Март особенно нравился Максу тем, что при его наступлении даже самые дерьмовые проблемы начинали казаться лишь дурацкой кочкой на ровной дороге жизни.
После нового года стало ясно: стезя продавца-консультанта подходила мужчине чуть более, чем просто никак. Душа тосковала по реву толпы, Голливудским тусовкам и вечным переездам с места на место. В последний раз Оакхарт брал гитару в руки… ну, скажем так: относительно недавно, в начале декабря. Он спел одну из своих старых песен, помянул в каком-то роде прошлое и осознал, что не играл туеву хучу месяцев. Перебирал иногда струны, конечно, на чем его похвальный энтузиазм исчерпывался. И все. Песен, написанных собственной рукой, не пел. Да что там! Вряд ли пропитой мозг смог бы вспомнить хоть одну строчку из любой композиции, вошедшей в последний альбом. Что-то про смысл жизни, что-то про любовь (куда без нее), что-то про злободневные проблемы… типичный набор, скомбинированный Хранителем по-своему. Он помнил в общих чертах, а что касалось слов… канули в Лету они, эти ваши слова. И потому, что в их повторении уже не было смысла, и потому, что Макса коробило напоминание о недалеком прошлом. Забавно, прошло всего пять лет. Не двадцать, не тридцать и даже не десять, однако такое ощущение, что пролетело несколько веков.
Пятого марта ничего особенного случилось. По крайней мере, так казалось музыканту утром. Часа через два после пробуждения и беглого разговора по телефону с Беннингтоном, брюнет уселся в гостиной и зацепился взглядом за самую важную женщину в своей жизни. Ее звали Джоан, и она являла собой эталон красоты. Речь идет, разумеется, о старой гитаре, на корпусе которой давно появилось несколько пустяковых царапин, переводящих хозяина в режим грустняшек несусветных. Да, глупая рокерская привычка: если ты прикупил музыкальный инструмент – дай ему имя, тогда у него появится душа. Нормальные люди верили в подобное с трудом, и их можно было понять. Но если твоя жизнь связана с музыкой, и ты искренне веришь в то, что благодаря ей может ожить и дерево, и лед, и растоптанная в хлам душа, то есть смысл относиться к гитаре, как к жене, а к песням, как к детям. Смысл вообще есть во всем, если человек в это верит.
– Вспомним молодость, че.
Именно такими словами завершились рассуждения Макса о том, насколько ему необходимо помянуть прошлое. Почему бы и нет? Оно ведь такое важное. Поэтому брюнет, засунув гитару в чехол и закинув на плечо, медленно побрел к центральному парку. Там отыскал пустую скамейку и осмотрелся вокруг. Хорошо-то как! Зима всегда воспринималась Оакхартом своеобразным понедельником, а весну – пятницей. Мол, выходные пока не наступили, но уже маячат на горизонте. «Бля, прям хоть бери и слушайся Райли. В такие моменты я взаправду подумываю о возобновлении музыкальной карьеры… Идиот», – решимость вернуть славу и загруженные будни была слишком «сырой» для  неотложного воплощения. В отличие от желания дать первый концерт спустя пять с лишним лет. Хранитель достал гитару, провел пальцами по струнам и растянулся в улыбке, вспомнив одну из любимых песен. Через несколько секунд по местности разлилась приятная мелодия, хотя в силу нечастой практики некоторые аккорды не желали быть такими, какими их однажды задумал Макс. Любопытные прохожие поворачивали головы в сторону источника звука. Как будто никогда не видели ничего подобного. Да ладно, дела-то житейские. Таким способом даже в подземных переходах зарабатывают, про парки вообще говорить нечего. Правда, деньги не являлись той причиной, из-за которой Харт решил расшевелить незнакомцев, медленно шествующих по асфальту и рассматривающих окрестности с невозмутимым, слегка скучающим видом. Эй, вы! Почему такие кислые лица? Где улыбки, искры из глаз и все такое прочее? Ай, к черту. Создать атмосферу волшебства Макс мог без чьей-либо помощи.
