Вверх Вниз

Под небом Олимпа: Апокалипсис

Объявление




ДЛЯ ГОСТЕЙ
Правила Сюжет игры Основные расы Покровители Внешности Нужны в игру Хотим видеть Готовые персонажи Шаблоны анкет
ЧТО? ГДЕ? КОГДА?
Греция, Афины. Февраль 2014 года. Постапокалипсис. Сверхъестественные способности.

ГОРОД VS СОПРОТИВЛЕНИЕ
7 : 21
ДЛЯ ИГРОКОВ
Поиск игроков Вопросы Система наград Квесты на артефакты Заказать графику Выяснение отношений Хвастограм Выдача драхм Магазин

НОВОСТИ ФОРУМА

КОМАНДА АМС

НА ОЛИМПИЙСКИХ ВОЛНАХ
Paolo Nutini - Iron Sky
от Аделаиды



ХОТИМ ВИДЕТЬ

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Под небом Олимпа: Апокалипсис » Архив конкурсов » Маньячная доля. Этап первый.


Маньячная доля. Этап первый.

Сообщений 1 страница 6 из 6

1

Приветствую, сладкие персики!
http://www.nastol.com.ua/large/201203/17916.jpg

Как я и обещала, вот он, очередной конкурс. Наверное, немногие из Вас захотят принять в нём участие, но лично мне затея показалась интересной. Надеюсь, что Вы будете придерживаться того же мнения. Во имя Тэрона Кондуриоти и всего из этого вытекающего.))
Итак, я снова напоминаю о том, что 31 октября всем известный и некоторыми любимый Хэллоуин, который активно празднуется во многих странах. Дети наряжаются, наедаются конфетами, получая их от людей, которые не хотят умирать. Кроме того, как считается, именно в этот день души умерших блуждают по земле. И именно в этот день можно незаметно облачиться в костюм злодея. Или остаться при своём костюме. Ведь никто не узнает о том, что спрятанная под плащом пила - это настоящий кусок заточенного металла, а не просто искусный муляж, купленный для устрашения родных и близких. Никто не узнает и о том, что некоторые изменения в строении Вашего тела - это не дорогой костюм от настоящего мастера своего дела, а реальные проблемы, вызывающие в Вас с раннего детства желание убивать всех неугодных.
Стало хотя бы чуточку интереснее?

Тогда поговорим о самом конкурсе и его правилах написал(а):

1. Игра у нас, как известно, литературная, именно поэтому я снова предлагаю написать пост. Нет, я не прошу от Вас простыни. Каждый волен писать в том размере, в каком умеет, в каком ему удобно и комфортно.
2. На какую же тему? А тут уже начинается самое приятное. ^^ Я хочу, чтобы каждый из Вас теперь примерил не только аватар того или иного злодея, но и попробовал им сыграть. Я не заставляю Вас отыгрывать обязательно одного из злодеев фильмов или мультфильмов ужасов (хотя это и не возбраняется). Вы можете быть обыкновенным маньяком, вышедшим убивать в ночь Хэллоуина неугодных ему людей. Вы можете быть внезапно сошедшим с ума самим собой, своим персонажем, решившим в этом году оторваться на всю катушку. Вы можете быть и образом, созданным Вашим собственным воображением. Причины для убийств могут быть любыми, простор для фантазии велик. Описание из разряда "кровькишкимясо" не является обязательным. Всегда можно завернуть подобную затею в очень красивый фантик психологического триллера. Вы можете просто описать один из дней маньяка, никого не убивая. На Ваш вкус и цвет. Главное, чтобы фигурировала тема царящего вокруг хэллоуиновского ажиотажа.
3. Посты прячем под хайдом:

Код:
[hide=123456789012345678901234567890][/hide]

Как обычно, я всё раскрою, когда настанет время.
4. И насчёт времени, кстати. Приём конкурсных работ будет длиться до 3 ноября включительно. Чуть позже мы будем голосовать.
UPD: 5. Участие с нескольких профилей не возбраняется. Но, как обычно, один профиль - один пост.
6. В честь праздника торжественно обещаю вручить победителю 400 драхм, плюшку в подарок и разместить его мордочку на доске почёта. Все остальные участники получат по 200 драхм.
7. По любым вопросам в знакомую Вам тему, за которой я не забываю следить. Или ко мне в ЛС.
8. На сим - всё. Творите. Надеюсь, Вам придётся по вкусу сея затея. ^^

Обнимаю. Сай. :love:

