Уймись, шнурок потрепанный, - строго приказал внутренний голос, - Связки сорвешь, чем лечить будешь? И Юклид внял, и унялся, и даже задействовал безотказную пранаяму, так сказать для скорейшего обретения ценнейшего спокойствия. Только грудная злая жаба еще перекатывала под ребрами глухую гальку звука "р" и никакой управы на эту земноводную у дракона не было. Было изношенное больное человеческое тело, на его наглую истеричную морду не рассчитанное. Было надсаженное по глупости горло и пробитый череп, которые в пику его метаболизму никакими волшебными припарками раньше времени не поправишь, перевоплощениями не излечишь, и от которых можно только сбежать в истинный вид, да и то до тех пор покуда не прижмет опять воплощаться в это двуногое тонкошкурое недоразумение. А еще где-то рядом, в эфирном недалёке, бдели две несказанно стервозные языческие богини и копчиком остро ощущалось их незримое любопытство с немедленной готовностью карать и не миловать. Вот так и нарушаются заветы не связываться с богами и их придурью. А ведь так не хотелось.. так хочется, что не хотелось.
Девчонка словно заговором от зубной боли твердила "не понимаю". Искренне, что неприятно, твердила, отчего у Змея стало складываться впечатление будто и впрямь она здесь лицо стороннее, не дай глубины, еще и пострадавшее. Все-таки, как никак, Хранительница Фемиды, вроде откровенное вранье должно быть противно ей по определению. Да и хотелось, честно говоря, верить, несмотря на то, что жизнь длинная, наблюдения копятся, ложь кажется удобней правды, а Фемида как была вздорной бабой с весьма кособокой справедливостью, так исходя из того что в Греции творится, такой и осталась. Верить вопреки. Да ты, шнурок, идеалист-р-р-романтик.
- ...колечки,татуировки, кулончики, - добросовестно выдавала клановые тайны Каллисто, - А у меня эти весы.
Ужасно, правда?
- Нормальное орудие оборонительного порядка, а в некоторых случаях и наступательного, - пробормотал Юклид, - Всяко лучше тяжелого меча. И в хозяйстве куда полезнее. Понять только не могу, зачем вы к этой оккультной утвари так трепетно относитесь.
- ...дядя Терон Кондуриоти.. женский врач. - Понимание мелькнуло вспышкой, ослепило и пропало, оставив невесомый пепел сожаления. Сожаления о слишком гуманной, слишком скорой расправе. Влезь он в частную жизнь кирии Кранакис раньше и глубже, общение с павшим Хранителем вышло бы куда более интенсивным, буквально предметным. Не повезло. - Я тоже немного умею оказывать первую помощь. - доверительно напомнила она о жуткой синтетической кофточке на открытой ножевой ссадине, танце острых локтей по неподготовленной к массажу печени, - Давай я осмотрю и твою рану.
Не надо! - хотел воскликнуть Натхайр, до кончика хвоста вепчатленный сравнением себя с лошадью, - Само заживет! - но девчонка, не нуждаясь в ответе, продолжила монолог, мягкая плотная ткань накрыла глаза и всё. Разумный контроль над ситуацией закончился в этот же миг. Ну не терпел дракон когда на нем без спросу опробовали божественные техники. А еще не терпел дракон взбалмошных девчонок с большими ярко-огненными мечами, чтобы так, вслепую, им, вкусно пахнущим, подставляться. А еще с плотно закрытыми глазами тошнить его стало втрое сильнее и звуки стали еще резче, хотя казалось бы куда же более. Голова, соответственно, от негодования и полной невозможности отвлечься хотя бы на лицезрение девичьих форм сквозь эластичную ткань гамака, разболелась еще сильнее. Так что схватка разума с инстинктами была не долгой, не кровопролитной и закончилась мирным, почти полюбовным соглашением. И только злая грудная жаба раздувалась от осознания собственной правоты "Верить вопреки? Человеку? Да ты верно совершил видовой подвиг и спятил!" до тех пор, пока не лопнула.
- Мне тут одной очень страшно. Пожалуйста.
