Сделка, ради которой Скарлетт сорвалась с места и прилетела на Крит, сорвалась. Заказчик, кровно клявшийся осыпать Кэтти золотом и бриллиантами за небольшое одолжение, и вовсе не пришел на встречу. На звонки он также не отвечал. Скарлетт была зла. Нет, она была вне себя от ярости! Четыре часа, черт возьми, целых четыре часа ей пришлось проторчать в малолюдном дешевом ресторанчике под палящим солнцем в ожидании мужчины. Там к ней постоянно липли мерзкие пьяные туристы, каждый из которых считал должным спросить, что Скарлетт тут делает, кого ждет и не желает ли она провести вечер с пользой. С пользой для туристов, естественно. В конце концов, горе-пикаперы так осточертели женщине, что последнему она больно наступила каблуком на ногу и пригрозила утопить его амбиции в великолепном яде, который Гекас всегда носит в сумочке. И сама, варит, кстати. Из крови, слюны и волос. Собственных.
Но даже не ожидание было самым ужасным в сложившейся ситуации. Хуже было то, что ближайший рейс до Афин только завтра! Озлобленная на весь мир, Скарлетт покинула ресторанчик, прокляв эту обитель несвежей еды, пьяных туристов и разврата. И почему Кириос Тандефолу выбрал именно эту забегаловку? Он что, хотел поиздеваться над Скарлетт?  Может ли быть, что мужчина изначально не собирался прилетать на встречу, а хотел выманить Скарлетт подальше из Афин? Но для чего? Чтобы она не помешала?.. Помешала чему? Ох, для таких догадок нужно слишком много мыслить! А у Кэтти, смиренно проторчавшей полдня на невыносимой жаре, мозги расплавились, ей Богу. Нужно скорее ловить такси и ехать в номер. Хорошо, что Кэтти позаботилась хотя бы об отеле.
- Заселение только через два часа, - равнодушно прочеканила женщина на рецепшене.
Сказать, что Скарлетт обалдела от подобной наглости – не сказать ничего. После получасового скандала с женщиной, с другой женщиной, с мужчиной, с ребенком лет восьми, с менеджером и даже с охранником, Кэтти все-таки пришлось поднять белый флаг и смириться с собственным поражением. В качестве успокоительного ей предложили бесплатный билет в некий воссозданный Лабиринт Минотавра. Мол, этот аттракцион просто находка! Сразу поднимет настроение. На обреченном выдохе Скарлетт решила, что хуже уже не будет и согласилась.
Ох, как же она ошиблась! Хуже может быть всегда. Особенно сегодня.
Небольшая группа примерно в восемь человек во главе с чернобровым экскурсоводом бродили по лабиринту уже более тридцати минут. Скарлетт откровенно начала скучать. Она то и дело поглядывала на позолоченные наручные часы, с нетерпением ожидая заветных десяти вечера – именно в это время ей позволят заселиться в номер класса люкс. Там она первым делом развалится в ванной, наполненной густой душистой пеной. Потом посмотрит любимую мыльную оперу, выпьет парочку бокалов дорогого шампанского и ляжет спать. Именно такое завершение непутевого дня жаждала получить Скарлетт. И не получила. Потому что через пятнадцать минут скучного шествия она оторвалась от группы из-за того, что задумчиво уткнулась в айфон. Ей пришло сообщение о том, что сеть здесь не ловит. И какое-то обновление на приложение. Когда дела с айфоном были закончены – было уже поздно. Оглядевшись, Скарлетт с ужасом поняла, что находится совсем одна в этих мрачных зеленых стенах.
- Э-э-э-э-й! – громко крикнула Кэтти в пустоту, делая несколько шагов вперед. – Есть кто-нибудь? – в духе американских фильмов ужасов спросила Скарлетт, оглядываясь по сторонам. Потом она посмотрела в небо и с неприятным трепетом осознала, что уже ночь. Холодная, промозглая и темная.