+5

2

Иногда верить – не значит видеть. Иногда смутного ощущения вполне достаточно, особенно в моменты, когда темнота окружает со всех сторон, и стоит только быстро обернуться, чтобы увидеть все пережитые кошмары. Пара ударов сердца. Быстрее, чем обычно, и так гулко, словно специально привлекая в себе внимание. Кто там за спиной? Всем давно известно, что страшна вовсе не темнота, а то, что может в ней скрываться…
…в эту ночь каждое мгновение пережитого секундного ужаса тихо переливалось в тенях, собираясь липкими черными сгустками, увеличиваясь и увеличиваясь. По подворотням, в глухих тупиках, в шкафах и под кроватями детских комнат, в сточных канавах и под лестницами изгаженных подъездов. Пульсируя, вздрагивая и замирая на какое-то время, а затем начиная цикл снова. Весь город окутала волна невидимых глазу схваток. Никто не понимал и не чувствовал происходящего, но все усиленно украшали свои жилица и окрестные улицы, словно празднуя великое рождение, которое вот-вот должно произойти.
Черные, плотно надутые, бугрящиеся пузыри лопались один за другим, выпуская на волю детей темноты, не похожих на беспечно разгуливающих по городу ребятишек в разнообразных костюмах. И в то же время совершенно таких же – жаждущих развлечений, живых, довольных ночью, которая только началась. Они расползались вдоль улиц, забираясь в приоткрытые окна; обтекали изрезанные в угоду веселья тыквы; прятались в тенях проходящих мимо людей, едва-едва показываясь на самой периферии зрения; на мгновение появлялись силуэтом из взметнувшихся от ветра опавших листьев. Их детство проходило слишком быстро, давая возможность отжить до рассвета следующего дня.
Одним из них был призрак, повзрослевший быстрее собратьев, соткавший себя из людских страхов, а сейчас собирающий и поглощающий их, как дети собирали свои конфеты, стучась в каждую дверь. Trick-or-treat. И то, и другое. Он тихо перебирался между кустарниками, аккуратно высаженными вдоль аллей. Тени от листьев узорно ложились на короткую грубую шерсть, больше похожую на щетину, и делали его похожим на подвижное переливающееся неуловимое пятно, названия для которого не смог вы вспомнить ни один человек. Его определяли эмоции – так мог бы выглядеть ужас, если бы он ограничивался всего одним существом. От одного чуть слышного хруста сухого листа под мощной лапой он менялся к другому, такому же неопределимому звуку, рос, креп, начинал испытывать голод. Таких, как он, под покровом ночи набиралось много, но он охотился один, выискивая добычу до тех пор, пока люди не поймут, что праздник устроен отнюдь не для них. Призрак подобрался и прыгнул, воплощая в себе скорость и скрытность, изящество и силу, свободу и власть, раскованность и мощь. На зубах захрустели тонкие косточки, а пасть обволокло ни с чем несравнимым вкусом теплой и живой еще крови, помечая его алыми узорами инициации – первой жертвы. Внутри растекался огонь, адское пекло голода и жажды, лишь сильнее раздразненных пойманной собакой, к своему несчастью, отбежавшей слишком далеко от хозяев. И к их счастью. Горит… горит. Задрав морду вверх, призрак завыл протяжно и тоскливо, ибо внутренности жгло всё сильнее. С разных сторон ему вторили ответные голоса, похожие на волчий вой, на рык больших кошек, на детский плач и на отчаянный человеческий крик. Их было так много, так много. А огонь голода разгорался сильнее, уже хлестая призрака по бокам и гоня на новые поиски.   
Слабый порывистый ветер доносил до него сладкий запах добычи, упрятанный за тряпками одежды, за тонкими и хлипкими входными дверьми, за набирающим обороты страхом. Вой? Бродячие собаки? Недолгое оцепенение от попыток придумать разумное объяснение тормозило людей тогда, когда следовало бежать со всех ног. Почти каждый из них думал – «нет», и абсолютно каждый понимал – всё-таки «да». И призрак упивался властью в чистом виде, разрывал жертву, утолял свою жажду и чувствовал ни на секунду не прекращающееся горение. Жизнь быстро текла, словно кровь из разодранных артерий, отмеряя минуты до момента, когда покажется первый солнечный луч. И призрак старался успеть больше, заглатывая мясо большими кусками, не жуя и не смакуя каждый оттенок вкуса.
На востоке небо уже окрасилось светлыми тонами, открывая разоренные пустынные улицы, настолько тихие, что каждый отдельный полупридушенный последний писк доносился выстрелом. Люди больше не метались из стороны в сторону. Люди прятались. А призрак рычал от ярости и злости, ибо никого больше не мог найти. Под лапами хрустели поломанные и продавленные остатки тыкв, смешиваясь в оранжево-красное месиво, а он принюхивался, втягивая воздух большими порциями, чтобы на каком либо из вдохов уловить аромат человека. Треск. Звяканье стекла. Неясный шорох. Этого было достаточно. Хвост призрака ударил по шаткой калитке, дверца которой окончательно отвалилась, пропуская его во двор одного из домов. Тихое детское хныканье. Он бы не услышал на улице, но теперь смог бы найти добычу по одному частому испуганному дыханию. Небо прояснялось, добавляя света, а его время на этой земле стремительно заканчивалось.  Клац, клац, клац… Хвост метался из стороны в сторону, а призрак готовился к последнему в своей жизни прыжку. Голод… скоро… сейчас.

