Двойной латте без сахара обжигает, и Тея раздраженно стискивает зубы, ища беглым взглядом место, куда можно поставить бумажный стакан. Не найдя варианта лучше, норвежка быстро садится на корточки и ставит предательский кофе на серый асфальт, который, кстати, обжигает не меньше. Черт возьми, как этот желтый и душный, знойный город не похож на серый и прохладный, свободный Берген. Пока Тея жила в городе, окруженном многочисленными блестящими озерами, быстрыми шумными реками и необъятными темно-зелеными полями, она не понимала собственного счастья. А сейчас, оказавшись в удушливой греческой столице, Хансен мечтала окунуться в прохладу родного города с головой.
Правильно умные люди говорят, что человек ценит имеющееся только тогда, когда теряет.
Когда же она сможет вернуться домой? Впрочем, вопрос нужно ставить несколько иначе: вернется ли она домой вообще? Как ни крути, но Хансен осталось жить в лучшем случае пару месяцев. Бьерн обещал помочь. Она верит Бьерну – сама не знает почему. Но это не отрицает того факта, что в свои двадцать два Тея выглядит на тридцать пять. И она потеряла десяток лет жизни всего за несколько месяцев. Так что будет дальше? Через месяц она будет выглядеть и вовсе на сорок, а еще через два месяца – на девяносто? А там и до смерти рукой подать. Привет, костлявая, я представляла тебя по-другому. Не стесняйся, проходи и присаживайся вон туда – к бесцельно прожитым годам. Не прожитым даже, а потерянным. Забранным.
Ей всегда было плевать на собственную жизнь, а смерть не пугала Тею. Но осознание того, что какой-то сукин сын украл ее годы и теперь живет счастливой жизнью – ее жизнью – невыносимо раздражает, выводит и бесит. Встреться сейчас Тея с этим ублюдком – и пересчитала бы ему зубы, ей Богу. И плевать на собственные руки, которые пришлось бы сломать.
На хриплом выдохе норвежка прикрывает глаза и тянется рукой обратно за кофе, который предательски выскальзывает и разливается ароматной темной лужей по асфальту. Тея ругается вслух, не обращая внимания на любопытные взгляды прохожих. Пора бы привыкнуть к тому, что любые жидкости боятся ее, как огня. Тея даже вода выпить не может – постоянно давится. А та история, когда Хансен едва не утонула в  неглубокой луже…
Она неловко поднимается с корточек, разгибается и оглядывается. Кажется, вон тот магазин, куда послал ее Бьерн за продуктами. Вообще-то, если совсем уж честно, мог бы и сам сходить – а то Тее не очень улыбается шаркать подошвами конверсов по плавящемуся асфальту и непутево шмыгать из угла в угол по небольшим островкам прохладных теней.
Она заходит в прохладное светлое помещение и наконец вдыхает полной грудью. Сейчас Хансен готова руки, ноги и щеки целовать тому прекрасному человеку, который в каком-то там лохматом веке придумал божественный кондиционер.
Она берет корзинку и, запихивая в уши наушники, лавирует между людьми, которых, благо, не так много. Упаковка хорошего пива, блок сигарет, литр молока, две буханки хлеба… что еще просил купить Бьерн? А, фрукты и вино для глинтвейна. Потрясающе. Если Тея не сдохнет естественной смертью, то сопьется и помрет из-за почек. Впрочем, такая смерть ей очень даже нравится.
Она тянется рукой за последней бутылкой нужного вина, которую из-под носа уводит мутный тип невероятных размеров. Тея, забыв о наушниках, возмущается слишком громко:
― Эй, бульдозер, ― тут она вспоминает о музыке, вытаскивает один наушник и заметно понижает голос, ― это моя бутылка. Я хотела ее взять.