– Summer has come and passed, the innocent can never last, – низкий, густой и насыщенный голос прорвался впервые за несколько лет. Хранитель понятия не имел, как он соскучился по музыке. Впрочем, Бог с ней, с музыкой. Вы бы знали, насколько ему было приятно произнести фразу по-английски! Родной язык на секунду перенес мужчину в то время, когда все было очень просто и незатейливо. После пересечения рубежа тридцатилетия начинаешь понимать, что подростковые проблемы – это самые классные проблемы на свете. Потом становится тяжелее, серьезнее и… появляются всякие обязанности. Оакхарт никому ничего не был должен только в двух случаях: если он мирно дрейфовал по сознанию в Таллахасси, находясь под опекой отца, или если он играл очередную композицию. Голос принадлежит ему, гитара – тоже. И он не будет исполнять, что другие хотят. Он не будет играть тише, если попросят.  Вот так. – Wake me up when September ends… – чуть громче пропел брюнет, слегка прикрывая глаза.
Видите, как забавно. Многие ждут окончания осени, но весну хочется продлить всем и всегда.

Макс думал, что прожил достаточно долгую жизнь и перестал воспринимать нелепые случайности как судьбоносные знаки. Он просто однажды понял: если что-то происходит, то оно происходит только лишь потому, что так должно быть. И совсем необязательно встреча с красивой девушкой будет сулить тебе брак, а знакомство с владельцем крупной нефтяной компании – крутую должность и хренову тучу невиданных полномочий. Люди считают, будто каждое дуновение ветерка, каждый звук и каждой полет бабочки создан только для того, чтобы в их судьбе появился крутой поворот, способный изменить жизнь к лучшему. К тому, о чем каждый день мечтается. Маленькие девочки с бантиками, молодые парни со скейтами и даже старики, схватившиеся за трость несколько лет назад – все они обладают особенной, какой-то своей правдой, чья ценность была неоценима. Ведь обидно осознавать, что ты порвал пиджак по дороге на собеседование во имя удачи другого человека, которому намного больше подойдет та роль, что тебе так хотелось примерить?..
Макс думал, что прожил достаточно долгую жизнь и кое-чему научился. Нет, не думал – он определенно точно знал: так и есть. Нельзя прошататься по Земле тридцать лет, не выучив парочку неприятных уроков. И несмотря на то, что на его пути проблемы всегда появлялись одновременно с подозрительными символами, мужчина старался не связывать их с собственной судьбой. Точнее, у него была примерно такая тактика: намек на грядущий звездец он принимал к сведению, раскладывал оный по полочкам и старался составить план действий для того случая, если надвигающаяся опасность воплотиться в жизнь. Очень часто, увы и ах, плохие события не заставляли себя долго ждать. Хорошие же приходилось тщательно изучать; изучать, не подпуская к сердцу и не превращая их разумом в нечто личное, потому что в ином случае потеря потенциально хорошего свершения могла огорчить. Знаете, как говорят? «Надейся на лучшее, готовься к худшему», – так намного проще принимать реальность такой, какая она есть. Но иногда очень хочется забыть об этом к чертовой матери! Ведь хочется?
Оакхарт относился с равнодушием к лирике, философии и долгим вечерам у костра, где главным героем была не гитара, а душещипательный разговор. Да, иногда на свет появляются индивидуумы, чьи умы игнорируют серьезность во всех ее проявлениях. Пока в какой-то уникальный момент они не ловят себя на одной простой мысли: это все фикция. Избегать начинаешь именно тех тем, которых боишься. И лично Макс никогда не обсуждал рак, политику или смерть ребят из группы с чужими людьми, потому что ему казалось, будто игнорирование подобных тем позволяет отводить их от себя. Сохранять мир веселья, пьянок и прелестного идиотизма. Так себе тактика, на гениальную, конечно, не смахивает, однако все мы грешим плохим выбором, когда молоды и вынуждены справляться с проблемами в одиночку. Оакхарт был молод душой, даже несколько инфантилен, а посему уживвался с собственными кризисами по-идиотски. «С глаз долой – из сердца вон…» – для одного – мудрая поговорка, для другого – оправдание дебильному поведению. В неумелых руках (или, наоборот, слишком умелых?) любая народная мудрость превратится во вредный совет.
