внешний вид

[audio]http://pleer.com/tracks/4829607oNZX[/audio]

«Поставить цель и добиться ее», – даже эхо в пещере не рикошетит от склизких стен с такой резвостью. Одна единственная мысль, паническая и мятежная, носится по черепной коробке испуганным зверем. Дилан на секунду прикрывает глаза и прикасается средним пальцем к переносице. Через мгновение она с досадой понимает, что на ее теле отсутствует кнопка, способная отключить умение размышлять и заниматься самокопанием.
«Поставить цель и добиться ее», – повторяет собственный голос. Вернее, им говорит внутренний демон, имя которому Геркулес, чтобы науськать свою любимую марионетку на совершение большого-большого греха. Одного из тех, что она не успела опробовать.

– Мы не делаем аборты на таком сроке, – очередной врач с очередной классической репликой. Голос невозмутим, в глазах – осуждение, белый халат чуть ли не слепит глаза. Они, эти выпускники медицинского университета, настолько непоколебимы, что начинает создаваться такое ощущение, будто имеешь дело с роботами.
– Даже за деньги?
Тут многие расходились по швам. Медленно и со скрипом гнулись, кровоточили грехом жадности, сомневающимся взглядом давали надежду на что-то. Но никогда не ломались. Никогда.
– Девушка, это незаконно.
– Я знаю, – и ты знаешь, гребанный доктор. Только одного тебе понять не дано: не убивая некоторых детей, ты не даришь им безоблачное будущее. Это тот самый случай, когда лучше согрешить и пойти против закона, чем обречь невинное существо на годы несчастья. Ведь его не хотели. И когда оно вырастет, станет девочкой или мальчиком, – отношение своих родителей почувствует обязательно. Тебя не передергивает, когда ты представляешь эту картину? – Но… – голос сипит, смешивается с прозрачным воздухом и на каком-то слове исчезает вовсе. ДжейДи не знает, что следует сказать для пущего убеждения. И говорит только:
– Пожалуйста.
Умоляю, ради всего Святого.
По-жа-луй-ста, помоги мне.

– Нет! – громко и весело отзывается Дианта . Эта розовощекая женщина – новая повариха второсортного кафе «Сердце Афин». Она немолода, высока и обладает нескромными размерами, но из-за своих недостатков явно не парится: всегда приходит на работу в прекрасном настроении и делится им с коллегами. – Ну что я, зверь какой? Такую худенькую и не покормить? Обижаешь тетю Дианту, милая! Обижаешь! – ее звонкий голос, громкий топот и тягучая тяжесть жестов не раздражали. Почему-то они поселяли в груди приятное тепло, благодаря которым редкие перекусы становились еще более уютными.
Живот ДжейДи набивала по трем причинам: во-первых, последние несколько дней она отказалась от нормального питания, потому что свободное время посвятила поискам врача, который не будет терзаться муками совести,  убивая трехсантиметровое существо у нее в животе. Во-вторых, дремавшая совесть нашей жопорукой идиотки внезапно пробудилась давеча вечером и попросила ее, аккуратно и ненавязчиво, покормить то, что находится внутри нее, апеллируя фактом «как-то нехорошо получается». В-третьих, она собиралась навестить Беннинтона для чрезвычайной важной миссии, требующей много энергии, жиров и углеводов на расход. Всего три причины. Всего...

