― Доррогая, ― ласково тянет Скарлетт, устало прикрывая глаза и медленно потирая мягкой ладонью лоб, ― успокой ее немедленно, или я вас обеих вышвырррну на улицу.
Глаза Адель расширяются от ужаса – девочка знает, что Скарлетт способна на столь вопиющее преступление. И ладно бы за окном было приятное зеленое лето, но нет, на дворе зима – вон, снег хлопьями с серого неба падает и ветер пронзительно завывает. И, словно не желая уступать в громкости пробирающей до мурашек стихии, заливается истошными воплями Минни. Адель, нервно кусая тонкие губы и опасливо хмуря бесцветные брови, поднимает виноватый взгляд на Скарлетт и сразу спохватывается, начиная активно укачивать на руках ребенка и что-то нежно шушукать ей в круглое лицо. Рев Минни не стихает – наоборот, с каждой минутой он становится все оглушительнее, и Скарлетт понимает, что сейчас в этом доме есть место либо для нее, либо для няни с полугодовалым ребенком на руках. Скарлетт и рада бы вышвырнуть дочь на улицу, но, черт возьми, потом не оберешься мороки с дотошными социальными службами. А эти соцработницы – серые, строгие, с ниточки одетые и пахнущие старым потом – ах, как они раздражают Скарлетт. Нет, она не будет иметь дело с подобными службами – ни сегодня, никогда. Но тогда придется покинуть дом – хотя бы на время – чтобы отдохнуть от истошных детский воплей, а то у Кэтти уже голова по швам трещит. А там, не дай Бог, и морщинки появятся.
Скарлетт неспешно поднимается с кожаного дивана и закусывает нижнюю губу, думая, где можно провести этот томный вечер, дабы расслабиться и отдохнуть от невыносимых криков. Подруг как таковых у Скарлетт никогда не было, что неудивительно – всех женщин Кэтти считала высокомерными завистливыми курицами с редкими бесцветными волосенками и кривыми ногами. Собственно, друзей у Кэтти так же не водилось. У нее были только поклонники, тысячи поклонников, но ни одного из них Скарлетт сегодня видеть не хотела.
Решено. Она поедет в Дом для Носителей: наведет там порядок, выругает Вильгельма за разбитую вазу, обязательно сделает замечание Клэр (неважно за что – она потом найдет причину) и великодушно даст подшутить над собой Голдману. Ах, да, перед этим нужно заехать в супермаркет и закупиться продуктами, а то Носители в последнее время стали опустошать холодильник быстрее, чем Кэтти успевала его забивать.
― Не ждите меня, ― холодно бросает она Адель и, накидывая на хрупкие плечи черное пальто, уходит из дома. До острого кошачьего слуха доносится облегченный выдох француженки. Хрустя свежим снегом, Скарлетт идет к машине и ловко садится в салон, в котором еще пахнет новенькой кожей. Она заезжает в супермаркет, как и хотела, а потом, лишь слегка превышая установленный скоростной режим, едет в загородный дом. И Скарлетт совсем не замечает бездомной собаки, бросающейся под колеса. Зато она замечает мужчину, который лезет спасать глупую дворнягу.
Невыносимо громкий скрип тормозов. Дутый звук подушек безопасности. Удар, еще удар.
Все происходит в одно мгновение, но вместе с тем тянется целую вечность. Скарлетт нечем дышать, черт возьми, ей нечем дышать – она сейчас задохнется просто. А еще ей тесно – она не может пошевелиться. Несколько быстрых секунд, и подушки сдуваются, однако ей все еще тесно.
― Смотри, куда прешь! ― голос звучит где-то далеко, словно за стеклом. И этот голос приводит Кэтти в чувство. Она поднимает растрепанную голову и, хмурясь, смотрит на мужчину. Черт возьми, на нем ни царапины. Зато ее прекрасный автомобиль…
― Что ты наделал!? ― вспыхивает Скарлетт, видя, во что превратилась ее машина. Она уже не думает ни об аварии, ни о том, что могла погибнуть и, естественно, ей совершенно плевать на человека, который по всем законам физики и биологии должен быть мертв. ― Что ты сделал с моей машиной, гррязное животное!? ―  она уже стоит на улице, покачиваясь от слабости и боли в голове, и смотрит на расквашенную машину. ― Господи, лучше бы ты померр под колесами моей машины, потому что то, что я сейчас с тобой сделаю, будет намного стррашнее!
