Песчинки взвивались бурунами. Волна перехлёстывала отмель, дыбилась на каменном подножии берега и шипучей пеной водоворотов рушилась в чашу лагуны, полной до самых краев. Ночью опять разыгрался шторм и намытая еще осенью песчаная коса едва сдерживала нетерпеливые притязания моря. Она уже поддалась с одного края, осыпалась, подточенная течением, и мутная, прогретая весенним солнцем вода совсем почти собралась смешаться с остальной соленой толщей по образованному бурей каналу, но тот нежданно оказался перекрыт.
Плотно.
Песчинки взвивались бурунами у самых ноздрей. Свесившись шеей с песочного вала, улегшись щекой на теплую подушку известняка, корнями иссушенного топляка топорщась сквозь высокую волну рогами, бесконечными кольцами распластавшись вдоль береговой линии, заякорив кончиком хвоста на другой стороне острова прогулочную яхту дракон досматривал самые сладкие утренние сны.
Улыбаясь.
Всю неделю шли дожди. Небо собирало тучи к полуночи и рыдало до зыбкой серости рассвета. Море, сочувствуя, волновалось. Гнало из-за горизонта плотные стада крутогорбых волов. Они, играясь, бодали бока парусной яхты, раскачивали корму, били копытами по палубе и, подхватив со дна полумесяц якоря, уносили лодку прочь от проторенных маршрутов.
Всю неделю держался штиль. Умытое небо ярким солнцем смотрелось в зеркальную бирюзу. Паруса рукавами платья Пьеро свисали с мачт. В безветрии полудня, когда тиковая елочка палубы накалялась грешной сковородой, казалось, что календарь изволит нагло лгать и за иллюминатором совсем не март.
В один из таких дней, когда парусник белыми вензелями расписывал аквамарин, на приборной доске повис красный фонарь. Прячась от солнца в черненом стекле очков, Юклид клялся Кассандре, что заметил его только перед самым закатом, когда поздно было даже помышлять о смене курса или банальной экономии топлива. Но клялся как-то чрезмерно рьяно, будто сменив умеренный греческий темперамент на близкий географически испанский, что бы ему верилось легко.
Ведь что такое потерянная в море яхта? По сути, та же башня, если есть кого в ней прятать.
Особенно, если в первый же вечер случайно утопить ее мобильный телефон. И напрочь загубить в кармане шорт свой, не подумав их снять для спасения уходящей на дно техники.
Особенно, если в двух люксовых каютах и камбузе нет ни одной радио трубки.
Особенно, если выходя из порта "забыть" доукомплектовать еще и рубку рацией, обязательной в использовании для общения с морским патрулем .
Особенно, если заранее знать где проходят маршруты этих патрулей и предварительно обусловить себе радиомолчание. Разумеется, через третьего внучатого племянника второй жены двоюродного дяди мужа бывшей супруги.
Особенно, если на третий день мимолетом сознаться, что сам, в общем-то, в любой момент может отбуксировать яхту хоть до афинского порта, но уже через пять минут с гортанным рыком доказывать, что "Я такой чуши не говорил, потому что не мог сказать никогда! Я, на минуточку, дракон, а не ездовая хаски!"
Особенно, если во всем остальном прочем, от самого рассвета до ужина - и даже при свечах (?!).. при свече(?)... при романтично зажженной лампадке - древний монстр являл собой чудеса обходительности и покладистой сговорчивости. И лишь в вечеру, чуя дождь, Натхайр приходил в волнение, становясь по-хмельному шалым, молчаливо отпрашиваясь у подруги на грядущую штормовую ночь...
Песчинки у самых ноздрей взвивались бурунами, отшлифованная галька в горстях волны щекотала мелкие чешуйки зоба. В неге пробуждения Змей давал самому себе честное слово, что это была последняя ночь и уже сегодня он повернет яхту обратно к греческим берегам. Сегодня точно, в крайнем случае завтра, послезавтра даже не рассматривается, как бы эта найденная лагуна не дышала, не обволакивала его сон сладким ароматом цветущих маков...

Он еще дремал, он еще дышал толщей вод, он еще видел сны, в которых мир погружался все глубже, а суровая действительность уже давила на него грузом забот. Настойчиво, между прочим, давила, не только фигурально далеким эхом разнося "Подъем!", но и очень-очень буквально. Еще окончательно не проснувшись, Змей принял эпохальное, настолько неприемлемое для его семейства решение, что будь драконье сообщество элитарным клубом, Эвка непременно из него исключили бы. За выпендреж и отказ от тысячелетних традиций.
"Похудеть надо," - подумал Натхайр, чувствуя как ясностью сознания вминает в грунт.
Воздух душно пах маками и вязким млечным соком.
Где-то, будто очень вдалеке, требовательно надрывала голос Кассандра, выкликая его по имени.