+3

3

Эта история началась ровно в тот самый момент, когда мистер Митник покинул кабинет своего непосредственного руководителя с четкой внутренней тягой к переменам. Многие на его месте задумались бы о смене работы, о путешествиях или, на самый крайний случай, о другом цвете галстука в рабочие дни. Но Чип Митник был не так-то прост. Он и сам это себе всегда повторял: «Ты не так-то прост, Чип». Сложно подумать другое, когда человек обращается к самому себе в третьем лице, да и галстуков не носит, предпочитая бабочки на каждый день недели, которые каждое утро ему повязывала мама. Вообще, к сорока годам жить с родителями обычно считалось не таким уж и крутым, но Чип не любил перемены, к тому же мама каждую субботу готовила просто потрясающее жаркое. Поэтому принятое на выходе из кабинета начальницы решение, действительно было сакраментально. Плюс, оно было первым, которое Чип принял не только самостоятельно, но и со всей ответственностью, почувствовав в себе первобытную агрессию мужского начала. «Да, мистер Митник, теперь вы король всего мира, вот, что я вам скажу» - спускаясь вниз на лифте, так кстати оборудованном зеркалами, Чип показал самому себе бицепс и остался полностью удовлетворен увиденным.
На самом деле его телосложение смело можно было назвать теловычитанием. Шутка заезженная, но как нельзя лучше подходящая нашему герою, который уже бодро шагал в сторону хозяйственного магазина, чтобы приобрести оружие, достойное пробудившегося в нём самца. Его бухгалтерией всегда занималась мама, аккуратным мелким почерком выписывая в отдельной тетрадке расходы на питание и оплату счетов, поэтому о крупной покупке типа пистолета, просто не могло быть и речи. Конечно, поднявшийся в мистере Митнике дух убийцы был силен, но и для него существовали некоторые пределы. Так что Чип выбрал холодное оружие для свершения «акта справедливости», как сам он предпочитал называть избавление мира от своей начальницы. У мамы в начищенной блестящей кухне, где каждый предмет лежал на своём месте, забирать один из ножей казалось еще страшнее, чем объяснять, почему ему в голову пришло покупать пистолет, поэтому Чип остановился напротив стеллажей с кухонными принадлежностями в хозяйственном магазине. От многообразия разбегались глаза, в стальных лезвиях опасно отражалась его начинающая редеть макушка, и то и дело пробегали блики, отражающиеся от его очков. Естественно, в роговой оправе.
Правда, ничего похожего на мачете или на мясницкий тесак так и не обнаружилось, что не могло не расстроить Чипа, потому что до другого магазина было далеко, а он еще не успел пообедать. «Четверг – рыбный день» - мысль пришла некстати, да еще и сопровождалась воображаемым ароматом маминой стряпни. И Чип решил никуда больше не ходить, ведь важно само намерение, а не атрибуты, которыми оно будет воплощено. Осторожно взяв со стеллажа самый большой нож, мистер Митник уверенно зажал ручку в кулаке лезвием вниз и сделал пару махательных движений, словно колет лёд в ведерке. А потом еще и еще. Хотя рука быстро устала, а на лбу выступила испарина от таких активных физических упражнений, Чип был собой несказанно доволен, даже улыбнулся, стараясь, чтобы выражение лица при этом выглядело зверски. Отражения в стальных начищенных поверхностях это только подтверждали, хотя помимо своего перекошенного первобытной яростью лица мистер Митник увидел заодно и силуэт, появившийся в конце прохода между стеллажами. Оттуда на него смотрели удивленно распахнутые глаза продавщицы, видимо, решившей проконсультировать Чипа, раз он надолго застрял на одном месте.     
Так уж повелось с самого детства, что его никто никогда не боялся, даже дети из младшей группы в школе. Может, из-за щуплости телосложения, а, может, из-за того, что он никогда не давал сдачи. Зато его мама всегда наводила трепет на всех его одноклассников, а тогда еще маленький Чип считал, что уж лучше слыть маменькиным сынком, но ходить без фингалов под глазами. Теперь же глядя на явные опасения во взгляде девушки-консультанта, он дико перепугался сам. «Исключительно своей мощи, ведь так?» - он с опаской положил нож, которым сейчас хладнокровно закалывал воздух, и подумал больше о том, как выглядит со стороны, а уж затем про последствия.
- Не надо вызывать полицию, мисс. Я…это. Выбираю нож для колки льда. Он, наверно, в другом отделе, - он неопределенно помахал руками себе за спину и начал медленно отступать, пока вовсе не перешел на бег, стремясь как можно быстрее выйти из ужасно неприятной ситуации. По крайней мере, теперь он точно знал, что в этот магазин не придет больше никогда, а будет ездить несколько остановок на автобусе до следующего. Отдышавшись, поправив съехавшую в сторону бабочку и очки на носу, мистер «Опасный» Митник, как он уже собирался фигурировать во всех социальных сетях, поплелся домой, пока приготовленная мамой рыба еще не успела остыть.
Эта короткая история закончилась ровно в тот самый момент, когда с взятой на прокат кассетой с фильмом «Несносные боссы», низко опустив голову Чип зашел домой, где уже витал божественный запах маминых рыбных тефтелей. За ужином он обязательно пожалуется ей на свою начальницу, рассказывая во всех подробностях, как она умеет издеваться над собственным персоналом, а его мама про себя пообещает обязательно нанести визит зарвавшейся дамочке, которая имеет наглость обижать её единственного и горячо любимого сына. Но это уже совсем другая история.