Она еще не понимает, что все это странно. Сейчас она ничего не понимает, а только поддается неконтролируемым порывам ярости, злобы и обиды. Она поймет все позже, поймет обязательно, но сперва виновник аварии должен поплатиться перед Скарлетт, а потом перед всеми Богами. Трижды. В раскаленном масле чугунного котла.

― Ваше агрессивное ведро с гайками чуть не убило мою собаку! Да. Он будет мой. Я буду его кормить. И назову Кратосом. А вообще, кушать хочется, ― возмущается мужчина, но так жалобно, что Скарлетт слышит только раздражающее нытье. А она так ненавидит нытье, ах, кто бы знал, как эта женщина ненавидит нытье! Если, конечно, ноет не она сама, что бывает очень редко и только для привлечения мужского внимания. Мужчины, к ее счастью, так глупы, что стоит лишь пустить актерскую слезу – и все, они готовы горы свернуть и звезды пересчитать, а иногда и голыми руками их достать. Скарлетт это прекрасно знает и не менее прекрасно этим пользуется. А вот чужое нытье – увольте! Она даже жалобные всхлипы собственной дочери терпеть не может.
― Не ной, ― холодно режет она, втягивая в легкие больше воздуха. Пора брать себя в руки, в конце-то концов, она же Кэтти Скарлетт О`Хара, а не какая-то там истеричка из соседней квартиры. ― Мне абсолютно плевать на плешивую шавку и на то, что ты собирраешься пррибррать ее к ррукам. Это не мое дело, ― Скарлетт хмурится, ― ты, черрт возьми, рразбил мою машину! А ведь ты должен быть мерртв, как и эта дворрняга, ― но они не мертвы.
Осознание произошедшего незваным гостем стучится в ее пушистую голову; Скарлетт задумчиво закусывает нижнюю губу и сдвигает темные брови, не сводя пронзительного взгляда карих глаз с оборванца. Итак, она неслась на скорости сто километров в час как минимум, выехала их тоннеля и лоб в лоб столкнулась с незнакомцем. Что должно было произойти? Два трупа, почти целый автомобиль с разбитым лобовым стеклом и до чертиков напуганная Скарлетт, судорожно оглядывающаяся в поисках свидетелей и чуть позже тяжело закапывающая труп в сырую землю. А что произошло? Машина всмятку и закапывать, черт возьми, некого – потому что оборванец не только жив, но еще, кажется, вполне себе здоров и счастлив.
― Никакой от вас пользы. Носитесь тут, как умалишенная! Кричите, орете, руками машете, угрожаете. Нет, чтобы покормить бездомных, ― врывается мужчина в ее мысли. На выдохе Скарлетт открывает глаза и из-под длинных густых ресниц смотрит на то, как оборванец топчется возле ее разбитого автомобиля, явно что-то высматривая.
― Отойди от моей машины и не прриближайся к ней, ― раздраженно, подобно раздразненной змее, шипит Кэтти, делая несколько широких, но мягких шагов в сторону оборванца. Вплотную она к нему не приближается – брезгует, ведь он явно бездомный, а у представителей низших социальных слоев может быть чертова дюжина всяких заразных болезней. А Скарлетт, хоть у нее здоровье, как у быка, не хочет подхватить педикулез или лишай. И она совсем не хочет думать о том, что в багажнике лежит целый пакет с только что купленной провизией для одинокого холодильника в доме Носителей. В конце концов, почему она должна делиться едой с каким-то там оборванцем? И уж тем более – с этой плешивой шавкой?
― Как ты выжил? Кто ты, черрт возьми, такой? ― наконец долгожданный вопрос срывается с ее припухших губ.
Он не Хранитель, иначе Скарлетт бы почувствовала присутствие адепта жалкого божка обязательно. Он не Носитель, потому что способности оных проявляются только близ Хранителей, а Хранителей рядом нет. Он не Двуликий, ведь ее интуиция молчит, как бравый партизан. Стало быть, Кэтти сорвала джек-пот и наткнулась на мифического зверя?
Ах, как бы джек-пот не снес ей на радостях голову.
В прямом смысле слова.

― Значит, тебе твое ведро важнее, чем живое существо? Значит, тебе плевать на жизни других? ― пытается воззвать к совести мужчина, в ответ на что Скарлетт лишь показательно  отводит пушистую голову в сторону, из-за чего ее мягкие каштановые локоны игриво подпрыгивают на драповых плечах, надменно закрывает глаза и деловито скрещивает руки на груди. Когда слышишь подобные высокоморальные проповеди каждый день на протяжении целой жизни, то невольно привыкаешь к ним и в итоге совсем не замечаешь. Ради справедливости нужно отметить, что Скарлетт замечает наставления, но лишь тогда, когда ей это выгодно. Она обещает обязательно измениться и стать намного лучше, если получит вон то бриллиантовое колье; она исправится завтра же, если ей простят превышение скорости и не выпишут штраф. Но она даже пустых обещаний давать не будет, если это не принесет ей никакой пользы.
― О, конечно же, нет. Видишь, я вся горрю от стыда, ― саркастично осклабляется Кэтти, не глядя на мужчину. Она стоит все в той же позе: голова высокомерно приподнята и отведена в сторону, руки деловито скрещены на груди, одна нога слегка согнута в колене, глаза закрыты. Она словно всем своим видом хочет показать, насколько ничтожен этот оборванец по сравнению с ней – прекрасной и великолепной Скарлетт; что он даже внимания ее не стоит.
Промозглый декабрьский ветер вдруг ударяет по румяным щекам, и Скарлетт невольно ежится от холода. По коже бежит дрожь, но далеко не от мороза – а от отвратительного скрежета. Кэтти сжимает зубы и жмурится – уж слишком противный звук, словно несколько тысяч острых когтей скребут по школьной доске. И только спустя дюжину секунд до нее доходит, что источник звука не пронзительный ветер, а тот самый мужчина, стоящий буквально в трех метрах. Мужчина, который сжимает крышу ее автомобиля в руке, словно там не металл вовсе, а мягкий белый хлопок.
― Отойди сейчас же от моей машины, одноклеточное!! ― судорожно взвизгивает Скарлетт, чувствуя, как внизу живота зарождаются животная ярость, слезная обида и неконтролируемый страх. Какая опасная гремучая смесь, черт возьми. Ядерная. Мучительная. Смертельная. И если не дать этой смеси выплеснуться, то она сожжет все внутри. И все снаружи.
А он только подливает масла в огонь ее страха, ненависти и обиды.
― Я уничтожу то, что тебе дорого, чтобы ты ощутила хотя бы подобие сожаления, бесчувственная дрянь! ―  рычит он, и Скарлетт рычит в ответ, осклабляясь и обнажая клыки. А потом резко встряхивает головой, пытаясь прийти в себя – в конце концов, она не может поддаться ярости, не может броситься не демона с кулаками – ведь она против него безоружна. Он убьет ее так быстро, что она даже моргнуть не успеет, и вырастающие клыки и когти, обостряющиеся скулы, укрупняющиеся плечи и руки – только доказывают его превосходство и силу.
На сдержанном выдохе Скарлетт сжимает зубы и звучно сглатывает. Она машинально делает медленный шаг назад, отдаляясь от демона. А потом еще один шаг. Да, она его боится, но Кэтти лучше умрет, чем признает собственный страх.
― Следующим блюдом будет твоя жизнь, если ты не вымолишь у меня прощения! Начинай!!!
― Иди к черррррту, ― подобно загнанной в угол беззащитной кошке шипит Скарлетт. А сама перебирает возможные варианты выхода из сложившейся ситуации. Выходы подбираться отказываются, потому что все мысли предательски разбегаются в стороны, оставляя место лишь для одного чувства.
Для страха.

Кого-то страх пьянит, кого-то обездвиживает, кого-то толкает на необдуманные поступки и действия, о которых обязательно будешь жалеть. Кто-то не может связать и двух слов, когда в горло когтистыми лапами впивается животных страх, а кто-то начинает бездумно брызгать угрозами и проклятьями, бешеной слюной и разъедающим ядом. Скарлетт страх обездвиживает – она, словно пойманная в ловушку мышь, стоит и не шевелится, не дыша и не моргая. Потом к ней приходит осознание того, что животное, которое не двигается – это животное, которое сдалось – читай – погибло. Но Скарлетт не собирается сдаваться – не сейчас и не сегодня, никогда. Слишком много дел не сделано: Минни не накормлена, Адель за плохо протертое зеркало не выругана, утюг не выключен и хлеб, который Скарлетт сроду не ела, не куплен. Она не умрет – не здесь и не сегодня. Стало быть, нужно бороться, и если бороться нечем, то придется действовать подручными средствами – руками и ногами, острыми ноготками и зубами. Она будет истошно вопить и отвешивать сильные звонкие пощечины до последнего выдоха, но черта с два сдатся так просто! Или она не Кэтти Скарлетт О`Хара!
Навязчивая мысль о предстоящем сражении за собственную шкуру роднится с бешеным, диким, необузданным огнем, который загорается внизу живота, уютным теплом расплывается по телу и яркими оранжевыми искрами оседает в глазах. Теперь не страх душит горло, а решимость – Кэтти не сдастся демону так просто, она будет бороться и даже если умрет, то заберет с собой его глаза!
И все в ней как будто меняется. Взгляд больше не стеклянный, не отупелый, нет, куда там – это взгляд хищника, загнанного в угол более сильным противником. Взгляд хищника, который будет бороться, потому что такова его природа, и он лучше умрет в бою, чем ляжет вверх лапками и будет ждать голодных стервятников. Ее движения не скованные, не угловатые – нет, они плавные, мягкие, грациозные даже. Глаза едва приоткрыты, и в них горит огонь. Огонь, который, если сгорит она, то сожжет и его. И она даже не взвизгивает – вздрагивает только, когда кер бросается к ней, хватает за горло и сжимает цепкие пальцы на длинной шее. Скарлетт стискивает зубы и не издает ни звука, но перехватывает собственными пальцами его запястье. Он слишком силен, чтобы отвести руку от себя, поэтому женщина впивается крепкими острыми ноготками в кожу его запястья. Сильно, до крови, как думает она. И с каждой секундой вонзается лишь сильнее.
― Я не боюсссь тебя, ― лжет она, глядя строго в глаза напротив.
Скарлетт не отводит взгляда, не отводит головы. Она впивается в его запястья сильнее, сжимает зубы так, что припухшие губы белеют. Промозглый декабрьский ветер как ни в чем не бывало дует в спину, треплет ее волосы, и мягкие каштановые локоны касаются небритых щек демона. А Скарлетт думает, что с удовольствием бы расцарапала эти щеки в кровь, будь у нее чуть больше воздуха. И даже писклявый щенок не раздражает сейчас.
Мгновение, и женщина, задерживая дыхание, со всей немейской силы отвешивает демону мощную звонкую пощечину. Будь на его месте обычный человек, и он бы не устоял и пал на землю. Но перед ней демон, и Кэтти уже ни в чем не уверена. И странно, наверное, что его щека не краснеет, что на ней не выступают кровавые отметины от глубоких ссадин. Но Скарлетт об этом подумает потом, когда появится время.
А сейчас Скарлетт будет думать, как выцарапать ему глаза.

[audio]http://pleer.com/tracks/5118438l8x4[/audio]

Эта женщина, будучи юной взбалмошной девушкой и Носителем, не способным держать себя в руках – в лапах то есть, твердо решила еще на двадцатом году жизни, что ни за что не позволит немейской природе взять над собой верх. Едва переехав в знойные Афины, Скарлетт собралась с духом и, соблазнительно одевшись и надушившись самой дорогой туалетной водой, явилась на порог к Леониду с безапелляционным решением – научить ее управляться с Немейским Львом. Леонид брезгливо осмотрел девушку с головы и до ног, поморщился и отказал – а зачем ему такие избалованные проблемы на свои скрипучие кости? Но Скарлетт была непреклонна – она ворвалась в его дом без приглашения и, ухватившись ноготками за подлокотник дивана, решительно уселась в гостиной, а так же в его печенках. И в жизни. И он согласился. Правдами и неправдами, слезами и соплями, потом и кровью он пытался научить Кэтти всему, что знал сам. Не за просто так, конечно, а за строительство дома, где в будущем будут собираться представители их расы выпить чаю, обсудить последние проблемы в области экономики, но что важнее – потренироваться, сплотиться и в дальнейшем держаться вместе. В конце концов, если Хранители разбились по кучкам и крепко держатся за руки, то чем Носители хуже? Эту идею фикс Леонид смог вбить и в голову Скарлетт, которую время от времени швырял об стены. И перед носом которой садил Хранителя и только лишь Скарлетт смела шевельнуться в его сторону – Леонид сыпал проклятьями и сильнейшими ударами. Через две недели подобных тренировок Скарлетт стала похожа на старую потрепанную боксерскую грушу. Через три недели она послала Леонида к чертям собачьим, а еще через три дня сама явилась к нему на порог. Не извинилась, нет, куда там, это же Скарлетт. Но тренировки продолжились. И продолжались еще три года – за это время Скарлетт настолько привыкла к боли, что и вовсе не чувствовала ее.
