На обреченном выдохе, вобравшем в себя всю грусть мира, Скарлетт опустила глаза и принялась внимательно рассматривать блестящую поверхность стойки. Поверхность, кстати, была так старательно наполирована, что Кэтти увидела там собственное отражение и, чего таить, залюбовалась оным. Сейчас никто, включая Скарлетт, и не подумал бы, что женщина полгода провела в дичайших условиях Древней Греции и не так давно оттуда вернулась. Что там она родила дочку, а через пару дней едва её не потеряла. Что там Скарлетт мужественно сражалась с Носителями и Хранителями, с природой и голодом, с Чудовищами и Богами. Но сложнее всего было сражаться с самой собой. Верите или нет, но Кэтти никогда не думала покончить жизнь самоубийством. Никогда, черт возьми! До Древней Греции, где ей собственными руками пришлось добывать пищу, огонь, воду и одежду. И собственной жизнью защищать жизнь дочери. Скарлетт было сложно, как никогда. Она – избалованная вниманием и заботой, дорогими подарками и роскошными условиями жизни – она просто не знала, что делать там, где нет ни пены для ванны, ни, собственно, ванны. Сроду не бравшая в руки ничего тяжелее ножниц для маникюра, Скарлетт ловила кабанов и безжалостно разделывала их туши, после чего её тошнило в ближайших кустах. Ей было действительно сложно. Невыносимо сложно. Но самое трудное испытание ждало её по возвращению, когда она узнала, что муж погиб. Уверенная в том, что Бласта она никогда и не любила, Скарлетт тем не менее за несколько секунд превратилась в бесчувственную каменную глыбу. Она не могла и не может видеть дочь и, чего таить – каждый день женщина честно думает о том, что лучше бы Минни и вовсе не было в её жизни. Меньше хлопот и больше свободного времени. Впрочем, Скарлетт грех жаловаться на то что, что дочь отбирает много времени – Кэтти сразу после опознания трупа мужа сплавила Минни Адель. На этой неделе, к примеру, Кэтти видела дочь три дня назад. Ужасная мать. Зато сильная Носительница, богатая вдова и просто красивая женщина. Скарлетт сделала свой выбор.
Все-таки, да. Сейчас никто и думать бы не посмел, что эта женщина прошла огонь, воду и медные трубы. Вот она стоит, рассматривая собственное отражение и нервно постукивая ухоженными ногтями по отполированной деревянной поверхности. Стройная, смуглая, в дорогой одежде от известных кутюрье. На руках браслеты и кольца из белого золота, на шее – цепочка с бриллиантовым кулоном. Таких, как она, часто называют безмозглыми курицами, не умеющими правильно парковаться и не способными к принятию важных решений. Знаете, назовите так Скарлетт, и она свернет вам шею. Ей Богу, свернет. И ни капли об этом не пожалеет. 
- То есть починить вы его не смогли? – Скарлетт нехотя отрывает взгляд от собственного отражения и поднимает карие глаза. Перед собой она видит молодого мальчишку, который давеча свято клялся Гекас, что её айфон после купания в пенной ванне будет как новенький. – Бестолочь, - она забирает игрушку, разворачивается на каблуках и, широко расправив плечи, покидает помещение. В комнате остается приятный аромат её духов.
Она садится в машину и начинает соображать, кто сможет починить дорогую игрушку. Расставаться с ней Скарлетт не хочет  – все-таки, немалых денег стоит. Да и быть «в тренде» - очень важно для Носительницы Немейского Льва. Спустя пару минут, она набирает знакомый номер и просит об одолжении Честера. А через дюжину минут Кэтти уже паркуется возле громадного здания, где находится контора Беннингтона. Паркуется, кстати, идеально.
На подходе к заветной двери, Скарлетт чувствует, что Беннингтон в кабинете не один. С ним еще кто-то, кто также обладает силой не то очередного Бога, не то Героя. Прочих Скарлетт, увы, не чувствует. Без стука входя в кабинет, она видит перед собой… как тебя зовут, малявка? Я не помню твоего имени, но вот твое отвратительное бледное лицо мне явно знакомо.
- Мне отказали в трррех салонах, - нараспев мурлыкает женщина, игнорируя Дилан. Кэтти легко, как кошка, проходит к столу Честера и вольготно усаживается на его край так, чтобы все достоинства её фигуры были на виду. Под одеждой, конечно, но тем не менее. Затем женщина приближается к Честеру и как бы невзначай протягивает ему сломанный айфон. – Надеюсь, ты знаешь, что с этим делать, - она ослепительно улыбается мужчине.
А весь этот спектакль Гекас разыгрывает только для того, чтобы эта малявка в очередной раз поняла, как она ничтожна. И как прекрасна Скарлетт на её фоне.

Раздражение северной ледовитой волной накрывает с головой, и вода – такая холодная, леденящая даже, с царапающими кусками льда и колючего снега – забирается под воротник и скребет кожу - неприятно и мерзко; хочется вотпрямщас отломать кусок ледника, из-за которого Честер стремительно идет ко дну и уебать им кого-нибудь.  Неважно кого – кто ближе сидит и вынуждает щетиниться, из-за кого берет озлобленная дрожь, заставляющая с показательным раздражением закрыть глаза и тяжело наклонить голову, скрипнуть зубами и с глухим хрустом сжать правый кулак на столе. Они это увидят, и он это знает, точнее – на это надеется. Они должны обратить внимание, ведь если этот спектакль не закончится – Честер схватит за шкирку обеих, словно шкодливых надоедливых котят, и вышвырнет из кабинета и на какое-то время из жизни. А все потому что его, блять,  бесит это дешевое представление, воняющее дорогими духами и сигаретным дымом и его бесит, что он, сам того не желая, стал зрителем и участником импровизированного спектакля под названием «Чьи сиськи больше?». И, блять, только подумайте – перед ним крутят танго две взрослые адекватные женщины – одной едва ли не тридцать, она прошла через огонь, воду и медные трубы, она – побежденная, но несломленная, сильная представительница собственной расы, сумевшая обуздать кровавое пробуждение чудовища; женщина, похоронившая мужа, но не себя. Вторая, конечно, младше, где-то наивнее и глупее даже, но от этого не менее сильная – а иногда и более, некогда поставившая на колени мир и заставившая вселенную крутится вокруг собственных раздувшихся амбиций, беременная его ребенком к тому же. И они обе перед ним – одна, вольготно закинув ногу на ногу, сидит на краю стола, грациозно поправляет каштановый шелк волос и ласково улыбается, закусывает нижнюю губу, и карие глаза смотрят не то обольстительно, не то победно. Вторая же утопает в шершавой мягкости кресла напротив, сдвигает тонкие брови и поджимает губы, скрещивает руки на груди – раздражается и злится от того, что Честер еще думает, кого подпустить к себе первым. Она еще не знает, что Беннингтон уже давно принял решение, за которое потом удостоится сотни уничижительных зеленых взглядов, ведь Дилан – он уверен – расценит поступок Честера совсем не так, как нужно. А он ничего объяснять не будет, оправдываться – тем более.
– Давай сюда свой телефон, – едва ли не рычит, глядя строго на Скарлетт. Без явного желания протягивает руку в её сторону и ждет, когда она – ликующая и счастливая от того, что смогла одержать какую-то неясную мелкую победку – вложит айфон в намозоленную ладонь. И она это делает, расплываясь в приторно-сладкой улыбке, которая адресована не Честеру совсем, а Дилан. Беннингтон раздражается еще больше и на сдавленном выдохе выхватывает телефон и, не говоря ни слова, начинает в нем ковыряться. На Дилан он и вовсе не смотрит, ведь любой взгляд сейчас будет принят как попытка оправдаться. А ему оправдываться не за что – он отдал предпочтение Скарлетт, потому что эта громкая визгливая женщина весь мозг чайной ложечкой сожрет, поступи он иначе. Дилан – она не такая совсем и с ней не так. Не проще, конечно, куда там. Но она выносить мозг не будет – просто скажет, мол, ты такой мудак, что пиздец, а еще без пяти минут отец называется. Уйдет, с силой хлопнув дверью так, что побелка с потолка повалится. Пару недель будет избегать его, стараясь и вовсе не попадаться на глаза – и оно тоже неплохо, если честно, ведь Честер до сих пор не знает, как вести себя рядом с девчонкой, за жизнь которой переживает больше, чем за чью либо и чьи волосы такие мягкие и блестящие, что хочется сжать каштановую прядь и никогда не выпускать. – Готово. Работы на две минуты, – и спешно отдает игрушку обратно, потом откидывается на спинку стула и мажет пустым взглядом по белому потолку.  Он не хочет смотреть ни на Скарлетт, ни на Дилан – пусть идут с Богом и куда подальше. Впрочем, уйди хоть одна, а именно Скарлетт, и продохнуть будет можно. И даже попытаться починить раздолбанный в сопли ноутбук под тяжелые уничижительные зеленые взгляды.
– Давай, – подзывает Дилан, – то, что от него осталось, – кивает на ноутбук.