Не серебристый – какой-то выцветший от полуночного безразличия светло-серый оттенок кривыми дорожками льется с неба, едва освещая густые темно-зеленые заросли лабиринта; ветер, который несколько часов назад ласковым бризом целовал щеки, сейчас октябрьской промозглостью разрезает обнаженные плечи. Раздражающие вопли чаек стремительно смолкают и отчетливо дают понять, что без них слишком тихо, и это не то затишье, в которое хочется окунуться с головой; это затишье совершенно другое – перед бурей. Скарлетт хмурится, оглядывается по сторонам – еще без паники, но с нарастающим беспокойством. Ей неуютно, ей холодно и страшно от мысли, что ночь придется провести под открытым небом, которое в любой момент может затянуться тяжелыми черными тучами и обрушиться холодной ледяной стеной. Да и потом – слишком много в этом аттракционе ловушек, опасных и не очень, неприятных. Их сделали, чтобы поразить иностранных туристов, и Скарлетт тоже поразится, если попадет в одну, две или три из оных. Ах, как она поразится, кто бы знал, как она поразится. Не дай Бог узнать кому-нибудь, как она поразится.
Слева доносится шум – не то шелест ветра в темно-зеленых листьях, не то сочный хруст примятой чьим-то тяжелым ботинком свежей травы – не разобралась еще. Скарлетт на мгновение замирает и даже дыхание затаивает, прикрывает глаза и настораживается – звук повторяется, и теперь она точно уверена, что кто-то к ней приближается. Кто-то, кто услышал её негромкий, но звонкий оклик, приглушенный такими плотными и тяжелыми стенами лабиринта.
- Кажется, здесь есть я. Такой вариант устроит? – он улыбается так сладко и зазывающее, что Скарлетт успокаивается и на мгновение очаровывается, но очередной промозглый порыв сырого ветра не оставляет шансов на приятное знакомство. Скарлетт поджимает губы и хмурится, исподлобья оглядывает мужчину с пят и до головы, задерживая строгий взгляд на лице. 
- Если варриант знает, как отсюда выбрраться, - она прикрывает глаза, - то устрроит.
И ей совсем невдомек, что выбирать из одного единственного – нелепо и глупо, да что там – и вовсе бессмысленно. И что один в её случае куда лучше, чем ноль.
- Я заблудилась, - слегка осипшим от холода голосом шепчет она. Рассеянно пожимает обнаженными плечами, поднимает растрепанную ветром голову и вновь вглядывается в глаза напротив. – Отбилась от грруппы безмозглых зевак и скучнейшего в мирре гида. Мне холодно, я хочу есть и пить, да и вообще – домой, - очередной порыв ветра предательски путает волосы еще сильнее, и Скарлетт звучно чертыхается, посылая к Дьяволу треклятый мир, треклятый Крит и треклятый лабиринт. Смуглая кожа на промозглый ночной холод отвечает противными мурашками. – Выведи меня отсюда, - полноценный приказ, только негромкий, и голос как будто от непривычно холодного для теплой Греции ветра начинает дрожать.
Она делает два уверенных шага к нему навстречу и резко останавливается – понимает, что человек перед ней – и не человек вовсе. Он либо Хранитель, либо Двуликий, о чем намекает чувство голода, стремительно зарождающееся где-то внизу живота. Нет, Скарлетт уже достаточная опытная, чтобы сдерживать львиную сущность в руках, но, черт возьми, это делать невероятно сложно, когда хочешь есть, пить и согреться.
Никогда такого не было – кошка и мышка не могут поменяться местами.
А вот спаситель-самозванец и заблудшая жертва – вполне.
- Хранитель? - а сама ершится от холода и кое-чего еще, что намного опаснее. Для него.

Ах, если бы Скарлетт только знала, как он называет ее, пусть и в собственных мыслях, если бы она только знала! – то проблема Тесея разрешилась бы в одно мгновение. Услышав ужасное, гадкое и никак не подходящее ей – такой прекрасной, фигуристой и легкой – прозвище, Скарлетт тотчас взбесилась бы, обросла густой белой шерстью и к чертовой матери разгромила не только стены несчастного лабиринта, но и весь остров, будь он трижды не ладен. Мужчине хватает ума держать язык за зубами, поэтому колобок не срывается с цепи и не катится уничтожать все живое и неживое на впереди лежащем пути. Скарлетт лишь надменно хмыкает, расправляет обнаженные плечи и поднимает подбородок, когда чувствует на собственном теле жадный взгляд незнакомца. Он ее, конечно, оценивает по достоинству и трижды – никак не меньше – раздевает глазами, тщательно изучая каждую клеточку ее прекрасного тела. Она не против, конечно, но место неподходящее, как и время. Как и промозглая погода, черт ее возьми.
Еще и ситуация неподходящая, ведь Скарлетт – Носитель, а мужчина являет собой вместилище для очередного жалкого божка или не менее жалкого героя.
― Нет. Тебе что за печаль кто я? ― он спешно отходит назад, сохраняя безопасную дистанцию.
Почему-то ей кажется это ужасно забавным, поэтому уже в следующее мгновение Скарлетт едва заметно щурится и медленно проводит языком по припухшей нижней губе. Поддаваясь животным инстинктам, женщина осторожно делает мягкий шаг вперед – навстречу незнакомцу и ждет, что он вновь отдалится от нее. Ведь это как увлекательная игра в кошки-мышки: она подступает, а он отходит, ища пути дальнейшего отступления – читай – спасения, не понимая еще (или отказываясь понимать?), что давно попался в мышеловку. Скарлетт это нравится, безумно нравится, и она немедленно хочет продолжения соблазнительной игры.
Сильный порыв промозглого ветра ударяет по бронзовым щекам и обнаженными плечам, и Скарлетт вздрагивает от холода, а заодно приходит в себя. Что это она, в самом-то деле, не время играть в кошки-мышки, как бы ни хотелось вкусно поужинать и оказаться в тепле. И как бы ни хотелось похрустеть свежими костями и суставами хранителя или кто там он еще.
― Меня зовут Скарррлетт Гекас, ― она произносит собственное имя с явной претензией на узнаваемость, ведь кто не знает столь важную греческую персону? Она и первая красавица города, и успешная бизнес-леди, а ее прекрасное лицо нередко украшает глянцевые издания и билборды. К тому же Скарлетт не раз светилась в дешевых мыльных операх и недешевых рекламных роликах, а еще она, как ни крути, владелица дома для Носителей и довольно-таки известный персонаж в божественных событиях. ― И я ужас как хочу похрррустеть твоими костями. Поэтому будь хоррошим мальчиком и не прровоцируй меня. Мне сложно дерржать себя в ррррррруках, ― последнее слово Скарлетт нарочно рычит с особым усердием, дабы продемонстрировать серьезность, абсурдность и опасность сложившейся ситуации. ― И если у тебя есть в запасе фокусы, чтобы выбррраться отсюда как можно быстррее, то самое врремя показать их мне, ― она игриво ему подмигивает и соблазнительно приоткрывает рот, ясно намекая на неоднозначность последних слов.
«А у меня есть перевоплощение, телекинез, ментальный щит и способность успокоить разъяренного Носителя. Иногда я абсолютно бесполезна, как ни грустно это осознавать», ―  она об этом, конечно, никому не скажет. А если кто догадается – то пусть лучше молчит, если не хочет умереть раньше положенного срока.

― Да мне все равно, как тебя зовут! ― с вызовом отвечает мужчина, и Скарлетт ловит себя на навязчивой мысли – она должна приложить максимум усилий для того, чтобы Двуликому стало не все равно. Кэтти может терпеть к себе ненависть – в конце концов, это великолепное чувство, пожирающее внутри ненавидящего все человеческое, обжигающее и коварное, так приятно щекочущее самолюбие самой Скарлетт. Она, конечно, прекрасно относится к симпатии, любви и страсти – что может быть лучше? Но черта с два Кэтти будет терпеть к себе равнодушие! Ты, жалкий человечишка, не хочешь ее любить? Тогда будешь ненавидеть!
Впрочем, здесь и сейчас, в этом залитом холодным лунным светом лабиринте, не до выяснения отношений, и Скарлетт это понимает. Она обиженно поджимает губы так, что они складываются в тонкую кривую полоску, похожую на наэлектризованный провод и показательно отводит пушистую голову в сторону, скрещивая руки на груди, словом, всем видом показывает, что ужасно обижена и знать этого ублюдка не желает. И она потом разберется с идеей фикс и желанием поставить выскочку на место, а еще лучше – подчинить, покорить, влюбить. Потом, когда выберется из этого промозглого проклятого лабиринта и будет похожа на настоящую Королеву, а не заплутавшую испуганную Алису.
А мужчина тем временем продолжает говорить, чем раздражает Кэтти. Она невольно задается вопросом – он что-нибудь помимо бестолковой болтовни умеет? Постоянно говорящие мужчины – это ужасно, ибо, как правило, за их пустыми словами никогда не следует действий.
― Замолчи, рради Бога, ― жестко парирует Скарлетт, поворачивая голову и вглядываясь в мужское лицо. ― У меня от тебя голова начинает болеть, ― она показательно закатывает глаза и выдыхает, из-за чего с припухших губ срывается серый клок пара. Холодно.
Мужчина не замолкает, мало того, он действует противоположно просьбам Скарлетт. Она просила его по возможности меньше двигаться и уж точно – не уходить. А этот безголовый делает все в точности да наоборот – пятится, разворачивается и срывается с места. Он отталкивается от земли, подпрыгивает и хватается руками за стену лабиринта, пытаясь теперь подтянуться. Скарлетт сердится из-за того, что балбес смеет ее не слушаться. И она могла бы простить выскочку, если бы сыпала бесполезными надуманными приказами, но минутой назад были отчеканены точные ясные и лаконичные правила поведения, которые могут спасти жить не только мужчине, но и сотне других людей, которые теперь обязательно попадутся под тяжелую львиную лапу.
― Ты безмозглая амеба, ― почти рычит женщина, не в силах сдерживать рвущуюся наружу чудовищную сущность, ― ррроковая ошибка природы, жерррртва мясокомбината. Что ты наделал! ― зрачки ее глаз вытягиваются в ромб, белок окрашивается в прозрачно-голубой цвет. Желтое платье глухо трещит по швам, а потом и вовсе разлетается на мелкие клочья, потому что его владелица стремительно увеличивается в размерах и обрастает жесткой белой шерстью. Проходит несколько мгновений, и на промерзшей влажной земле стоит не хрупкая женщина, а большой – размером с внедорожник – белый лев.
Лев, который приседает, готовясь прыгнуть на мужчину и вцепиться клыками в горло.
Скарлетт хотела подчинить мужчину – и она это сделает. Пусть и посмертно.

Идеального завершения вечера не предвидится, по крайней мере, для Тома, который ловок и быстр, конечно, но что этот человек, человечишка, по сравнению с Немейским львом – величественным царем всея фауны, всея мифов, страшным кошмаром самого Геракла? Для хищника, кстати, прекрасный финал томного вечера становится ближе с каждой минутой: сытный кусок двуликого мяса, ароматная кровь фонтанирующими реками, аппетитный хруст костей – все это так и норовит прыгнуть в когтистые лапы. Что может быть лучше для чудовища, чьи злые клыки так давно не окроплялись желанной кровью?
Остановившись на мгновение, белый, словно рождественский снег, лев изящно вытягивается подобно гончей, взявшей долгожданный след. Принюхивается. Влево. Чудовище срывается с места и бежит в нужном направлении. Большая мохнатая туша не перепрыгивает через ограждения, а сносит их, словно таран. Из-под тяжелых лап в стороны летят коренья, травы, хлопья рыхлой земли. Льва не остановят ни двери, ни стены, ни даже  пули. Он – хищник. От него убегает жертва. Дразнится, играется, водит за нос, паршивка. Еда не должна себя так вести! А если ведет, то пусть готовится к наказанию. Посмертно.
Куда теперь? Лев вновь притормаживает и вытягивается, втягивает носом морской воздух, пропитанный дорогим одеколоном, потом, наглостью и страхом. Если бы животное могло ухмыляться, то кошачьи губы немедля расплылись бы в злой усмешке. Жертва боится. Конечно, черт возьми, боится! Ведь играть в «кошки-мышки» со львом, а не с кошкой смерти подобно. Мучительной, долгой и медленной, кровавой смерти.
Сам виноват. Его предупреждали. Он повел себя глупо, а за глупость, как известно, нужно платить. Не жизнью, правда, но кого это теперь волнует? Точно не чудовище, что осклабляется, дышит рвано и предвкушающе, а потом срывается с места и рушит еще две травянистые преграды. Мальчишка совсем близко, кажется, в следующем переходе. Лев, присев, с силой и грацией отталкивается лапами от земли и перелетает через стену.
Чудовище оказывается лицом к лицу с незадачливым искателем приключений.
Ах, если бы лев умел ухмыляться...
Медленный шаг, плавный и изящный, дразнящий. Чудовище явно издевается, предоставляя мужчине ничтожную надежду на то, что можно развернуться и сбежать. Издевается, потому что предоставляет не попытку, не фору, а только лишь надежду, которую тут же пресечет когтистой лапой по шее. Кровь брызнет во все стороны, такая ароматная и теплая, купайся и грейся, пей, наслаждайся. Лев в предвкушении облизывается, а потом, присев, целится. Мгновение! – и лапами прямо в грудь, зубами в сонную артерию. Еще не прыгает, а только представляет. Лев готовится, смакуя каждую боязливую секунду.
Приятного аппетита, Скарлетт.
Не подавись.