Еще один громкий стон срывается с ее губ и приглушается поросшей щетиной щекой, глаза невольно закрываются, голова приподнимается и слегка откидывается назад, на мягкую белую подушку, когда Эсдрас медленно и осторожно, но решительно входит в Лиссу на всю длину. Он дает и ей, и себе фору в несколько долгих секунд, чтобы привыкнуть. Рейнольдс в этот момент тяжело сглатывает и едва открывает глаза, перехватывает его туманный взгляд и аккуратно вытягивает руку, что с силой сжимала простынь,  вперед, теплой ладонью касается мужской скулы, щеки, шеи, груди. Не царапая, не надавливая, Лисса просто ведет пальцами по его коже сверху вниз и обратно. Выпирающие ключицы и клетка ребер, сильные руки и грудь, все изгибы и линии, плавные и грубые черты – Лисса хочет запомнить их не только на глаз, но и тактильно. Ей владеет какая-то необъяснимая потребность ощущать Эсдраса каждой клеточкой собственного тела. Чувствовать. Наслаждаться.
Когда Эсдрас начинает движение, Лисса протяжно выдыхает и уходит руками за его спину, обнимает, притягивает к себе. Ноги сильнее сжимаются по его бокам, губы порывисто касаются то его виска, то мочки уха, иногда съезжая на рассеянные поцелуи. Пальцы снова путаются в его волосах, сжимая пряди в кулак и иногда их оттягивая, заставляя Эсдраса запрокинуть голову, чтобы Лисса могла припасть губами к его шее и ниже. Но вся нежность стремительно катится к черту, когда Эсдрас ускоряется. Его рваное дыхание, съезжающее едва ли не на рычание, приоткрытый рот и каждый напряженный мускул сводят с ума. Больше не хочется держать себя в руках – хочется поддаться чему-то звериному, инстинктивному. Хочется сильнее и быстрее, возможно, даже резче и грубее. И Лисса, подчиняясь собственным желаниям, на рваном выдохе опускает руки ему на спину, вот только не для объятий, а для того, чтобы пальцами впиться в кожу. Сильнее. Правая рука и вовсе начинает царапать область между его лопаток – пока еще бескровно – в такт столь приятным движениям. Лисса стонет и уже даже не пытается делать это тише, да и правда, не разбудит же она мертвых.
Он отдаляется, вызывая у Лиссы протестующий выдох. Она чувствует его руки у себя на ногах, поэтому приоткрывает глаза и смотрит, закусив нижнюю губу, на Эсдраса. А он целует ее колени, икры и щиколотки, щекочет кожу щетиной, прикусывает зубами, и Лисса просто вынуждена снова сжать ладонями простынь. Это так приятно, черт возьми, неописуемо просто. А его плечи, на которых теперь покоятся ее ноги, вновь и вновь сводят с ума.
Его первый толчок очерчивается протяжным стоном удовольствия, второй тоже и третий. Эсдрас нависает на ней, быстро двигаясь и рвано дыша, обжигая собственным дыханием ее и без того румяные щеки. Он сжимает ее руку, что лежит над головой, на подушке,  мажет взглядом по ее груди, словом, сводит с ума. Рейнольдс выдыхает, а потом, насколько ей позволяет положение, уходит свободной рукой ему на спину и больше не гладит, а возбужденно царапает ее. Чем быстрее и резче Эсдрас двигается – тем громче Лисса стонет, тем пронзительнее впивается ногтями в его кожу. И, конечно, тем сильнее у нее едет крыша.

