[audio]http://pleer.com/tracks/446869w2r6[/audio]
Слишком громко ломаются люди – а ведь иной раз и не услышишь даже. Это оглушает. Парализует. Не можешь ни пошевелиться, ни моргнуть. Сделать вдох и то едва получается. Но не у Скарлетт. Она не может дышать. Обездвижено все: руки, ноги, мозг и губы, легкие туда же. Чертовы предатели. Хватит. Умоляю, хватит так смотреть – не мимо, не на Кэтти, а сквозь. Словно сотни ядовитых лезвий под ключицы. Невыносимо больно, хочется кричать, раздирая связки в кровь. Но еще больше хочется обнять, прижаться всем телом, дать понять, что рядом, что никуда не уходишь – ни в этот злополучный праздник, ни завтра, никогда.
Она стоит, смотрит только ему в глаза. Скарлетт видит боль Ксавьера – настолько она осязаема. Дьявольски стыдно за то, что причиной этой боли является именно Кэтти, а не Редьярд и, увы, не побелка. И если с последними Кэтти знала, что можно сделать, то понятия не имела, что нужно делать с собой. Она не могла уйти из жизни Ксавьера, чтобы ему было лучше, ведь тогда хуже будет Скарлетт. Черт возьми! Как же сложно протянуть ладонь в его сторону, когда за другую руку с такой силой тянет гордость. В пропасть.
Он усмехается, но это не та его фирменная ухмылка, за которую Скарлетт сейчас, пожалуй, отдала бы все свои деньги, дизайнерские платья, дорогую косметику и даже душу. Это не та насмешка, которой он беззлобно издевается над Кэтти, подтрунивает над привычками, которые ему непонятны. Это ухмылка сломленного человека – горькая и отчаянная. Она похожа на трещину в дорогой хрустальной вазе. Ее не залатать, не скрыть. И не исправить. Можно только выбросить, а потом, через пару недель – когда забудешь и забудешься – купить новую вазу.
Но Скарлетт не хочет новую вазу, она хочет старую, она невыносимо хочет старую, потому что только она подходит к интерьеру комнаты, только с ней связаны необыкновенные воспоминания. Только она может так смотреть, так смеяться и так пахнуть. Только он.
Ксавьер говорит, но Скарлетт не слушает – не слышит. Находясь в этой комнате, она как будто бесплотным духом витает в воздухе, наблюдает со стороны. Видит все и в то же время – ничего. Но очень хочет дотронуться, чтобы прийти в себя, вернуться.
Взгляд стеклянный. Дыхание замедленное. Сердце почти не бьется. Она тяжело сглатывает, когда он грубо перехватывает ее запястья и подносит к щекам.
Да что же ты делаешь, Дефо!? Знаешь же, что оцарапает.
Но не царапает – нет, куда там, какие царапины, когда самую сильную боль Скарлетт уже умудрилась причинить. Кто бы мог подумать, что мощнейшие удары приходятся ни в челюсть и ни в живот, даже ни в солнечное сплетение, а туда, что нельзя увидеть. Кэтти это понимает, потому что сама чувствует. Дефо бьет больно, наотмашь. С силой. И не кулаками, не пощечинами, а словами. Ни один удар не должен остаться безответным, да, Ксавьер?
На глаза невольно наворачиваются слезы – и так жаль, что на побелку свалить не получится.
А он стоит перед ней такой разбитый, убитый, ядовитый, но не побежденный. Он никогда не поднимет белого флага – впрочем, не это ли Скарлетт так нравится в Дефо? Даже проиграв, Ксавьер не падет на колени, не склонит головы.
Решение бьет мгновенно и сильно, как удар в двести двадцать. Нет, Скарлетт не отпустит Дефо. Не сегодня и, пожалуй, никогда.
― Заткнись, ― шипит, сжимая его лицо мягкими теплыми ладонями сильнее, ― заткнись, ради бога, иначе я заставлю тебя это сделать, ― а она заставит.
Скарлетт подается ближе – решительно и безоговорочно. Убирает руку с его щеки, захватывает ей чужой галстук и наматывает на ладонь. Не на кулак и не на запястье. Только на ладонь и никак иначе. Притягивает Дефо ближе и невесомо касается губами его щеки – той самой, с которой только что ушла рука. И осторожно съезжает ближе к губам. Не целует, просто касается. Легко, едва ощутимо. Осторожно, боясь стать причиной еще одной трещины.
Пусть твоя ладонь и превратилась в кулак, но я буду держать его в своей руке.
