Вокруг темнота, тишина – только тяжелое дыхание слышится со стороны. Ан, нет, не со стороны – это Лисса так дышит, а звук ловко подхватывает эхо  и делает свое зловещее дело, разнося вдохи и выдохи по просторной комнате. Нет, не по комнате. По моргу, черт возьми, по гребанному моргу, в котором она умудрилась очутиться после очередной грандиозной пьянки.
Теперь жутко интересно, что же было вчера. В памяти провал – словно кто-то ночью запустил в киноленту воспоминаний руку и безжалостно вырвал целый кусок.
Притаившись, Лисса еще несколько мгновений рассматривает мертвецки-бледное лицо напротив. Нет, ей не противно совсем – таких вещей Рейнольдс никогда не боялась. Кажется, заставь ее немедленно встать с пола, взять инструменты и покопаться во внутренностях покойника – без проблем! Не неженка, в конце концов. Она и в крови может искупаться, и человека убить. Кстати, реально убить. Без шуток. И без преувеличений.
В прошлом Лисса действительно пристрелила человека. Это случилось почти год назад. Неизвестный хранитель, способный каким-то волшебным образом психически воздействовать на всех чуваков, связанных с божественными силами, забрался в квартиру к Ирвингу. Лиссы тогда дома не было – она, хорошенько поругавшись с фиктивным мужем, не очень грациозно ушла, громко хлопнув дверью. Правда, ушла недалеко – спустилась на первый этаж, потупила у подъезда, замерзла, мысленно вынесла себе и Ирвингу выговор и вернулась. И каково же было ее удивление, когда за распахнутыми настежь дверями Лисса увидела Ирвинга с каким-то левым мужиком! Ладно, оставим гейские шуточки на десерт. На самом деле все было куда печальнее: Ирвинг лежал в луже крови в гостиной комнате – избитый, израненный, ничего не соображающий и почти не способный сделать вдох. Его лицо ужасно опухло от бесчисленного количества ударов, глаза заплыли, губы были разбиты. Зрелище было отвратное даже для Лиссы – а ведь она привыкла к крови, насилию и мерзким картинам. А рядом с Ирвом стоял незнакомый мужик в две Лиссы шириной и в полторы – высотой. Он смотрел злобно, угрожал, брызгал ядом. Щурил глаза, мерзко улыбался, обнажая пожелтевшие от кофе и табака зубы. И говорил, что сотрет обоих с лица земли – ему для этого нужно только щелкнуть пальцами.
Он щелкнул, и ничего не произошло. Его техника имела действие только на хранителей, носителей и прочих представителей древнегреческой фауны, а Лисса была человеком. Человеком с хорошей памятью – Лисса помнила, где ее полуживой муж хранил кольт «на случай пожара». Воспользовавшись смятением недруга, Лисса на удивление ловко бросилась в сторону шкафа, открыла ящик и достала пистолет. Она взяла врага на мушку и спросила Ирвинга, куда стрелять. Он ответил: «куда хочешь». Лисса выстрелила в голову.
И даже не поморщилась.
И вот сейчас, сидя в окружении трупов, Лисса не чувствует себя не в своей тарелке. Неожиданно – да. Удивительно – да. Но не противно. Кстати, о неожиданности. Эсдраса, о котором было благополучно забыто с помощью алкоголя и сна, Лисса принимает за зомби, поэтому реагирует немедленно – подскакивает, опершись ладонями на пол, и пинает его по коленям. И все это под громкое звуковое сопровождение типа: «сдохни, сдохни, зомби!». Телефон падает на пол – фонариком вверх, освещая комнату. И только тогда Лисса соображает, что перед ней Эсдрас.
― Блин! ― виновато вскрикивает еврейка, подаваясь ближе к блондину, ― блинблин, прости, я не хотела, я думала, ты зомби. Ну, ты и сам понял, когда я тебя убить хотела, при этом вопя, мол, сдохни, сдохни, зомби! Блин. Простиии, ― тянет она, не зная, как помочь англичанину. Приходится погладить по голове, как ребенка, который ударился и теперь рыдает. Эсдрас, конечно, не рыдает, но Лисса просто тупо не знает, как действовать.
И решает быстро перевести тему.
― Кстати, о завтраке. А питаешься ты в той же компании, что и живешь? ― она кивает на мертвеца. ― Ты даже можешь сказать, что ими питаешься, я пойму. Не осужу даже. Но охренею. 

