Пахло перегаром, сладкими женскими духами и мокрой псиной. Во сне адская вонь не замечалась, но сейчас, когда Беннингтон почти проснулся и даже приоткрыл правый глаз – ей богу, ребята, бедный малый чуть не блеванул прямо на постель. Едва сдержав содержимое желудка в его стенках, хранитель перевернулся с живота на спину и растерянно вгляделся в серый потолок. Блять, это был не его потолок. И стены не его. Окей, хорошо, что хоть руки и ноги принадлежали Честеру – он пришел к этому радостному выводу тогда, когда подергал сперва одной конечностью, а потом другой. Тяжелое ватное одеяло из-за этих едва заметных действий лениво сползло на пол. Честер поежился от неприятного холода и с нежеланием отметил, что окно отворено настежь. А на улице, меж тем, не месяц май.
Сесть было невероятно сложно, но Честер с операцией успешно справился. Огляделся и обнаружил себя в одной из многочисленных квартир Анубиса – этот ушлый гандон продолжал искать старушек на закате жизни, втираться к ним в доверие и ждать завещания на собственное имя. Его бизнес процветал и приносил неплохие доходы, поэтому Честер хоть и порывался иногда начистить адепту Гермеса морду за эти его аферы – еще ни разу не начистил. Во-первых, эгейнсту нужны были деньги, много денег. Во-вторых, Анубис не был виноват в отсутствии у старух мозгов, детей и внуков, которым можно было бы завещать жилье.
― Сотирисблятыгде, ― в одно нечленораздельное слово промычал Честер, предварительно пошарив рассеянным взглядом по углам. На кровати возле Беннингтона валялась сомнительной красоты женщина – одетая, и Честер  мысленно поблагодарил всех Богов за наличие у нее одежды. На не расправленном диване лежал толстый бородатый мужик, полюбовно зажимающий в обеих руках гитару. На шее у него был вытатуирован дракон, а на руках, начиная от запястья и до стертого от офисной работы локтя, огонь, черепа и розы. В правом углу, возле большой монстеры, лежала еще одна женщина – в кожаных штанах. Только в кожаных штанах. Честер, брезгливо искривив губы, еле встал с кровати и прошагал в кухню – именно там он и нашел Анубиса, спящего на полу возле холодильника. Заботливо попинав адепта Гермеса в бок, Честер поржал и вылил на наглую физиономию воду из чайника.
В чайнике оказалась водка. Анубис проснулся на ее запах.
― Число какое? ― рявкнул Честер, усаживаясь на стул возле стола.
― Первое, ― лениво отмахнулся Анубис, слизывая с губ и подбородка огненную воду.
― Стареешь, сука, ― ухмыльнулся Честер, вспоминая, что в прошлый новый год они проснулись только второго января. И то было в другой стране.
― Иди, пожалуйста, нахуй, ― и задрых.
Честер ушел, но не нахуй, а в группировку. В конце концов, у него была назначена на четыре часа встреча, и он не мог прохлаждаться с Анубисом. Хотя, признаться честно, очень хотел.
Телефон заверещал, когда Честер сидел на кухне и глотал воду, словно не пил ее лет сто. Рядом на столе стояла бутылка виски, чуть дальше – два самодельных бутерброда. В пепельнице дымилась сигарета. Беннингтон, резко перестав пить, подавился, облился, закашлял и случайно напоил водицей телефон. На его экране, кстати, высветился текст:
«Я уезжаю в Америку. Сына оставляю тебе. Прощай».
Он еще не понял, что случилось и почему, но убивать захотел немедленно.

Он ничего не понимает, но чувствует, что все паршиво. Отупелый взгляд – расфокусированный и стеклянный – мажет по разбитому экрану старого смартфона. Честер хмурится, поджимает губы, тяжело выдыхает и устало прикрывает глаза – пытается привести мысли в порядок. Нужно подумать, разложить все происходящее по полочкам, расхлебать злоебучую кашу. Итак, чтобы мы имеем? Дуру, которая родила, привезла сына в Грецию и, трусливо поджав хвост, сбежала. Прибавляем к этому дурака, который сына видел один раз и, признаться честно, во время знакомства отнесся к мальчишке как к забавной, но надоедливой и порой раздражающей зверюшке. В сумме получаем шестимесячного ребенка, который ни в чем не виноват – ни в том, что родители ебнутые на всю голову, ни в том, что мать позорно бросила его, ни в том, что отец не знает, чем отличаются штаны от подгузников.
Блять. Блять. Блять! И самое обидное, что не поныть даже о том, что выбора нет. Выбор есть, решений два, и они как на ладони: отказаться и отправить сына в детский дом или согласиться и надеть хомут на собственную шею лет эдак на шестнадцать.