«Поставить цель и добиться ее», – талдычит заевшая пленка.
А поставленная цель, тем временем, являет собой незатейливую схему.
Нужно найти врача и разобраться с проблемой по-своему. Но при этом очень желательно сплести талантливую ложь для Честера,  чтобы Дилан осталась не виновата.
Уставшая после работы и хитро отпросившаяся, она неуверенно и мягко ступает по паркету подошвами кед, прокручивая в голове главную реплику снова и снова. С нужной интонацией, без излишнего волнения, не выдавая обмана даже нерешительностью жестов. И когда бледная тонкая рука оказывается на дверной ручке, открывающей проход в спальню (здесь, кстати, мы еще не были), ДжейДи начинает казаться, что она давно позабыла, как лгать.
Тук-тук?
Этот тихий звук он услышал. Не мог не услышать со своим волчьим арсеналом способностей.
Девчонка проходит внутрь и закрывает дверь, прислоняясь спиной к холодной ее резьбе.
«Добейся своей цели, мать твою».
– Отличная у тебя комната, – Демосфен рыдает кровавыми слезами, глядя на это чудо ораторского искусства. Ни тебе «привет», ни тебе «как дела», ни тебе «извини, помещением ошиблась». Дилан несет пургу и не парится, потому что до того, как они подойдут к самому главному, она имеет право генерировать любую неуместную чушь. Серо-зеленый взгляд с любопытством обводит спальню, тем временем как в груди вспыхивает секундное возмущение. Твою мать, отца и дядю! Это не имеет никакого смысла, но почему нельзя было потрахаться на кровати, а не на жестком столе? «Мысль года, блять. Браво». – Ладно, не обращай внимания. Вообще-то я пришла поднять тебе настроение, – бледные губы расплываются в какой-то неизящной, абсолютной дурацкой улыбке. Дилан на секунду замолкает, стараясь поймать лиричную ноту. – Ты теперь свободен, как птица в... хотя, не, как волк в лесу. Ни обязанностей, ни проблем, ни долга, ну не клево ли? – быть может, и клево, только нихрена не понятно. Хочешь врубиться в происходящее? Прямо серьезно, без шуток? Что ж… Девушка снова выдерживает небольшую паузу, мысленно погружаясь в потенциально возможное будущее. Нет Честера. Нет Греции. Нет ребенка, и жизнь идет на лад. Ощущение свободы, которой веет со стороны ее личных желаний, получается таким настоящим, что она начинает верить в собственную ложь сама. – Увы и ах, не быть нам с тобой вместе.
Пожимает плечами и убирает прядь каштановых волос за ухо. И потом, почти сожалея:
– Выкидыш, – сердце бьется ровно. Она верит в то, что она говорит. Да, немного боится, но не настолько, чтобы своим страхом испортить идеальную фикцию. Дилан не понимает, откуда черпает спокойствие и почему не злится на Честера за то, что он такой… просто такой, какой есть. И посмел не только приказ ей выдать, но и сделать так, чтобы в какой-то момент она захотела ему подчиниться. Хотя… нет, постойте… Что-то кольнуло. И этот легкий укол заставил Оакхарт вербально и почти неконтролируемо выместить зло на Беннингтоне. Это будет не удар, это будет загадка, которая Честеру не понравится.
– Ну, я сама виновата в том, что это случилось, конечно… – уже без сожаления говорит юная американка, дотрагиваясь пальцами до ключиц. Сердце бьется ровно.
И бьется оно для того, чтобы достигнуть поставленной цели. Как же иначе?

Это называется «елозить друг друга лицом о бетонную стену» (с)