Отредактировано Miss Elizabeth Burke (02.11.2015 17:31:36)

Его ладонь на ее талии – неминуемый катализатор мозговой активности. Лисса немедленно опускает пушистую голову, смотрит только на мужские пальцы и вдруг вспоминает все события прошлого вечера. Или ночи – неважно. Алкоголь, съехавшую крышу, разговор про талисман, про носителей – но все это меркнет по сравнению с тем, что выходит на первый план. Его волосы в ее ладони, его губы на ее губах и непередаваемая смесь формалина и туалетной воды, которая и сейчас исходит от него. И от нее, конечно. Черт. Кажется, она еще не протрезвела окончательно, раз крышу сносит снова. Черт возьми, остановись, предательница! Куда ты поехала, сволочь, шурша этим своим шифером!? Остановись немедленно!
Приходится быстро встряхнуть кучерявой головой и на мгновение закрыть глаза. К сожалению, становится только хуже – Лисса вдруг понимает, что нельзя вспомнить то, что… никогда и не забывала. События вчерашнего вечера не уходили из ее головы – они гнездились там, в мозгу, просто умело вытиснились тяжелейшим похмельем, нехваткой живительной водицы, встречей с языкастым мертвецом – в общем, утром на дне морга.
Вдох. Выдох. Вдох. Лисса растеряна. Она не знает, что нужно делать в таких неловких ситуациях. Еврейка не понимает, как себя вести с человеком, которого… черт. Который так нравится, как бы не хотелось это признавать. Который так вкусно пахнет. И который так близко. Она медленно, как будто нехотя, поднимает голову – хочет посмотреть в синее лицо мертвеца, на простынь, на стену, не знаю, на дверь, в конце концов, чтобы отвлечься. Но взглядом встречается с его губами. И не может отвести от них глаз. И сразу раздражается – да пропади же все пропадом! Ужасная  ситуация, ужасное утро! И, дьявол, как же ломает!
Отвлечься. Отвлечься. Отвлечься. И перестань смотреть на его губы!
― Полотенце, ― вдруг говорит она, ― тебе. А мне завтрак. Или тебе завтрак, а мне полотенце, ― что-то совсем не то получается. Еврейка вспыхивает, но беззлобно. ―Отстань! Я в душ, а ты не в душ, ― и уходит, гордо задрав подбородок и расправив плечи. Правда, сразу вспоминает, что без Эсдраса ей не обойтись, поэтому возвращается и просит полотенце. И показать дорогу.
В ванной комнате светло, прохладно, приятно пахнет чем-то мужским – ментолом, мятой и морской солью. Лисса жмурится, словно сытая кошка, и скидывает с себя одежду – так приятно наконец избавиться от узких черных брюк и обтягивающей майки. Но еще приятнее окунуться под прохладные струи воды. Крупные капли бьют по щекам и ключицам, по длинной шее и смуглым плечам, по спине. И Лисса, немного подумав, пользуется гелем для душа Эсдраса – ей просто понравился запах, не больше, конечно. Ну-ну.
Так хочется голову вымыть, если честно. Особенно – изнутри. Но Рейнольдс ужасно нравится, как лежат ее волосы после веселой ночи, поэтому голову она под воду не сует.
Извне вдруг доносится аромат еды, и Лисса, невольно облизнув губы, накидывает на себя полотенце. Она еще думает, стоит ли выйти к Эсдрасу в таком виде (почему она вообще об этом думает!?) или лучше одеться. Одевается. Фиолетовая майка открывает все ее татуировки, но Лисса не стесняется – нет, ей нравится нательная живопись. Покинув ванную комнату, она идет на запах и останавливается в дверях очередной комнаты. Там возле плиты стоит Эсдрас и, черт возьми! Наверное, впервые она рассматривает его так тщательно – не в тусклом свете морга или бара, а в нежных лучах солнца. Высокий. Поджарый. Сильный. У него невероятный профиль и, кажется, седые волосы. Хм, а Лисса была уверена, что он блондин.
И самое ужасное в том, что все это ей чертовски нравится.
― Обалденно пахнет, ― наверное, она его испугала – слишком ух тихо подкралась к его плечу. А потом ловко запрыгивает на столешницу радом. ― С мокрой задницей меня, ― улыбается Лисса, глядя ему в глаза.