Вопрос на миллион евро: что выбрать? Какой дорогой идти?
Он кладет локти на стол, медленно опускает голову и устало трет сухими ладонями вспотевшую шею. Глаза закрыты, рот приоткрыт, сигаретный дым невесомо касается обоняния. Успокаивает. Помогает собраться с мыслями. Как жаль, что он не может принять решение за Честера.
Впрочем, то, что он сомневается – разве это не ответ? Если бы в хранителе был хотя бы намек на желание растить и воспитывать сына, то сомнений не возникло бы.  Сомневаются, когда не имеют возможности. Но чаще – когда не хотят. Значит, Честер не хочет. Или он не желает растить ребенка от этой ебанутой на всю голову женщины? Он давно в ней разочаровался, возненавидел даже то, что когда-то нравилось. Густые каштановые волосы и по-кошачьи зеленые глаза больше не восхищали, а виделись в сырой земле, пожираемые жадными червями. И Честер сам отправил их туда – в гнилую землю. Вместе с хозяйкой.
Он встряхивает лохматой головой, отгоняя посторонние мысли. Сейчас не время проклинать Дилан – он будет заниматься этим на протяжении следующих трех дней, а потом благополучно забудет. Сейчас важно решить вопрос с сыном.
Со спины доносится шелестящее копошение, слышится знакомый запах.
― С Новым Годом, Чес! Это тебе! ― она снова беспардонно врывается в мысли Беннингтона, как когда-то ворвалась в его жизнь и в его особняк.
А он совсем не против, кажется.
Беннингтон приподнимает голову и смотрит на двуликую исподлобья. Она стоит перед ним такая нарядная, свежая и юная – как будто и вовсе не праздновала Новый Год. Светится, как елка, и ей даже не нужны для этого игрушки, гирлянды, мишура.
― Угу, здаров, ― угрюмо откликается он, ― я потом открою, ― смотрит ей в глаза, мысленно умоляя не обижаться на нежелание принимать участие в обменом подарками, ― мне уже сделали охуенский подарок с которым я теперь не знаю, что делать.
Он двигает в ее сторону смартфон, а сам открывает бутылку, наливает вискарь в два стакана.
Сейчас пить будем, да.

Он все еще ничего не понимает, но чувствует, что все паршиво. В голове сотня, нет, тысяча вопросов – и все без ответов. Там пусто, блять, как в сухой безжизненной пустыне, где только перекати-поле и водятся. Но почему в таком случая башка невыносимо тяжелая, словно налитая свинцом? Нет, серьезно, такое ощущение, что она сейчас просто возьмет, хрустнет и отвалится к чертовой матери. Весело покатится, как колобок, своей дорогой, и будет торжественно путешествовать до тех пор, пока не попадет на зуб хитрожопой лисице. И самое странное, что башка у Честера не болит, нет, куда там – адепт Ареса здоров, как стадо критских быков. Просто само состояние – давящее, гнетущее, душащее… на адепта Ареса словно тяжелое ярмо надели. Впрочем, почему «словно»? Это и есть ярмо, самое настоящее ярмо. Шестимесячное, правда, орущее каждые полчаса по поводу или без него.
Беннингтон взмахивает головой, пытаясь отогнать неприятные мысли, а потом вливает в себя стакан виски – залпом. Уже привычка. Не морщится. Приподнимает голову, волосы на которой нервно встрепаны, смотрит на девчонку исподлобья и думает о том, что зря, пожалуй, все это ей сообщил. Артемис – не чужой человек, она успела не просто ворваться в хаотичную жизнь Беннингтона, но и проникнуться ей. Им. Она за него искренне переживает. Честер это знает, потому что чувствует то же самое. И сейчас он подло перекинул собственные проблемы на ее хрупкие плечи, да еще и в Новый Год. Браво, Честер. Премия «наставник года» отправляется прямиком в твои бестолковые руки.
Впрочем, он сейчас не в состоянии заниматься самобичеванием еще и по этому поводу.
― Нет, ― режет тоном, не терпящим возражений, ― не уходи.
Останься Беннингтон наедине с этими стенами – и точно сойдет с ума. Не от одиночества и даже не из-за потери: Дилан он никогда не любил, иногда даже откровенно презирал, но большую часть времени искренне ненавидел, поэтому в первые секунды прочтения сегодняшнего сообщения даже обрадовался: ушла, блять, ушла! Только потом адепт Ареса понял, что Дилан не просто ушла, а оставила ему сына. Именно он, этот полугодовалый кусок с темными, как у отца, глазами, является причиной того, что крышу предательски сносит.
Честеру страшно, блять, и он боится не ребенка, а того, что мелкий изменит жизнь Честера. А он изменит. Окончательно и бесповоротно.
