеко не женских, - объятиях, и быстро начинает бередить рану, пытаясь отыскать там свинец. А я, в ответ, на автомате завел руку ей за спину, и надавил подушечками пальцев на поясницу настолько сильно, насколько позволяло мое нынешнее состояние.
Думал, что больнее уже не будет. Блять, я никогда еще так не ошибался. Наверное, по ощущением это было сродни тому, как если бы меня заживо решили освежевать. Неприятно, одним словом.

Но, боже, каким- же ахуенным было чувство, когда пуля, доставляющая немалый дискомфорт, наконец то была извлечена, и послана нахуй. Укатилась куда-то в сторону, оставив после себя размазанные кровавый след. Сам весь упиздярен в крови, Скарлетт в крови, зато живой. Всем спасибо, все свободны.

Выдохнул, закинувшись лошадиной дозой обезболивающих, и впервые расслабился не потому, что силы покинули, а потому, что в очередной раз остался жив. Не склеил ласты, и благодарить надо было - как-бы для меня странно это не было, - девчонку.
Девчонку, которая все еще сидела у меня на ногах, и старательно вытирала руки. А я, в свою очередь, все еще не убрал ладонь с её поясницы - давить, правда, перестал. Несколько секунд пристально наблюдал за её действиями, ухмылялся, и щурил один глаз.
- Удобно тебе? - проведя языком по пересохшим губам, склонил голову к правому плечу, при этом чуть отклонившись в ту же сторону, дабы взглянуть на сосредоточенное женское лицо. А рука - совсем случайно, как бы невзначай, - медленно скользнула выше, вместе с тем чуть приподняв край майки.
[AVA]http://savepic.ru/12106439.gif[/AVA]
[SGN]FOR THE ANIMAL'S SOUL IS MINE
WE WILL BE COMPLETED RIGHT BEFORE YOUR EYES
http://savepic.ru/12090051.gif http://savepic.ru/12081859.gifI HAVE NO CONTROL THIS TIME
AND NOW WE BOTH SHALL DINE
[/SGN]
[NIC]Dimitris Katidis[/NIC]

+3

20

Иногда хочется уйти от всего. К морю, например. Сидишь, а ветерок так слегка касается твоего лица и ты слушаешь, ты внимательно слушаешь звуки моря, звуки мимо пролетающих птиц и наслаждаешься. Просто забываешь на секунду, кто ты.
—  Кристел Брайен «Теряясь в безумстве»


На абсолютном автомате Скарлетт продолжает отмывать окровавленные руки от вязкой темно-красной жидкости, успевшей засохнуть и как будто впитаться, въесться не только в кожу, но и в подсознание. Скарлетт не замечает даже, что пальцы чистые уже – нет, ей настойчиво видится чужая кровь по собственный локоть. Казалось бы, какой пустяк – пулю из чужого плеча вытащить, не из своего же, в конце концов, а из плеча Цербера, который столько проблем доставляет и которого так сильно хочется убить временами, отправив к старине Аиду на горячие пирожки. Но вот дело сделано, пуля благополучно изъята из разорванных к черту мышц, и Кэтти в шоке – она совсем не контролирует себя, не отдает отчета в действиях и занимается чем-то только для того, чтобы заняться. Отвлечься. И вдруг темный взгляд цепляется за нечто блестящее в тусклом свете аптеки; Кэтти настороженно останавливается и, задумчиво закусив нижнюю губу, щурится и вглядывается в обручальное кольцо из любимого белого золота на безымянном пальце. Оно красивое такое, украшенное бриллиантами в несколько карат, вроде изящное, а вроде и толстое, неопределенное, а поэтому весьма интересное, занимательное и определенно прекрасное. А еще невыносимо дорогое – нынешнему супругу пришлось немалую сумму за него выложить, чтобы Кэтти сказала «долгожданное» да. А сейчас она смотрит на кольцо и понимает, что оно, сидя на пальце, умудряется невыносимо душить шею. Хитро сузив глаза, ирландка медленно ведет языком по нижней губе, а в следующее мгновение, почувствовав на собственной талии прикосновение грубых мужских пальцев, ловко, совсем незаметно, стаскивает кольцо и кладет его в карман. Не выкидывает, что вы, оно же невыносимо дорогое – жаба душит. И Кэтти сама не понимает, что вот это женское коварство возвращает в реальность, приводит в прежние чувства; и вот Скарлетт, как и прежде – кокетливая и жеманная, расправляет изящные плечи и выпрямляется, поворачивается так, чтобы оказаться к Церберу лицом. Она чувствует, что его пальцы безоговорочно ползут вверх, задирая многострадальную белую майку, но Кэтти будет не Кэтти, если сдастся так просто. Хочешь выиграть войну – победи в сражении, словом, бейся и добивайся, заслужи. И Скарлетт всерьез мнит себя самым лучшим призом.