Отредактировано Miss Elizabeth Burke (04.11.2015 16:49:08)

Из внимания, увы, не уходит тот факт, что из-за Лиссы Эсдрас обжег палец. Еврейка задумчиво вытягивает губы, беззлобно хмурится, сдвигая темные брови к переносице – думает, как и чем можно помочь. Самый простой способ – спросить у Эсдраса о спасительной аптечке, найти ее, торжественно вручить охлаждающую мазь, а после – заботливо обмотать целую руку, а не только палец, бинтом. Но Лиссе ужасно непривычно проявлять о ком-то вот такую чисто женскую заботу. Некомфортно. Неуютно от одной только мысли. Рейнольдс проще отвесить дружеский подзатыльник, мол, не очкуй, Славик, сегодня не ампутируем! Но все же она не так близко знакома с Эсдрасом, чтобы  разбрасываться подобными фразочками. С сестрой – этим порождением сатаны – да. С Калебом – да. С Эсдрасом – нет. Еще пока.
И все ее действия сводятся к бездействию. Сидит, смотрит на него, растерянно жмет плечами, мол, прости, не хотела. Эсдрас, кажется, не обижается, потому что уже в следующее мгновение подходит ближе – у Лиссы предательски перехватывает дыхание. Он заносит руку и обхватывает ладонью одну из ее прядей – и все это происходит под внимательный, испытующий взгляд карих глаз. Лисса насторожена и натянута, словно гитарная струна. Она, конечно, знает, что Эсдрас не обидит, но Лисса понятия не имеет, что он будет делать дальше.
А ничего. Он отпускает ее прядь, и она пружинится обратно к кудрявым подругам.
― Татуировки? ― улыбается, разглядывая ее разрисованные плечи.
Лисса, не говоря ни слова, быстро кивает, продолжая смотреть ему в глаза.
― Можно посмотреть? ― такой простой вопрос, а Лисса снова теряется. Правда, сразу раздражается из-за собственной растерянности, поэтому спохватывается и, опершись ладонями на столешницу, спрыгивает на пол. Оказавшись максимально близко к Эсдрасу, точнее – к его горлу (черт, какой он все-таки высокий!), еврейка смотрит на его подбородок и говорит:
― Ничего особенного, но мне нравится, ― Лисса медленно поворачивается к молодому человеку пушистым затылком, ― кажется, мне было семнадцать лет, когда я ее набила, ― она задирает майку со спины, но не снимает ее – придерживает одной ладонью, чтобы футболка не съехала обратно. Вторая рука держит волосы спереди. Словом, Лисса делает все, чтобы Эсдрас увидел грандиозную нательную живопись целиком и полностью, вот только полоска черного нижнего белья, что сидит чуть ниже лопаток, закрывает финал татуировки, а вместе с тем – половину черепа. Но Лисса не осмелится от этой полоски избавиться.
― Я даже не знаю, когда и почему ее набила. Тут два варианта – либо я с кем-то поспорила, либо максимально близко познакомилась с абсентом впервые. Нет, я бы и так решилась на татуировку когда-нибудь, мне они ужасно нравятся, вот честно. Просто истории конкретно этой я нифига не помню, ― болтает Лисса, находясь в одной и той же позе. Бестолково смотрит куда-то в стену, слушает тиканье больших настенных часов – ничего интересного. ― А у тебя есть татуировки? Или ты по молодости и дурости только ухо проколол? ― конечно, она заметила. От Лиссы вообще сложно что-то скрыть.

Отредактировано Altera Lissa Reynolds (05.11.2015 14:34:52)

У него невыносимо холодное прикосновение и больше не тусклый взгляд – Лисса видит его глаза в отражении стекла кухонного шкафчика, что висит напротив. Ей интересно наблюдать за Эсдрасом – но  совсем не как хищник за жертвой. И даже не так, словно два равных по силе зверя столкнулись на пустыре и теперь ходят друг за другом, внюхиваются и вслушиваются, вглядываются в каждое, пусть даже малейшее движение врага. Тут нечто другое – совсем не животное. Здесь нет места инстинктам и рефлексам. Это нечто выше и человечнее. Чувственнее, если хотите. Если зверю холодно – он убегает туда, где тепло. Лиссе холодно – по смуглой коже бегут мурашки даже – но она не уходит, потому что не хочет. Потому что чертовски приятно не только наблюдать за ним в отражении стекла, но и чувствовать его пальцы на собственной спине. Едва заметные осторожные прикосновения, похожие на касания лезвия ножа. Не потому что больно, а потому что пробирает до кончиков пальцев.