И все же он открыл глаза не сразу. Потянулся, бронированной щекой елозя по отродясь не паханной целине, веерным перебором распахнул гребень по всей длине и пару раз щелкнул им, как садовник ножницами, смыкая, зевнул во всю зубастую пасть и только ощутив на языке горький травяной силос, удивленно поднял голову.
Вокруг, куда ни глянь, простиралась ровная алая скатерть, а над ней низехонькой кастрюльной серой крышкой скучно полыхал закат.
"Приплыли."
Юклид приподнялся чуть выше, на осьмушечку длинны, гоня первое мимолетное впечатление, что еще немного и рогами проткнет это бутафорское небо, и, насколько хватало зрения, еще внимательней посмотрел по сторонам.
Стороны докучали приглушенным, припыленным однообразием, а взгляд по неволе останавливался на самой выделяющейся детали ландшафта: бесхозяйственно брошенном чешуйчатом "шланге", красиво обрамленном черно-багряными цветочными головками. Впрочем, со стороны хребта, где у "шланга" вороненой полосой выделялся гребень, палитру имеющихся красок разбавляла яркая зелень скошенных стеблей.
Где-то на другом его конце утопал в густом разнотравье аллюминиевый корпус сорокафутового прогулочного парусника, явно не согласного барражировать эти душистые просторы. И именно с той, подветренной стороны, доносился голос подруги, из всего прочего обещавшей на завтрак блинчики с розовым конфитюром.
Те, кто утверждает, будто у рептилий самая скупая мимика из всего животного мира, просто ни разу не заставали их в подобных ситуациях, где открывающаяся взору панорама буквально лишает не только хладнокровия, но и дара связной речи.
"А вот это уже запредельная наглость!" - Змей раздраженно дернул хвостом. Яхта высоко  подпрыгнула к тусклому, припорошенному вулканическому пеплу небу, и тяжело шмякнулась, взметнув пламенеющее летним зноем облако лепестков. По полю далеко разнесся скрежет сминаемых сушей винтов. Натхайр воочию представил количество правых нулей в счете на капремонт или хуже того - полную покупку плавательной игрушки, и решил что характеристика "наглость" буквально комплимент творимому богами произволу. А то что в этом деле они отметились по всем статьям.. Надо совсем не жить в Греции, что бы не догадаться с первой понюшки. Но никогда прежде Змея не втягивали в эскапады так... Компанейски. Да еще и с вещами.
"Хорошо же!" - зло сощурился он, припечатав подбородком маковую полянку. Подбородок ушел в чернозем едва ль не на полметра. - "Сами устроили, сами и разгребайте! Чтоб вы при этом всем Олимпом надорвались! Между прочим, да будет вам известно, печь блины в условиях штормового моря способна только чрезвычайно героическая женщина." - Юклид выдохнул, сплющился, брюхом объяв землю, приноровился, пробно свернувшись петлей, и неспешно двинулся стяжать славу прадеда Уробороса. И то, что путь его следования отмечался не просто проплешиной на чужой опиумной делянке, а высокими, почти карьерными разработками грунта, отвалами шлаковой породы, в которой редкой щетиной засели маки, потому как излюбленная способность быть пушинкой внезапно дала сбой, дракона нисколько не волновало. В конце концов, она на эту экскурсию не напрашивался вовсе, - "Надеюсь, в противовес ее талантам не стоит боязнь немного упитанных змей?"

Отредактировано Euclid (13.01.2016 23:13:19)

Это был неприятный момент.
Можно сказать даже - опасный.
Когда что-то летит в глаз, первое инстинктивное желание отмахнуться, зажмурившись, от этого, вероятно вредоносного, чего-то. Или перехватить, не допустив прямого попадания. Возможно, попытаться уклониться от встречи. Но если предмет мелок, глаз велик, и уклонение от опасности не прописано в основной линии повседневного поведения, вариантов остается раз два и обчелся.
Змей очень аккуратно опустил на грешную землю голову, запахнул не шибко полезные в дневном освещении очи пленкой третьего века, прикрыл чешуйчатыми губами зубья поболее человечьего роста каждый, и медленно облегченно выдохнул.
Маковые головки склонились к земле, но не почернели, как положено, когда среди теплого лета на живые цветы льется незамутненный пылкостью азот.
Это был очень неприятный момент, в который мир едва не лишился дивной героической женщины Кассандры, дай Хаос Предвечный крепости ее голосовым связкам. Ибо если бы этот пикирующий истребитель не вопил так возмущенно, то момент определенно оказался бы трагическим.
Натхайр как-то не был настроен нынче становиться вдовцом еще до свадьбы. У него на подозрительно крылатую блондиночку с каждым новым днем вырисовывались все более дальние планы.
А тут такая неожиданность со звуком "хрусть".