– Like my father’s come to pass… – он остановился. На середине строчки, поднимая глаза и упираясь взглядом в источник звука. Поверьте, ему стоило невероятных усилий не бросить гитару и продолжить петь; незнакомка напротив не должна была испугаться неловкой тишины. Максу пригодился его опыт: он вспомнил, как молоденькие девочки частенько подпевали ему, когда слышали любимую песню, а еще… как они смущенно опускали глаза в пол и спешили уйти прочь, когда молодой мужчина давал им возможность «выступить» сольно. – … seven years has gone so fast, – пришлось продолжить. Чуть тише. Хранитель аккуратно перебирал струны, не сводя взгляда с юной шатенки, чей голос напоминал какой-то природный, ненавязчивый звук, который хочется слушать снова и снова. Можно было бы сравнить его, конечно, с ручьем, дуновением ветра или другой банальностью…  Но банальность – она на то и банальность, чтобы не желать ее использовать по отношению к особенному человеку. Не желать использовать, а не просто отказаться от нее, понимаете?.. Карие глаза с интересом скользнули по стройному силуэту, рассмотрев скромную, весеннюю, довольно цветастую по фактуре и легкую по материи одежду. Лучи солнца, пробившегося сквозь серые тучи, освещали темно-русые волосы той, что звучала в унисон с Оакхартом, превращая каждую волосинку в золотистую нить. Сначала мужчина залюбовался этим. Потом же решил подробнее рассмотреть лицо – ему жутко хотелось увидеть глаза и понять: девушка поет потому, что она любит песню об уходящем cентябре, или потому, что она любит музыку? Голова набок, брови к переносице, руки по инерции играют знакомую мелодию, хотя моментами и сбываются. Кто ты, девочка с красивым голосом? Вот замечательные каре-зеленые глаза с хитрецой, которую возможно увидеть, если ты щуришься; вот тонкий нос с круглым кончиком, напоминающий лисий (не слишком оригинальное сравнение…) и добавляющий к хитрому взгляду особую изюминку; маленькие аккуратные губы, ярко выраженная худоба, высокий рост… Все то, что Макс увидел, являлось олицетворением высокой души, плескающейся, словно океан, в таких красивых, но почему-то глухих для эмоций глазах. Она пела так, будто знает, о чем бы сама хотела рассказать при помощи этой песни. Она пела так, будто Сентябрь – это не просто месяц и это не просто сезон. Это всего лишь метафора, которую она почему-то понимает лучше, чем кто-либо другой. Она пела так, как поют люди, когда у них уже нет сил разговаривать. И это было прекрасно.
Как вовремя! Только-только Хранитель начал вспоминать былое – юное создание тут как тут. Такое ощущение, что мы имеем дело с судьбоносной случайностью. Нет, держи себя в руках, старик! Никаких знаков! Подумаешь – шла милая девочка, услышала любимую композицию и решилась подойти… ничего удивительного или сверхъестественного. Но… она ведь могла оказаться в парке совершенно в другое время, верно?