[audio]http://pleer.com/tracks/7857944Vt4M[/audio]

Отредактировано Altera Lissa Reynolds (11.11.2015 17:13:40)

Томные вдохи и выдохи, тихие и громкие стоны, порывистым хрипом съезжающие на шепот его имени – все звуки стремительно тонут в незамысловатых обойных узорах этой спальни. Воздух накален до предела, как и их тела, простыни смяты, одна из мягких подушек съехала на пол вслед за одеялом. Глаза Лиссы лишь едва приоткрыты – она видит Эсдраса сквозь необъяснимую туманку, похожую на утренний лондонский смог. Она кусает губы, уже не понимая, кому они принадлежат, рвано дышит и впивается пальцами, не боясь причинить боль, в мужские плечи, локти, запястья. Пальцы гуляют везде, докуда могут дотянуться – волосы, шея, грудь и ребра. Лисса не может перестать хотеть чувствовать Эсдраса, касаться и наслаждаться каждым горячим выдохом в губы, в ключицы, в волосы. Ей нравится быть здесь с ним, знать, что он рядом, видеть, как он старается, помогая ей дойти до финала. Она все это понимает – и становится еще приятнее. Женское начало никто не отменял – и Лиссе, даже в сексе, важнее эмоциональная составляющая. А чувства взрывоопасным маслом льются через край – в самый низ живота, туда, где продолжает разгораться пламя сумасшедшего наслаждения.
Удовольствие не только в физическом плане, но и в эмоциональном накрывает с головой в тот момент, когда Эсдрас сильнее стискивает ее ногу в хватке, протяжно выдыхает и входит резче, глубже, настойчивее. Лисса в ответ срывается на громкий протяжный стон, впиваясь ногтями в его плечо – вот теперь, наверное, до крови. В низу живота происходит нечто вроде фееричного локального взрыва, который моментально расползается по каждой клеточке организма, заставляя тело приятно содрогнуться, захватить ртом больше воздуха и порывисто его выдохнуть, в очередной раз закрыть глаза. Жалкие секунды – так хочется их продлить, заставив пластиковые стрелки больших настенных часов превратиться в пластилиновые – пусть бы тянулись, вытягивались, но больше не корчились и не издевались.
Бешеное наслаждение, увы, не желает подчиняться желаниям людей – оно подчиняется только времени. Удовольствие растворяется быстро, словно теплое дыхание на холодном январском ветру. И все же осадок остается – приятный, чертовски приятный. Лисса целиком и полностью расслабляется, прикрывая глаза и обмякая в чужой постели. Правая ладонь продолжает мягко поглаживать предплечье Эсдраса с внутренней стороны, левая устало лежит на его ноге. Рейнольдс не прерывает молодого человека, нет, ни в коем случае, но и как-то помогать ему уже не в силах. Наверное, это неправильно, но Лисса, если честно, сейчас не найдет в себе сил даже думать об этом. Хочется просто раствориться в этой постели, в этом воздухе, в атмосфере и в Эсдрасе. Говорят, после секса, особенно, когда он случается в порыве необузданной страсти, наступает похмелье. Тягучее, вязкое, тяжелое. Виноватое. Каждый начинает думать головой, а не тем, что скрыто под нижним бельем. И начинает жалеть, сокрушаться, а потом, быстро собрав вещи и одевшись на скорую руку, уходит не только из квартиры, но и из жизни.
Лисса не жалеет. Все еще глядя в его невыносимо синие  глаза, она совсем не жалеет, но где-то на подсознании переживает, что этим будет заниматься он. Впрочем, виду Рейнольдс не подает. И не подаст.