+2

4

Тишина. Вновь, как и многие годы до этого. Разве что-то изменилось с Твоим приходом? Ты нарушила течение времени, оборвала цикл, но он все равно сомнет Твою личность, Ты не была первой. Ты не будешь последней.
Как же больно оторвать голову от пола... Правый глаз не открыть. Что-то липкое под пальцами - кровь? Ну, конечно, почему бы и не кровь, я не бестелесен. Но моя кровь так просто не исчезает, а я не вечно буду торчать на этом полу. Господи, это же надо было так засадить мне? В Твоих жилах ядом растеклось отчаяние, почему бы не попробовать переехать мне бутылкой? Ты сильная девушка, этого не отнять. Ты была такой живой и милой, от тебя пахло чувствами. С Тобой было интересно играть, но пора это заканчивать, я достаточно ждал Твоего прихода.
Я что, так и пролежал все это время на осколках? А Ты так и бросила меня здесь одного? Это было так некрасиво с Твоей стороны... я ведь Тебя не оставлял. Разве я не пытался помочь Тебе, когда Ты попала сюда? Из этого дома не выходят, я просто хотел, чтобы Ты стала моей подружкой. Я слишком долго был один, я слишком долго живу здесь. Неожиданный поворот, с другими было иначе. Но никто не хочет меня слушать? Почему? Вы все куда-то спешите, вы все хотите меня бросить, одинокого старого Друга.
Сколько времени прошло с тех пор, как Ты ушла? Подняться... сесть в кресло. О, я всегда любил это место. Это моя комната, мой кабинет, здесь нет ничего лишнего. На столе остался круглый след в пыли - бутыль стояла тут десятилетиями, пока Ты не хватила ее мне о висок. И знаешь что? Я не обижаюсь. Знаешь что? Так лучше. Пусть в моем кабинете лежат осколки, а дыра чистоты на столе постепенно затягивается.
Больно, но мне нужен второй глаз. Разорвать слипшееся кровью веко, чтобы бросить взгляд на стоящие часы. Так сколько? Не прошло ни секунды... а показалось два часа. Стрелки никогда не движутся, как и мое время в этом доме. Они не врут - здесь действительно все замерло. За узкими окнами идет вечный снег, на них полуистлевшие занавески, но мне они дороги. Снег... погода никогда не менялась здесь. Я смотрю, Ты пробовала разбить одно из окон? Перебей их все - картина не изменится, за ними всегда будет белеть туманная пропасть, поглощающая вечный снег. Вытяни руку вперед, и Ты не увидишь своих пальцев. Почему? А разве это не красиво? Посмотри! Там за окном все так бело... так чисто, так спокойно. Почему Ты так и не смогла понять это? Почему убежала?
Неужели придется за Тобой идти? Но ведь нельзя оставлять Тебя одну, Ты совсем огорчишься от страха. Пара шагов к стене... нет, нужно немного задержаться, кружится голова. Часы. Кажется, я двинул маятник. Ну вот смотри - Ты снова заставляешь меня что-то менять. Теперь часы тикают. Хотя... так даже приятней. Так живее.
Мне чужды Твои эмоции. Я не знаю ни ужаса, ни любви, но ради Тебя я способен попытаться их сыграть. Что Ты хочешь увидеть сейчас? Ужас? Я буду боятся, если захочешь. Я буду скулить, как умирающая псина, если попросишь. Я все умею, но почему же Ты убежала?