Она тяжело закрывает глаза и протяжно выдыхает, медленно, словно боясь спугнуть, убирает обе руки со спины и нервно опирается ладонями на столешницу. Майка падает Эсдрасу на запястья, словно намекая, что спектакль подходит к концу – а вот и занавес.
Отвлекаться болтовней становится все сложнее и сложнее. Быть может, снова напиться? И поддаться уже. Ведь, черт возьми, так хочется.
Эсдрас медленно убирает холодные руки с ее лопаток, а Лисса немедленно поворачивается, встает напротив него в каких-то жалких сантиметрах, смотрит снизу вверх, но вместе с тем – наравне. И запрыгивает обратно на столешницу, потому что ей не хочется быть ниже аж на две головы. А еще Лисса привыкла смотреть людям в глаза, даже если взгляд отталкивающий, недружелюбный и как будто пронзающий. В его зрачках еврейка четко видит отражение не огня, а ледников Тартара. И неважно, что льда в царстве Аида нет.
― Как ты узнал о его философии, если виделся с ним только однажды? ― Лисса вопросительно приподнимает бровь. Режим «доконай мертвого» включается, и еврейка не отстанет, пока не разложит в собственной голове все по полочкам. ― Погоди. Я ничего не понимаю. Ты его не видел, ты его не знаешь. Прости, ― она приподнимает руки в оборонительном жесте, мол, не принимай близко к сердцу, ― но ты хочешь быть похожим на человека, о котором, скорее всего, знаешь только по рассказам. А слухам верить очень опасно. Разочаруешься, ― и режим «сунь свой нос в чужие дела» включается тоже. Именно за эти два режима, а еще за наглость и патологическое неумение вовремя заткнуться, еврейка так часто огребает.
Впрочем, Лисса стремительно затыкается, когда Эсдрас поднимает руку и демонстрирует шрам. Она смотрит на него внимательно – не морщится, не испытывает никакого чувства отвращения. Лиссе нравятся шрамы. Иногда они похожи на произведения искусства. И, как у всех произведений искусства, у шрамов есть своя интересная история. Неповторимая.
― Это ведь ожоги? ― уже тише спрашивает она, не сводя взгляда с мужского запястья. И, наклонив голову слегка в сторону, смотрит на шею. Второй шрам красивее. Да, именно красивее. Завораживает даже. И Лисса, взглянув в глаза Эсдрасу, кладет руку ему на шею и тянет на себя, заставляя подойти еще ближе. И чтобы голову в обратную сторону не наклонял, а дал рассмотреть шрам внимательнее. ― На тебя так солнечный свет действует? ― логично, ведь в нем живет Харон. Одна рука касается его шрама на запястье, вторая – на шее. Сама Лисса не сводит взгляда с его лица. Интересно, сочтет Эсдрас это за «отплатить той же монетой»? Или рассудит по-другому? Черт, иногда так хочется читать чужие мысли.

― Окей, ― на удивление легко соглашается самый приставучий человек на свете, никогда так просто и так быстро не отказывавшийся от вонзившейся в стенки мозга идеи. Нет, что вы, Лисса, словно таран, всегда шла до конца, пробивая головой стены, хотя рядом были двери и капая всем попадающимся под руку людям не нервы. И, справедливости ради, сама еврейка получала от этого действа несказанное наслаждение, ведь нет удовольствия больше, чем знать, что кого-то ты адски бесишь. До дрожи. Вот подумаешь, что в мире есть человек, который тебя искреннее ненавидит – и сразу жить хочется. Назло ему. И миру, конечно. ― Обязательно напомню, ― она по-детски непосредственно кивает головой, и крупные каштановые кудри, игриво блестящие в мягко-золотистом свете дня, рассыпаются по обнаженным плечам.  Лиссе нравятся собственные волосы – наверное, самая красивая часть ее тела. Кажется, они нравятся и Эсдрасу, раз он глаз от них не отводит и все норовит прикоснуться. А еврейка и не против совсем. Ей вот нравится Эсдрас целиком и полностью, но нельзя же его облапать с ног до головы. Поэтому она аккуратно, как будто боясь спугнуть, касается лишь его шрамов. На шее и на запястье.