Пока Эсдрас одевается, Лисса времени даром не теряет: она быстро переворачивается на живот и ловко поднимает с пола теплое ватное одеяло, а потом возвращается в исходное положение, накрывшись оным. И лежит – только встрепанная макушка торчит и глаза хитро блестят в тусклых лучах зимнего солнца. Эсдраса к себе не пускает, весомо аргументируя тем, что, во-первых, холодно, а во-вторых, он ужасно холодный. А на деле просто беззвучно смеется над ним, дразнится, издевается. И периодически показывает язык.
И невольно замирает, когда молодой человек вглядывается в окно. Мягкие золотистые лучи январского солнца, не дотягиваясь, не касаются его кожи. Не обжигают. Не доставляют боли. Интересно, каково это – больше, чем полжизни просидеть взаперти? В Афинах целый год солнце. От него можно скрыться… например, в морге. Но разве это жизнь – с утра до ночи заботиться о мертвецах, которые вряд ли ответят взаимностью?
Впрочем, Лиссы это не касается. Не ее дело.
Каждый живет как может и как нравится.
― Все еще очень хочется вскочить и сорвать шторы, чтобы своими глазами увидеть, ― Рейнольдс загадочно улыбается, наблюдая за тем, как Эсдрас ложится обратно на кровать – рядом совсем, ― как ты подгораешь, ― еврейка медленно поворачивается, не вылезая из-под одеяла, на бок и приподнимает голову, касаясь носом мужского подбородка. ― Ты когда-нибудь пробовал патологоанатома, запеченного в соусе тартар? С румяной корочкой! ― Лисса щурится, словно сытая кошка, и только сейчас понимает, что было бы неплохо перекусить. Впрочем, завтрак (или обед?) могут подождать. Да-да, это не ошибка: Рейнольдс действительно решила, что, пожалуй, здесь и сейчас, в этой комнате, есть кое-что важнее еды.
Она закусывает нижнюю губу и смотрит хитро-хитро – явно что-то задумала. А потом ловко обхватывает ладонью край одеяла, приподнимает его и накрывает Эсдраса с головой, как и себя. Двигается к нему ближе, утыкается носом в плечо, касается холодной кожи губами, позволяя британцу и дальше изучать женское тело прохладными пальцами. Тело, в свою очередь, моментально откликается на прикосновения приятными мурашками. И Рейнольдс совсем забывает о том, что еще минуту назад испытывала какое-то неясное смущение вкупе с навязчивой тревогой. В общем-то, она даже ловила себя на смутном желании встать, одеться и быстро сбежать, сказав, что ушла за кофе. И не вернуться, конечно. Впрочем, очень быстро Лисса этот порыв поборола – сообразила, что будет не очень красиво наткнуться на Эсдраса в том же баре после такой трусливой выходки. Или в морге, куда она рано или поздно точно попадет. А сейчас, осторожно обхватывая его за шею и заставляя перевернуться на бок, чтобы оказаться лицом к лицу, Лисса и вовсе забывает о недавнем беспокойстве.
― От разговоров о жареных патологоанатомах у меня разыгрался аппетит. Закажем пиццу? ― Лисса говорит ему в губы, обнимая при этом за шею, касается носом носа, улыбается. ― Или две. А лучше – три. Ну и о себе не забудь, ― Рейнольдс целует его в щеку и, заворачиваясь в одеяло, «скатывается» с кровати. И шлепает куда-то по направлению к ванной комнате.
Вроде идет в нужном направлении. И приходит по адресу.
Разглядывает себя в большом зеркале, что висит на стене и думает, что в этот раз, пожалуй, голову точно стоит помыть.
Особенно – изнутри.