Кабинет был светлее коридоров. А здесь всегда темно, здесь сложно что-то различить, здесь много мусора, но я не спотыкаюсь - я чувствую куда ступить. Обои давно облезли со стен, трубы мертвого водопровода кровоточат ржавчиной и торчат по левому боку, я знаю куда идти. Ты бы не пыталась забраться повыше, хотя там наверху есть воздух. Там не так смердит затхлостью. Возвращайся сама... так будет любопытней. Почему нет? Если Ты боишься моего присутствия, то почему не повернуться ко мне лицом? А Ты бежишь от меня, и я вижу Твою спину. Где Ты теперь? Ты пошла вниз, я знаю. Ты все еще думаешь, что отсюда есть выход.
Я знаю, где Тебя искать. Было бы глупо предполагать обратное. Я слышу как Ты дышишь, я чувствую дрожь в Твоих пальцах, я вижу черные провалы Твоих расширенных зрачков, я ощущаю как Ты вспотела, а Твоя одежда налипла на прохладное от испарины тело. Ты боишься меня. Почему? Разве я не похож на Тебя? Раньше был гораздо больше, но такие же как Ты точно так же пытались убежать, они все время били своего Друга, они резали мне лицо, они жгли мое тело, и мне сложно ступать от плохо сросшихся костей. Разве я виновен в том, что они не достаточно аккуратно обошлись с тем, кто просто хотел им помочь? А ведь Ты должна была понять, Ты была другой. Совсем другой. В Твоих глазах я читал не только желание умереть.
Парадный зал, Ты здесь была довольно долго, но ушла. Почему? Ах да, тут же была входная дверь. Наверное, где-то там, за ней все иначе. В окнах бездна, в окнах мой мир, а снаружи все иначе. Я был там, я выходил наружу, я выглядывал. Но я не хотел покидать этот дом, это мой дом, это мой мир. И Ты теперь принадлежишь ему. Так почему же Тебя нет рядом со мной? Я ведь уже говорил - отсюда нет дороги назад. Ты никогда не сможешь покинуть это место, потому что я вижу дверь, ведущую наружу, а Ты - нет. Потому что я - это дом, я - его глаза и чресла, я - его легкие, он дышит мной, и я чувствую Твой аппетитный запах...
Тебе страшно? Почему Ты видишь не то, что я? Наверное, это воздух... если бы Ты могла отбросить все сомнения и поверить в то, что дома нет, должно быть, он бы исчез. Но как не верить в то, что Тебя окружает? В то, что собирается Тобой полакомиться? Я просто хотел быть Твоим Другом... А Ты отказалась. Теперь Ты будешь моей едой.
Мне не обязательно к Тебе идти, это трудно, я итак знаю, что Ты спряталась в печи подвала, в старой сломанной печи, с такой миниатюрной решеткой, выходящей наружу. А что Ты там увидела за ней? Что? Снова пропасть. Прости, это была последняя Твоя надежда. Даже не пробуй ее выломать. Что это? В Твоей руке зажато шило?
Я иду обратно. Я уже достаточно бодрствовал. Я просто вновь хочу уснуть в кресле. До тех пор, пока в мой дом снова кто-то не придет. Я умею долго ждать. И я голоден. Ты думала, что эта печь сломана?
Ты маленькая славная, ну как отказаться от хрустящей корочки?..

+1

5

Станислава была настоящим, чистейшим визуалом. В ее мире все имело свой запах и цвет – ассоциации.
Греция – соль и синь.
Афины – белое, школярство и ящик Пандоры.
Она никогда не праздновала Хэллоуин, упаси Господи! Это все новшества христиан с их переосмысливанием тех языческих праздников, которые не смогли искоренить. Ей, вымоленному ребенку, был по душе древний Самайн – дым костра, темный бархат и барабанный ритм. В эту ночь может случиться всякое, самое неожиданное, самое невозможное. В эту ночь верные очищаются, а преступники караются. В эту ночь мертвые дышат в губы живых. Самайн – изломом года, когда свет сменяется тьмой, когда приходит время ворожбы и ответа перед судом предков. Они беспристрастны и неумолимы, они все видят и все слышат. Люди, не нарушайте гейсы!
Гейса – треск погребального костра и тьма ничего.
В Самайн со всех будет спрошено и всем воздано по их делам. Кто, как не Стася, знает это?
Она понимает – у всех на свете есть собственные гейсы, но уже давно не времена друидов, поэтому некому поведать человечеству о смертельных запретах. Они забыли, что значит преступление и его последствия. В Самайн с ними приходится сталкиваться лицом к лицу. Впрочем, это уже в прошлом. Люди празднуют Хэллоуин, рядясь не в себя и собирая сладости, запекая мясо и устраивая вечеринки. Теперь это безобидный праздник живота. Мало кто помнит, что значит приход ряженых в дом: откроешь и одаришь – души подарят тебе процветание на весь следующий год, выбранишь – будешь страдать, ведь сила хулительных песен не меньше, чем хвалительных.
Слава все это знала. Знала и соблюдала.
Хэллоуин в Афинах – ящик Пандоры, барабанный ритм и треск погребального костра всех нарушивших свои гейсы.
Бог был один и Он не карал отступников. Однако была Станислава, и она любила следовать традициям.
Стася выбрала черный плащ с глубоким капюшоном – бегите, спасайтесь, смерть близко. Улицы встретили ее пением, мерцанием свечей и приторным смехом. Прохожие восхищенно оглядывались на девушку в черной маске и с игрушечной косой в натуральную величину, даже не осознавая, что ее лезвие в свете тысяч огоньков поблескивает слишком матово и хищно. Натурально. Как будто и вовсе предостерегающе: не тронь и не пострадаешь. Оно наточено не для тебя.
В первом доме, в который она постучалась, пахло смехом и уютом. Здесь жила большая и дружная семья. Ее хозяйка – пухлая улыбчивая женщина с повисшим на ноге сыном – сполна одарила Славу. Пусть у них все будет хорошо!
А следующий дом встретил болезненностью искусственного освещения и отчуждением. Здесь такая же женщина ворчливо заявила, что все раздала, а сверх этого отдариваться не желала. Ряженые бы спели хулительную песню. Смерть на такие мелочи не разменивается. Преступница поневоле отступила вглубь дома, когда Станислава сделала первый шаг.
- Эй, как ты себя ведешь?
Девушка поудобнее перехватила древко косы, и остро наточенная сталь вызывающе сверкнула в мертвецко-бледном светом. Было забавно наблюдать, как расширяются глаза все осознавшей женщины, как начинают трястись руки и рот приоткрывается для истошного вопля человека, ощущающего, как духи стыло целуют в губы.
Но из распахнувшихся уст так и не вышло ни звука.
Изящная дуга опускающейся косы – языческий танец и озон.
Кровь не брызнула – вырвалась алыми нитями из плена плоти и причудливым узором легла на пол. Она уже поросла маками, а тело взвилось к недвижно наблюдавшему небу дымом. Вот что случается с теми, кто не верит в мудрость предков.
Смерть – маки вечного забвения и дым погребального костра.
Все расцвело этими маками: тело, стены, ковер, плащ Стаси и лезвие косы. От дыма можно было задохнуться. Празднуйте Самайн, пойте богам, готовьтесь ко тьме! Смерть не превратит вас в алые лепестки и трескучие сучья, пока вы послушны.
Поле еще только зацветает, костры – зажигаются, духи – посыпаются, коса – не пьяна кровью. Ночь Хэллоуина и трое суток Самайна еще впереди.