― Хочешь сказать, что если я сейчас спрыгну и распахну настежь окно – а там много яркого света, то ты, как вампир, начнешь подгорать? ― она легко поднимает голову и касается носом его поросшего едва заметной щетиной подбородка. ― Так и хочется на это посмотреть, если честно, ― Рейнольдс мягко улыбается, зная, что Эсдрас не видит ее улыбки, но, возможно, чувствует мимику. Лисса осторожно опускает голову, касаясь виском чужой груди, и смотрит вниз, наблюдая за мужской ладонью, которая обхватывает девичью. Всего на мгновение – только на мгновение! – Лисса закусывает нижнюю губу, рвано выдыхает куда-то в сторону и тяжело прикрывает глаза. А когда открывает их, то с театральным удивлением обнаруживает, что их руки вдруг сжались в замок, и Лисса решительно не хочет признавать, что это ее вина – нет, все сделал Эсдрас, конечно, а она просто была не против. Этот конфликт происходит исключительно в ее мыслях и даже не соскакивает с языка, хотя Лисса привыкла говорить, а потом думать. Надо же, кажется, рядом с Эсдрасом она меняется. Но в лучшую ли сторону?
― Почему ты живешь в морге? ― что угодно, только не молчание. Оно сводит с ума. А еще позволяет слышать сердцебиение Эсдраса, и оно ускоренное. Кажется, его сердце сейчас выпрыгнет из груди. Лисса это знает, потому что чувствует то же самое. ― Неужели тебе не надоедает просыпаться и засыпать в окружение этих синих физиомордий? У них глаза стремные и языки набекрень, ― она продолжает болтать, но все тише и тише. Смотрит исключительно в одно место – на воображаемую точку на стене, а потом снова медленно поднимает голову, прикрывает глаза и осторожно касается губами его подбородка. Едва заметно, почти невесомо – скорее даже воздух гладит губами, а не его. ― Правда, у меня есть три собаки, и вот они по утрам тоже как трупы вокруг меня валяются. Глаза стремные, языки  по всей постели раскиданы. Если очень постараться, то этими языками можно обмотаться и получится неплохой такой шарф, ― ладонь возле его сонной артерии невольно сжимается. ― Особенно у Мойши. Это мой мопс.

― Очень даже безопасно, ― сдавленно хрипит Лисса, заворожено наблюдая за тем, как Эсдрас опускает лохматую голову и находит ее глаза. Рейнольдс не отводит взгляда – смотрит прямо, без страха, без жеманности. По-настоящему. Только как будто околдовано. Почти не дышит, не шевелится и не моргает, но звучно сглатывает, когда Эсдрас приближается. Взгляд невольно съезжает на приоткрытые губы. ― Черт, ― побежденно выдыхает она. Если словами, жестами и интонацией можно поднять белый флаг, то это определенно он.
Впрочем, ведь это только поцелуй, не больше. Лисса сможет побороть в себе желание зайти дальше, обязательно сможет. Она же разумный человек, а не животное, чтобы безвольно поддаваться инстинктам и рефлексам. В первую очередь должна работать голова. Правда, конкретно сейчас она работать отказывается, посылая здравый рассудок и трезвую память в длительное путешествие за приключениями. Предательница.
Лисса касается чужих губ. Почти невесомо, едва заметно. Это не поцелуй, просто прикосновение. Одна рука продолжает крепко держать мужскую ладонь, вторая покоится где-то на шее. Рейнольдс тяжело прикрывает глаза, подаваясь еще ближе, хотя, куда уж еще ближе. Правая нога машинально уходит вправо, левая – влево. За шею она притягивает Эсдраса к себе, заставляя встать между ног. Это как будто ловушка – подожди еще две минуты, и Лисса сомкнет колени вокруг твоих бедер. Двери захлопнутся. Выхода не останется.
― Безопасно, ― повторяет она ему в губы, явно не желая оставаться в тишине, ― если рядом не будет хранителя, ― обе руки уходят вверх и останавливаются на шее, обнимают Эсдраса, прижимают сильнее. Когда контролировать собственные желания становится невозможным, Рейнольдс протяжно выдыхает и впивается Эсдрасу в губы. Жадно. Пожалуй, даже алчно. Как если бы Лисса несколько часов подряд бродила по жаркой безводной пустыне, а потом, находясь на грани изнурительной смерти, вдруг наткнулась на долгожданный оазис. И он – такой нужный и возвращающий к жизни – оказался на губах Эсдраса.