- ...Хранительница! - возопила потенциальная новобрачная и не поправила лоскут блузки, формирующий декольте. Тот всколыхнулся на груди, сполз на животик и унесся прочь влекомый ветром...может быть, сквозняком... ладно, глубоким укоризненным драконьим вздохом, когда тот с неописуемым выражением на морде: "Мрак Всеблагой, а обязательно всех вокруг оповещать о своих сомнительных склонностях вот прямо сейчас?!" отвернулся от летуньи и продолжил трудное, эпохальное перепахивание макового поля под названием "инспекция вверенного имущества".
Ползти давалось тяжело. Брюшные пластины с шорохом цеплялись за дерн, бросали громадное тело из стороны в сторону, отчего поле волновалось и морщилось холмами.
Яхта на кончике весомо украшенного костяными наростами хвоста трепетала как живая, звеня всеми кормовыми надстройками и дребезжа погнутыми лопастями винтов в предвкушении скорой встречи.
Ох уж эти надстройки. Ох уж эта яхта... Слишком хрупкий дюралюминиевый корпус, чтобы прищепить его челюстями. Слишком много антенн и мачт, чтобы обвить его кольцом. Слишком неустойчивая форма, чтобы держать ее на киле. Оставалось только тащить ее за собой на боку, как пустую консервную банку, но о какой плавучести тогда могла идти речь?
Змей тосковал, буквально на глазах впадая в уныние. У уныния было мощных два витка и глубокая траншея вокруг, отчего яхта казалась неожиданно вознесенной на вершину утеса. Дракон тоскливо взирал на нее снизу. От яхты пахло блинчиками. Маковое поле душило ароматом копченого на ольховых щепках сала с чесноком.
Маковое поле старалось помочь чем могло.
Радушно.
-Тьфу, - сказал Эвк и глас его пронесся по земле, колыхнул зеленые заросли, прогудел в воздухе, да и небу тоже досталось - закат вдруг полыхнул ослепительно-золотым, будто чей-то наглый глаз приоткрылся в вышине. Немудреная логическая цепочка ссыпалась на грунт и стала просто номером страницы в хрестоматии греческой мифологии, - Милая, будь добра, заберись повыше, осмотрись: где-то здесь, определенно, должна быть река.

Женское мнение сурово и в чем-то даже неотвратимо. Сказано "бросить", изволь бросать, главное не далеко и не на кого-нибудь.
Будучи животным тупым, доисторическим, у коих, как обнародовано современной биологической наукой на основе палеонтологических изысканий, центральный думающий орган - спинной мозг, Натхайр к рекомендации должен был прислушаться и поступить в соответствии с указаниями.
- Бросить? - твердокаменным голосом переспросил он и инстинкты заскреблись в своей маточной обители, тужась взять главенство. Поле зашелестело, пригнулось маками, волнуясь. Здешнее поле часто встречалось с чудовищами и очень хорошо представляло, чего от них ждать. Чудовища же сюда, в свою очередь, попадали в большинстве своем темные, провинциальные, малограмотные и зашоренные в своей чудовищности напрочь. И к полю относились как к пейзажной данности. - Если твоя чековая книжка позволяет себе такую статью расхода, то, пожалуйста, брошу.
Он даже накинул вокруг яхты еще одну петельку и встопорщил гребень, окружая борта острым вороненым частоколом. Он уже почти услышал ее согласное: "Давай", может быть обрамленное какими-нибудь спасительными проповедями о грехе алчности, тридцати серебрениках и добродетельной аскетичности. Он уже занес тяжелую секиру хвоста над кормой, намереваясь не просто бросить, а всячески поспособствовать скорейшей утилизации груды металла и пластика, и терпеливо почесывал костяным охвостием перепачканную травяным соком чешую зоба, успокаивая инстинкты. Потому что даже сплетясь вокруг яхты хитрым иероглифом, стыдливо припорошенным комьями земли и зелеными пластами дерна, даже сквозь матовость третьего века он видел ее безмятежность. Ее, Кассандрино, любование своими новоприобретенными конечностями. Ее детское равнодушие, так неестественное для бывшего члена не самой мирной группировки, осознавшего место своего прибывания.
Такое... Маковое.
Поле и впрямь встречало слишком много чудовищ.
И Змей клокотливый, яростный, до кончиков рогов полный возмущенных инстинктов, зависший на краю голодного омута, утомленный тяжестью суши, ослепленный солнечным днем, оглохший Аидом, терпеливо ждал окончательного решения своей женщины, а что-то в нем решало распространить рациональность и на нее саму. Мал сухарик, но и то, не с пустой сумой...

И опять он не понимал. Знание чувствам не панацея, знание - горькая пилюля для ощущений, физраствор воображению.
"Спи-спи-спи", - шелестели травы, но оглушенный местом дракон не слышал волшебного голоса колыбельной.
"Усни-усни-усни", - наползали облака на низкое, отчего-то предзакатное солнце, обращая поле в интимный полумрак спальни, но дневной свет все равно болезненно ярко резал драконий глаз.
И мучительно молчаливо благоухали истомленный неведомым зноем маки приглашая опуститься в духмяную пышную постель, на жирную плодородную почву, воздать последнее, самое себя в ласковые когти покоя.
Но маячил обиженным призраком горький привкус пригорелого блинчика, вязал язык отринутой сладостью ягодный джем, а может даже и варение.
И было змею огромному, гаду исполинскому, дракону кровью снежному безразлично до увещеваний алого поля и перистого одеяла золотого неба. Единственное, что почувствовал он ноздрями и веками, где кожа усыпана мелкими чешуйками нежными как шелк седьмого покрывала юной невесты, так это мягкое, прелое тепло гостеприимно распахнутого ада.
- Ащ-щ-щ, женщина, - сказал он голосом и выражением брата своего глазами спелой сливы узкими, что всегда думал так, когда его женщины ошибались, но никогда не произносил того в слух, смежая веки в предпочтении женщин менять, чем тревожить  вселенную очевидностью, - Когда бы ты успела так устать, чтобы сейчас тебе требовался роздых? Пахала? Косила? Скотину обиходила? Готовила кус-кус и пахлаву на сорок восемь своих правнуков?
Хвост опустился, поник, и витым шнуром распустились тугие острые петли, оставив яхту стоять в монументальном одиночестве, возведенном на самую вершину новообразованного - а может нововыдавленного холма - не взобраться на него по осыпающимся склонам, не взойти. И снова пошло волнами поле, снова пряным соком украсились белые пластины - то гад и змей, дракон кровью снежный пришел в движение, взяв курс на тонкую линию горизонта, где слабо чудилось дыхание воды.
И снова он не понимал. Не видел, не чуял для себя опасности, уродившись, создавшись таким не чувствительным, а для нее знал и видел, но предпочел не замечать, отвергая и полагая, что одного его решения, многими банковскими нулями гротескной скульптурой обналиченными, достаточно для того чтобы захлебнулась колыбельная песнь, чтобы тленом повеяло от перины лепестками выстланной, неба прахом погребальным истекающим.
Гостеприимно в аду, тепло теплом гниющей жизни.

Почти шестьсот миллионов франков чистых затрат. Немногим менее сорока тысяч официально привлеченных рабочих пар рук и бессчетно тех, о ком скупо всплакнет лишь родная мать. Общая протяженность сто двадцать миль с маленьким хвостиком. Невероятная рентабельность проекта, морской солью оседающая на раненую алчность всех златолюбцев. Последнее и решающее строительство всего на десять лет.
Змей изредка наблюдал за ним со дна. Не без азарта. Как-никак, три предыдущие попытки, коим он не был свидетелем, провалились. Ему хотелось стать живым очевидцем четвертой и отмерить ей свой срок. И в то же время, Юклид не без гордости отмечал, что любая его тетушка, а может и сам дед - размеры старших поколений такое позволяли, - управились с прокладкой канала гораздо, гораздо быстрее. Не за годы и даже не за месяцы. Но точно не дешевле.
Вода в траншее поднималась. Мягкие черноземные откосы оплывали вниз. В мелких журчливых водоворотах мелькали алые маковые лепестки. Плотина росла, мокрые камни обтекая глиной громоздились друг на друге все плотнее.
Лета меняла русло.
Временно.
... Путь до тонкой ниточки реки был не далек, но труден. Рассекая телом поле, вздымая гребни пышной почвы, Натхайр уставал. Не от движения, но от тяжести. Сбой в природном, до селе не ведающем огрех щите, не проходил и тонны тонн плоти и брони вдавливали разум в сушу. Не критично, но очень энергозатратно. С каждым метром, с каждым вдохом, бездонная драконья утроба все больше и больше желала жрать.
Вода манила. Вода обещала хоть какую-то толику подпитки и ясности сознания. Пусть пресная, пусть мифическая, но река Лета пуповиной соединяла всю плеяду божественных миров с реальностью. Только в ней Змей видел надежду. Надежду богов от ярости запертого в маленькой выдуманной клетки монстра, от мести его не многочисленной, но очень громоздской семьи. Только к ней стремился, оставив за кормой занозу сердца и самую большую финансовую потерю нового тысячелетия.
Река не обманула, нагло солгав. Среди холмистых равнин, раскинувшихся под низким закатным солнцем, Лета манила прохладой и темной таинственной глубиной. Даже при свете дня по ее зеркально-гладкой поверхности нездешним ветром гнало белесые клочья тумана. То тут, то там из мрачных вод вздымались сахарные известняковые клыки осколков неведомых, нездешних скал. Ветер то укрывал их дымчатой паранджой, то оголял бесстыдно, то шаловливо проходил пористые насквозь, отчего камни гудели на разные лады и казалось над водой несется долгий, полный невыразимой смертной муки стон. И тогда расплесканные по берегам маки виделись сгустками алой, еще не остывшей крови.
А может, именно тогда они и были настоящими?
Лета манила прохладой и темной таинственной глубиной, недвижным степенным покоем.
Обрушившийся с валом земли и растительности, поднявший в воздух мириады мелких брызг, единовременно украсивший долгие береговые линии десятком радужных мостов Юклид с ходу констатировал: Лета тепла, мелка и обладает норовистым мощным течением. Вода не доставала ему и до середины боков, а в некоторых местах чтобы соединить берега, Змею достаточно было положить поперек русла морду.
На полях Гипноса легендарная Лета прикидывалась среднестатистической равнинной речушкой, нигде и ни в чем не претендующей на звание великой.
И все же, поворачиваясь с боку на бок, попеременно брюхом и спиной ровняя дно, вытянувшись по всему доступному форватеру, Змей блаженствовал.
В этом новом, удивительном, мерзком мире только река и Кассандра были настоящими.
"Вот-вот, и Кассандра," - ворчливо отметило суровое рациональное. - "Настоящее".
С подозрением относившийся к любой окружающей действительности, параноидально подозревая затеявших очередную игру олимпийцев в нечистоплотности, Натхайр тем не менее не сомневался в достоверности женщины. Будь Кассандра плодом его воображения, морковкой, подвешенной богами возле драконьего носа, дабы расшевелить неповоротливую своевольную тушу, то она бы более соответствовала Змеиным представлениям о героине, за которую стоит страдать и рисковать. Была бы более отзывчивой и чуткой, знающей, до каких границ стоит простирать самостоятельность, а где можно бы и поубавить феминистическую спесь и положиться на более сильного, где незазорно попросить, надавить на слабости и сентиментальности... Нет, Кассандра его змеиного воображения была б другой, менее человечной, а значит эта, та что с крыльями и вздернутым носом точно явилась вместе с ним из верхнего мира, из реальности.
"Вот-вот, из верхнего, из нормального," - ворочалось рациональное и Змей ворочался вместе с ним, купаясь, - " И не стоило бы отставлять ее одну. Лови потом..."
"А смысл?" - отвечал он сам себе же, вздымая хвостом волну, - "И на зуб ее не хватит."
Он дал ей час. Он дал себе час. Он дал час им обоим и аду, гостеприимно распахнувшим свои врата. А получилось полтора, может даже два.
Из реки он не видел яхту. Слишком далеко она была для зрения химеры. Зато он видел и чуял воду, что потекла по оставленному им в поле следу, когда объемное массивное драконье тело перегородило течению русло. Еще слабо, без напора, будто бы случайно пробиралась река по мягкой пышной земле вдоль крутых отвалов по глубокому извилистому каналу. Но от алчной скопидомной драконьей сущности не укрылось это случайное поползновение и сущность возликовала. А возликовав, тут же принялась сооружать из подручного, донного материала временную плотину.
Значительную часть своей юности морские драконы посвящают терраформированию, обустройству морского дна под свои вкусы и потребности. Эта наука усвоена ими как ни одна другая.
Боги запихнули большого дракона в маленькую клетку уютного ада. Голодного ада. И великая Лета потекла вспять. Для начала.
Вода вокруг самодельного утеса поднималась. Мягкие черноземные откосы оплывали вниз, яхта на вершине поскрипывала, угрожая равновесием. В мелких мутных водоворотах мелькали алые маковые лепестки и круглые золотистые блины, с высоты поднятой драконьей головы казавшиеся мелкими оладушками. Змей рассматривал их с нечитаемым выражением на вовсе невыразительной морде и лишь острый вороненый гребень на его спине медленно и лениво то раскрывал частокол шипов, то смыкался в одну сплошную режущую кромку...
Наконец вода поднялась вровень с берегом, выплеснулась прочь на мясистые зеленые стебли. Яхта накренилась на подмытой вершине. Эвк подцепил кончиком хвоста якорную цепь почти у самого шлюза и осторожно потянул кораблик на себя. Обрушив часть холма, подняв высокую волну, качнувшись и присев килем на рыхлое дно, его сердечная боль и зазноба встала на курс. На единственно возможный курс - обратно в реальный мир. Пусть бы и через все тернии ада.

"Это было очень любезно с ее стороны, все-таки меня заметить", - ворчал Натхайр про себя, потому что вслух ворчать вышло бы запредельно громко. Он вел яхту на буксире осторожно, причудливо изгибался вслед за руслом там, где самому больше всего хотелось проломиться всем телом. Размытый чернозем делал воду Леты грязной и жирной, густой. Она противно липла к бокам, вплетала в частокол гребня маковые венки, глушила. Змей не привык чувствовать себя в воде глухим, еще меньше, он привык чувствовать себя пиявкой, бултыхающейся в болотной жиже и уж совсем никак не мог понять, каким образом его, каланчу рогами местное бутафорное небо протыкающую, можно было не заметить. Вот просто взять и не заметить, будто он гиппопотам какой, ушками в ряске покручивающий. Холодная кровь в жилах кипела с отнюдь не нордическим темпераментом. И да, он был рад, что та, другая, совершенно настоящая Кассандра из верхнего, реального до каждого рыбьего потрошка, мира прилепилась к его рогу, он даже голову чуть наклонил, чтобы девчонка бессовестная с гладкой мокрой чешуи не скатилась, не поскользнулась, бабочкой нанизавшись на какой-нибудь острый шип, украшавший недрачливого дракончика в великом множестве. Но признаться в этом вслух?!