Приходится снова взмахнуть лохматой головой. Жаль, что этим жестом не изменить жизнь. Беннингтон вновь наливает в стакан виски, вновь закуривает и прерывает затянувшуюся паузу, повисшую над их головами острием гильотины:
― Мне плевать на то, что она свалила, ― признается Честер, исподлобья глядя на Теми. ― Вот серьезно. В последнее время наши отношения напоминали игру в футбол, где каждый пытался забить в чужие ворота, а по возможности проехаться мячом по зубам, ― он даже не удивляется тому, как складно получается говорить, ведь Беннингтон всегда был лишен красивых ораторских качеств. ― Но, блять, че мне с сыном делать? Я не готов взять опеку над ним. У меня, сука, больше дюжины маленьких злобных мстителей сидят на плечах. Да я, блять, сам еще ребенок, ― сокрушается Честер и нервно опрокидывает в себя стакан виски, а потом пьет из горла. ― Да и потом, ― вот об этом Беннингтон даже не подумал, ― все это максимально опасно. Захотят добраться до меня – ударят по самому слабому месту – по нему.

Честер искренне ненавидит жалость, считая это чувство ничтожным проявлением слабости. Он ненавидит жалеть людей, животных, детей; он ненавидит жалеть о прошлом или о настоящем, и уж тем более он ненавидит жалеть себя. Так что же за блядство с ним происходит сейчас? Почему первого января, в злоебучий Новый Год, он сидит на прокуренной кухне собственного особняка и предается гнусному унынию? Уж лучше бы разврату предавался, ей богу. Или алкоголизму. Хотя к алкоголизму вопросов нет, он самый верный друг и товарищ в любой ситуации, будь то кража ламы из городского зоопарка или внезапно свалившийся на плечи шестимесячный ребенок. А еще нет вопросов к Артемис. Она здесь, она рядом – всегда такая добрая к нему, всегда знающая необходимые слова, чтобы подбодрить и утешить, всегда уверенная в себе. Пожалуй, сейчас это именно то, что нужно. В конце концов, когда ты неуверен уже ни в чем, рядом должен быть тот, кто уверен, тот, чьего оптимизма хватит на двоих.
Не перебивая, Честер слушает Артемис, но что важнее – слышит. Девчонка говорит правильные вещи, бьющие не в бровь, а в глаз, и Беннингтон это понимает. Двуликая права: Честер не один. Учитывая его нынешнее настроение, он воспринимает сына как еще одного спиногрыза, который устроится на плечах и весело свесит ножки. В общем-то, так оно и будет – Честер это знает на примере Янни или той же Артемис. Но Беннингтона это никогда не напрягало, порой даже веселило. Эти двое умудрялись на спор выкрасть вискарь у Беннингтона из-под носа, пока он, ничего не подозревая, дрых в собственной спальне; они умудрялись попадать в такие передряги, что у Честера слов не находилось – только маты и те отборные. Периодически Беннингтон был готов сравнять их с землей, собственными руками пересчитать им ребра и зубы. И все же он не мог злиться на этих двоих больше десяти минут. Он понимал, что они – неотъемлемая часть жизни, которая становилась все темнее, чернее, а эти двое – яркие, пестрые – привносили в жизнь необходимые краски. Пожалуй, также будет с Тером.
Нужно просто взять себя в руки и перестать быть трусом. И, кто знает, быть может однажды Честер сядет им на плечи, весело свесив ножки?
― Да, ― невесело усмехается Честер, накрывая сухой намозоленной ладонью руку Артемис, что покоится на его сильном  плече, ― ты права. Кстати, на будущее, ― адепт Ареса поворачивает лохматую голову и намеренно встречается с девчонкой взглядом, ― на меня быстрее действуют слова «сука, Беннингтон, хватит сопли на кулак наматывать, соберись и пиздуй на встречу с сыном».
Он отворачивается и тянется к стакану; теперь не опрокидывает вискарь в себя залпом, а делает несколько протяжных глотков.
― Поехали. Надо забрать этого мелкого долбаеба. Я, кстати, понятия, блять, не имею, где он сейчас, ― Честер задумчиво хмурится, сдвигая брови к переносице. Почесав лохматую макушку, он без бывалого трагизма перечитывает присланную утром смску. Ни слова о местонахождении сына. ― Сперва ко мне заедем, не сомневаюсь, что у дуры хватило бы мозгов оставить сына в моем доме без присмотра.
И, конечно, едут они втроем: Честер, Артемис и бутылка виски.
― Как Новый Год встретила? ― как бы между делом спрашивает всегда скупой на слова Беннингтон. Ему почему-то совсем не хочется ехать в тишине.