Самое скучное, что может быть на свете – это алгебра. Дерек в очередной раз томился на занятиях, спрятавшись от глаз учительницы на самой дальней парте. Здесь его никто не видел, и он мог заниматься своими делами: зарисовывать черной ручкой тетрадный лист в произведение Малевича. Скорее бы все это закончилось, скорее бы закончилось! Но стрелка часов не спешила сдвигаться даже на одно деление, продлевая мучительную агонию скучного урока. Голова разболелась неожиданно, сжав виски невидимыми ладонями атлета. Казалось, что весь череп трещит, а кости вот-вот рассыплются. В глазах стремительно темнело, а губы подростка беззвучно хватали воздух, в надежде вделать вдох. А потом… Потом все закончилось чернотой.
Спасительный плен тьмы развелся спустя минуты или может часы, а головная боль осталась лишь где-то в отголосках сознания. Она уже не была мучительной, нет, она удалялась и звук ее шагов становился все тише. Но боль уже не интересовала подростка, потому что он, открыв глаза, не смог понять, где он и что с ним происходит. Была ведь алгебра! Был кабинет! Вихрастые затылки одноклассников! А здесь был лишь гладкий мраморный черный пол, до того холодный, что Дерек уже не чувствовал собственных ладоней, упиравшихся в него. Облачко пара, сорвавшее с губ, можно было едва разглядеть в полумраке, как и диковинные резные стены, и уходящие на многие метры вверх колонны. Скудный свет шел неизвестно откуда, меняя очертания всего, не позволяя разглядеть помещение, создавая причудливые и пугающие тени. Чертовски темно и холодно, а главное – замогильно тихо. Звуки составляли большую часть жизни Двуликого, поэтому их полное отсутствие его пугало не меньше, чем весь антураж помещения. Он мог расслышать собственное дыхание и стук сердца, а если встанет на ноги, то и шорох своей одежды. Это место ему не нравилось совершенно, оно будто все соки из него вытягивало, заставляя зябко покрываться мурашками и ждать подвоха.
А чувства… Они были до того четкими, что их можно было видеть: аура страха и ожидания неизвестности будто пульсировала над мальчишкой, переливалась тревожно и явно. Он и понятия не имеет где он, и как он сюда попал, да и разбираться сейчас в этом не может и не хочет. Дерек ждал, оглядываясь по сторонам, выискивая среди теней ту, что шевельнется, высматривая, остро прислушиваясь к тишине. Что-то же должно произойти. Что-то обязательно нехорошее.

Если это был кошмарный сон, то он должен был закончиться. Но он не заканчивался, и даже не собирался заканчиваться. Дереку было не зябко, а уже морозно холодно – мурашки пробегали вдоль позвоночника, а остывающие мгновенно пальцы покрывались липкой влагой. Ему было не тревожно, о нет – ему было страшно, и страх этот раз за разом усиливался. Внезапно зажегся свет, но он не осветил ничего вокруг, а лишь заставил сумеречные тени колыхаться и подрагивать из-за чего они становились похожими на живых существ. Или мертвых, но живых. Но одна из теней, та, что гуще других чернела, не пропуская ни лучика света, рванулась вперед, проскользнув совсем близко – настолько близко, что дала возможность мальчишке разглядеть себя, увидеть, осознать.
Сердечко пустилось в галоп в груди, а кислорода стало остро не хватать: он узнал эту тень, которая незримым образом стала частью его жизни. Возможно, он перестал дышать, возможно, его глаза раскрылись еще шире, возможно, он протянул руку, чтобы коснуться пальцами черноты, что кружила где-то поблизости. Дразня, пугая.
Он сумел разглядеть в сгустке сумрака широкий разворот плеч, длинные волнистые волосы и взгляд, что мог принадлежать лишь хищнику. Юный певец узнал бы его из тысячи, даже лишись он зрения, слуха или осязания. Он бы понял, кто находится рядом, он бы почувствовал, потянулся всем существом, несмотря на панику. Но был ли это действительно он? Демон, что встретился ему когда-то на пути? Чернокрылый кер? Порождение ночи? Тень приближалась, а ее шаги не были так бесплотны, как могли бы быть: мальчик слышал их, мальчик ощущал дрожь пола, он чувствовал еще больший холод, и почти невыносимый страх.
Хотелось бежать на встречу, но вместо этого Дерек сделал лишь шаг назад, потом еще один, и еще один, пытаясь сохранить дистанцию. Или не дать ей сокращаться так быстро. Это был определенно кошмар, тот самый кошмар, что мучил несчастного юношу уже долгие недели, истязая его душу и разрывая ее в клочья.

Он не успевал убежать, он не успевал спрятаться или спастись любым другим способом: темная фигура приближалась, все так же равнодушно глядя на Дерека, будто на пустое место. На существо, недостойное внимания. Холод равнодушия пробежал волной по субтильному телу, разлетевшись искрами по нервам – лучше бы он видел демона в ярости, лучше бы видел его пылающим от злости, а не таким. Будто каменное изваяние он был неподвижен, и Дерек не мог не верить в то, что перед ним именно кер.
Что-то неуловим изменилось вокруг и в скучающих глазах вспыхнуло что-то, после чего шею парнишки стиснула сильная рука. Она могла без особенных усилий сломать подростку позвоночник, но вместо этого стала медленно сжиматься, перекрывая доступ кислорода. Все, что сейчас мог чувствовать Двуликий – это не боль, а паника. Животные инстинкты никуда не деваются, а юноша был именно зверем, загнанным и обреченным на смерть под равнодушным взглядом того, кого всегда ждал. Он брыкался ногами, схватившись в отчаянной попытке освободиться руками за ладонь, силясь отцепить ее от своего горла. Куда там: силе этого демона позавидуют многие боги, куда ему тягаться с тем, кто от скуки решил убить его.
Смех в отдалении Дерек не слышит: в ушах бьется кровь, лицо налилось краской от перекрытых сосудов, легкие не в силах сделать ни глотка воздуха. Еще несколько секунд, и он начнет обмякать в руках кера, медленно, клетка за клеткой умирая.

Внезапно хватка ослабла: быть может, демон решил так поиграть с мальчишкой, давая ему вдохнуть немного воздуха? Умирать не так больно, как видеть в глазах кера то торжество и удовольствие, что он получил от жалких попыток мальчишки вырваться. Дерек не мог себе представить момент, когда эти глаза были иными: полными участия и сочувствия; когда эти руки не причиняли боли и не пытались убить. Но тешился кер недолго – отшвырнул от себя надоевшую игрушку, выбросил из своей жизни и поле зрения. Зачем ему ненужный мусор на пути, зачем ему этот балласт, от которого никакого толка? Столкновение со стеной не было самым болезненным на свете, но все же оно встряхнуло парня, заставив сжать зубы, чтобы унять бурю внутри. Нет, он не заплачет, он не  заплачет снова. Но ничего больше он подумать не успел, поскольку плечо пронзила такая жуткая боль, что он надрывно закричал, как попавший в капкан зверь. Голос юного певца разнесся под сводами зала, отражаясь от стен и пола, рождая миллионы отзвуков. Дерек едва успел поднять глаза на своего мучителя, как тот начал меняться на глазах: вместо аристократичных черт кера перед ним предстал мужественный человек, в чьих глазах плескалась алчность убийцы, предвкушающего отнятую жизнь. Мучительно медленно отнятую жизнь. Двуликий не желал больше никогда видеть это лицо, навсегда оставшееся на подкорке, навсегда запечатленное в потайных уголках души, куда не заглядывает свет.
Боль пронзила все нервы, но Дерек видит перед собой отблески наточенных лезвий ножей. Он уже видел эту картину раньше, он уже видел ее повторения в своих страшных снах. И против воли, против разума, против всего своего существа он закричал.

Нет, нет, нет, нет! Этого не должно было больше повториться! Только не с ним! Зрачки расширились так, что стали размером с радужку, сделав глаза мальчишки чернее ночи. Чернее сердца человека, что стоял перед ним. Его улыбка – это самое страшное, что могла быть. Она не ранила в самое нутро, но она пробуждала в Дереке тот инстинктивный животный страх, что невозможно искоренить эволюцией. Двуликий не мог это контролировать, чувствуя себя маленьким зайчиком, у которого сейчас сердце разорвется от страха. Помещение изменилось вместе с уходом кера: оно стало тем самым сараем, который снился в кошмарах подростка. Запаха и звука воды он не замечает, загипнотизированный человеком, который стоял перед ним. Он уже не видел и не ощущал ничего, кроме куска арматуры, пригвоздившего его к стене. Пусть он и был готов к этой боли, пусть он и понимал, чем все закончится, но он все равно закричал так, как не кричал очень давно. Весь бок обожгло огнем, посылая сигналы по всему телу. Казалось, что он может просто сойти с ума от этой боли, которую едва способен терпеть. И ничего он уже не видел, ничего не ощущал, не обратил внимания на блеснувший в руке мужчины нож. Только боль – новый поток боли, острой и пронзительной пронзил тело. Теперь уже было не вздохнуть, не наполнить легкие воздухом: получался булькающий звук, смешивавшийся с рыданиями. Петь? Нет, он мог лишь кричать или выть, как раненая собака, ищущая место, где сможет умереть.
- Нет. – Прошептал он между спазмами легких, почти шепотом. Он не доставил бы этого удовольствия монстру, даже если бы мог сейчас говорить.

Все, что происходило сейчас перед его глазами, напоминало кадры кинохроники: не связанные между собой куски реальности, сменяющие друг друга слишком быстро. А фоном для всего этого служила чудовищная боль, которая пульсировала в руках, в боку, в истерзанных легких. Слишком больно, чтобы дышать, слишком больно, чтобы кричать, слишком больно даже для того, чтобы держать глаза открытыми. Только краем сознания Двуликий уловил, что обстановка меняется, расплываясь перед его глазами, мутируя, превращаясь из холодной неизвестности в уют и тепло его собственной комнаты. Его любимый бардак, где он точно знал, где что лежит. Плакаты с лицами, которые были свидетелями и его тоски, и минут его радости. Все это было такое родное, но почему-то сердечко не радовалось при виде знакомой картины. Те же тетради, те же наклейки на шкафу с фантастическими единорогами. Я же лошадок люблю, и свою гитару…  Но по полу уже растекался выплеснутый как из чашки огонь, подползая все ближе, пожирая медленно и неизбежно все, что было дорого Дереку и норовя сожрать его самого.
Становилось слишком жарко, дышать невыносимо, а к боли примешивался жар. Бежать некуда, ведь из-за прута он не мог пошевелиться. Пальцами, что не слушались он схватился за торчащий из груди прут, начиная расшатывать его и тянуть, пытаясь вытащить. Кто мог придать ему сил? Адреналин? Страх? Боги? В душе он орал, но по факту издавал булькающие хрипы, сосредоточившись только на одном – вытащить прут и убежать. Вытащить и убежать. К черту лошадок и плакаты, надо выжить. Прут медленно поддавался, раскачиваясь все отчетливее, еще немного и можно будет потянуть его на себя. Собрав всю силы, что остались в этом тщедушном теле, он выдернул из стены и из своей плоти кусок металла, рванув к спасительной двери. Огонь не успел даже лизнуть носки его кед, лишь опалил и оплавил. Он схватился пальцами за нагретую ручку и выскочил в коридор, в надежде на свежий воздух и свободу.