Теплую воду приходится выключить, чтобы услышать Эсдраса, который пытается донести жизненно важную информацию до весело плескающейся в душе Лиссы. И она – с намыленной головой, левым открытым глазом (потому что в правый попал адский шампунь) и почему-то на одной ноге – тянется к смесителю и ударяет по нему кулаком, тем самым выключая воду. Лисса слушает Эсдраса внимательно, надеясь уловить сообщение о том, что все мертвяки в морге вдруг воскресли, встали с належанных мест и пошли на поиски еды. Нет, серьезно, вы только представьте, как было бы круто, если бы на планете случился долгожданный зомбиапокалипсис. Лично Лисса, хоть и сдохла бы на второй день после катастрофы, но умерла бы счастливейшим человеком на свете. Погибла бы еврейка, кстати, самой позорной смертью: пока герои и героини спасали бы своих друзей и детей, Лисса трусливо убежала бы в лес, запнулась бы и упала, приземлившись глазом на острый сук. Не участвовать ей в Голодных Играх, пожалуй. Да и в Хогвардсе бы ее исключили дней через пять максимум.
Несмотря на желание услышать о зомби, Эсдрас о ходячих мертвецах не упоминает, но говорит о том, что любые пути к бегству отрезаны.
― Пфф, ― хмыкает Лисса и с характерным звуком выдувает горьковатую мыльную пену, что попала в рот, ― да даже в мыслях не было, ― врет и не краснеет.
Самоутвердившись, еврейка включает воду и смывает с головы мятный шампунь, а потом, очередным ударом кулака, выключает смеситель, выходит и, шлепая босыми ногами по прохладным плитам ванной комнаты, пытается найти полотенце. Операция выполняется быстро и успешно, и Лисса, предварительно вытерев густые каштановые волосы, заворачивается в сыроватое, но такое же мягкое полотенце целиком и полностью. Очень хочется спрятаться в него с головой и снова завалиться спать. Это Лисса любит. На самом деле еврейка душу дьяволу готова продать за три вещи: за вкусную еду, крепкий сон и парочку талисманов.
Открыв дверь, Лисса сталкивается с Эсдрасом лицом к лицу. Ну, как к лицу. Учитывая разницу в их росте, скорее лбом к плечу, но тем не менее.
― Ты за мной подглядывал, да? ― она приподнимает голову и, с наигранным подозрением щурясь, несильно  тыкает указательным пальцем в мужское плечо, ― плохой Эдсрас, плохой! Пошли есть, ― она обходит носителя и снова уходит не в ту сторону. Обнаружив себя в спальне, а не на кухне, Лисса вопросительно оглядывается по сторонам и рассеянно чешет мокрую макушку, а потом, пожав плечами, натягивает нижнее белье и бессовестно крадет у Эсдраса футболку. Воу! Почти по колено. Идеально. Ей всегда было комфортнее в одежде, которая скрывает все, что скрывать нужно, предоставляя простор для воображения.
― Когда ты стал барабанить в дверь, ― Лисса возвращается в кухню и запрыгивает на ту столешницу, с которое все это безобразие началось, ― я подумала, что начался зомбиапокалипсис. Честно говоря, когда он начнется, не хочу быть в морге. У зомби тут огромное преимущество. А  у тебя двустволки тут нет, кстати? Ну, на всякий случай.
Лисса выжидательно смотрит на Эсдраса, а потом отвлекается и поворачивает голову на звук – в дверь снова начинают барабанить. Только теперь в другую.
Видимо, пиццу принесли.
Или не пиццу?

Закинув ногу на ногу, Лисса подается слегка вперед, тянется к чашке с ароматным кофе и, обхватив кружку ладонями, забирает долгожданный горячий напиток себе. Горячий напиток, очень, блин, горячий напиток! – Лисса это понимает, когда кофе начинает враждебно жечь ладони. Зашипев, Рейнольдс осторожно, но быстро спрыгивает со столешницы и ставит чашку на ее поверхность, а сама уходит ближе к раковине, быстрым движением ударяет по смесителю и с божественным наслаждением сует ладони под прохладную воду.
Боль проходит, не успев разойтись по телу.
― Я кофеман, ― откликается она, выключая воду и поворачиваясь к Эсдрасу лицом. ― Без кофе не чувствую себя человеком, так что ты угадал.
Она вновь приближается к заслуженной кружке, но теперь не обхватывает ее ладонями, а берет за ручку и уходит за стол, садится на стул, смотрит на Эсдраса, который смотрит на нее. Смутившись, еврейка опускает глаза и принимается разглядывать кофе.
― Ну, Харон в тебе, быть может, и бессмертный, ― Лисса делает короткий глоток и сразу морщится, словно сытая кошка в мартовских лучах солнца, ― а вот ты очень даже смертный. Одна пуля – и ты лежишь в компании своих хладных клиентов, ― она рассуждает спокойно, даже не подозревая о том, что подобные сомнения могут Эсдраса обидеть. ― Поэтому всегда держи дома двустволку, ― Рейнольдс кладет кружку на поверхность стола, ставит на нее локти и в поучительном жесте трясет указательным пальцем, мол, слушай-слушай, Лисса фигни не скажет. ― У меня есть кольт дома. Сгермесила у бывшего му… му... му-му, ― и она осекается – сама не знает почему. С одной стороны, чего это Лиссе стеснятся того, что еще три месяца  назад она была замужем, пусть и фиктивно, но все же была? С другой стороны, она все же стесняется. Это не поддается логике и объяснению – чистая эмпирика. Лисса просто чувствует себя неловко, а объяснить причин данного состояния не может.
― У бывшего мужа, ― продолжает она, решительно поднимая голову и взглядом находя синие глаза Эсдраса. И она сразу чувствует острую потребность оправдаться, что и делает:
― Фиктивный муж. Мы поженились, чтобы меня не выслали из Греции.
Пауза неловкая, особенно для еврейки. И слава богам, что Эсдрас почти сразу уходит за пиццей, изумительный аромат которой через несколько мгновений касается обоняния, а потом и вовсе расплывается по всей кухне.
― Кажется, пора мне заткнуться и предаться одному из моих любимых смертных грехов, ― она с нетерпением ждет, когда Эсдрас опустит одну из коробок на стол. Но молодой человек не торопится угощать  Лиссу – он принимается ее дразнить, в ответ на что получает обиженно поджатые губы и воинственно скрещенные на груди руки.
― Не играйся с едой! ― беззлобно рявкает Лисса на Эсдраса, ― используй ее исключительно по назначению – обслужи даме рот.

Отредактировано Altera Lissa Reynolds (07.12.2015 00:06:17)

― Плохой мальчик, плохой! ― с чувством, с толком, с расстановкой (Фамусов остался бы крайне доволен) отчитывает Эсдраса Лисса, грозя тому указательным пальцем. Она, конечно, крайне возмущена его богохульным поведением. Как он может играть со святая святых! С едой, черт возьми, с едой! С божественной пиццей, что так неописуемо вкусно пахнет. А какие восхитительные дольки хрустящего бекона и спелых помидоров! А грибы, а оливки, а тягучий сыр… черт возьми! Это просто невозможно. ― Эсдрас Вакариан! ― строго чеканит Лисса, сердито хмурясь и поджимая губы. Сейчас она похожа на родительницу, желающую немедленно отчитать сына за очередную оплошность. Правда, все ее действия носят далеко несерьезный характер: Рейнольдс дурачится. Играет на малочисленную публику, веселясь сама и веселя отражение, что смотрит с отполированной поверхности чайника. А вот понимает ли Эсдрас, что еврейка беззлобно издевается – совсем другой вопрос.
― Немедленно оставь пиццу в покое!  С едой не играются. Вспомни, в конце концов, о голодающих детях Африки, ― Лисса с самым важным видом прикрывает глаза. Так и кажется, что она сейчас выпрямится и деловито поправит невидимые очки, что политически съехали на нос. Этого не происходит только потому, что Рейнольдс вовремя спохватывается и вспоминает, что никаких очков на ее мордашке нет.
Ароматный кофе продолжает приятно ласкать обоняние, солнечные лучи едва пробиваются сквозь тяжелые шторы, заставляя жмуриться лишь слегка. Лисса, прикрыв обрамленные темными ресницами глаза, вдруг обнаруживает перед собой не пиццу, а наглое лицо Эсдраса, явно требующее внимания. Еврейка, загадочно усмехнувшись, приподнимается со стула и, опершись локтями на поверхность стола, целует Эсдраса в губы. А потом несильно, но заметно, кусает за нижнюю губу и слабо тянет на себя.
― Мне пришлось прибегнуть к крайним мерам, ― говорить неудобно, но Лисса старается и отступать не намерена, ― к взятию пленных. И пока ты не выполнишь мои условия, пленные освобождены не будут.
Темные глаза в тусклом дневном свете блестят хитро, но отнюдь не коварно. Лисса, опираясь на поверхность стола удобнее, всем своим видом дает понять, что держаться намерена до последнего. То есть, до тех пор, по Эсдрас не сдастся и не отдаст заслуженную пиццу еврейке. Две пиццы. А еще лучше три. И чтобы самые вкусные! На меньшее Лисса не согласна.
― Я могу тебе еще и стихотворение в такой позе прочитать. Хочешь? Щас! Внимание, внимание! Для любителей и тех, кто ничего не понимает в поэзии, звучит сам Владимир Владимирович Маяковский! И его бессменные «розы». Слабонервным просьба не вслушиваться. Или выйти из комнаты, оставив Лиссу наедине с пиццей.
Она замолкает на мгновение и, прокашлявшись, важно продолжает:
― Вы любите розы?
а я на них срал!
стране нужны паровозы,
нам нужен металл!
товарищ!
не охай,
не ахай!
не дёргай узду!
коль выполнил план,
посылай всех
в пьзду
не выполнил -
сам
иди
на
хьй.
Никакой цензуры – только хардкор. Именно такой хардкор стоит честно заслуженной пиццы.

Отредактировано Altera Lissa Reynolds (26.12.2015 00:16:44)

В момент, когда Эсдрас резко отдаляется, Лисса испуганно охает: молодой человек отодвигается так внезапно и быстро, что еврейка боится через мгновение обнаружить у себя в зубах чужие окровавленные губы. Этого не происходит, слава богам, однако на языке чувствуется железный привкус крови. Рейнольдс обеспокоенно поднимает голову и заглядывает Эсдрасу в глаза, ожидая найти в них обиду или боль, но, к собственному облегчению, видит только лукавые всплески, что весело пляшут, дразня и беззлобно издеваясь.
И еврейка хочет немедленно обрушиться на Эсдраса праведным гневом. Она желает отчитать его за то, что, во-первых, напугал, во-вторых, подверг себя опасности. И только Лисса открывает рот, как Эсдрас закрывает его поцелуем. Он путается холодной ладонью в ее волосах, и это снова сводит с ума. Интересно, как долго один и тот же человек может так на нее влиять?
Она отвечает на поцелуй, ласково прикусывает его нижнюю губу, кончиками пальцев гладит локоть той руки, ладонь которой путается в густых каштановых волосах. Свободная рука безотчетно обнимает Эсдраса за шею. И в момент, когда молодой человек отдаляется, Лисса движением запрещает это сделать. Она отрывается от его губ, но касается лбом лба, смотрит глаза в глаза, кротко улыбается. А потом, звучно чмокнув его в щеку, убирает ладонь с его лохматого затылка, разворачивается на стуле и принимается за еду.
Так давно, если честно, Лисса не обедала в компании человека, который так нравится. Витя и Калеб не в счет. Одна – сестра, второй – брат бывшего фиктивного мужа. Да и потом, рядом с ними Лисса периодически ловила себя на мысли, что пожизненно – это не так много, если подумать, за убийство двух человек. Они ее бесили ужасно, впрочем, любила она их тоже ужасно, хотя никогда и никому в этом не призналась бы.
Лисса откусывает большой кусок положенной пиццы и, жуя, приподнимает голову. С интересом смотрит на Эсдраса и вдруг ловит себя на мысли, что понятия не имеет, кто он для нее. Друг? Вряд ли. Хороший друг? Очень хороший друг? Черт возьми, кто? Не найдя ответа, она поступает подобно типичной женщине: уводит собственные мысли в другую сторону.
― У меня нет тайн. Я – открытая книга, ― в общем-то, без зазрения совести лжет Лисса, важно прикрывая глаза. ― Вот у кого здесь тайны, так это у тебя. У человека, который работает патологоанатомом, являясь при этом носителем Харона, по любому целый шкаф скелетов! Так что, давай, рассказывай мне о себе все. Например, откуда ты? Ты же не грек?
Сделав глоток еще горячего кофе, она морщится, словно сытая кошка, поднимает голову и вновь смотрит на Эсдаса, теперь выжидательно. Ей ужасно интересно узнать о нем больше.
― Когда ты впервые узнал, что являешься носителем? Ну, и, не знаю… ― она задумчиво поджимает губы, ― какой твой любимый цвет? Любимая группа? Книга? Писатель?

― Ладно-ладно, ― Лис неспешно и как будто лениво поднимает руки, подразумевая белый флаг, ― больше никаких пыток. Хотя, вангую, мои пытки тебе бы понравились, ― она выгибает правую бровь, мол, ты же понимаешь, о чем я.
Кофе в кружке уже остыл, и еврейка совсем по-свойски, по-хозяйски, поднимается с места и уходит в сторону столешниц. Отыскав еще горячий чайник взглядом, она берет искомое в руки и добавляет в чашку кипятка, а потом досыпает из банки две ложки кофе. Сахар не кладет – Лисса не любит сладкие напитки. Теперь кофе снова можно пить, и Рейнольдс, крайне довольная проделанной работой, ставит кружку на стол, а сама плюхается на отведенное место. Она делает неспешный глоток, который так приятно обжигает горло, поднимает голову и выжидательно смотрит на юношу. Молчит, зная, что сейчас его очередь говорить.
И он говорит – про Англию, про отца, про тюрьму. Что же, кажется, в этой комнате не только у Лиссы было сложное детство. Впрочем, она о своем прошлом расскажет Эсдрасу разве что под дулом пистолета. Ему не нужно пачкать руки в ее грязном белье, пусть лучше знает ее такой, какой узнал в морге, потом в баре, а теперь на кухне.
Еще до того, как Эсдрас переходит в вербальное наступление – начинает задавать встречные вопросы то есть – Лис показательно ставит кружку на стол, деловито откусывает небольшой, но горячий кусок ароматной пиццы и выносит никем непрошенный вердикт:
― Веселенькое у тебя детство было. А отца в тюрьму за что посадили? Ты можешь не отвечать, просто рявкни, что это не мое дело – и я заткнусь.
Она извиняюще улыбается – на тот случай, если все-таки умудрилась задеть Эсдраса за живое. Черт знает, быть может, ему неприятно копаться в собственном прошлом, а тут Лис, да не одна, а с двумя лопатами, мол, давай, копай, а я помогу. Во избежание недопонимания еврейка ловко переводит беседу в другое русло, предусмотрительно облив футболку Эсдраса, которая на ней надета, кофе. Приходится снова мило улыбнуться и беззвучно извиниться.
― Мне тоже черный нравится. А еще красный. И голубой. Но не  простой голубой, а ближе к лазурному – как небо. Странное сочетание любимых цветов, да? А про талисманы я от бабки узнала. Она, когда помирала, вручила божественную побрякушку, но я умудрилась ее проебланить. Она была классная – побрякушка эта. Я ее как в руки взяла – сразу почувствовала, что что-то изменилось. Я как будто сильнее стала, хотя даже пальцем не пошевелила. С тех пор охочусь хотя бы за одним, чтобы снова, ― Лис хмурится, закусывая нижнюю губу, пытаясь подобраться правильные слова, ― почувствовать себя сильнее. В конце концов, это нечестно, что половина мира сверкает способностями, а мне – кукиш с маслом.
Она замолкает, отводит голову в сторону и цепляется взглядом за окно.
― Там солнце село. Может, прогуляемся? Я знаю, куда мы можем пойти. Тебе понравится, ― она медленно поворачивается в сторону Эсдраса, смотрит на него заискивающе, выжидательно закусывает нижнюю губу, а у самой глаза блестят хитро-хитро, как у лисы, задумавшей ограбить курятник.