Она медлит несколько секунд, позволяя Церберу добраться пальцами до линии, где начинается нижнее белье, а потом подается ближе, упирается руками в стену по обе стороны от встрепанной мужской головы и замирает, нависает. Смотрит в глаза напротив – до раздражения насмешливые (вот мы и вернулись к прежним отношениям) – и неспешно наклоняет голову к правому плечу. Не отталкивает, не отвешивает очередную пощечину, но и не поощряет, скорее – наблюдает. Изучает. Что ты будешь делать дальше, Цербер, с женщиной, которая только что спасла тебе жизнь, предварительно чуть ее не сгубив? Мужская рука продолжает медленно, но верно ползти вверх, и тут Кэтти резко отдаляется, хищно сужает темные глаза и обхватывает безоговорочными пальцами подбородок Цербера так, что указательный палец касается его правой щеки, а большой – левой, привлекая внимание, мол, в глаза смотри, в глаза.
― Будь ты последним мужчиной на земле, я бы все рравно не позволила тебе ко мне пррикоснуться, ― шипит Скарлетт, а на деле просто набивает себе цену. Она высокомерно фыркает и отталкивается ладонью от стены, занимает ловкое вертикальное положение и отряхивается, оправляется, понимая, что смысла нет – она вся, черт возьми, в крови, и эту кровь не отстирать. Одежду сжечь! – но только не сейчас, а потом, когда оба выберутся из этого города целыми и невредимыми. Скарлетт точно выберется. Да и у Цербера, пожалуй, самое страшное уже позади. Впрочем, рано загадывать, впереди еще – короткий взгляд на яркий экран нового айфона – шесть часов кровавого безумия.

И полчаса до момента, когда в аптеку завалятся поддонки с винтовками наперевес.
Или меньше?

Скарлетт, до этого активно пытавшаяся отмыть кровь с правого плеча, вдруг резко замирает и вытягивается, словно хорошо натренированная гончая, взявшая след. Каждый мускул изящного тела напрягается, когда носительница закрывает глаза и приподнимает голову, вслушивается в звуки, доносящиеся с улицы. Шаги. Идут два человека средних роста и комплектации. Мужчины, хотя нет, скорее, молодые люди лет двадцати-двадцати пяти. Один из них перезаряжает пистолет – этот звук отдается эхом погребального костра на подсознании Кэтти. А когда она понимает, что молодые люди направляются сюда, то совсем теряется. Черт  возьми! Они должны были прийти только через тридцать минут, так какого дьявола?!

Скарлетт встряхивает головой и опускает голову, находит Цербера и беспокойно смотрит в глаза. Все в ней говорит, нет, пожалуй, кричит даже: «Хьюстон, у нас проблемы».
― Нам нужно уходить. Немедленно, ― отдает приказ Скарлетт и подается ближе к Церберу, надо же, даже руку ему протягивает, помогая встать. Кокетство и жеманство, блиставшие еще несколько минут назад, как волной смывает, когда на первый план выходит опасность и опасение за собственную жизнь. Возможно, даже за обе жизни – Скарлетт просто еще не понимает этого, а, быть может, не хочет понимать. В конце концов, от Цербера одни проблемы. И взгляд у него противный – насмешливый. Никто не смеет насмехаться над Скарлетт!

Она берет его за руку и уводит в сторону черного хода, который, по закону подлости, оказывается закрыт, забит намертво. Замурован, черт возьми, хорошо, что не бетоном залит. Кэтти, отчаянно пытаясь найти лазейку, откровенно нервничает и ничего не может поделать – даже львиная сила не в силах справиться с дверью, а все потому, что она заколочена деревянными брусьями снаружи, да не одним десятком, судя по всему. Мальчишки тем временем подходят все ближе – вот, они пытаются открыть дверь, надавливая на ручку, которая не подчиняется. Что-то делают с сигнализацией – мимо. Ругаются, раздражаются, чертыхаются, весь мир к дьяволу посылают, а потом не выдерживают и открывают по аптеке огонь. Стекла бьются, осколки разлетаются в стороны, витрины разбиваются, таблетки рассыпаются на пол. Кэтти, взвизгнув от страха, инстинктивно зажимает уши руками, прячет лицо и жмурится, приседает, вжимаясь в стену спиной. Да когда же это, черт возьми, кончится?!

+3


Вы здесь » Под небом Олимпа: Апокалипсис » Отыгранное » † Судная ночь


Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно