stranded in this spooky town, stoplight is swaying and the phone lines are down, snow is crackling cold.
she took my heart, I think she took my soul.
1. Имя, прозвище, др.?
Терпсихора. Янни называет Терри, но она все еще вздрагивает от того, как незнакомо и человечно это звучит.

2. Кто вы?
Менада: спутница и почитательница Диониса.

3. Возраст.
16 лет.

4. Деятельность.
Пока не задействована нигде, потому как не приспособлена к жизни в мире людей.

5. Внешность:
Shelley Catherine Hennig; 173 сантиметра росту; весит 55 килограмм; светлая, бледная кожа; такие же волосы до середины спины; карие глаза; стройная, где-то даже худощавая; никаких особенных примет нету, кроме того, что в зависимости от состояния Терпсихоры, ее глаза меняют цвет на яркий голубой.

6. Биография:
Мир вокруг Терпсихоры всегда был таким маленьким, крошечным, стиснувшимся до маминых рук и глаз, колыбельки из виноградных лоз и пещерки, на которой детские пальчики оставили несчетное количество отпечатков. Ей до сих пор кажется, что все тело укрывают эти рисунки, горная пыль, что душа ее [душа?] увита побегами плюща. В ее голове все еще поют соловьи, и мама смеется громко, весело и совсем не безумно. Но правда в том, что большую часть времени, укрываясь пуховым одеялом, а не листьями деревьев, лежа на настоящей кровати с зарубками на ножках и слушая мирное сопение Янни, Терпсихора думает, что пещера – это всего лишь сон. И мама никогда не была настоящей, и почти все она придумала, чтобы всегда было куда возвращаться, чтобы что-то держало ее, привязывало к миру, сдерживало. Чтобы вспоминая запах хвороста и теплоты, что исходит от костра, Терпсихора могла верить во что-то светлое, частью чего она являлась, во что-то человечное. Чтобы держать свою сущность под контролем, чтобы любить тепло обогревателя, а не солнца, разбивающегося на солнечные зайчики у нее в волосах. Но, пусть даже это не был сон, от оков которого можно легко избавиться, изловчившись, Терпсихора все ровно не может вечно держать в ладонях зыбкую, плавящуюся от прикосновений рук память. Время от времени Терпсихора решает, что ей придется все забыть.

Но есть вещи, которые Терпсихора хочет помнить.

Терпсихора хочет помнить свою маму, ведь она оберегала маленькую Терри столько, сколько могла. Столько времени, сколько оставалась рядом, обнимая родными руками, прижимая к теплой, как свет летних дней, коже. Она пела ей песни, песни природы, и они не сравнились бы с красотой звучаний горных ручейков или с шелестом листьев под босыми ногами или с ветром, что пробирался сквозь влажные после дождя волосы, но в то же время песни матери были прекрасными и родными, как будто она вкладывала в них всю природу, что пестрила буйством красок перед их глазами. В этих песнях была вся их планета, деревья на снежных вершинах невысоких гор, лебеда, что колосилась по полям и лугам, расцветающие среди травы бегонии. В этих песнях были боги и чудища, наяды, дриады и веселье, столько радости и веселья, что часто ноты резали слух. Эти песни были немного сумасшедшими, в них было всего чересчур и слишком, как и в каждой менаде. Эти песни будто бы сочились перебродившим виноградным соком, яблочным сидром и медом. Эти песни были отравлены, но только из них Терпсихора могла узнать, что там, за линией горизонта, есть совершенно иной мир, который вовсе не состоит из пещерки в небольшом холме и матери. Она любила их, и ненавидела тоже, и всегда надеялась, как-то смутно, что рано или поздно, мать перестанет их петь, унесет за собою куда-то далеко, куда она все время отправлялась, оставляя Терри одну. Мама пахла вином и цветами, которые рвала в чаще леса, она пахла радостью и любовью. Но однажды, в день хмурый и неприветливый, когда небо было похоже на полог их пещеры, такое же серое, как битые камни в горах, мама ушла. Маленькая Терпсихора с тех пор не слышала песен, что вливались бы в тело березовым соком и рассказывали бы страшные, но прекрасные истории о том, что такое мир, настоящий мир и сколько секретов таит в себе солнце, что видит всю планету. Мама ушла, и теперь Терпсихору обнимали только старые, кое-где протертые шкуры оленей и прекрасная сказка, которая тонкой паутинкой окружала Терпсихору, пружинила и грозилась порваться при каждом неосторожном шаге на скольких камнях у озера, на острых поломанных сучьях в лесу. Терпсихора была такой маленькой, когда осталась одна, она с трудом понимала, что мир вокруг враждебный, что если оказаться на окраине леса, где запах хвои сменялся запахами выхлопных газов, то можно потерять рассудок и тоже оказаться где-то далеко-далеко от теплой, знакомой пещеры. Так же далеко, как оказалась ее мама. Но Терри знала, что мама не оставила бы ее одну, она знала, что мир за завесой из тополиного пуха и веток древних елей, забрал ее, унес куда-то слишком далеко, куда-то, куда маленькая Терпсихора не смогла бы дотянуться, как бы сильно не старалась. Поэтому, чтобы из памяти не ушли образы, запечатленные в глубине ее тела, Терпсихора пообещала себе, что выживет среди родного леса, в пещере, которая с годами заменила бы ей материнские руки и песни со вкусом черники.

Терпсихора хочет помнить свой лес. Долгое время без мамы, она сначала училась выживать, добывать себе свежую кровь самостоятельно, царапая острые коленки, локти и лицо, и только потом она поняла, что без любви матери, которая оберегала ее всю жизнь, можно жить тоже. Можно слушать песни созвездий, танцующих над головой, можно спать под сенью деревьев и любить их так же сильно, как можно было любить свою кровь, если бы у ее матери родились еще дети. Можно танцевать, запутывая лодыжки в траве, танцевать с ветром, ласкающим лицо и каплями дождя, мягко касающимися голого тела. Можно любить воздух вокруг, сладкий, как смола вишневого дерева. Этот лес был ее миром, всем, что знала Терри и долгое время она считала, что ей достаточно хвороста и холодной воды в ручьях, что рассекали территорию лесной чащобы, как тонкие вены и капилляры. Она чувствовала разливающуюся по телу любовь с каждым приходом весны, и, пусть грусть о том, что она осталась одна, без мамы все еще тлела на дне сердца, Терпсихора справлялась с тем, чтобы оставаться собой и при этом оставаться живой. Олени и медведи не боялись ее, точно так же, как она их. Без диких животных, многих из которых Терпсихора убила сама [и она нисколечко этого не желала, честно-честно], лес не терял свою красоту, только пустел и становился темнее, потому как ветки деревьев в скорби смыкались над головой. Терпсихора жила рассветами, пробивающимися сквозь тучи и прижимающими солнечные лучи к ее векам и закатами, которые обнимали ее почти так же крепко, как и материнские руки, и их колыбельные были почти так же сладки. Конечно, было трудно. Было трудно, сжимая пальцами кору теплых и живых деревьев не слышать шепота того, далекого мира, который волнами реки унес ее маму. Было трудно не поддаться этому зазывающему шепоту, что манил ее выйти, избавиться от тени исполинских дубов, которую она носила в душе, потому что шепот этот был слаще, чем песни сирен. Он обещал ей веселье и радость, и бесконечное счастье, потому что там Терпсихора могла отыскать маму, но девочка боялась ему поддаваться. Она так долго привыкала к тому, чтобы жить среди высокой травы, чтобы быть тенью на холсте мира, чтобы вплетать в волосы весенние цветы, которые, спадая на лоб, всегда напоминали ей, что красота, так или иначе, она внутри нее самой, рядом с ней, а вовсе не в далеком мире, которого она не понимает и который не знает ее. Она благодарна своей пещерке, которая всегда укрывала ее от злых глаз и злых помыслов, что так часто чудились Терпсихоре во сне. Она благодарна своему лесу за жизнь и за любовь, которой он всегда наполнял ее, даже когда Терпсихора была напугана настолько, что боялась поднять глаза в небо, такое ярко-голубое, что оно слепило глаза. И она благодарна своему маленькому мирку, который выстроился вокруг нее колышками, увитыми фуксиями и диким плюющем за то, что он впустил внутрь Янни. За то, что он позволил мальчику с глазами янтаря проложить сквозь колючий кустарник утоптанную дорожку к ее сердцу. За то, что он ее оживил.

Янни Гизиса Терпсихора тоже хочет помнить. Так сильно, что готова уместить всего его в пока еще зыбкое и непонятное слово «навсегда». И она помнит. Помнит, как впервые увидела его: первого мальчика за всю свою жизнь, первого человека вообще. Он выглядел таким разбитым и потерянным, словно лес запутал его в силки, словно что-то душило его изнутри и это что-то казалось Терпсихоре намного более знакомым, чем сам Янни. Для нее он был удивительным. Короткие ногти на пальцах сменялись когтями, аккуратные зубки – клыками, а глаза горели яркими синими огоньками из-за того, как сильно хотелось подойти и осмотреть его поближе, такого ненастоящего и призрачного, как ей казалось, с ногами в колосьях травы и светлыми пятнами солнца над темной головой. Терпсихоре требовалось собрать всю смелость, накопленную за столько лет, чтобы приблизиться к Янни, но не потому, что она стеснялась наготы, а потому что каким-то странным образом понимала: он отберет ее у леса и объятия высоких ив сменятся его объятиями. Она помнит запах, исходящий тогда от Янни. Пота, опилок и озона. Такой запах, который щекотал ноздри, но Терпсихоре он страшно нравился, как сырая земля под босыми ногами и березовый сок. Она помнит, что он говорил что-то, голосом хриплым и таким непохожим на ее собственный, голосом, в котором расцветают бутоны роз и рождаются звезды. Ей было трудно составлять все, что хотелось промолвить, в полноценные слова, но она, честно, старалась. Она рассказывала ему о том, сколько времени живет среди клочьев неба, на этом краю мира, который не имеет ничего общего с его собственным и с ним самим. Она рассказывала ему о песнях, которые пела мать, но с большим интересом слушала его, кутаясь в звучание его голоса так же, как по ночам закутывалась в шкуры, позволяя потоку знакомых и не очень слов подхватить ее в водоворот. Ей всегда хотелось послушать еще или попросить его остаться, хотя Терпсихора понимала, что никто из далекого мира, ужасного и пугающего, не сможет полюбить ее и этот лес так сильно, чтобы здесь остаться. Поэтому она отважилась на второй шаг, который противоречил всему, чему она научилась за шестнадцать лет. Она отправилась следом за Янни в один из тех дней, когда он ушел. Она легко находила его следы и характерный сладковатый запах. Она покидала свой родной лес, в надежде обрести что-то взамен, то-то важнее ее природы и ее самой. Как бы страшен не был мир, который она обнаружила, мысль о том, чтобы вдыхать запах Янни, была слишком привлекательной, чтобы отказаться от затеи.
Терпсихоре было трудно. Она не понимала, зачем люди одевают эти жесткие и неудобные хлопчатобумажные штуки на ноги и грудь, она вздрагивала, когда звонила угрожающего вида черная коробочка, она тяжело вздыхала, когда Янни протягивал ей ложку. Но, засыпая рядом с ним под одеялом, пока на прикроватной тумбочке остывала чашка с топленым молоком, Терпсихоре хотелось верить, что она справится. Она убеждала себя в этом каждый раз, когда что-то не получалось, подкрепляя уверенность улыбками Янни, его смехом и длинными, подвижными пальцами, коими он так любил жестикулировать. Терпсихора привыкала к Янни так же, как когда-то привыкала к своему лесу, а посему чувствовала себя вполне естественно, когда их губы впервые соприкоснулись. И сердце Терпсихоры в скором времени наполнилось такой же сильной любовью к этому незнакомому мальчику, как та, которую она питала к своему лесу и маленькой пещерке, что назад уже не хотелось возвращаться.

7. Характер:
Если бы кто-нибудь попросил меня описать тебя одним словом, то я бы, не раздумывая, ответил, что ты – море.  Это очень сложно описывать море, ведь это не просто фактор или явление. Море – это целый мир. Сколько бы, не смотрел на него, оно никогда не надоест.
Море волнуется, тихо дремлет, думает и мечтает, наказывает и милует, дарит и забирает. Вот оно тихое, светло-голубое с переливали бирюзового и вместе с тем прозрачное как кристалл, по его поверхности бегут мелкие волны, которые приносит с собой теплый ветер. Бывает по-другому, оно вдруг становится тёмно-синим, ярким, искристым, весело играющим барашками на гребнях волн. А когда солнце ложиться спать и медленно опускается за горизонт, погружаясь в его воды, то на какое-то мгновение оно дарит ему цвет индиго и это один из самых прекрасных моментов которые могут случиться в жизни.
Но вот внезапно налетает буря и  оно грозно преображается. Штормовой ветер резко нагоняет волны, а чайки с криками летают по графитному небу. Вода становится почти чёрной и всё внутри перемешивается, поднимая со дна всё то, что обычно не видно на поверхности. Волны с громовым звуком ударяются о причал, оставляя после себя белую пену на камнях. В такие моменты даже самые отважные едва осмелятся к нему подступить, а те, кто оказался в это время в море, будут молиться всем богам, что бы это скорее закончилось.
Но главное очарование моря заключается  в какой-то тайне, которую оно всегда хранило в своих пространствах. Может быть, это его наполненность жизнью или фосфорическое свечение в самую тёмную ночь года? Его сила и мощь это, то чем люди никогда не устанут восхищаться и в тайне завидовать.
Ты похожа на него ты даришь милость, или забираешь её если тебе это угодно, а если совершаешь какие-то необдуманные или неправильные поступки, то, что поделать такова твоя природа. Ты действительно ни о чём не жалеешь и на самом деле получаешь удовольствие от всего, что делаешь. Внутри тебя целый мир, в который  я медленно погружаюсь.

8. Ваши способности | слабости.
Стандартно присущая вакханкам сверхчеловеческая сила, возможность свести человека с ума посредством одного только прикосновения. Она обучаема и сравнительно быстро умеет адаптироваться к обстоятельствам, если только они не имеют под собою таких рычагов давления, как выпивка и тусовки.
Но, несмотря на все поверхностные преимущества, Терпсихора все еще зависима от свежей крови, а вечеринки и алкоголь превращают ее в что-то яростное, первобытное и неконтролируемое, что-то, что Терпсихора и сама не слишком хорошо понимает.

9. Связь с Вами.

Отредактировано Terpsichore (12.03.2015 17:19:50)