Отредактировано Altera Lissa Reynolds (24.04.2016 14:32:20)

― Надо, ― безапелляционно заявляет Лисса, решительно кивнув лохматой головой, ― не знаю, для чего именно, но надо обязательно. Это как с айфоном, ― она инстинктивно хлопает себя по карманам джинсов и только потом вспоминает, что сидит в одной футболке, ― прожить без него, конечно, можно, но скучно. Ни адреналина, ни разбитых экранов, ни страха перед пьяными походами в туалет. Ну, когда боишься, что утопить несколько тысяч в унитазе. С талисманом ведь то же самое: что ни день – то приключение. Сегодня боишься разбить талисман или потерять его, а завтра бегаешь от сумасшедшего хранителя, который хочет заполучить твоего покровителя. Желательно – без тебя. Ве-се-лу-ха! ― Лис, ловко закинув последний кусок пиццы в рот, сонно зевает, вытягивается, словно ленивая кошка, кладет ноги на колени Эсдрасу и жмурится, отводит голову в сторону. Она вновь натыкается блестящим взглядом на шторы, редкие просветы между складками которых напоминают о теплом вечере, о ласковом бризе, о серебристой луне вместо жаркого греческого солнца. И о долгожданных приключениях, конечно. Если ты живешь больше часа под одной крышей с Рейнольдс, то будь готов к веселой жизни, к бесконечным проблемам и, конечно,  к завидным приключениям. И не удивляйся, если в результате ты вдруг проснешься где-нибудь на северном полюсе в окружении стайки пингвинов.  Утро в обезьянниках – это вообще нормально. Впрочем, однажды еврейка умудрилась очнуться в замке английской семьи. Королевской. Как так случилось – не помнит совершенно, но вечер перед знакомством с принцем выдался явно убойным.
Так что будет завтра утром? Ставки принимаются, леди и джентльмены.
Лис, загадочно улыбнувшись, скидывает с англичанина ноги и занимает вертикальное положение, впрочем, прежде чем многозначительно удалиться из кухни, она нагибается к молодому человеку, кладет теплые ладони ему на колени и приближается вплотную, так, чтобы ее лицо нависало над его. Рейнольдс заглядывает в льдистые глаза напротив, касается носом его носа и, хитро закусив нижнюю губу, улыбается. Не выдерживает – целует, впрочем, не настойчиво и не грубо, с языком, а руки мягко обвивают сильную мужскую шею.
У него такое приятное дыхание. И пахнет он вкусно.
― Если тебе не понравится, я найду, чем загладить вину, ― шепчет ему в губы, продолжая обнимать за шею, гладить пальцами затылок, путаться в жестких и седых, теперь уже таких привычных, волосах. ― Ты уж не сомневайся.
Еврейка весело подмигивает и, легко коснувшись чужих губ напоследок, неохотно отдаляется. С кухни она, конечно, снова уходит не в том направлении, но очень скоро находит спальню и переодевается в прежние брюки, топ, кожаную куртку и кеды.
― Вечно тебя ждать, пенсионер, ― беззлобно рявкает Лис, совсем неслучайно проводя параллель между Хароном и стариком.

― Пришли. Твой старческий песочек, что беспрестанно сыплется из известного места, впечатлен? ― Лисса, обойдя Эсдраса с плеча, останавливается напротив него и выжидающе, с издевательском, но веселой иронией, заглядывает в глаза, жаждая увидеть реакцию. Нравится? Нравится?
А перед Эсдрасом небольшой заброшенный парк аттракционов. Ну, как заброшенный: на самом деле нужно только нажать пару правильных кнопок в панели управления, дернуть за пару рычагов – и на полтора часа этот парк в твоем полном распоряжении.
А всего на полтора часа – это потому что копам требуется девяносто минут, чтобы спохватиться, сообразить и примчаться на место мнимого происшествия. Лисса знает – Лисса плавала и теперь дьявольски хочет потянуть за собой на дно Эсдраса.

Отредактировано Altera Lissa Reynolds (07.07.2016 16:58:22)