А потом беспощадная кровавая война, путешествие в Древнюю Грецию, где Кэтти родила дочку и сразу ее потеряла – неведомое чудище, видите ли, захотело полакомиться свежим младенческим мясом. И возвращение домой, ознаменовавшееся смертью мужа. Так Скарлетт стала вдовой с ребенком на руках. А потом ее обвинили в убийстве мужа.
И этот огонь, вода, медные трубы… черт возьми, как она хотела умереть, когда проходила через ад! Но она не могла себе позволить смерти. Умирают слабаки, а Скарлетт сильная.
И она не может себе позволить умереть сейчас. Да катитесь вы в тартар, черти! А Скарлетт покатится домой, вот только решит эту проблему, которая пытается ее убить.
Он смеется ей в глаза, и Скарлетт раздражается этим смехом. Она хочет немедленно вцепиться в его губы и разорвать лицо на несколько частей, но понимает, что сил не хватит. Все, что она может сейчас – это осклабляться, шипеть, подобно озлобленной кошке, сжимать кулаки и стискивать зубы. А еще лететь в ближайший сугроб. Скооперировавшись, Скарлетт приземляется в снег мягко, ничего не повредив. Она сразу разворачивается к нему лицом и ждет следующего удара, который обязательно будет. А демон быстро поднимает ее на ноги и отвешивает пощечину, да такую сильную, что Скарлетт пала бы на землю, если бы кер не держал ее за грудки.
Она жмурится, пытаясь прийти в себя. Она сухо кашляет, пытаясь придумать хоть что-нибудь, что даст ей возможность выбраться сухой из этой воды, которую, кстати, она сама взбаламутила. И в голове что-то щелкает. Причина, по которой кер так взбесился – не сама Скарлетт, а собака. Собака, жалобно скулящая у него за воротом куртки. И пока демон стоит к Кэтти так близко – возможно, это единственный шанс на спасение.
Ее глаза хищно сужаются, становясь похожими на блестящие бритвы. На решительном выдохе женщина выхватывает собаку и крепко прижимает ее к груди. И шипит в лицо демону:
― Зевс мне свидетель – я сверррну этой шавке шею, если ты меня еще хоть пальцем тррронешь, ― и она свернет, будьте уверены.
И чувствует на языке привкус крови. Отлично, демон разбил ей губу.
А она разобьет ему жизнь – сегодня, завтра или через полгода – неважно. Ведь месть – это блюдо, которое подают холодным. Холодным трупом кера.
Приятного аппетита, Скарлетт.

Знаете, как оно зачастую бывает в жизни: с понедельника по пятницу светит теплое греческое солнце, слабый ветер гоняет по голубому небу полупрозрачные облака и мерно шерстит резные листья кипарисов, трава зеленеет и птички щебечут. И ты, подставляя румяные щеки ласковым июньским лучам, планируешь наконец выбраться в долгожданный уик-энд на природу: пикник с друзьями, шашлыки, ребенку уточек показать. А потом – бац! – и в субботу утром глаза не можешь разлепить – а все потому, что за окном серо и пасмурно: тяжелые тучи, кажется, сейчас упадут на землю; северный ветер пронзительно завывает, наигрывая на проводах какую-то замогильную мелодию, птицы предусмотрительно прячутся в гнезда. И ты никуда не идешь, не едешь, оставаясь лежать под теплым одеялом в любимой кровати. Впрочем, сейчас не об этом. Сейчас о том, что Скарлетт, исподлобья недоверчиво вглядываясь в глаза напротив, ловит вдруг себя на мысли, что демон перед ней такой же изменчивый, как греческая погода. Минуту назад он брызгал бешеной слюной, грозился переломать кости и зубы, убить, уничтожить, стереть с лица земли. А сейчас он, виновато поджимая губы, смотрит телячьими глазами и рассыпается в жалобных молитвах. А что будет еще через три минуты?