Между нами всего 15 см разницы, ну 

В уши долбят любимые немцы – Oomph! – впрочем, теперь только в одно ухо, потому что второй наушник свободно болтается в стороне, свисая со смуглого плеча. Тея, сжимая пальцами обеих рук пластиковую ручку корзины, стоит прямо – с высоко поднятым подбородком и широко расправленными плечами, чтобы казаться выше. Она смело смотрит в мужское лицо напротив – ни тени страха не мелькает в ее темных глазах. 
― Так и возьми другую, ― Тея невольно сужает глаза, и в ярком свете магазинных ламп они становятся похожи на блестящие темные лезвия. ― А эта моя, ― норвежка, плотно сжав губы, решительно протягивает руку и обхватывает горлышко бутылки пальцами. И с силой дергает на себя, вырывая стеклянную заложницу из крепкого мужского захвата.
Слышится приглушенный звук удара – это ее корзина с продуктами падает к ногам.
И сдалась же ей эта бутылка… впрочем, дело уже далеко не в бутылке, а в принципиальности, от которой Тея никак не может избавиться. Да и не хочет, если честно – ее принципы довольно вкусно пахнут и помогают держаться на плаву вот уже целых двадцать два года, которые выглядят на все тридцать пять, если не больше – шуточки за триста, да. Нет, черт возьми, Хансен не отдаст последнюю бутылку нужного ей вина какому-то мутному типу, похожему на разрисованный дуршлаг. Интересно, когда он пьет – у него вода из этих дырок льется? А если льется, то краска смазывается? Нет, Хансен безумно любит татуировки – у самой спина разукрашена, но у Теи православный крест, нарисованный собственными руками. А у него?.. Квадратики?..
Незнакомый мужчина смотрит на нее, как слон на моську – и это выводит Тею из себя еще больше. Хочется схватить вот эту самую бутылку – виновницу торжества – и разбить ее о голову мужчины. Черт возьми, вот же ж достанется ей от Бьерна, если он узнает… впрочем, он не узнает – мысли читать не способен, а Тея великолепно умеет держать язык за зубами. Двуликая никогда и не отличалась особой словоохотливостью и сговорчивостью.
А вот незнакомец, кажется, любитель поболтать. Он медленно, словно в старом фильме ужасов, наклоняется к Хансен – Тея не цепенеет, но и не двигается. Она равнодушно и без особого интереса ждет дальнейших действий разрисованного мужчины, себялюблюлюбие которого Тея, безусловно, задела. И задела больно - по самое горло. 
И Хансен плевать на это с самой высокой колокольни.
Он говорит, нет, он угрожает. Спокойно так, почти полюбовно, мол, подбирай слова, думай, прежде чем говорить… ничего нового. Тея слышала это уже сотню раз – от матери, от отца, от брата и сестры, даже от Бьерна – а ведь он образец терпимости. Но горбатого могила исправит, а Хансен, судя по ситуации, очень скоро в ней и окажется.
― Могу только посочувствовать психу, которого судьба сведет со мной, ― огрызается Тея, находя лицо незнакомого мужчины в непростительной близости от своего. Он дышит ровно и пахнет морской водой. Хм, Хансен и не знала, что люди могут так пахнут. Занимательно. Тея же пахнет куда проще – сигаретами, литрами дешевого кофе и немного терпкой мятой – это шампунь Бьерна, которым Хансен сегодня мыла голову.
Тея держится ровно, спокойно. Спина прямая, плечи расправлены – чтобы казаться выше. А еще очень хочется быстрее отвоевать законную бутылку и ретироваться из этого магазина в тень раскатистого кипариса, чтобы спокойно выкурить сигарету и выругать себя за патологическую неспособность навлекать неприятности и за катастрофическое неумение держать язык за зубами.

Отредактировано Thea Hansen (03.06.2015 20:53:57)

Плохо скрываемая торжественность накрывает с головой, и Тея едва заметно ухмыляется долгожданной победе над татуированным мужчиной. Заветная бутылка красного вина в ее руках, и Двуликая прижимает прохладную стеклянную подругу к собственной груди, словно эта не бутылка вовсе, а заслуженная золотая медаль за отвагу, победу или еще чего. И никакие угрозы – даже такие страшные – не заставят Хансен вернуть вино на полку. Тем более она пребывает в святой (и наивной, чего уж там) уверенности, что мужчина способен лишь на угрозы, а на деле вреда не причинит. Ах, знала бы Тея, ах, если бы она только знала.
― Нет, ― коротко отвечает норвежка, глядя в льдистые глаза напротив.
В следующее мгновение она на удивление ловко берет корзину в руки и кладет в нее бутылку. Показательно – чтобы мужчина обязательно увидел – убирает пакет с молоком и блок сигарет в дальний угол, освобождая место для полусладкого трофея.
Хансен разворачивается, ловя себя на мимолетном желании показать незнакомцу язык, как это делают одержавшие какую-то мелкую и очень сомнительную победку дети. Она едва удерживается от этого жеста – все-таки, ей двадцать два, а не шесть. Впрочем, это еще с какой стороны посмотреть, ибо поведение Хансен в стычке за несчастную бутылку можно смело назвать ребячеством. Такая манера ей не свойственна совсем – Тее проще грубо рявкнуть, в крайней случае – нахамить и ворчливо уйти, оставшись у пустого корыта. А тут… что-то пошло не так. Что-то до сих пор идет не так. Хансен словно переклинило с этой чертовой бутылкой, катилась бы она в самую дальнюю и темную жопу. Двуликая зацепилась за нее, как за навязчивый сук в глухом лесу, мешающий идти дальше. Неспроста.
Из колеи выбивает еще и ровный голос – холодный такой, гортанный и низкий, чем-то напоминающий тихий шум ветра перед страшнейшей бурей. Тея невольно останавливается на полуразвороте и искоса смотрит в лицо мужчине. Не боится, нет, но теперь в ее голове оседает какая-то опасливость, настороженность. А его слова сбивают ее с толку.
Забирай? Выберешь другое вино? Хороший ассортимент?
Тея хмурится, сдвигая густые черные брови к переносице. Она задумчиво облизывает пересохшие губы, явно чувствуя какой-то подвох. Хансен угрюмо смотрит в эти глаза цвета мокрого асфальта, по которому все детство ходила в школу и хочет уже развернуться, как…
Вспышка! Яркий белый свет ударяет по глазам, заставляя норвежку с силой зажмуриться и до скрипа сжать зубы. Рваный выдох срывается с губ, слух прорезает громкий звук удара – заметно потяжелевшая корзина с продуктами вновь падает на гладкие стены пола. Ее ноги становятся ватными, непослушными, в глазах прыгают разноцветные яркие пятна, живот предательски крутит. Тошнит. А потом она вдруг видит полумудака-полуящера, который стоит между двумя огромными людьми – кажется, между Посейдоном и Афиной. Полумудак решает какой-то спор и делает выбор в пользу Афины. Посейдон в ярости.
Когда Тея открывает глаза, то обнаруживает себя, вцепившейся в полку справа. На выдохе она поворачивает голову и смотрит на мужчину, но видит не его, а… Посейдона.
― Твою мать, ― хрипит Тея и еще несколько мгновений быстро моргает, пытаясь прогнать видение. ― Что за херня с тобой… со мной. Что за херня вообще?
Неконтролируемое желание уйти подальше от этого человека захватывает ее всю. Тея начинает медленно пятиться назад, подгадывая удобный момент, чтобы сорваться с места и сбежать.

Свет в магазине, четырежды моргнув, предательски гаснет, и Тея сжимает зубы, мысленно обвиняя незнакомца, с которым она имела несчастье устроить потасовку за треклятую бутылку вина, в наступлении тьмы. Тея не любит темноту – ей куда комфортнее при свете солнца или комнатной лампы, луны хотя бы, когда любое движение со стороны можно заметить и предупредить. Предупрежден, значит, вооружен.
Надеясь черти знает на что, Тея настойчиво пятится назад. Корзина с продуктами и двенадцатиградусной виновницей сего безобразия наспех брошена на пол – к его ногам, впрочем, сейчас не до корзины вовсе. Хансен поджимает губы, беззвучно сглатывает и не сводит взгляда с незнакомца – а взгляд такой же флегматичный, не боязливый вовсе. А незнакомец больше не седовласый Посейдон, а обычный мужчина – высокий, мощный, светловолосый, голубоглазый и вот с этими непонятными татуировками, за которые Тея невольно цепляется вновь и вновь. Почему-то невыносимо хочется взять тряпку или щетку и стереть эти непонятные иероглифы, а потом нарисовать что-нибудь действительно красивое, качественно и завораживающее. И Тея резко взмахивает черноволосой головой, выгоняя подобные мысли из мозга. В конце-то концов, не об этом сейчас нужно думать, не об этом, Тея!
Он берет в руки бутылку с водой и выливает содержимое на пол. Брызги летят во все стороны и оседают на белых стеллажах, а потом стекают вниз – на прохладные серые плиты. Он зловеще улыбается. Тея судорожно вспоминает, чему за этот короткий период совместной жизни ее научил Бьерн. И она невольно усмехается, ловя себя на мысли, что по делу они говорили мало, а свободное время предпочитали проводить за очередным британским сериалом, пиццей и глинтвейном, который так обожает Тея и который теперь полюбил Бьерн. Почему она считала это личной победой и поводом для серьезной гордости.
Впрочем, Бьерн помог ей понять и открыть способности, но Тея слишком ленилась проявлять к ним должный интерес и ни в какую не хотела учиться контролировать. Там же первый сезон «Отбросов» крутят, вы что. Или «Игра престолов» начинается. Кого сегодня убьет Мартин?
Если Хансен выживет сегодня, то обязательно попросит Бьерна научить ее всему. Даже вытерпит фирменный насмешливый взгляд и бесконечно подтрунивание.
― Меня зовут Тея, ― огрызается Хансен, ― а не Кекропс. Глаза разуй!
Она не смогла промолчать, впрочем, такой ответ может сыграть норвежке на руку: так или иначе, но иногда притвориться дурочкой – отличный способ выйти из дерьма чистым, а из воды сухим.
― Ты охреневший мясокомбинат, ― шипит она, жмурясь и стискивая зубы. Хансен уже вжата в колонну, и периодически ей нечем дышать. Она машинально поднимает обе руки и впивается пальцами в его запястья, пытаясь освободить горло от хватки и дать легким кислород.
Наконец он убирает руки, но только для того, чтобы переместить их на ворот толстовки. Тея сразу кашляет, пытаясь вобрать в легкие больше воздуха. А незнакомец с силой ее встряхивает, и она врезается затылком в колонну. Не больно, но неприятно.
― Самоудовлетворился? ― она провожает его ненавидящим взглядом исподлобья, потирая правой рукой ударенный затылок. Он отдаляется, и Тея протяжно выдыхает. Без облегчения, конечно, нет, куда там.