– Wake me up when September ends… – почти шепотом отозвался музыкант, в последний раз дотронувшись до струн пальцами. Рядом стояли люди, много людей: кто-то хлопал в ладоши и довольно улыбался, кто-то придирчиво осматривал исполнителя с головы до ног, кто-то пытался подпевать – очень тихо, стараясь не помешать чудесному дуэту в лице Оакхарта и безымянной лисички с бархатным голосом. Мужчина не сразу заметил пса, болтающегося под ногами незнакомки. Он не сразу заметил, что ее рассеянный взгляд смотрит не на собаку – он смотрит будто бы сквозь нее. Щенок радостно бросился целоваться, и его крайне радовало то, что хозяйка отвлеклась от подозрительного типа с громкой штуковиной. «Идем домой?» – как бы не так, только не сегодня и не сейчас. Макс уже позорно сдался и попал под очарование юной леди, резво поднимаясь на ноги и делая несколько шагов вперед. И попутно, разумеется, отвечая скромной улыбкой на тихие аплодисменты жителей Греции. Обычно Оакхарт знакомился по такой схеме: подошел – представился – проявил немного настойчивости… Здесь настойчивость не нужна. Она не поможет. Скорее, испугает и смутит: создания в возрасте до двадцати лет стараются не болтать о том о сем с неизвестнымм парнями. Лучше быть недотрогой, чем жертвой. Все правильно.
– Ну и погодка сегодня. Пиздец просто, – быть может, адепт Пейто и был музыкантом с тонкой душевной организацией, но он также являлся невоспитанным, простецким пацаном из глубинки. Матерился, пил, курил… себя не мог переделать из-за банального отсутствия желания. И только сейчас ему подумалось: вдруг придется распрощаться со всем этим колоритом ради возрождения музыкальной карьеры?.. Стоп-стоп, без спешки! Никакой группы нет, и вы вообще до сих пор незнакомы. – Эээ… Ты извини, я просто не смог оставить тебя после нашего маленького концерта. Музыкой занимаешься? – музыкант попытался взглянуть красавице в глаза, однако та почему-то не желала идти на зрительный контакт. – Меня, кстати, Макс Оакхарт зовут. Ты это... Не хочешь выпить со мной чашечку кофе и переждать дождь? Он точно сегодня будет, – американец все еще обеспокоенно наблюдал за зрачком собеседницы, не замечая какой-либо реакции на его слова. Она очень странно смотрела. Так сознательно, но как будто не через призму реального мира. – Не боись, я не маньяк.
Всего лишь рок-музыкант с похеренными амбициями. Всего лишь американец… Всего лишь тот, кто стоит сейчас рядом.
Кто ты?

Отредактировано Max Oakheart Jr. (27.06.2014 00:29:21)

Музыка хороша тем, что приходится по вкусу каждому. Ее нельзя не любить.
Вы можете не переваривать рок, но слушать блюз. Вы можете воротить нос от попсы, но с удовольствием отдыхать под рэп после тяжелого рабочего дня. Вы можете сдерживать рвотные позывы при одной ноте регги, но упиваться джазом. Музыка – это почти то же самое, что и улыбка со смехом. Международный язык, который понятен любому, умеющему слушать сердцем и находить в обыденном уникальную красоту. Она объединяет, сплачивает и делает людей добрее; иногда – даже меняет историю.
Не нужно обладать выдающимся умом, чтобы понять: Макс придерживался именно таких убеждений. И он очень хорошо читал тех, с кем ему приходилось общаться, опираясь на их индивидуальные вкусы. Итак, что можно сказать о маленькой американке, покорившей его своим голосом? Она юная, смелая и, определенно, очень симпатичная. Рядом с ней носится забавный щенок с мотором в попе, не желающий отдавать хозяйку всяким проходимцам. Послушай, двулапый друг, жадность – не самый безобидный порок. Да и дядя Макс никогда не обидит такое славное существо. Уймись на секунду? Твои старания окупятся сосиской или мешком дорогого корма; ведь нельзя обманывать ожидания таких грозных и больших зверей, верно? «Арлетта Эндрюс», – мужчина зажмурил один глаз, пытаясь вспомнить, откуда ему знакома такая типично английская фамилия. Кажется, она как-то связана с Эгейнстом… черт, точно! Их целительница – Чарли, – представлялась абсолютно также. Недаром говорят, что мире тесен. Знаете… иногда даже слишком.
