Чувствуя на языке металлический привкус крови, Джон только морщится, да и то не от боли, а от того, что заебло уже сверкать разбитыми губами и носами. И недели не проходит без того, чтобы Джон не ввязался в блядскую драку. В группировке его уже прозвали местным Чаком Норисом, а на работе устали закатывать глаза, мол, друг, опять в неприятности вляпался? Слишком давно Кестлер не радовал коллег и друзей чистой физиономией. Давно? Да никогда. Несколько лет назад Джон перебрался в залитые солнцем Афины – и с того момента хранитель не давал ни одной ссадине зажить, так как сразу лез на рожон и получал по ушам снова. Вот  и Аннушка на собственной прелестной шкурке узнала, откуда у Джона на физиомордии постоянно тусуются шрамы, ссадины и царапины. Просто Джон в силу обостренного чувства справедливости, которым щедро наделила дорогая Афина, не может пройти мимо конфликта. Ему обязательно надо влезть, вмешаться, вляпаться в неприятности по горло, обязательно огрести – и только потом гулять счастливо и довольно, пусть и со сломанными ребрами. И все не так плохо – Кестлер привык. Но сейчас ему искренне жаль, что он не сдержался и полез в драку при Анне, впрочем, можно взять лопату побольше и копнуть куда глубже: Кестлеру жаль, что он догадался, блять, привести хорошенькую шестнадцатилетнюю девчонку в потрепанный пыльный паб.
Анна, которая и так натерпелась неприятностей от Джона, должна была вернуться из дамской комнаты, допить этот свой напиток и собрать немногочисленные вещи, поехать в больницу к родителям – уже здоровым, благодаря чудесным руками Дафны. Вместо этого бедняга увидела перед собой раскиданные столы, разбросанные деревянные стулья и лежащего на лопатках Кестлера, старательно сражающегося с этаким массивным шкафом два на два. Джон, будучи весьма высоким и поджарым молодым человеком, чувствует себя мелкой надоедливой собачонкой рядом с противником, у которого одно только пивное пузо размером с плечи хранителя. Впрочем, именно на этом ушлый до драк Кестлер и собирается сыграть: не возьмем силой – возьмем скоростью, ловкостью и сноровкой.
И как же он удивляется, когда наблюдает Анну в действии. Черт, откуда в этих холеных ручках сила не человеческая, а божественная? Ах, да, от Гектора. При мысли о весьма неприятной личности Джон невольно раздражается и, сжав зубы, подается вперед, ловко откидывает от себя противника, отчего тот приземляется на грязный негостеприимный пол и спиной катится по нему, пока не тормозит о ближайший угол. Кестлер с ловкого прыжка занимает вертикально положение, оглядывается и находит взглядом знакомую рыжеволосую макушку, над которой нависает очередной толстопузый тип. Хранитель, не размениваясь на лирические отступления, подрывается вперед. В пути он подпинывает оторванную ножку от стола; та, подлетев в воздух, приземляется ровно в мужскую ладонь. Именно эта ножка в следующее мгновение знакомится со спиной мужика, что нависает над Анной. А потом и с затылком. Уже не так сильно, мы ведь не хотим отправить дятла в мир иной. Мужик падает, и Джон ловко перехватывает его за шкирку, чтобы не упал на Анну и не придавил беднягу весом собственного тела. И пока в баре стоит полнейший хаос, Кестлер коротко кивает девчонке, мол, погнали, а то потом хуже будет. Под шумок он сваливает на улицу, ведя за собой девчонку за локоть.
Слышится приветливый писк сигнализации. Усадив Анну на пассажирское сидение, Джон занимает место водителя, поворачивает ключ зажигания и ебланит в больницу. За все это время он не сказал ни слова и сейчас не собирается нарушать святую тишину.
В больнице светло, пахнет медикаментами; Джон пропускает Анну вперед, ибо не знает, где палата. Впрочем, тут же он тормозит и, нахмурившись, говорит:
― Мне, наверное, не надо туда. Твои родители вряд ли забыли морду того, кто с ними все это сделал.