Пуговицы брызнули шрапнелью. С тонким посвистом. Зато все остальное рвалось и лопалось в достойной тишине. Это потом, несколько секунд спустя, будет жалобно стонать покореженное железо, с грохотом падать на бетонное основание металлические опоры и жестяным дребезгом жалостливо взывать к совести куски перекрытий. Потом, когда просядет часть ангара, поддерживаемая только живой бронированной плотью, когда бесстрастный лунный свет переливами заблудится в постоянно движущейся оболочке гравитационного щита, жемчужно мерцающими фрагментами выхватывая из темноты бело-дымчатое тело гигантского зверя, бритвенно острую ленту плотно прижатых спине вороненых шипов хребта. Потом, когда слепая из-за не только никуда не исчезнувшей, а и весьма разросшейся магической повязки, голова короной рогов вскроет потолок и холодный мартовский ветер победно взвоет под развороченной крышей придут и расцветят какофонией ночь звуки. А пока стремительно и беззвучно расползались на мелкие ошметки качественная ткань одежды, брючный ремень и браслет наручных часов, окончательно пропадали в неравной битве с изменением мужские туфли ручной работы. Змей перекидывался и помещение, ранее казавшееся просторным и пустынным вдруг стало подобно тесной хрупкой коробочке.
Остро пахло подавленными апельсинами.
Почему поборники справедливости гибнут молодыми и чаще всего бесславными?
- Не делай так больше, - ласково скажет привычно незрячий дракон, когда все отгремит и отпадает, поддерживая гамак гибким кончиком перекинутого через чудом уцелевшую кран-балку хвоста вместо оборванного стального троса, - А то могу подумать про тебя нехорошее.

- Ты теперь меня съешь?
- А ты вкусная? - с любопытством поинтересовался Натхайр и.. сдул ее с гамака. Честное драконье, он всерьез испугался будто сослепу не рассчитал направление выдоха и смел несчастную девчонку с ее жалкой тряпочки, которая, опустев, тут же перестала быть хоть на что-то годной по причине непосредственного столкновения с режущей кромкой хвостового "украшения". Змей дернулся на перехват, раскрывая для удобства хватания пасть, задел рогами несущую балку и увлек ее за собой. В этот же миг понял, что Каллисто теперь грозит смерть от обширного инфаркта, тут же с лязгом сомкнул челюсти и прянул назад, где получил падающей балкой по носу. Взрыкнул зло, прикусил злосчастный кусок металла и, мотнув головой, отправил ее куда-то за пределы почти проваленной спасательной операции, где она, балка, чуть позже вынесет еще и ворота, сделав ангар проходным и продуваемым - в общем, в малую долю секунды совершил все, чтобы заложнице не сумело помочь даже чудо. И пусть лететь ей предстояло не восемь метров, а гораздо меньше, но Юклид точно знал, что при столкновении с его броней от человечки останется тот же разбрызганный шмяк, что и при встрече с полом. В лучшем случае шмяк, ибо если она напорется на его гребень неэротическая ситуация "стою весь в женщине" сразу станет суровой эпатажной реальностью. Он хотел этого избежать - Каллисто ему нравилась живой и, по-возможности, целой. К этому выводу он пришел еще в машине по дороге с побережья, когда состояние аффекта стало просто ноющей болью в ушибленном затылке: должно было быть что-то посерьезнее камня, чтобы отменить драконье решение оберегать. Данное в ноябре, между делом и только для самого себя.
Жемчужно-белое, дымчатое, вороненное - все в раз вскинулось хаотично, сплелось пульсирующей воронкой, сжимаясь быстро и чутко, пока "ласточка по-неволе" не шаркнула по одному из длинных боков. Лишнее тут же опало вниз, построилось причудливой геометрией, а "удачливый" фрагмент бесконечного организма, напротив, тут же ринулся в атаку. Восемь метров полета для Кранакис переставали быть однообразным "вниз и еще ниже". Он повернулся к ней боками и гладким брюхом, вжал в себя чешую так, что между плотно прилегающими пластинами не просочился бы и единорожий волос и принялся хулигански пихаться и толкаться, стараясь едва задевать ее по касательной, чуть-чуть притормаживать, чтобы увеличив площадь их соприкосновения, она плавно вошла в скольжение, а не плюхнулась на него, переломав себе все кости.