Это как удар током – ляпнуть что-нибудь не подумав и тут же об этом пожалеть.
Дилан, еще две минуты назад мечтающая соврать Честеру так, чтобы он лишь осуждающим взглядом ее проводил, по каким-то невидимым мотивам меняет тактику: она начинает намекать ему, что виновата сама; и только лишь потому, что его запреты ни в грош не ставит, как и не смеет делать то же самое по отношению к ребенку. Подсознательно ДжейДи прекрасно понимает ту причину, из-за которой снова начала привлекать к себе внимание. Опустим дурной характер, импульсивные решения и изменчивость  настроя, связанную с метаморфозами гормонального фона. Главная причина любого самого непонятного с точки зрения психологии выпада – это Геркулес. Разумеется, наличие мужской сущности вовсе не оправдывает всю Оакхарт разом и не превращает ее в святошу, но объясняет отдельные случаи ее удивительного поведения. Поверьте! – просто поверьте, как родной матери верите, – нашей юной американке только об одном мечталось: о гладком обмане, после которого она найдет доктора, сделает аборт и сможет остаться в глазах Чеса не ослушавшейся приказа дрянью, а жертвой Божественного проведения. Это не она перерезала нить их болезненной и вынужденной близости, это мироздание решило, что им не стоит быть вместе. По крайней мере, не в статусе родителей; пусть сначала решат, чего они хотят друг от друга. А Геркулес, полностью поддерживающий планы любимой подопечной, перекроил ситуацию таким образом, чтобы Честер возненавидел Дилан всеми фибрами души. Хитрый герой вызвал эмоциональный выброс, заставляя девчонку почувствовать острое желание усугубить ситуацию. За что-то наказать Беннингтона. Она и раньше на него злилась, даже могла в сердцах херни наговорить, но теперь будто контроль над собой окончательно потеряла.
Геркулесу Честер не нравился. Потому что Честер являл собой угрозу. А в жизни Дилан имелось место только для одного мужчины – ни больше ни меньше. И его крайне не устраивало то, что сознание маленькой бунтарки начало меняться. Плевать, из-за чего именно – из-за беременности ли (возмутительной и несвоевременной, по его мнению), из-за сопливой детской влюбленности ли. Нельзя ей ни рожать, ни думать о серьезных отношениях, а то еще с мужицкого поводка сорвется.
Поздно пить боржоми, когда уже почки отказали. Оакхарт прекрасно осознает, что не хочет влипать в неприятности. Господи, кто бы знал, насколько прекрасно она это осознает, не имея шанса сказать себе «остановись немедленно». Внутри формируются давно позабытые чувства опасности, адреналина, азарта – всего того, чего ей так не хватало с ноября или даже с момента переезда. Ей не хватало прежней Дилан, не думающей о том, что будет завтра и наступит ли оно вовсе; перебегающей из одного злачного места в другое, не волнующейся о другом человеке и не строящей планы. ДжейДи Оакхарт, а не простецкой Дилан, которая толком-то и не нужна никому. Или нужна только в виде инструмента для достижения какой-то цели. В нашем случае, наверное, цель являет собой искупление грехов Честера одной жизнью, которую он дал, а не отнял.
Она делает глубокий вдох. В груди, вместо сердца, бьется жгучее желание. Того, что есть, недостаточно; тебе нужно ненавидеть меня сильнее, Честер. Я знаю, ты можешь.
– Идти на хуй? – едва слышно переспрашивает девчонка, в наигранном изумлении поднимая одну бровь. Да не уйдет она никуда и никогда, друг. Смирись. – Твою мать, Беннингтон, – к горлу, помимо одержимости идеей довести Хранителя до точки кипения, подступает обида. Детская и несерьезная, от которой глаза чуть ли щипать не начинает. Вот был ребенок – «давай, Дилан, вместе жить и вообще», нет ребенка – «пошла к херам отсюда». Как будто их общая проблема – это единственное, что убеждает Чеса изредка проявлять к ней интерес. Она может уйти, честное слово, если не сейчас – то чуть позже. Но после этого она – понимаешь? – уже никогда не вернется обратно. – Я тебе объяснила, что из меня выйдет паршивая мать. И нечего из себя тут огорченного строить. Да, я в усмерть накидалась водкой, а твой отпрыск не выдержал и помер. Вот такая я дрянь. Но не надо себя вести так, будто ты не знал, что всё завершится именно этим, – вообще-то, это вранье. Вообще-то, тут и грамма правды нет. Неконтролируемое второе «я» бьет девчонку под дых, выжимая из нее мерзкую, болезненную и грязную ложь. Дилан видит, понимает и чувствует ту грань, за которую опрометчиво вышла, однако не собирается останавливаться. И не может.
Потому что Честеру надо ее ненавидеть.
Ненавидеть ее намного сильнее.