– Приятно познакомиться, Арлетта, – пришлось сделать усилие над собой и проявить небывалую вежливость. Хранитель добродушно улыбнулся, опускаясь на корточки и пытаясь потрепать пса по голове и по ушам. Тот, резко отскочив в сторону, выставил попец вперед, а грудь прижал к земле, при этом интенсивно размахивая хвостом. Прыткий засранец, очень прыткий. Вырастет и превратится в огромную игривую собаку, не дающую прохода подозрительным незнакомцам. – Ты… родственница Чарли? – если ответ положительный, то Оакхарту это на руку. Девочка поймет, насколько он безобиден, раз уж милая и светлая целительница пересеклась с ним пару раз и осталась абсолютно здоровой. Если нет – пофиг, будем импровизировать. Именно с такими мыслями Хранитель погладил Эроса по холке и поднял лицо вверх. Собеседница смотрела куда-то вперед, не собираясь переводить взгляд на подозрительного парня, играющего с ее псом. Вдох один, вдох два, вдох три. Мыслительный процесс пошел. Нет, правда, что может быть не так? – Ты спела ничуть не хуже. Я, собственно, поэтому и подошел, – откровенно ответил брюнет, поднимаясь на ноги и убирая руки в карманы. Хороший день, чтобы сделать парочку заслуженных комплиментов. Арлетта Эндрюс, твой голос воистину стал для меня открытием. Хотя, казалось бы, чего я там не слышал. – Да, знаешь, раньше выступал в роли вокалиста из группы «Snow Patrol». Лет пять назад она была жутко популярна. Мейби слышала, – продолжение фразы получилось слегка неловким. Адепт Пейто ненавидел сыпать соль на старые раны, а разговоры о Лос-Анджелесе, музыке и ребятах, с которыми они распиарились когда-то до внушительной славы, волей-неволей вскрывали позабытые шрамы. Те шрамы, которые успели затянуться. За несколько-то лет. – Конечно, мисс Эндрюс, – непривычно вежливо отозвался Харт, не желая спугнуть девушку своим полным отсутствием манер, – как пожелаете, – Макс заинтересованно вгляделся в каре-зеленые глаза, пытаясь понять: отчего он так смущен этими детскими очами? Возможно, оттого, что… – Ты меня видишь? – посмотрите, каков шельмец. Все карты ему раскрывай, все секреты рассказывай, да еще и чаек иди с ним попей. Оакхарт глухо выдохнул, предчувствуя последующую реплику.
Слушайте, ведь если она его не видит, значит, она – слепая. А если она слепая, значит, мы снова можем лицезреть закон подлости в действии. Посмотрите на Макса. Талантливый красавчик с классным голосом, умеет играть на гитаре и пишет песни, имеет хорошие связи в шоу-бизнесе. И нихрена у нет, кроме старой гитарой, видавшей и лучшие времена. Он все проебал; на то действительно были причины, так что мироздание подложило ему под зад свинью вполне заслуженно. Теперь посмотрите на Летту. Красивая девочка: высокая, стройная, обладающая приятным , мягким и – самое главное! – запоминающимся тембром. Американка (для Макс данный факт являлся сродни везению), обладает небанальным интересным именем… за что ее так? Неужели и абсолютно невинных дев за что-то можно наказывать?
Впрочем, Макс никогда не смог бы понять. Он думал, мы все заслуживаем то, что с нами происходит.
Но печальная правда состоит в том, что иногда то, что с нами происходит, – это совершенно нечестно.

Отредактировано Max Oakheart Jr. (17.11.2014 01:56:54)

Нет, все-таки Макс совсем не умеет ладить с молодыми девочками. Старикашка хренов.