Осторожно, боясь стряхнуть, он опустил девчонку в другие петли и кольца себя, намеренно вывернутые нежным белым подбрюшием кверху.
- Вот видишь, - сказал дракон тихо, когда Кранакис более-менее устроилась, и в голосе его даже не предвзятый слушатель мог уловить явную досаду существа и без нынешней повязки вынужденного проводить большую часть суток в незрячем состоянии, - В целях твоей же безопасности резонно было находиться повыше. Вдруг, раздавлю.
Громоздясь везде и всюду от пола до стропил, плотно занимая все пространство ангара, Юклид чутко ерзал, стремясь улечься удобнее. Куда бы хранительница не направилась, вздумай она немедленно бежать, ее ноги непременно ступали бы по его телу, неспешно перемещающемуся с места на место. То и дело в неверном лунном свете маслено поблескивали вороненные шипы гребня, еле слышно скрежетали по бетону, царапали металл стен, создавая какофонию кишения множества насекомых, а на деле являясь ничем иным как гигантской мясорубкой, губительной для всего живого и мягкого. Где-то там, под прессом бронированной плоти, на шипы попалась и с хлопком лопнула упавшая из гамака бутылка воды, где-то там остался домотканый коврик и мягкие подушки, бесформенно сминалась корзина для пикника. Талисман же, бронзовую безделушку, он спас и торжественно водрузил себе на бок - весы теперь позванивали чашечками вежливо и где-то даже примирительно. Так перезванивались тревожные колокола на потерянных в волнах пустынных кораблях, казалось бы еще так недавно захлебывающимся медным криком созывавшие "к оружию" экипаж. Он помнил те корабли.
- Я не большой, - задумчиво изрек Змей и морда рептилии стала отчетливо улыбчивой, - Я длинный и в меру упитанный. А еще не слишком теплый. Простудишься. Подстели.
Он отдал ей все что осталось от гамака. Крупный кусок ткани сиротливо покачивался на уцелевшем тросе, пока случайно не мазнул Юклида по носу. Тряпка пахла страхом, а еще, противоестественно, молочной карамелью и свежей выпечкой. Тряпка пахла домашней девочкой, так неосторожно выкинутой в мир оккультных статуэток и написанных кровью правил. Зимой, собирая  информацию о Каллисто, открывая для себя некоторые факты ее биографии, Натхайр составил для себя определенный портрет ее личности, с котрым плохо сочетался этот запах сладкой сдобы. Не вязался он ни с образом сироты и уличной оторвы, ни с джигитовкой в полуголом виде на потеху публике, ни с  тяжелым "мужским" мотоциклом, ни тем более с пламенеющим двуручным мечом. Было в нем что-то от резиновых сапог на босые голенастые ноги, от синтетической кофточки, неумело прижатой к открытой ране. Было в ней что-то от худой ершистой гарпии Кирк, что-то однокоренное, не позволяющее сразу заклеймить ее виновной, хрустящим круасаном положить на зуб.
Он отдает ей все что осталось от гамака и запрещает себе анализировать почему его заботит здоровье девицы.
Голова больше не болит. То что для человека стало серьезной травмой, его-дракона не тревожит своей незначительностью. Все вернется - и тошнота, и боль, и головокружение, стоит только лишь сменить ипостась. Оно не исцелится само по себе и будет еще долго досаждать, барометром реагируя на малейшее изменение погоды, что, несомненно, дурно повлияет на его и без того не самый легкий характер, но пока он-дракон телесные немощи его не заботят. Змей тонет в другом болоте, вязком и гиблом, полном обманных гатей и солнечно зеленеющих полянок ряски. Он сомневается.
- Предположим, только предположим, я верю тебе. - Свивается новыми задумчивыми кольцами, подпирает ими тяжелую рогатую голову. Голос сквозь сомкнутые челюсти кажется глухим и сонным, - Верю, что ты не знаешь меня. Верю, что ты не помнишь о своем ребенке. Верю, что ты не в чем не виновата. Но тогда расскажи мне, какой ты знаешь прошлую осень? Что происходило для тебя в ней? Это ты можешь рассказать?