Скарлетт задумчиво закусывает нижнюю губу и отводит голову чуть в сторону, не сводя пронзительного взгляда карих глаз с демона. На какой-то момент в ее голове проскальзывает мысль о том, что кер с ней играет, знаете, как кошка с мышкой. Кошка, чтобы наиграться вдоволь, всегда отпускает мышку и та, надеясь на долгожданное избавление, спасается бегством, даже не подозревая о том, что побег входит в план игры. Так и кер, чтобы удовлетворить сомнительные потребности в собственном величии, возможно, лишь играет со Скарлетт. И когда она обрадуется победе и поймет, что демон в ее руках – он выпустит когти и покажет, кто есть кошка, а кто есть мышка. Именно этого Скарлетт и боится, но не может показать страх.
Ведь недоверие порождает недоверие.
Черт с тобой, проклятый демон, она будет играть по твоим правилам, если ты все еще играешь. И в момент, когда ты задумаешь расправить крылья, она будет готова их тебе подрезать.
― Собака останется со мной в качестве гаррантии моей безопасности, ― пытаясь выровнять сбившееся дыхание и унять бешеное сердцебиение, парирует Скарлетт.  ― Я ее не тррону, пока ты не трронешь меня, ― она даже готова побороть собственную брезгливость и боязнь подхватить заразу от бродячей собаки, лишь бы оставаться в уверенности, что ее не убьют. Из двух зол она всегда выбирает меньшую.  ― В багажнике моей машины, ― Кэтти поджимает губы, борясь с очередным приступом ярости и бешеным желанием наброситься на демона с кулаками и выцарапать ему глаза за то, что сделал с ее автомобилем, ― пакет с продуктами. Можешь взять, ― отлично, теперь, даже если он с ней играет, то Скарлетт, будем надеяться, удалось хотя бы немного реабилитироваться. ― Если там хоть что-нибудь осталось после того, как ты прреврратил мой автомобиль в… в…  да я даже не знаю, как это назвать! ― она всплескивает руками и, стремительно топая по асфальту каблуками, приближается к машине.
Впрочем, даже Скарлетт понимает, что будить то, что уснуло – это как заказывать билет в одну сторону на ближайший рейс до Тартара, поэтому уже в следующее мгновение она замолкает и, глядя на кера, кивает ему в сторону багажника, мол, иди и смотри.
― Взамен, ― а вы как думали? ― ррасскажи мне, что ты за блюдо и с чем тебя есть. Кто ты?

Скарлетт нервно переминается с ноги на ногу, натянуто вежливо улыбается, медленно облизывает пересохшие от волнения губы и брезгливо отводит голову в сторону, когда бездомная дворняга, дружелюбно ластясь, тыкается холодным носом в длинную смуглую шею. Кэтти все еще боится повторения случившегося, поэтому даже с пропахшим ближайшими помойками псом ведет себя учтиво, настороженно и опасливо. Ее движения скованные, но все такие же мягкие, плавные; глаза горят, но теперь не оранжевым огнем ненависти и страха, а белым и ясным, словно луна морозной ночью; вдохи и выдохи давно выровнялись и звучат без прежних отчаянных хрипов. И все же Кэтти натянута, словно тетива лука. И, подобно стреле в луке, она хочет попасть в яблочко – в демона, который просто обязан ответить на вопросы и прояснить ситуацию.
А кер тем временем говорит, что Скарлетт очень добрая – женщина в ответ удивленно вскидывает брови и беззвучно ухмыляется – Боги, до чего же глупый человечишка! Как такие вообще выживают? Впрочем, ответ на незаданный вопрос приходит сам:  нечеловеческая сила и непробиваемая кожа помогают ему бестолково болтаться по желтым землистым дорогам Греции.
― Я ничего не хочу, ешь сам, ― в ее голосе не слышится ни капли сочувствия или искренности – нет, куда там, Скарлетт говорит холодно, равнодушно и черство. Будь перед ней мужчина с хорошей машиной, дорогими часами и тяжелым кошельком – Кэтти бы ласково мурлыкала, стреляла глазами цвета молочного шоколада и старалась встать так, чтобы туманные лучи зимнего солнца блестели в волнистых каштановых локонах. Но перед Кэтти мужчина без определенного места жительства – читай – бомж, пусть и опасный демон, поэтому Скарлетт не видит смысла кокетничать и жеманничать. ― Можешь собаку накоррмить, можешь хоть сворру собак – мне нет никакого дела до этого.
И она не лжет – ей действительно без разницы. Главное, чтобы демон предоставил то, чего она хочет – информацию, много информации.
Мужчина отвечает на первый вопрос – он кер. Скарлетт задумчиво хмурится, закусывая нижнюю  губу. Она не сводит испытующего, изучающего, пронзительного взгляда с лица демона, с его небритых щек и двигающихся при пережевывании еды скул. Кер – разновидность демонов – Скарлетт это точно помнит. Но этой информации ничтожно мало, чтобы хоть как-то окупить нанесенный моральный и материальный ущерб.  Значит, будем тянуть дальше.
― Керр? ― переспрашивает она, цокнув языком. ― Маленький и добррый? ― саркастично и неверующе вторит женщина, вскидывая брови. ― Ладно, как скажешь, ― на выдохе соглашается Скарлетт, решив, что напоминать о недавней попытке убийства – лишь зря терять драгоценное время. ― Скажи мне, керр, на что ты способен? Какие у тебя слабые места? ― она говорит вкрадчиво, с наигранной заботой в голосе – так говорят любящие родители с драгоценными детьми, которые никак не хотят ложиться спать. ― И вот это… ― она устало потирает мягкой ладонью лоб, пытаясь правильно подобрать слова, ― рраздвоение личности – это вы все больные или только у тебя с головой непоррядок? 

― У меня ффется фукаф фсе ффемя. Туда фетеф фадуффает. Хофодно, ― четко и внятно отвечает демон на вопрос о слабых местах, закидывая консервированный горошек в рот.
Скарлетт раздражается. Все еще стоя в нескольких метрах от мужчины, она устало переминается с ноги на ногу, тяжело наклоняет голову и досадливо поджимает губы, а в глазах тем временем тусклым огнем горит задумчивость: Скарлетт пытается разобрать, что там мямлит кер. Черт возьми, эта женщина до сих пор не может понять лепета собственной двухлетней дочери – что тут говорить о мужчине, у которого рот набит нежеваной едой, которая, к тому же, валится на грязную пыльную одежду? «У меня ффется фукаф фсе ффемя», ― мысленно повторяет Кэтти, царапая вдумчивым взглядом серый асфальт, покрытый тонким слоем снега. О! У него что-то с выменем. Ффемя – вымя – да! Хотя, нет, вряд ли у демонов есть вымя. Заинтригованная собственной догадкой, Кэтти исподлобья смотрит на грудь и торс демона, закутанные толстым слоем старинного тряпья. Увы, толком ничего не видно. Угрюмый взгляд скользит по туловищу мужчины – по штанам, ботинкам, рукавам, и долгожданная разгадка ударяет в голову: рукав! Он жалуется на то, что у него рвется рукав. И, судя по всему, ему холодно от ветра.
― Сочувствую, ― вовсе не сочувственным тоном парирует Скарлетт, цокнув языком. Она рефлекторно отводит голову в сторону, когда собака усиленно тыкается мокрым носом в щеку. Кэтти хочет немедленно выкинуть бездомную шавку к чертям собачьим, но сердито терпит, прижимая пса к груди сильнее. Не дай Бог вырвется еще, и драгоценная шкура Скарлетт останется без должной защиты. ― Но я не прро те слабые места говоррила. Я хочу знать, на что вы, керры, способны в дрраке. И как вас остановить, ― она выжидательно облизывает нижнюю губу, не сводя глаз цвета молочного шоколада с демона. ― Я не буду использовать сказанное прротив тебя. Но я должна обезопасить себя и своих людей от встрречи с тебе подобными, ― она говорит твердо. И не скажешь сразу, что ее слово и гроша ломаного не стоит.
А демон в ответ неуклюже поднимается с места и бредет в сторону Скарлетт, из-за чего последняя, воинственно сжав зубы, делает три быстрых шага назад. А кер всего лишь протягивает собаке еду, которую шавка с аппетитом забирает и пережевывает. Кусочки колбасы, обильно снабженные собачьей слюной, падают Скарлетт на пальто. Кэтти брезгливо морщится.
― Тише, ― командует Скарлетт, пытаясь разложить полученную информацию по полочкам. У демона есть какой-то недруг, забравший шапку. Демон недруга хочет убить – он так сжимает кулак, что Скарлетт хочет мгновенно ретироваться. Еще у демона водятся блохи. Какая прелесть! Скарлетт теперь месяц из ванной не вылезет. Впрочем, он сказал нечто важное, за что Кэтти резво цепляется острыми коготками. ― Порррезаться не можешь? ― и в голову ударяет воспоминание о пощечине. У кера должны были остаться ссадины и царапины, но – женщина внимательно вглядывается в щеки демона – ничего не осталось. ― У тебя непрробиваемая кожа?
Ничего удивительного – у Скарлетт, когда она в облике льва – очень жесткая шерсть. Против пули, конечно, не попрешь, но вот ножом серьезных увечий не нанести.
― Я хочу знать больше. Как тебя зовут? ― говорит она уже мягче. ― Ррасскажи мне о себе.

Он говорит, что Скарлетт нравится собаке – Кэтти фыркает и, брезгливо морщась, быстро отводит голову в сторону и принимается с наигранным интересом разглядывать окутанные снегом, словно блестящим серебром, декабрьские деревья. Он говорит, что Скарлетт нравится ему – Кэтти заинтересованно выгибает брови, кокетливо наклоняет голову чуть вбок и важно, словно индюшка, поворачивается в сторону кера и смотрит на него сверху вниз, находясь при этом на голову ниже его. Она очень падка на комплименты, она нуждается в них, как в глотке прохладной воды в жаркой сухой пустыне. Лестные слова и восторженные отзывы, похвальба и восхищение – совсем неважно, заслуженные или нет – все это стремительно впитывается каждой клеточкой тела Скарлетт и заставляет женщину светиться от счастья и радости. И сейчас Скарлетт расцветает буквально на глазах: горделиво поднимает подбородок, расправляет плечи, легким движением руки шерстит каштановые волосы и сдавленно почти улыбается, из-за чего на румяных щеках выступают игривые ямочки. Вместе с этим меняется и ее взгляд – он не холодный больше, не высокомерный, а теплый и как будто доверительный.
― Зэо? ― мягко переспрашивает Скарлетт не потому что не услышала, а потому что хочет попробовать новое имя на вкус. Какое колючее. Симпатичное. ― Скаррлетт. Меня зовут Скаррлетт, ― ей нравится собственное имя – такое звонкое и яркое, под стать ей самой – поэтому Кэтти предусмотрительно произносит его дважды.
А потом демон ударяется в рассуждения о том, что не любит драки; что какие-то Бахчос и Янни делятся и не делятся лепешками и что лучше потерять сознание, нежели терпеть удары. Скарлетт вновь раздражается, потому что среди этого потока информации не находит искомого.
«Либо лыжи не едут, либо я зря катаюсь по разбитому асфальту», ― почему-то проносится в ее голове. На протяжном выдохе Скарлетт звучно цокает языком и взмахивает руками, пытаясь таким образом прервать долгую и драматичную тираду демона.
― А вот такие, как я… Не знаю, я их не встречал.
― Ясно, ― расстроено выдыхает женщина, понимая, что толку от демона как с козла молока. И дальше возиться с ним нет смысла – Скарлетт только время потратит, а время в ее случае – деньги – очень большие, вкусно пахнущие и громко шелестящие деньги. ― Все ясно, ― что ничего не ясно. ― У меня нет больше врремени на тебя. Иди своей доррогой, а я… ― ее лицо перекашивается от злости, отчаяния и обиды при мимолетном взгляде на любимый автомобиль, точнее, на то, что от него осталось, ― а я пойду в автосеррвис.
И Скарлетт, с нескрываемой радостью отпуская собаку, морщится от одной только мысли, что прижимала к груди этот производитель блох и инфекций. Она достает из кармана пальто новенький айфон последней модели, набирает номер эвакуатора и едва удерживается на ногах, когда к ним внезапно припадает демон. И кричит, рыдает, умоляет, обнимая Скарлетт сильнее.
Кэтти теряется. Она хмурится, поджимает губы, недоверчиво смотрит на кера и, пересекаясь с ним взглядом, сразу отводит голову в сторону. Она не знает, что делать. Или?..
― Тише, ― властно распоряжается Скарлетт прежним холодным тоном, который бьет сильнее любой пощечины, ― замолчи! У меня от нытья голова начинает болеть, ― Скарлетт показательно массирует виски указательными пальцами. ― Если ты не успокоишься – я уеду отсюда, и ты останешься один. И встань, черрт возьми, ― все тем же приказным тоном, только далеко не злобным, а покровительственным как будто.