Он уже понял, что Летта хотела скрыть свой недуг и показать ему, как полноценно себя могут вести инвалиды, привыкшие к разного рода лишениям. Слабослышащие ориентируются по жестам и свежим морщинкам, формирующимся рядом с уголками губ, когда говорит собеседник; немые умеют объяснять одним лишь взмахом руки; инвалиды заменяют одну из конечностей протезом и орудуют им так, будто никогда в жизни не чувствовали фантомных болей. А слепые?.. А что – слепые?.. Они стараются придавать взгляду осмысленность и живость, которую потеряли вместе с последним воспоминанием. Смотрят якобы на тебя, даже пытаются по звуку определить, куда ты сместился, но… как ни старайся, нельзя быть полностью полноценным, лишившись важных физических показателей здоровья. Это нестрашно. В этом нет ничего позорного или постыдного, несмотря на то, что обладатели «отсутствующего» считают совершенно иначе. Интересное название, не находите? Те, кто обладают отсутствием чего-либо. Они имеют гораздо больше, чем может показаться, потому что наш мир всегда соблюдал равновесие. Отдай мне зрение – получи талант, отдай мне ноги – стань самым сердечным и вдохновляющим человеком на свете. Не все считают такой обмен… равноценным.
– А… да, друг… то есть, что-то типа коллеги, – нелепо отозвался мужчина, почесывая темную макушку и стараясь придумать самую безобидную ложь. В какой-то степени они с Чарли действительно были товарищами по цеху. На производстве Хранителей-смертников, мечтающих побороть зло, с которым не хочется уживаться. – Приятно знать, что нас кто-то помнит, – тепло и дружелюбно улыбается Макс, издавая кроткий смешок. Мельком он чувствует то, как старая ностальгия расползается по телесному каркасу и утягивает оный, словно корсет для особо утонченных барышень. Именно так ощущается утрата, о которой ты очень долгое время не вспоминал. – Давай на «ты». Я не такой старый, чтобы нам не общаться на равных, – в конце концов, они оба – свободные американцы, уроженцы звездно-полосатой родины; и никто не в силах понять их так же хорошо, как они сами. Греция прекрасна тем, что здесь ты волен сотворить любой стереотип. Она не имеет отличительных черт, если не считать пантеон, состоящий из грозных Богов и их долбанутых детишек. Макс надеялся, на этот раз произойдет земное знакомство, повязанное любовью к музыке и возвращением к старой жизни, какой печальной бы она ни была. Но ведь подобное не происходит так просто?
Летта попыталась сбежать. И Оакхарт понял: годы, проведенные вдали от людей с физическими отклонениями, лишили его чувства такта. Его и раньше-то не было, однако всегда оставалась надежда на призрачное «когда-нибудь». Когда-нибудь научусь, когда-нибудь исправлюсь, когда-нибудь… в общем, перечислять можно долго. Не лучше ли откликнуться на внезапный порыв девочки и остановить ее до того, как ничего нельзя будет исправить? Хранитель резво оказался рядом с новой знакомой, довольно настойчиво, хотя и не грубо, приобнимая ее за хрупкие покатые плечи. Куда ты торопишься? Разве тебе не хотелось бы вынырнуть из темноты? А вынырнуть можно. Я знаю только один способ: отдаться музыке и позволить ей разогнать мрак в твоем сердце. Она всегда так делает; вот почему стоит держаться за нее до последнего, когда других причин для этого не осталось. Впрочем, иногда она заставляет чувствовать себя еще хуже… но наш с тобой случай полностью противоположен.
– Эй, эй, – на выдохе выпалил мужчина, легко сжимая плечи русоволосой красавицы. По двум мимолетным звукам было трудно сказать, какая интонация последует далее, и все-таки в них прозвучала мягкая дружелюбность. Таким голосом может успокаивать друг, обращая глупый загон в мелкую проблемку, способную исчезнуть из твоих мыслей через несколько дней, если уж не секунд. Двойка? Эй, эй, оценки – не самое важное. Бросила девушка? Эй, эй, не торопись ставить на нее клеймо единственной и неповторимой: в море еще полно рыбы! По-убедительному успокаивающая ирония, лишенная и единой доли насмешки. – Ты куда? Я ведь спросил не за тем, чтобы тебя пожалеть или сказать, как это все охуительно печально. Просто… так нам будет легче общаться, – выдающимся гением Макс никогда не являлся, хотя некоторые прописные истины знал лучше тех, кто был с ними непосредственно связан. И он абсолютно точно знал, что ни один человек в мире не любит, когда его жалеют. Ему самому не нравились долгие утешающие монологи в стиле «бедный Максимка, потерял всю группу и больше никогда не попадет в Голливуд; как не повезло…» Наверное, именно поэтому об истинных причинах смерти его друзей знали только два человека: Беннингтон и он сам. – Давай ты успокоишься, и мы немного погуляем? У меня есть интересное предложение, – на этой ноте Хранитель тактично отпрянул от мисс Эндрюс, нащупав границы доверия, за которые ему не хотелось бы выходить. Дотронуться до почти незнакомой девушки – это так себе тактика. Некоторым чужие прикосновения не нравится вообще. – О, купим тебе мороженое. Любишь мороженое?
Девочки – загадочные существа. Они сбривают брови и рисуют новые. Они надевают платье без бретелек и систематически его поправляют со словами «хватит спадать!» Они искренне убеждены в том, что разные маски дают разный эффект. Они ходят фотографироваться в рощу, полную клопов и клещей, надев самые крутые платья и высокие каблуки.
В общем, понять их сложно. Но Макс точно знал: мороженое любит каждая из них.
Особенно, если этой самой «каждой» еще не исполнилось двадцати лет.

Нарисованная на лице придурковатость вовсе не дает гарантии на придурковатость внутреннюю; давайте, посмотрите на Макса, окиньте оценивающим взглядом, сделайте выводы и составьте целостный образ при помощи всем известного первого впечатления, чтобы наверняка ошибиться, как ошибаются вторые, и третьи, и тысячные: насмешка, притаившаяся на губах, кажется им явлением, присущим человеку несерьезному и бесчестному. Как будто огонь в глазах, плутовской шарм и врожденная наглость мимики – это обманка, а правда прячется за горсткой очаровывающих явлений, которым умело пользуется новый неизведанный собеседник; и люди верят, что идиот на глаз – значит, идиот на голову, бесповоротный и неизлечимый, опасный для окружающих и особенно – для покалеченных, лишенных и близко к сердцу всё принимающих.
И Макс был идиотом, если верить большинству отзывов, причем худшим из существующих экземпляров: не только обладал подозрительной харизмой, но и подталкивал мальчишек и девчонок вместе с вполне себе зрелыми дядьками и тетьками к греховным действиям. Влиял на них плохо, видите ли, выкуривая сигарету-другую, распивая алкольные напитки и матерясь, словно сапожник и сын сапожника вместе взятые, доведенные до ручки критическими событиями – например, ударом мизинца об ножку злосчастной табуретки. Впрочем, сам Макс никогда и никого не переубеждал, лишь продолжал играть отведенную Богом – мирозданием? – роль и быть неплохим парнем в тайне ото всех. Он не давил на больные места, не напоминал о том, от чего невольно возникал тремор, и к серьезным просьбам относился соответствующе.
– Открытии? – актерский талант проявился в лучших своих качествах: искусственно созданный вопрос, даже не еврейский и не ответный, прозвучал живо, без колебаний и едва просвечивающей шутливости, которую так трудно скрыть, когда создаешь фиктивную реплику. – Не понимаю, о чем ты, – живость осталась и здесь; наверное, Хранитель и не играл совсем, он просто забыл о слепоте Летты, вот так просто и без усилий, как однажды посмел забыть о смерти лучших друзей и вине за их погибель, чтобы ни одно трагическое чувство не посмело повлиять на его тон, если разговор зайдет о делах прошедших. Он, по легкому взмаху запястья, определяет траекторию предполагаемого направления и всматривается в название ближайшей вывески; название не пестрит креативностью и не вызывает у Макса каких-либо ассоциаций, но рядом со входом, привычно для среднестатистического кафе, стоит маленькая табличка, повествующая о супе дня и любопытном составе меню. Стало быть, путь будет идти напрямую к низкому домику с чистыми стеклами – выбранному для посиделок месту.
Добираются они шустро; Оакхарт успевает задать Летте пару повседневных, неинтересных вопросов, которые в скором времени сотрутся из ее юной девичьей памяти, как стираются любые другие, не имеющие особой ценности. Он галантно отворяет дверь и проходит следом, ловя под локоть молодую официантку. Нежно и галантно, разумеется, он всегда старался быть с вежливостью на короткой ноге хотя бы частично: так живется проще, и от этого потом польза какая-никакая есть. Конкретно в данную секунду, улыбнувшись некой мадам в белом фартуке, Оакхарт попросил принести мороженое, несколько шариков разного вкуса: и шоколадное, и ванильное, и фисташковое, – неважно, лишь бы хватило на счастье юной девочки. Почему бы и не заключить свое счастье в десерте на кроткий миг и убедить себя в том, что его вкус – это единственное, что имеет значение?
– Довольно уютно, – между прочим замечает Макс, присаживаясь за ближайший столик; и он ничуть не кривит душою: кафешка простая, без отличительных черт (они не только человеку нужны, местам тоже необходимы), с ароматом таким, какой есть у любой другой кафешки – помеси выпечки, жареного и чистящих средств, которыми пропитались блестящие полы. Здесь нет ничего особенного, но душе не хочется никуда торопиться или бежать. Выдернув салфетку из салфетницы, Оакхарт непутево начал загибать бумажные уголки к центру, хотя делать никакие фигурки не планировал: навыков было маловато для оригами. За окном послышалось шебуршание; карие глаза метнулись к прозрачной поверхности ближайшего окна, а за ним – летний дождь, поливающий деревья и молодую сочную траву, переплетенную ножками цветов разных оттенков. – Знаешь, пять лет назад песни моей группы и правда крутились по радио днями и ночами. А потом ее просто не стало. И я долго думал – стоит ли возобновлять карьеру – ходил в парк, играл на гитаре, вспоминал былое. Без цели и без вопросов. Сегодня я пришел с вопросом; и, наверное, ты на него ответила своим внезапным порывом, – почему-то казалось, что туманно рассказанная история, приправленная щепоткой серьезной лирики, не вызовет любопытства; она создаст образ страдальца и осквернит реальную суть вещей. Решив, что грусти хватает и там, за пределами коробки для обогрева и набивания животов, Макс откашлялся, встрепенулся, расправил плечи и продолжил веселее: – У тебя очень красивый голос, – доверительно сообщает Хранитель, смотря прямо внутрь переплета радужки, будто Летта способна видеть, смущаться и отвечать тем же. – Никогда не хотела заняться этим профессионально? Зарабатывать деньги, быть может?
Для некоторых музыка не вяжется с заработком от слова «совсем», ибо продажа искусства – смешна, отвратительна и нечестна ни разу; нельзя брать купюры за то, в чем лежит душа: это как отдать душу на официальных условиях. Макс не думал, что певцы, саксофонисты или пианисты занимаются чем-то ужасным, они просто совмещаются приятное с полезным и благодаря этому совмещению не умирают от голода. И иногда – спасают кому-то жизни. Людям, которые находятся через океан от них, и любимая композиция для таких – единственная причина, чтобы не падать духом раз и навсегда.