Физиономейбл. Без автомата, а жаль
Рано или поздно это должно было случиться. Но, бля, почему именно сегодня, именно сейчас, когда она так нужна? Честер сдавленно кашляет от сухости в горле, обиженно потирает заросшие трехдневной щетиной щеки и устало мажет взглядом по рабочему столу в поисках злоебучей ручки, ведь та, которая сейчас у Беннингтона в руках, предательски отказывается писать. Увы, но единственный канцелярский шедевр оказывается зажат у Честера между пальцами, что его безумно раздражает, поэтому уже в следующее мгновение адепт Ареса, ворчливо ругаясь, с силой запускает предательницу в противоположную стену. Ручка, разражаясь глухим жалобным хрустом, съезжает по светлой стене и драматично оседает на полу. Честер, не испытывая никакой вины по поводу трагичной смерти, откидывается на стуле и бестолковым взглядом мажет по гладкому белому потолку. Сегодня день оплаты счетов – нужно подписать дохренища бумаг, а он так ненавидит бухгалтерию, кто бы знал, как он ненавидит бухгалтерию. Еще и единственная ручка отказывается писать – гелевая предательница. Наверное, нужно уже разориться и нанять домработницу – милую пухлую женщину лет сорока-сорока пяти, которая будет заправлять кровати, убирать за злобными мстителями пустые бутылки, готовить вкусную еду и следить не только за порядком в доме, но и за наличием злоебучих канцтоваров.
Да, надо, определенно надо. И хорошо бы, чтобы вышеназванная женщина либо не задавала лишних вопросов, либо спокойно восприняла информацию о том, что она будет работать на мелких Богов – Божков со своими проблемами и косяками, которые по размерам и глубине иногда не уступают косякам древнегреческих Покровителей.
Приглушенный стук в дверь, и Честер, выпрямляясь, почему-то думает, что пришла та сама пухлая женщина лет сорока пяти-пятидесяти и принесла долгожданную ручку. Беннингтон резко взмахивает лохматой головой, отгоняя столь глупые мысли.
― О, здарова, ― он поднимает глаза, глядя в лицо Кассандры. Маленькая добрая женщина, иногда такая стойкая, что сам Атлант, вынужденный держать на плечах небо, позавидовал бы. И никак не вписывающаяся в фауну этого особняка – не мстительная, не озлобленная, не жаждущая. Яркий синий василек, оказавшийся средь поля, поросшего ядовитым плющом. ― У тебя случайно нет ручки, а? А тобля у меня одна, и та кочилась, ― он разводит руками в стороны, мол, прикинь, какая неудача, а я ни в чем не виноват. Моя хата с краю – ничего не знаю.
― Честер, нам нужно поговорить. Я ухожу. Из Эгейнста. Я так решила.
Он не понимает еще ничего, поэтому тихим голосом переспрашивает:
― То есть ручки у тебя нет, да? ― он говорит таким тоном, как говорят в фильмах, когда герою сообщают новость, и он ее слышит, но не понимает – не потому же не может, а потому что отказывается понимать. Честер устало прикрывает глаза и закуривает сигарету из пачки, лежащей на столе. С губ срывается серое кольцо дыма, и Беннингтон наконец смотрит на Кассандру.
А сказать ничего не может.
Он расстроен, хотя понимает, что расстраиваться нечему – женщина наконец освободится от колючих уз и пойдет своей дорогой. Он зол, раздражен и обижен – в первую очередь на себя – потому что понимает, что не имеет никакого права на эти чувства.
― Ну пиздец, ― наконец хрипит он. Испытующий, внимательный, прожигающий насквозь взгляд царапает ее лицо, плечи, грудь. ― Какого хрена, Касс? Почему именно сейчас, да и вообще – почему?
Эгоизм берет над ним верх.