Переступая с ноги на ногу, Тея приподнимает голову, исподлобья смотрит на Джона и хранит святое молчание. Она вообще не любит говорить, руководствуясь правилом «молчание – золото». Черт знает, откуда в ней эта нелюбовь к вербальности, наверное, с рождения. Еще будучи ребенком Хансен мало разговаривала и много слушала. Ее этому не учили, просто так повелось. Сама Тея никогда не страдала от нежелания болтать, пожалуй, даже наоборот. И она искренне не любила людей, жаждущих пустого общения. Именно пустого. Если человек говорил коротко, ясно и по делу, он автоматически попадал в список симпатий. Если человек трепал языком много, бестолково и бессмысленно, то Хансен на втором предложении отключалась и уходила в себя. Или просто уходила, желая немедленно отмыться от налета человеческого словарного поноса. Разговоры ради разговоров ее тяготили, а Тея, являясь человеком, абсолютно лишенным чувством такта, не видела ничего страшного в том, чтобы дать понять – вы мне неинтересны, отойдите, пожалуйста, от меня, желательно как можно дальше или вовсе пойдите в задницу.
Хранитель Афины также трепаться не любит. Это, черт возьми, очень хорошо.
― Пойдем, если повезет, может все обойдется без лишних неприятностей.
Норвежка, продолжая задумчиво пережевывать румяное яблоко, коротко кивает, но не сразу уходит за Константином, а лавирует в сторону кустов и деревьев. Она собирает плоды и ягоды на тот случай, если боги больше не будут к ним благосклонны. В конце концов, спасение утопающих – дело рук самих утопающих; иными словами – хочешь есть – собирай и ешь. Спустя несколько мгновений двуликая возвращается с небольшой сумкой, набитой яблоками. Котомку Тея, как и черную кожаную куртку, сняла с одного из трупов вчера. Мародерство чистой воды. Но приличие и мораль, крепко взявшись за руки, идут далеко и к черту, когда в затылок дышит сама Смерть. А умереть в царстве мертвых от холода и голода – это вообще позор.
― Воды бы еще, ― сухо хрипит Тея, изымая из сумки пустую пластиковую бутылку в пол-литра. Мало, конечно, но это лучше, чем ничего. К сожалению, по близости нет ни ручья, ни реки, ни другого живительного водоема. Пластиковая бутылка, так и оставшись пустой, неловко уходит обратно в сумку в ожидании своего звездного часа. Тея, перекинув сумку через плечо, ступает за Константином; она напряжена и натянута, словно гитарная струна. Норвежка понимает, что расслабиться в царстве мертвых равносильно смерти. К тому же интуиция, которой щедро поделился Кекропс, сообщает о приближающихся неприятностях.
Гора. Черт. Как не хочется взбираться. Хансен устало выдыхает, закатывает глаза и уже хочет предложить Константину сравнять гору с землей посредством сил покровителя, но быстро одергивает себя: устраивать землетрясение там, где, кажется, водится очередная тварь, глупо, неразумно и смертельно опасно. Приходится взбираться. Тея, обделенная ловкостью и сноровкой, не наделенная божественной физической силой, громко матерится про себя, но решительно молчит вслух. Она сохраняет молчание и тогда, когда едва не срывается вниз.
Константин вдруг останавливается, и Тея, находясь чуть ниже, тихо спрашивает:
― Что там?
Ответом ей служит громогласный голос, сотрясающий округу:
― Кто здесь?
Тея, невольно вздрогнув, замирает. Перехватив взгляд Константина, норвежка даже затаивает дыхание, искренне желая слиться с местностью.
― Я вас слышу, ― вновь раздается голос. Шаги становятся громче, их владелец подступает ближе к краю горы. Тея тяжело закрывает глаза и выдыхает через округленные губы, пытаясь придумать, что делать. Тем временем великан подходит совсем близко; норвежка поднимает голову и видит над собой существо в семь метров высотой. Он всматривается вперед.
Но опусти он голову, и хранитель с двуликой будут сожраны незамедлительно.