Перед драконьим слепым взором как наяву вставал крутящийся в водовороте маслянисто-желтый блин.
Ох уж этот блин! Будь девице Кассандре, бывшей олимпийской хранительнице, а сейчас и вовсе девы неизвестного качества, доподлинно известно о драконьей злопамятности и трепетном отношении к пище его насущной, она бы, вероятно, вовсе никаких блинов не пекла, не то, чтобы позволила хоть одной крошке, пусть бы и случайно, улькнуть в пучину аидову! Разбрасываться живой едой там, где все морок, наваждение, мираж? Кормить ею.. кого-то?
При мысли, что Касс в самом деле могла отдать печево какой-нибудь местной твари у Эвка приключался приступ тотальной зубной боли, он нервно мотал головой, отфыркивался шумно и глухо утробно рыкал, вибрируя всем бесконечно-длинным бронированным телом. "Уронила! Точка!" - говорил он своему рациональному, а рациональное в ответ паскудно ухмылялось и настойчиво предлагало, в случае чего, отбросить сентиментальности, в купе с прочими нежными чувствами, и закусить иным блинчиком. Мясным, крылатым.
Лета разливалась по полю. Вода плескалась у самого краешка плотины, но перехлестывала не слишком крутые склоны русла. Ниже по течению река заметно обмелела. Вдоль берегов показались глянцево-влажные, хищно разбросанные скальные обломки с острыми гранитными краями - все, что нанесло с верхнего мира. Их, этих обломков, требовалось опасаться гораздо больше, чем какой-то криницы из затерянных в Греческой земле ледников - Юклид не верил, что пара капель или, допустим, глотков могли начисто лишить его памяти. Но, на всякий случай, погружая нос, закрывал ноздри мембранами, а горло - перепонкой. Наружного же слухового отверстия, как такового, у него природно не наблюдалось. И все же...
Нет, он не верил. Он вообще к понятию "вера" относился скептически, всякий раз подсознательно просчитывая вероятность правдивости того или иного события, и тотальная амнезия живого существа из-за пары глотков самой обычной воды ему казалось весьма сомнительной, но все же...
Вырвавшись на оперативный простор, зависнув чуть-чуть над кромкой своего фортификационного сооружения, уподобившись смотровой площадке он самым елейным из всех доступных в диапазоне шепотов, спросил:
- Милая, ты пить, случайно, не желаешь?
И обрушился вниз, телом своим, весом и мощью сметая любые преграды.
Камни брызнули шрапнелью. Мелкая водица сначала размазалась по дну, облизнула травяные склоны, а после заревела, мощным потоком устремляясь по прежнему, историей проложенному руслу. Юклид рычал вместе с ней, исключительно из удовольствия.
Селевым потоком дракон и дева помчались по тихому прежде, мирному полю Гипноса.
Яхта, как послушная дворняжка, плелась в кильватере.

Отредактировано Euclid (25.04.2016 20:03:47)

Представьте себе, что вы дракон. Самый настоящий, древний, ни разу не ископаемый ближайший родственник неразумного динозаврового племени. Вы хищник, полутора тысяч лет отроду, ненасытная утроба ваша измеряется не метрами - кабельтовыми, а в бронированном, исключительно лаконичном линиями теле вашем не десятки - сотни тонн веса.
Вы - дракон! Совершенная машина убийства. Вас не берут яды, не поражает практически ни одно из созданных цивилизаций орудий, ваше ментальное поле защищенно от стороннего воздействия так же надежно, как сердце, упрятанное в глубинах исполинской плоти. Над вами нет законов, вы не признаете власти богов, ничто и никто не способен ограничить вас в ваших желаниях и свободах, тем более с позиции силы. Даже само время будто обходит вас стороной, не смея посягнуть на величие вашего вида.
Вы - дракон! В истинной своей форме вы настолько близки к идеалу, к венцу творения, что дальше просто некуда!
Представьте себе, что вы дракон. По сути, по сущности, от воплощения до исхода бытия. Вы гигант, вынужденный существовать в мелком, пугливом социуме. Мимикрировать под него. Из века в век по заведенному в семье порядку, впрочем, тоже имеющему исключительно рекомендательный характер - Ничто и никто никогда не сможет вас в чем-либо принудить! Само предположение это немыслимо!- а значит, почти приравнянному к собственной доброй воле. Вы великан, самим собой обязанный постоянно прятаться в форме, чей вес не достигает и центнера, а в параметрах важными становятся даже сантиметры! Вы химера, ночной кошмар, жуть и ужас накрепко прописанный эволюцией в геномах любого, имеющего мало мальски активный инстинкт самосохранения, вида, вы монстр, должный обычно притворяться беззубым травоядным, феечкой безгрешной.
Вы можете хотя бы отдаленно представить себе, до какой степени вам все это надоело?!
С каждой пройденной по руслу милей Змей все больше влюблялся в Аид. Буквально шалел от ощущения безграничной свободы, от чувства собственной уместности в окружающей картине бытия. Его не тревожили ни бесконечность маковых полей, ни изначальный замысел Олимпийских пакостников, ни превратности ближайшего будущего - живая вода мертвой реки омывала его бока, и хоть давило их гравитацией многажды сильнее, хоть слеп он был и практически, по привычным меркам, глух - яркое экстатическое удовольствие накрывало его.
Змей урчал и даже пел, потеряв всякий стыд, на таких низких частотах, что воздух и микроскопическая взвесь влаги в нем вибрировали в унисон, спустя лиги отдаваясь в этом искусственном мирке гулом и грохотом. И внимательный слушатель, обязательно расслышал бы, как в какой-то момент, за очередным витком речушки, гул и грохот стал откликаться эхом, будто в дали кто-то, не менее огромный, стал дракону подпевать. Но Эвк не слышал. И никого не видел, в чем честно Кассандре сознался, смягчив признание букетом маков, внезапно стогом рухнувшим ей на голову. Вместе с незначительным - два-три ведра, не более, - количеством воды.
Едва не позабытая яхта тревожно черпала носом волнистую зыбь.
Сколько бы они не плыли - пейзажи берегов не менялось. Так же недвижно громоздилось среди алого поля исполинское древо, которого Натхайр не видел, так же тянулись пологие, заросшие цветным бурьяном холмы, оставляя ощущение, что пришельцы не плывут с крейсерской скоростью, а изволят плескаться в мелком затоне. И лишь черная рана Леты, будто спиралью Гипноса расходящаяся от древесной оси - Считать витки до головокружения! - становилась все глубже и шире, полнокровней. Она выталкивала незваных гостей прочь, чутко оберегая покой рукотворной идиллии.
Спасала?
Губила?
Уже не требовалось особой чуткости слуха, чтобы проникнуться ликующим гимном мощи, что звучал впереди, буквально за поворотом. Так торжественно, так помпезно, так совершенно естественно со времен Великого Океана звучат все водопады. Лета грохотала, Лета гудела, Лета пела яростно и вольно. И пела не одна.
Даже когда Юклид, предвкушая компанейское падение в бездну, примолк, река все равно звучала дуэтом.
Это напоминало дурной сон, от которого поутру просыпаешься с тяжким чувством зря потраченного времени, разбитым телом и налитой свинцовой усталостью головой.
Это напоминало проявленный в алом маковом свете негатив кадра, снятого с каким-то чудовищным фильтром, где черное стало белым. Большое - малым. Но самое неприятное, самец - самкой.
У самой кромки водопада, перегородив спиной и, простите, задницей русло, откинувшись на скальные обломки будто на спинку кресла, растопырив перепончатые крылья на  просушку, восседал необъятный, иссиня-черный, великан. А на его лысой, как дамская коленка голове, шипастой короной свернулась изумительной красоты маленькая - футов двадцать, не более, - радужная драконица.
Змейка переливчато и нежно подпевала потоку.
Великан задумчиво пальцем гонял от берега к берегу древний подгнивший плот.
- Гротескно. - прокомментировал встречу Эвк, с нервным любопытством оглядываясь в сторону истока. Любознательного его все-таки несколько волновало, какое знаменательное знакомство он упустил, поддавшись слабости плыть по течению. А главное, волновало очень вовремя, вплоть до разворота оверштаг, - Как думаешь, кто из них метаморф?

Отредактировано Euclid (14.06.2016 22:28:21)

"Отворотясь не наглядишься!" Подумал Змей, огласил вслух с легким градусом ворчливости для него очевидное - изящно замолчав для себя в том числе на каких неопровержимых основаниях:
- Разумеется, двое!
И развернулся кольцами. Не так что бы весь, но вполне достаточно, чтобы по эстетически выверенной эклиптике обогнуть высоко и поющую драконицу, и ее чернявый пьедестал вместе с его лысиной и крыльями, тоже, между прочим, не слишком шерстистыми. Змей даже острые скальные зубы обогнул и сунулся ноздрями в мелкую водяную взвесь, плотным облаком зависшую за гранью водопада. Взболтнул ее рогами, предчувствуя невероятную глубину, подышал в плотной сливочной пелене, послушал, будто сомневаясь, вытянул шею и попробовал кончиком темно-серого, почти черного языка на вкус, забыв о страшной опасности немедленной амнезии. Дальше не полез. Дальше и глубже на мощную шею наваливалась непреодолимая сила всемирного и даже вполне адского тяготения, значительно усугубленная врожденной любовью к ныркам.
Нырять немедленно в неизвестную бездну, которую ни просмотреть, ни прослушать толком не удалось, Юклид не собирался. Не настолько он поощрял Тихе с ее сюрпризами.
А зря. Если бы видел, слышал и чуял, стеснительно прикрытая облаками глубина ему непременно понравилась бы. За острой и удивительно ровной - если смотреть панорамно и с большой высоты, - кромкой водопада, Лета как и положенно реальной реке обрушивалась всеми водами вниз. И даже как положено разбивалась о скалы.. Вертикальные. Да-да, делая крутой, красивый как спинка дельфина изгиб, Лета начинала вести себя непривычно и кокетливо, ластясь к ровному, словно шлифованному камню, по которому и стекала извилисто. Не низвергалась, не дробилась серебряными струями, а стекала, постепенно протачивая себе русло, обряжая его возвышенностями, холмами, и по холмам сажая ультрамариновой синевы маки на сочных черных стеблях, покачивающихся под закатным изумрудным небом.. Стекала или напротив, поднималась? Где-то в середине дельфиньей спины, там где у морских млекопитающих положенно быть плавнику, встречались два потока: сверху в низ и снизу вверх текущих. Будто перевернутый кубик Рубика, выпавший зеленой гранью, Аид смотрел из пропасти на свою красную сторону сквозь бессмысленные глаза великана, охранявшего одно из ребер.
Но в глаза крылатому слепой в краю вечно заходящего солнца Натхайр тоже не заглядывал, и головой рогатой двигал плавно и нарочито параллельно грунту, чтобы невзначай не стряхнуть с макушки спутницу. Мелькала у него мысль пересадить Касс на вполне еще комфортабельную яхту, а самому ввязаться в какую-нибудь эпохальную, банальную или вовсе рядовую битву, но Эвк искушению не поддался и живую девочку в мертвой стране не бросил. То ли чутье хищника, призывающее носить минимальный запас провианта с собой, то ли частица хаоса изначального, подменяющая порой дракону душу и совесть, требовательно взывали ценностями не разбрасываться, ибо вряд ли в данных местах утерянное найдут даже вездесущие палеонтологи.
"Привязать бы ее чем," - закручинился Змей и подергал кончиком хвоста яхту за якорную цепь. Цепь приглушенно зазвенела. Яхта черпнула кормой. На носу мелодично бздынькнула бронзовая рында. По не менее высокой эклиптике Натхайр вернул любопытную морду свою в исходное положение, поцарапав рогами небо. - "На титанов декорация не рассчитана" - определилась исполински длинная, а в данном случае чрезмерно высокая морская тварь.
Их с Кассандрой оппоненты не доходили Змею и до уровня фигуральных колен.
Черненький видимо тоже осознал несолидность своих габаритов и с чавканьем оторвал тылы от речного дня. Ноги у него оказались короткими и широкими, как стволы вековых дубов. Глянцево поблескивало плотное, круглое брюхо. Штаны на великане провокационно отсутствовали.
Позабытый плот тут же подхватило течением и разбило об камни. Подгнившие бревна, как соломинки коктейлю, на некоторое время причудливо зависли в плотной пенке водопадного облака, а потом и вовсе канули. Но вряд ли уже в Лету.
Эвк педантично поставил яхту на прикол. Та потрепыхалась, как породистая призовая сука, беспардонно привязанная поводком к перилам рядового супермаркета, поскрипела вантами, предчувствуя разлуку, и обреченно затихла.
Драконица, короной воссиявшая на черном лысом черепе, зашипела что-то невразумительное, но очень музыкальное. Исполин согласно затрепыхал крыльями и ушел в присяд, пошире расставив прокачанные руки.
Натхайр приглашение принял и короткой танцевальной связкой наглядно продемонстрировал чей именно род ввел в моду бэллидэнс, развернув фрагмент тела горизонтальным изгибом с заманчиво растопыренными шипами спинного хребта.
Чернявый зафырчал, зарычал, заревел, изображая руками будто хватает и рвет на части кого-то излишне самоуверенного. Но с места не сдвинулся.
Натхайр погонял задумчиво изгиб по телу вверх вниз, нежно пощелкал шипами, то топорща их иглами, то складывая в единую режущую кромку.
Великан в избытке чувств разбавил кричалку гулким топаньем. Из-под трогательно розовых пяток дробно полетели водяные брызги вперемешку с мелким камнем.
Эвк со вкусом зевнул, продемонстрировав с высоты пасть вплоть до гланд. Клацнул зубьями и стремительно...
Собрался. Скрутился кольцами почти в клубок. Подпер подбородок хвостом.
- Не хочу, - сказал Змей то ли паре оппонентов, то ли Лете пенно омывавшей черно-белые бока, то ли Касс, - Биться с младенцем и его нянькой как-то не по мне, - добавил злой дракон, в прошлом плотно обложивший совесть грузом невинно убиенных детенышей преимущественно человеческого племени, - Придумай что-нибудь, а?