У него невыносимо холодная кожа и неповторимый аромат – смесь формалина и туалетной воды. А еще мягкие волосы и сильные руки. Все это сводит с ума.
Левая ладонь поднимается еще выше, путается в седых волосах, треплет и шерстит их – в это время Лисса не прекращает поцелуя, легко прикусывая его нижнюю губу, вступая в неравную борьбу с его языком и лишь иногда неохотно отдаляясь, чтобы захватить воздуха. Правая ладонь съезжает ниже – на его шею, а оттуда под футболку и к ключицам. Пальцы изучают его холодную кожу, гладят, иногда царапают – совсем легко, бескровно. И как-то так получается – Лисса сама не понимает как – что его мятая футболка отправляется на пол.
Дыхание перехватывает от вида его обнаженной груди, сильных плеч и рук.
Ее ладонь с его волосами невольно сжимается в кулак, оттягивает их, заставляя Эсдраса чуть приподнять голову. И ее губы съезжают на шею, целуют, легко прикусывают кожу. А Лисса продолжает думать, что в любой момент сможет остановиться. Вот хоть сейчас. Просто пока не хочет. Еще только пять минут, всего только пять минут.

Каким-то совсем уж не человеческим движением Эсдрас срывает с нее майку, и Лисса невольно пугается. По ней незаметно – не вздрагивает, не отдаляется, не хмурится. Карие глаза с прежней зачарованностью смотрят на мужские губы, одна рука путается в волосах, вторая – сжимает плечо. Лисса вновь приближается к Эсдрасу, прижимается грудью к груди, целует не только губы, но и щеки, скулы, подбородок. И только где-то внизу живота в ком сворачивается чувство настороженности. Он сорвал с нее майку не как человек, охваченный страстью, а как… животное? Впрочем, внутри него живет настоящий монстр, поэтому нечему удивляться. Лисса с самого начала знала, на что шла. Из бойцовской собаки не сделаешь ручного щенка, какой бы хорошей не была собака и каким бы ласковым не был хозяин. Это все равно, что требовать от рояля, чтобы он звучал как гитара. Бессмысленно. Только время и нервы потратишь. Да и потом, кому, черт возьми, нужна гитара, когда есть такой рояль?
Тихий стон срывается с губ и приглушается его подбородком, когда Эсдрас, поддерживая Лиссу за ягодицы, поднимает со столешницы и вжимает лопатками в прохладную стену возле двери. Дьявол, какой же он красивый и сильный – он обладает всеми теми качествами, к которым Лисса тянулась всю жизнь. Черт с ней, с красотой, она может достаться от рождения. Но к силе... к ней нужно идти тихими и осторожными шагами, чтобы не спугнуть и вовремя схватить. Необходимы усердие, трудолюбие и бесконечное терпение. Парадокс, но чтобы стать сильным – нужно быть сильным. И неважно, идет ли речь о физических показателях или о человеческих качествах. Эсдрас сильный во всех смыслах – это видно, это слышно, это чувствуется. Лисса не такая. Рейнольдс ленивая, неусидчивая, бросает дела, не доводя их до конца, но вместе с тем искренне желает стать сильнее. Просто так. Не прикладывая сил. Конечно, не получится, и она это знает. Но сейчас, находясь так близко к Эсдрасу, совсем рядом, никто не может ей запретить наслаждаться его силой. Касаться ее тактильно, чувствовать, осязать. Вдыхать. Целовать.
Она протяжно выдыхает, не видя, но чувствуя, как Эсдрас прижимает ее вытянутые руки к стене. Кажется, крыша едет окончательно. И бесповоротно. Глаза закрыты, голова окинута назад, освобождая больше места для его губ, для его языка, которые сводят с ума, тщательно изучая ее шею, ключицы, плечи и грудь. Ноги сжимаются на его теле сильнее, а потом плотно скрещиваются за обнаженной спиной. Мое. Не отдам. Никому. Идите все к черту.
Одну из рук приходится буквально вырвать из чужой хватки, чтобы добраться до его ремня на джинсах. Пальцы, путаясь в пряжке, действуют быстро и не очень ловко – суматошно, губы продолжают целовать его щеки и висок, скулы и подбородок, иногда – слабо прикусывать мочку уха или кожу на шее. Что там она думала про «всего лишь пять минут»? Наконец ремень поддается, о чем осведомляет звонкий  щелчок пряжки. Лисса сжато улыбается в щеку напротив, горячо выдыхает и нетерпеливо кусает нижнюю губу Эсдраса. Пальцы свободной руки сперва поднимаются от ребер и до плеча, а потом медленно, словно дразня, спускаются и забираются под джинсы – все также сбоку, со стороны ребер. И, как это всегда бывает по закону подлости, в самый ответственный момент со стороны морга слышатся тяжелые шаги, а потом лязг падающих на пол железных инструментов и металлических подносов. Лисса замирает в той позе, в которой находилась до вторжения – левая рука вжата в стену, правая – в его джинсах, зубы легко стиснуты на его нижней губе. Вот только глаза теперь приоткрыты и настороженно прищурены, хоть еще и затуманены страстью.
― Гостей, ― выдох, ― ждешь ты?
Приходится отдалиться и взмахнуть головой, чтобы прийти в себя и прогнать ужасное состояние похмелья, из-за которого Лисса даже говорит как Йода.

Всего лишь  кошка – красивая трехцветная кошка врывается, словно незваный сквозняк, в кухню, подозрительно оглядывается по сторонам и ловко запрыгивает на столешницу возле раковины. Лисса невольно усмехается – надо же, а она уже в голове и мертвецов воскресила, и зомби в морг запустила, и охотникам дверь распахнула. Еще Рейнольдс успела мысленно похоронить себя и Эсдраса в том случае, если в морг ворвался разъяренный хранитель. Словом, мыслей было много – и все отнюдь не радужные. Впрочем, ничего удивительного: во-первых, она в морге, во-вторых, рядом с ней человек, в котором живет мрачный перевозчик душ.
Кстати, о человеке. Лисса, оторвав взгляд от кошки, снова смотрит на Эсдраса – в его синие глаза, что кажутся полупрозрачными от захлестнувшей страсти, на его приоткрытые губы, на шею, где зияют красноватые следы ее зубов. Он без футболки и, черт возьми, как хорошо, что он без футболки. У него широкие плечи, сильные – и Рейнольдс, повинуясь необъяснимому желанию, прикрывает глаза и медленно приближается к Эсдрасу, осторожно касается губами плавного сгиба, где шея переходит в плечо. Вдыхает глубже не аромат туалетной воды, не шампуня и не геля для душа и даже не навязчивые ноты формалина, а запах его кожи. Руки неторопливо, но настойчиво обвиваются вокруг его шеи, и одна ладонь снова уходит в волосы, но не бесчинствует с ними, а просто перебирает пальцами жесткие пряди. Минута, Лиссе нужна всего лишь минута, чтобы отойти от того звериного, что владело ей до появления кошки. Рейнольдс желает прийти в себя, взять под контроль мысли и тело – а все потому, что она не хочет быть с Эсдрасом животным, идущим на поводу у инстинктов. Ей хочется быть с ним человеком.
Он отходит от стены, и Лисса протяжно выдыхает ему в плечо, отдаляет голову, поднимает ее и касается губами его губ – снова невесомо, едва заметно. Они уходят в темный коридор, оттуда – в комнату, где на стуле валяется ее кожаная куртка. Рядом с его.
Кажется, попытка взять под контроль собственные инстинкты  передается и Эсдрасу – Лисса так думает, потому что он аккуратно кладет ее на кровать, а не кидает, не толкает. Она опускается лопатками на мягкие белые простыни, увлекая за собой Эсдраса, не позволяя ему отдаляться.  Хочется, чтобы он был ближе. Еще ближе.
― А питается кошка тем, что остается от мертвецов? ― и снова бесполезный вопрос – лишь бы не тишина, лишь бы не неловкое молчание. Он нависает над ней, сосредоточенно орудуя с пуговицами и молниями на женских брюках, и Лисса, облокотившись на кровать, сама приподнимается к Эсдрасу, касается губами подбородка, улыбается ему в щеку, прикусывает нижнюю губу – и все это происходит вместе с очередной попыткой снять с него джинсы. Наконец, простите, блядский (уж больно долго не хотел сдаваться!) кусок ткани подчиняется, и джинсы падают на пол. Она справляется с чужой одеждой быстрее, но не хочет возвращаться в исходное положение, поэтому, сильнее сжав мужское плечо, заставляет Эсдраса перевернуться. Теперь он снизу, она – сверху. Упираясь обеими руками от его головы, она отрезает все пути к отступлению. Невольно улыбается, глядя ему в глаза, а потом припадает губами к губам. И снова поцелуй – жадный, алчный, требовательный. Очень быстро губ становится мало, и Лисса уходит вниз – целует шею, ведет языком по груди, прикусывает кожу на животе. Кончики ее волос щекочут его плечи и ключицы. Еще раз горячо коснувшись губами живота, Лисса, явно дразня и получая от этого удовольствие, поднимается вверх, оставляя мокрые дорожки, возвращается к шее, прикусывает мочку уха и вновь сжимает его волосы в кулак.

Он снова сверху, снова нависает над ней, одной рукой касаясь волос, а второй медленно, но решительно спускаясь по обнаженной груди к плоскому животу и ниже. Все это сводит с ума – голова кружится от наслаждения, в глазах плывет, дыхание то неистово рвется, то предательски замирает, сердце бешено бьется, словно умело пойманная в сеть рыба. И все чувства – смятение и страсть, трепет и желание – они стремительно завязываются в тугой, но дьявольски приятный узел внизу живота. Обратного пути нет. Кажется, Лисса вляпалась в это дерьмо по уши – и речь сейчас не только о сексе. Рейнольдс это понимает, когда Эсдрас легко касается языком ее приоткрытых губ – не для того, чтобы дать то, чего она так жаждет – поцелуя, а чтобы подразнить. Издевается, сволочь. Смеется над ней. Делает то же самое, что несколько дюжин секунд делала она. Ладно-ладно, Лисса тебе еще припомнит. А пока счет один-один.
Протяжный стон наслаждения срывается с губ и тонет в светлых стенах комнаты, когда Эсдрас уходит губами вниз, целует грудь, легко прикусывает соски. Это так приятно, так сладко, волнующе и возбуждающе, что Рейнольдс бы упала, ей богу, если бы уже не лежала. И все же приходится схватиться ладонями за простынь и сжать светлую ткань кулаками, чтобы напрочь не лишиться рассудка. Она закрывает глаза, закидывает голову назад, закусывает нижнюю губу от удовольствия и часто дышит. Страшно представить, что будет дальше. А дальше будет обязательно, потому что ни он, ни она останавливаться не собираются.
Кажется, рассудок окончательно отправляется к чертовой матери, а сердце останавливается бесповоротно, когда Лисса чувствует его пальцы на внутренней стороне бедра. Еще один стон, который снова не удается сдержать, теперь приглушается не простынями и не подушкой, а его губами, и Лисса этому несказанно рада. Она нетерпеливо притягивает Эсдраса к себе за шею так, словно его не было рядом целую вечность. Одной рукой Рейнольдс гладит мужскую спину, вторая снова путается в жестких седых волосах. Он что-то спрашивает, но теперь его не слышит Лисса – не хочет слышать. Сейчас даже ей не хочется болтать – вместо ответа она опускает правую руку, что бескровно царапала лопатки, ниже – сперва на поясницу, потом к клетке ребер и, наконец, к трусам. Теплая ладонь медленно оттягивает пальцами резинку, забирается под ткань, аккуратно сжимает, выпрашивая у Эсдраса еще один стон в губы напротив. Дальше тянуть время просто невыносимо – издевательство какое-то, и Альтера, стараясь не отрываться от губ, подается еще ближе, приподнимается на локтях, прижимаясь грудью к его груди, и неуклюже – насколько ей это позволяет положение – стягивает с Эсдраса оставшуюся одежду. Не совсем получается. Ему довести начатое дело до конца будет удобнее, а Лиссе, честно говоря, уже не терпится. Поэтому она представляет возможность взять под контроль все остальное мужчине, а сама падает обратно на постель, головой на мягкую подушку.
Он все еще над ней, это не сон и не иллюзия, он совсем близко, но хочется еще ближе. Вывернувшись, Лисса уводит правую ногу вправо, левую – влево и сразу заводит их ему за спину. Обе ладони нетерпеливо покоятся на его плечах, пальцами вжимаясь в кожу, губы, не отрываясь, касаются щек, подбородка и шеи. Иногда ей удается перехватить его задымленный страстью взгляд – и в эти недолгие секунды у нее снова сносит крышу. Действительно страшно подумать, что будет дальше. Страшно приятно.