+2

6

Анну убил Генрих Диц. Убил без особой жестокости, потому это событие никак не выделилось среди сонма подобных смертей. Деформированный кусочек свинца, срикошетив от прочной стенной кладки, по несчастливой случайности угодил прямиком в тонкую височную кость. Оседавшая на руки своему сопровождающему девушка была уже мертва. Штурманн СС Диц, выражая скупое сочувствие знакомому маленькой белошвейки, отметил, что смерть её выдалась милосердной. Быстрой. Лучшей, которая могла бы приключиться с еврейкой в эти неспокойные годы. Это было в Салоники, в солнечном апреле 1941 года. И среди белого дня держа на коленях окровавленную голову своей бездыханной возлюбленной, мужчина с явной схожестью ашкеназских черт в облике, во всем согласился с командированным на помощь союзной Италии офицером вермахта.
Их следующая встреча произошла ровно через полгода и была всего второй из длинной череды подобных встреч. Генрих не узнал своего визави, да и честно признаться, привязанный к стулу с кляпом во рту, он меньше всего был склонен узнавать кого-либо в полумраке караульного помещения, хоть виновник его положения опять стоял перед ним на коленях с обагренными кровью руками. Быть может, дело было в том, что Диц, человек незлобливый, в чем-то даже совестливый, давно уже вычеркнул из памяти тот неприятный весенний случай, а может его несколько нервировала сервировка чужой трапезы: по-немецки педантично повязав белоснежную салфетку, пользуясь вилкой и ножом, запивая рюмочкой дефицитного брантвейна поздний визитер ел прямо с нахоженного пола. Ел дежурного по смене. Сырым. Промокая уголком женского кружевного платочка испачканные губы. Молча. Эта деликатная звенящая тишина напугала боевого офицера больше распотрошенного трупа, больше взведенного браунинга, приставленного к его лбу, больше короткого страшного удара, обрушившегося на примороженную к поверхности стола кисть левой руки. Тишина и то, что он совсем не почувствовал боли, когда два собственных, от рождения присущих ему, пальца ледяным крошевом раскатились по столу. В ту последнюю октябрьскую ночь шел мелкий стылый дождь. Посланные на поиски убийцы собаки отказались брать след.
Генриха не комиссовали по увечью. Дали отпуск домой, в Берлин, а после отправили в Восточную Европу в Протекторат Богемии и Моравии усмирять непокорных чехов. В ночь на 8 июня 1942 года в городке Кладно, накануне карательной операции в шахтерском поселке Лидице, они встретились вновь. Все повторилось: старомодное кресло с высокой деревянной спинкой, кляп, объеденный труп сослуживца, голая кожа спины, намертво примороженная к мебели и тишина. Итогом свидания стала потеря шкуры с хребта, второй кружевной платок с вышитой монограммой "А.М." и убереженная от большой человеческой муки совесть.
Выписавшись из госпиталя, штурманн Генрих Диц подал прошение о переводе на Восточный фронт в воюющее СССР. Ему отчаянно везло на настоящей войне - ни одного ранения, ни одной контузии. Генрих выходил живым из любых передряг и уверовал, что в сумятице постоянных передислокаций его спасение. В ноябре сорок второго в отчаянной попытке Ставки улучшить подкреплением положение армии Паулюса Диц был отправлен под Сталинград. Но не добрался. В деревушке с непроизносимым русским названием Генрих получил третий кружевной платок, лишился обеих ушных раковин и старшего брата. Впрочем, Гельмут умер случайно - его застрелил какой-то мальчишка. А Генриху, словно в насмешку, дали орден "мороженного мяса" на красной ленте. За пролитую в боях кровь.
Война закончилась для него в феврале сорок четвертого на шестом платке и ступне правой ноги. Генрих, так и не сумевший доказать медикам, что по-прежнему дееспособен и одним ударом валит быка, был списан из великой армии Рейха, до бела поседевшим вернулся в Берлин к матери, сестре и невесте Гельмута Марте, на которой и женился. Не по любви, а потому, что мог прокормить ее на свои продовольственные карточки. Мать, сестра и жена - три женщины, которые спасали Дица гораздо чаще, чем он их, женщины, не позволившие Генриху сойти с ума или покончить с собой, женщины, ради которых он жил и терпел.
Седьмой платок он получил после длительной передышки, когда уже начало казаться, что Преследователь навсегда остался в прошлом, вместе с Великой Германией, Непобедимым Рейхом и истинной арийской нацией. Получил в предрассветной мгле, в полусне, согреваемый дыханием спящей рядом Марты. Генрих так и не поверил, что склонившийся над их семейным ложем черноглазый мужчина не очередное кошмарное видение, а выходец из него во плоти. Уж больно сладко сопела жена. Кричала она громче, увидев поутру новую культю мужа вместо правой руки. А Генрих.. Генрих не поверил, вот только на седьмом платке больше не смог спать по ночам.