Мать твою, Дилан, что же ты делаешь?
У нее даже зрачки от ужаса расширяются, когда она понимает, сколько лишнего наговорила Честеру под давлением геркулесовского авторитета. Дура, черт возьми, какая же бестолковая и безнадежная дура, не умеющая держать рот закрытым и не контролирующая своего сраного героя. Думает – говорит, злится – бьет, умирает от страха – усугубляет ситуацию и начинает бояться еще больше. Вот чем, спрашивается, она мотивирована? А мы вам скажем, чем именно: тягой к свободе, любовью к признанной всеми силе и жаждой ненависти, направленной на нее лично со стороны кого-то, кто меньше всего хочет ее ненавидеть. Девчонку ведет едва слышный шепот, сплетающийся с извилинами мозга так просто и естественно, что она не воспринимает его на слух; ДжейДи его только чувствует: в голове, в мышцах, в дыхании, в движениях… и ментально, и физически, и духовно – вот как сильно этот шепот смешался с личностью обычной девчонки из Америки. Стал ненавязчивым и родным, заставил ее думать, что любое решение – оно ее собственное. Но сейчас, остановившись на секунду и осознав разницу между желанием наврать и желанием разозлить, Оакхарт секундно пугается. И ловит себя на мысли, что ей бы очень хотелось долбануть кулаком об стену, чтобы дыру нахрен в ней пробить. БУМ! – ты меня подставил, ублюдок! – БУМ! – не вмешивайся в мои дела! – БУМ! – дай мне свободно дышать, черт тебя подери! – БУМ! БУМ! БУМ! – окровавленный кулак бы медленно съехал вниз по стенке, оставив в покое покореженный бетон. И все-таки она не вымещает агрессию на ближайшем неодушевленном предмете. Она поднимает глаза на Честера – совсем не такие злые, как прежде, не горящие огнем – и почти говорит ему: «это не я; слышишь? – это за меня кто-то», однако в последнюю секунду, открыв рот, одумывается и наполняет легкие кислородом лишь наполовину. Она не будет оправдываться. Она будет ждать, когда случится хоть что-нибудь.
Но ничего не случается.
Оакхарт видит напряженную челюсть и побелевшие костяшки пальцев. Оакхарт чувствует волну острой, резкой ярости, накрывающей кровать, стол и двух совершенно не понимающих друг друга людей – того, кто борется, и того, кто бороться никогда не пытался. Честер – он первый, конечно; настоящий боец, чью силу уважает даже Геркулес, пусть и нехотя, а Дилан – она вторая. Потому что никогда не шла против природы своего героя. Честер шел против Ареса. Он боролся, прежде всего, за себя; и делал это всю жизнь – тогда и сейчас.
Эта мысль почему-то поразила ДжейДи. Она наконец поняла, почему однажды не ушла из центрального парка. Ей на пути встречалось много сильных мужиков, но Беннингтон стал особенным. Не таким особенным, когда девчонки закатывают глаза и рисуют сердечки на фотографии предмета симпатии, а особенным в том смысле, что он выделился среди всех, кого юная американка когда-либо знала. Его сила заключалась не в мощном ударе по челюсти (хотя, чего греха таить, и тот укладывал на лопатки), а в чем-то более важном. В сердце или в духе, не в мышцах. Мощь в нем была повсеместно. Он это доказывал и раньше, но сейчас и Дилан представилась возможность в этом убедиться. Жаль только, время и место совпали неподходящие.
Нет ничего страшнее и безжалостнее, чем равнодушие. Дилан действительно страшно понимать, что ее стараниями Чес скатился в безразличие. Был огонь, а теперь – ледяное море, не штормящее. Был фейерверк, а теперь – звездное небо, накрывающее поля и леса, где-то за пределами шумных городов. Была бомба, а теперь – тихое кладбище. Наверное, то кладбище, земля которого забрала усопших, погибших от взрыва упомянутой бомбы. И ДжейДи не знает, что делать. Точнее, она знает, что сделать ей хочется: вжать его в стену, дать по башке и выругаться от всей оакхартовской души. Назвать Честера мудаком, козлом или придурком; рассказать, как дико он ее бесит своими постоянными сменами приоритетов. И в конце горько выплюнуть: «Да пошел ты на хрен, ублюдок, жив твой сраный ребенок, и я не могу от него избавиться!» Всё это ей очень хочется сделать. Но она молчит. Потому что понимает: один неверный шаг – и ничего исправить уже не получится. Тогда… как действовать дальше?.. Ведь извиняться – не катит. Устраивать скандал – не катит. А он уходит. Уходит из своей комнаты, черт подери, лишь бы не видеть ее никогда больше.
ДжейДи сглатывает, когда их плечи соприкасаются. Грудную клетку распирает от безысходности и от желания совершить всё и сразу. Мысли залезают друг на друга, путаются и транслируют в голову мельтешащие картинки, от которых начинает тошнить. Она тяжело дышит, упираясь взглядом в пол, и пытается удержать внутри единственный вопрос, который желает задать в данный момент. Она правда прикладывает все усилия. Но…
– То есть Дилан без ребенка тебе не нужна?
Конечно же, не нужна. Зачем ты ему?