Диц так его и не вспомнил. Ни его, ни девушку, убитую рикошетом в висок, а демон не спешил проливать ясность на причины своей привязанности. Оказалось, что дневной свет ему не помеха. Ночную мглу он с успехом заменял газетными статьями, периодически печатавшими заметки о зверствах бродячих животных и найденных то тут, то там обглоданных человеческих останках. Общество устраивало облавы на неповинные собачьи стаи, а Генрих знал, что это ему передают весточку, что это его ждет очередной кружевной посланец, чьи ажурные нитки уже начинали желтеть временем. Странно, но его личный демон наяву выходил совсем не страшным: на голову ниже самого Генриха и, пожалуй, значительно уже в плечах, он не придерживался единого фасона в одежде, менял прическу и выражение лица, вот только не старел ни на год. Диц неоднократно ошибался в толпе. Посторонний ему мерещился всюду, но как бы калека не сторожился - двери персональной преисподней всегда распахивались внезапно и он, недвижный, оказывался один на один со своим молчаливым истязателем гадать, чего же лишится на этот раз. Что без боли разлетится осколками красного мясного льда. Посторонний разбирал его как конструктор и Генрих больше ужаса, больше боли своей фантомной боялся, что если не хватит его самого, то мужчина, с явной схожестью ашкеназских черт в облике, недостающие детали возьмет из его матери, сестры, племянницы, жены и двух сыновей.
Для Генриха Дица все остановилось на чертовой дюжине. Нет, платки не кончились и в безгубом, безносом, безухом обрубке человека было еще чем поживиться демону, в нем оставалось достаточно силы тела и силы духа, чтобы держать ускользающий разум в узде, но в игру ввязалась очередная несчастливая случайность. Сквозняк. Простуда. Трехдневная горячка и скромное погребение. Генрих Диц умер. Сбежал. И так и не узнал, что престарелая мать его отправилась догонять сыновей всего через две недели после похорон. Замужняя младшая сестра Кэтрин скончалась через месяц. Жена через год. Племянница и мальчики выросли, но никто из них не успел обзавестись своими детьми. Или...
Берлин. 31 октября 2007 года.
Дома лепились друг к другу, образуя бесконечную стену окон и дверей. Едва стемнело и зажженные энергосберегающие фонари придавали улочке картинный уют, а соседствующие по другой стороне узкой дороги пустыри и скверики восполняли необходимую празднику таинственность. На город символично наступал Саммайн, но прохожий дат не подгадывал. Так совпало, что свободное время и решение нанести визит по знакомому адресу пришлись на канун дня всех святых. Неспешно идущий мужчина нес в одной руке сверток в старомодной почтовой обертке, в другой руке держал бумажный пакет с логотипом кондитерской на Аларихштрассе, а из кармана его плаща выглядывал кулек жаренных в шоколаде орехов. Орехи и печеные в карамели яблоки из пакета прохожий, смеясь, охотно раздавал ряженым детям. Таким его запомнили соседи, таким его увидела хозяйка дома по Конрадинштрассе 30.
- Добрый вечер, - дверь открыла пышнотелая ухоженная блондинка средних лет, - Это дом семьи Диц?
- Добрый. Нет, это дом семьи Рихтер, - ответила женщина, но, взглянув на омрачившееся лицо пришедшего, зачем-то добавила, - Но когда-то он действительно принадлежал Дицам.
- Вот как. Они переехали? Может быть, вы знаете их новый адрес?
- Нет, у меня нет другого адреса. У вас какое-то дело к Дицам?
- Не дело, скорее причуда сентиментального характера. Мое имя Гуго Грубшланге. Видите ли, мой отец недавно скончался, и разбирая его вещи я нашел посылку на имя Генриха Дица с обратным штемпелем почтампа от 1974 года. Хотел передать.
- Меня зовут Анна Рихтер, в девичестве Диц. Дедушка Генрих умер в ноябре 1973 года. Возможно, поэтому посылка вернулась к вам. Может быть чаю?
- Не откажусь, благодарю.
Когда гость проходил с полутемной улицы в освещенную прихожую, Анне на мгновение почудилось, что в затененных полями шляпы черных глазах его яркой зеленью блеснули узкие вертикальные зрачки. Но, во-первых, этого не могло быть на самом деле, а во-вторых, когда Гуго снимал плащ, пакет из кондитерской неловко накренился и яблоки в шуршащей целлофановой обертке покатились по полу. Пока их собирали, пока ловили по-обыкновению падающую вешалку, Анна забыла о своем мимолетном видение, а Гуго показался желанным гостем в сырой октябрьский вечер, которому она охотно рассказала все, что знала со слов воспитавшего ее дяди о своем достойном предке.
Прихлебывавшему слабенький чай Юклиду Анна Рихтер была симпатична и он искренне сожалел о том, что ему предстояло сделать. Но та, другая Анна, маленькая белошвейка из солнечных Салоники, была последней в своем роду. С её смертью прервалась славная линия крови.
- Фрау Анна у вас замечательные дети! Это ведь фотографии ваших детей?
-  Спасибо, херр Грубшланге. Это Бэт, на фото ей семь, сейчас тринадцать, а это неугомонный Дитрих. Ему всего полгода.
- Замечательные дети, - повторил гость, ставя чашечку на блюдечко, а блюдечко на кофейный столик ближе к вазе с пушистыми желтыми хризантемами.
Анне он свернул шею так же быстро, как когда-то поступил с ее прабабкой, бабкой и теткой. Дитриху, как мужчине, пустил кровь, в ладонях раздавив хрупкий маленький череп. Вернувшаяся час спустя Бэт была задушена прямо в прихожей, рядом с упавшей вешалкой. На кофейном столике осталась лежать развернутой посылка - в плоской картонной коробке покоился единственный кружевной платок с инициалами "А.М." Последний из приданного Анны Мове.
По уютно освещенной берлинской улочке шел мужчина, охотно раздавая ряженным детям печеные яблоки и жаренные в шоколаде орехи. Из нагрудного кармана его черного плаща желтой звездой Давида сияла крупная хризантема. Род Генриха Дица был истреблен до последнего семени.

Отредактировано Euclid (31.10.2014 15:51:56)

+3


Вы здесь » Под небом Олимпа: Апокалипсис » Архив конкурсов » Маньячная доля. Этап первый.


Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно