Тёплый мартовский денек не предвещал ни беды, ни угроз, ни сколь бы то ни было серьезных потрясений в этой части Греции. Следов надвигающегося бедлама не было ни в желтом искрящемся на солнце и еще чистом весеннем песке, ни в приветливых тягучих волнах, белыми барашками пасущимися на солеродном насыщенно синем лугу, и даже перистые облачка прихотливо разбросанные по глубокой лазури неба не таили в себе зловещих предзнаменований. Только особо мнительный прорицатель мог заподозрить неладное в молочной дымке над укутанными нежной зеленью горами. Птицы в брачном энтузиазме подобающе галдели, блестящие рыбки, воспаряя над пережившим зимние шторма дном, благовоспитанно сжирали наживку, яркие бабочки порхали над вазонами с первоцветами, несмело распускались в садах  плодовые деревья, значительно откровеннее становились наряды женщин и горячее провожающие их взгляды. Все вокруг по-весеннему сияло и сверкало, умытыми улицами и черной плодородной землей готовясь начинать новый жизненный цикл.
Мужчина в светлом льняном пиджаке и широкополой фетровой шляпе праздно выгуливался по каменному молу в ожидании своего заказа, беспардонно рушил здоровье немногочисленных рыбаков летучими продуктами горения смеси индонезийских, колумбийских и европейских сортов табака с легким привкусом вишни и тоже не предполагал, что этот денек пагубно отразится на его нежной чувствительной психике. Грядущим не веяло ни в освежающем бризе, ни в ароматном кофе, который он сибаритски прихлебывал из пузатой белой чашки, взятой на вынос из кафе на правах постоянного клиента, ни в пряном дыхании томящейся в духовке мусаке, которая так замечательно получалась у здешнего повара. Подземные реки, он даже не запнулся сегодня ни разу и коварные камешки не забивались в его легкие мокасины, угрожая болезненными мозолями! Ничто, совершенно ничто не портило его настолько приподнятого настроения, что занимая излюбленный столик - угловой, на веранде, под навесом, в профиль к морю, так что солнце в любое время суток не освещало ничего выше крепкой загорелой шеи - мужчина позволил себе не только мурлыкать незатейливый мотивчик, но и ласково потрепать хорошо знакомую хохотушку-официантку за упругую румяную щечку, получив в ответ широкую улыбку и плетеночку с горячими, пожаренными в чесночном масле гренками. Тёплый мартовский денёк не предвещал ровным счетом ничего неприятного и уж тем более никто не предполагал, что не пройдет и часа, как в меру вежливый, в меру щедрый, но неизменно уравновешенный завсегдатай вдребезги разобьет эту радостную средиземноморскую идиллию, в единый миг озверев до неприличия, неоднократного нарушения закона и частичной потери человеческого облика.

Отредактировано Euclid (30.04.2014 20:21:33)

Тэрон возлагал большие надежды на эту прогулку. Он уже почти расслабился, почти позволил прошлому кануть в забвение, как его снова тыкнули носом в реальность, будто нашкодившего кота. Кондуриоти не знал, что там воображала себе племянница, а он ощущал, что связь их бесконечно прочная... но в тоже время не безупречная. Хранительнице Фемиды, будь она трижды беспечной Каллисто, ребенком в теле женщины, был необходим не только отец, каким она себе его представляла. Роль, отведенная Тэрону, была лучшей из возможных, он и сам это понимал, но также видел, что ей не хватает немного другой заботы, иной привязанности. Пойти на такой рискованный шаг? Балансировать на лезвии бритвы, когда можно было уверенно попирать землю ногами? Недавние события придали безрассудства логике Рона, равновесие и без того было нарушено. В конце концов, если он почувствует, что дело того не стоит, то у него всегда остается возможность сломать кое-кого до уровня марионетки - для любимой родственницы ему было никого не жаль. И Хранитель решил, что нужно попробовать - день сегодня и впрямь был чересчур подходящим. Настолько, что где-то в области печени ворочались неприятные сомнения.
С Каллисто было уже не так сложно - она слишком привыкла к нему, чтобы в чем-то подозревать, но памятуя ряд своих фатальных промашек, с тех пор Кондуриоти ни разу не вышел из роли, непрерывно шлифуя мастерство, или то, что он таковым называл, выматывался и срывался, когда оставался в одиночестве. И даже Геката, наверняка, была бы удовлетворена, если бы следила за всеми теми усилиями, что он прилагал, стремясь к совершенству.
Трудности его не пугали, в себе он был уверен - он так долго жил во лжи, что даже правда с его стороны порой звучала гораздо менее убедительно. Расположение шахмат на доске давало ему преимущество. Так в чем же дело?
Боги Всемогущие! Ну конечно! Что же еще могло действовать ему на нервы?..
- В другую сторону, любезный, - прохладным тоном заметил Рон, похлопав по плечу юного джентельмена, слишком увлекшегося созерцанием упругой попки драгоценнейшей Каллисто, так бойко пролетевшей мимо них.
Мальчонка решил не спорить с Тэроном - возможно, ему стало несколько не по себе от враждебного взгляда, которым тот его одарил. И очень неплохо - иначе, мужчина повторил бы свою просьбу уже применяя другие средства убеждения.
Кирия Кранакис была чудо как хороша. Сегодня она была женственна и открыта. Весеннее солнце измарало все ее тело конопушками, но ей это чрезвычайно шло в данном конкретном случае, поскольку в любом другом Тэрону не нравилась рябая кожа. Теплый денек ни в какую не отставал от Каллисто, будто соревнуясь с ней в очаровании, и силы покуда были равны. Хранитель с упоением посвящал себя озорству в компании этой девчонки, хотя и считал, что в его возрасте сие времяпровождение выглядит несолидным, и он предпочел бы лакать коньяк у барной стойки, а не хлюпать в кедах по морской косе, увлеченный как будто бы футбольным матчем. Но что поделать? Он старался не отставать от племянницы, а сегодня еще и поражать ее воображение предупредительностью, нежностью и какой-то особенной теплотой.
Штаны уже давно были мокрые насквозь, носки чвякали к кедах, но... все это было настолько приятным, что Тэрон уже стал замечать, что действительно получает удовольствие от происходящего, несмотря на тот мрак, что теперь ни на мгновение не отпускал его из своих цепких когтей.
- Ну разве он не прекрасен?
Да что же тебя так к драконам тянет?.. Сокрушенная мысль пронеслась в голове Хранителя, и лицо его озарила чудеснейшая улыбка:
- Ну так что же ты ту бабочку не взяла?
Они вернулись на сушу, и брошенный змий лежал, зарывшись носом в футбольное поле, границы которого уже давно стерлись в нешуточной борьбе. Девушка подбила мяч, но тот пролетел над воротами, а Тэрон, в попытке, достать его руками, плашмя рухнул на, показавшийся уже не таким мягким, песочек. Солнце застило глаза, он больно ударился лопаткой о какой-то предательский выступ, но его поднявшийся дикий, довольный рогот, говорил о том, что с ним все в порядке. Он тяжело приподнялся на локтях, сымпровизировал ладонью козырек у лба, чтобы разглядеть хохочущую девчонку, и повертел ступнями ног:
- Ты брала крем от солнца, амазонка? Ты же вся красная, - грозно проворчал мужчина. - Бери его и иди-ка сюда.

Отредактировано Theron Kountouriotis (02.05.2014 13:15:01)

Ну надо же какая незадача... Солнце было слишком высоко, чтобы ясностью пронзались мысли, спутанные и ленивые. Кровь стучала в висках, а одышка говорила совсем не о хорошей физической форме. Да что же это такое? Будто нынче Геката особенно расстаралась для своего Хранителя, пустив сон, наступающий на пятки, по его призрачному следу, остающемуся от плавных движений задумок. Будто, ущемляя в дневной пригодности, готовила к необычайному триумфу в последующем. Каллисто полетела за мячом, оставив дядюшку тяжело подниматься. Еще пара часов, и он открыто признает собственное поражение яркому пламени небесного светила и осененному его же благодатью рыжему существу. Рисунок бега племянницы походил на метание свежевспугнутой косули, но Тэрону-то было хорошо известно, как трудно договориться с мягкотелым песком о сотрудничестве.
Выпрямившись в полный рост, Кондуриоти отряхнул штаны и, самозабвенно улыбаясь возвращающейся Кранакис и равномерному течению вязкой липкой и вонючей жидкости вдоль умело прорытого канала, вскопав который он даже не вспотел, док уловил стремительный бросок, захват, треск ткани и взвившийся голос племянницы, стрелой пронзившей то место, где по опрометчивому предположению, должно было находиться его сердце. Но на деле выходило что-то больше похожее на реле, переключившееся в рабочее положение сразу же после того, как несовершенные человеческие реакции позволили Хранителю сообразить, что же произошло.
А вышло следующее - как он проворонил уже давненько поджидающего в теньке каймана? Ну сидел там мужик, сигаретки потягивал... покуда жертва не пересекла охотничью дедлайн. Растекся, раскис, обвык и растолстел. И у Тэрона бы руки затряслись от бешенства, не будет теперь на карту поставлено несколько больше, нежели его несостоятельность в качестве цепного пса. В первое мгновение ему показалось, что Каллисто едят - уж больно близко к ее внутренностям расположился крокодил. И на какой-то микросекунде Хранитель успел смириться с неожиданной утратой того, что бережно укрывал своими дюжими плечами уже почти полгода. Жизнь вообще чрезвычайно несправедливая и непредсказуемая штука - вот небо над землей, а вот и в воде, растеклось по самые облака, мигая тысячами искрящихся солнышек, слепящих, и без того невыносимо незрячие, глаза; вот была его Каллисто, а вот обглоданным трупом простирается на горячем пляже, безмолвно и с укором взирая остекленевшим взором куда сквозь него. Туда, где никогда не было ее выдуманного героя. Он не досмотрел, и она погибла. Вот так просто, без предупреждений. И какая теперь к черту разница, что девчонка все еще дышит и бьется в стальных объятиях нахальной рептилии?
Рептилия... Такой хладнокровной и безупречной реакцией могло похвастаться ограниченное число избранников судьбы. Все так быстро становилось на свои места, как слетала одежда со стройного и уязвимого тельца его племянницы. Фетровая шляпа. Ах ты, поганая фетровая шляпа. Когда Кранакис еще имела память делиться с ним своими переживаниями, Тэрон не упустил ни слова из ее рассказов. Его мозаика была разбита субтильным мушкетером в одном месте, но нашлись смальты из другой ее части, не самые полезные, хотя и необходимые для полноты картины. Он помнил ее рассказы, и совместить теперь столь явственный интерес к ее персоне и не самую невзрачную внешность, было не так трудно.
О-о, Геката была рядом, и одежды ее были празднично-красные, торжествующе-кровавые. Если Каллисто умерла в одной реальности, но все еще жива в этой, то у Рона оставался шанс повлиять некоторым образом на развивающиеся события, раз уж и такой интересный субъект сам нарисовался в посеревшем лице знаменитого дракона, чья принадлежность к шепелявым мифам была разве что не подтверждена на практике.
Да что же это он? Дядюшка должен помочь племяннице по всем законам жанра, а потому, после едва ли трехсекундной заминки, пока сонливое сознание расставляло все по своим подписанным местам, Тэрон осторожно и неторопливо приблизился к агрессору, ступая мягко, как он привык, бесшумно, уверенно. Стараясь скрыть тот холод, что сквозил в его взгляде, он безотрывно глядел в застекленные глаза полоумного, будто мог различить что-то под этими темными бликами. Остановившись в трех метрах от рептилии, доктор медленно поднял ладонь, делая миролюбивый жест, будто покрывая в пространстве нечто незримое их существу.
- Оставь в покое, - тихо, но властно произнес он, хотя и понимал, что его слова разве что создадут лишнее колебание воздуха.
Позиции Тэрона были не из лучших - дневная усталость от возлюбленной Богини, ни одной крысы под рукой, не говоря уже о ядовитых гадах. Что у него было при себе? Ключи да сигареты. Ключи - это, конечно, грозное орудие, если воткнуть их в глазницу. Но пробовали ли вы воткнуть ключи в глазницу подкипающего дракона с любимой родственницей наперевес? Вот и Рону как-то передумалось.

Отредактировано Theron Kountouriotis (09.07.2014 18:26:22)

Это не было похоже на обычный грозовой фронт раздражения.
Волна поднималась со дна, с тех неведомых мрачных глубин, в которых огненными ранами таилось одно кровное на всех единство. Натхайр не знал как ей управлять, да и не очень стремился к этому. Утлые лодочки надстроек сознания с аляповатыми надписями "Порядочность", "Законопослушность", "Рассудочность", "Милосердие", "Вежливость" снесло первыми, а "Человечность" и вовсе перевернуло. Он тонул в ощущении безвозвратной потери, и в то же время не мог оценить всю изысканность вкуса нового для себя оттенка этого чувства, видимо исследовательский жилка забилась песком не произнесенных вопросов и галькой непонимания. Как можно отказать чуду в праве на жизнь? Не убить, рожденное, признав опасным, а отказать изначально? Или это не преднамеренная выбраковка, а трагическое стечение обстоятельств? Кому предъявлять счет за ущерб? Ответы крылись в рыжей голове, но, редкий случай, Натхайр не знал как совладать с собой, чтобы получить их. Даже не знал как сформулировать запрос.
Она попыталась пнуть его в пах. Тело убрало уязвимый участок прежде, чем сознание отметило недопустимость подобного действия для человеческой формы. Если бы Юклид посмотрел вниз, то он увидел бы там свои пятки. Если бы помнил, что следующий удар может быть нанесен не ногой, а пылающим мечом, возможно, не поворачивал бы голову к другому участнику, продолжая пальцами наминать синяки на худеньких боках.
"Другой" издавал приглушенные горловые звуки, опрометчиво тянул верхнюю конечность в его, Змеиную, сторону. "Другой" говорил с ним. С тем же успехом он мог говорить напрямую с океаном. Натхайр остерегающе вздернул обметённую белым налетом чешуи верхнюю губу, шипением указывая на ошибку в оценке безопасности дистанции. Он не терпел посторонних в личном пространстве, а таковым он почитал всю зону своей прямой досягаемости. "Другой", человек, стоял предосудительно близко и чувствовалось в нем желание подойти еще ближе. Зачем? Чтобы посягнуть. На что? На мою добычу. Мою! Добычу! Шипение захлебнулось в рыке. Кожа лица, еще пока лица, занемела, обедняя мимику, кости черепа приготовились к изменению - от неспешного удлинения до мгновенной трансформации. Скрученное как сырое белье тело мешало, хребет трещал, грозя от любого следующего рывка девчонки ссыпаться сегментами в штаны, но Змей еще оставался куском человеческого мяса, хотя сам не понимал для чего. В этой форме не удобно убивать. В этой форме не безопасно разрушать. В этой форме болезненно находиться. В этой форме необходимо быть, чтобы.. Что? Волна плескала солнечными бликами в глаза. Волна шептала пеною "Пус-ти".
Для него все языки мира были иностранными. Их когда-то все приходилось постигать, не умея даже жестами выразить свою потребность. Выверять диапазон, громкость, модулировать тембр, иссекать объемную звуковую картину до того минимума, которое способно воспринять человеческое ухо. Годы тренировок для того, чтобы наладить общение. Для того, чтобы растерять все в одно мгновение. Потерять. Еще потерять.
Мучительно медленно он поворачивался обратно к ней. Она была где-то наверху, и это было неудобно. Позвоночник не желал дополнительной нагрузкой поднимать еще и голову и Змей послушно впечатал женщину ступнями в песок. Слова буквально выкусывались из воздуха.
- Где, - потому что короче чем "Когда?", "Каким образом?", "Почему?", - Ты, - казалось, глотку сводит спазмами, но это только казалось. Натхайр старательно подбирал звуки в греческие слова. Это было очень важно чтобы язык был современным греческим, потому что другого его добыча могла не понять. Могла не понять и не ответить. Это было очень важно, чтобы она ответила. - Потеряла, - на этом укусе он выдохся. Внутри оболочки все дрожало, будто она собралась отмирать прямо сейчас. Змей уже практически хотел, чтобы его кто-то прервал, чтобы можно было спрятаться как в раковину в размытую формулировку "невозможно получить данные", чтобы отпустить себя. - Своего, - упрямство создалось раньше него. Уже оно одно могло встать на пути приливной волны гнева. Вопрос в том, что долго оно само по себе не выстояло бы. Змею, волне и упрямству явно мало было одного тщедушного человеческого тела. Они готовы были разорвать его в процессе дележки. - Ребенка?
Совершенно круглые глаза напротив. С совершенно круглым зрачком. Совершенное непонимание в них.
Ему еще никого и никогда до такой степени не грезилось задушить. Выдавить не только ответы. До хрипа. До исступленного воя.
- Где моя кровь?
И плевать, что кровь Натхайру принадлежала только номинально. Что ребенок никогда не был его и даже не смог бы стать ему подобным. Кровь в его не оформившихся жилах уже была кровью его племени. И никто, никто не смел красть ее безнаказанно.

Отредактировано Euclid (13.05.2014 19:10:06)

Бросаясь на дракона, Тэрон, конечно, очень рассчитывал на то, что тот выпустит племянницу, а та, как минимум постарается сделать ноги подальше от вероятного смертоубийства. Если бы на ее месте был кто-то другой, то Хранитель бы предпочел не ввязываться в эти разборки, предварительно подготовив себе пути к отступлению, но Каллисто была и оставалась его проклятьем, его сумасшествием, и единственной вещью, которую он по-настоящему опасался потерять. Если она выживет (а девка была живучая), то может по достоинству оценить благородство его поступка, чтобы после этого объявить войну всему тому, к чему Кондуриоти старался привить ее нелюбовь, поливая конопатые уши красивыми правдивыми сказками о сильной Fire, жестокой Against и подлой Silver. А еще о драконах, о чертовых драконах, к существованию которых Тэрон всегда имел большие претензии. Особенно нынче.
Удар о землю, немного смягченный телом, которое он подмял, вывел мужчину из неглубокого транса, чтобы подарить вспыхнувшую пламенным солнцем картинку отрешенной морды оппонента, едва ли не медитирующего в эдаком положении. Закралось подозрение, что душить рептилию было не лучшей идеей, но времени на выбор других методов привлечения внимания, увы, уже не было.
Не тягаться Тэрону было с реакциями древнегреческих чудовищ, с их нечеловеческой мощью и, как оказалось, с хладным дыханием. Впрочем, может, кому-то это дыхание и показалось бы хладным, да только не Хранителю, ощутившему сильнейший ожог трахеи, бронхов и других частей тела, до которых волна мороза сумела докатиться. Сопротивляться дракону, внезапно возжелавшему нешуточной близости, у мужчины бы не выдержали шейные позвонки, и он был одарен не самыми приятными лобзаниями, исключившими его шанс на дальнейшее участие в развитии событий. И, еще до того как он восхитился радужными последствиями незапланированных отношений с любвеобильным змием, в голове Тэрона пробежала глуповатая мысль о том, каким же мерзким типом надо быть, чтобы иметь такую технику.
Спасительная тьма развеялась совершенно не вовремя, обнажив все нервы, все ощущения и эмоции, чтобы Хранитель в полноте своей мог объять пролившуюся в его пасть благодать. И храни весь пантеон Гекату, что он не разжимал челюстей, иначе Рон не мог бы уже похвастаться тем, что ему удалось испытать. Огонь, разошедшийся по легким, сковал грудную клетку калеными клещами, а мир стал уходить из поля зрения. Красочные блики все еще плясали по сознанию, но тускнели с каждым сердечным толчком, превращаясь в темно-серую массу, поглотившую все его естество. Что он делает, Тэрон не соображал - он попытался вздохнуть, но по телу растеклось что-то тягучее, слишком великолепное, чтобы обращать внимание на что-то еще, слишком знакомое, чтобы не узнать. Огонь и багряные занавеси. Он хохотал бы, если бы мог.
Доктор рухнул на бок, пытаясь пальцами разодрать себе кожу на груди, но вместо этого оставляя только синяки на ключице. Утопая в океане сладкой боли, Тэрон стиснул зубы, сдвинул брови к переносице и мышцы его тела свело в экстазе, наслаждение от которого не дано было понять никому, кроме него. Нет, пустота собой уже не была. Он проходил сквозь ее испещренную паутиной бездну, наполненную черными дырами, поглощающими одна одну, в вечном полете рассудка залитого кровью. Как никогда ранее он ощущал близость своей Богини, он ощущал себя в ней и ее в себе. Они были единым целым, покуда он корчился на песке, они были безмерно спокойны и полны силы, пока Кондуриоти не вздумалось потерять сознание от болевого шока.

Отредактировано Theron Kountouriotis (28.05.2014 20:44:40)

Юклид пошел за ней вдоль линии прибоя, стараясь не замочить туфли.
Это было потом. Чуть позже. Вначале Змей поднял с песка свою шляпу и, немного оглядевшись, забрал с пустого шезлонга объемную сумочку девушки. А после, не особо спеша, потек за ней. Калисто очень предусмотрительно бежала в сторону автостоянки: жизнь в Афинах располагала к предусмотрительности как в беге по воде, так и в парковке. Шел, не стремясь нагнать немедленно. Дамская сумочка увесисто оттягивала руку и Натхайр не имел никакого желания преждевременно взваливать на себя еще одну ношу. Лимит по подъему тяжестей на сегодня был практически исчерпан.
Ее лепет, её бездна забери, бессвязный лепет про цветочки, колечки, свидания с обязательным папопредставлением его ни в чем не убедил. Не заставил сомневаться ни мгновение. Даже мысль не заронил: "а может, вдруг?" Ему никогда ничего не мерещилось. Если дракон посреди заплеванной клумбы городского парка, где безвкусное графити размещалось в равных пропорциях с гашеными в асфальт бычками, видел распускающиеся тропические цветы экстремальной колеровки и порхающих над ними неоновых бабочек, то он знал, что рядом ошивается какая-то гамадриада, а не просил сомелье уменьшить дозу экстази в вине. Мифический материалист, он напрочь был лишен каких-либо зачатков прорицательского дара и ясновидцев тогда еще на шее не таскал, чтобы обнаружить беременность в едва оплодотворенной женщине. Там, в ноябре, он чувствовал запах дракона в ее дыхании. Тогда, ночью, сквозь ее горячую кожу в его ладонь упруго билась новая жизнь, уже достаточно могущественная, чтобы ее можно было просто потерять, не заметив.
Желто-белый, искрящийся песок. Серо-синее море в стеснительной белесой дымке. Небо как лазурь перевернутой пиалы кобыльего молока. Поднимающийся бриз и улепетывающая впереди голенастая коралловая цапля. Редкий, вымирающий вид. Все условия для пробуждения в хищнике охотничьего азарта. А хищник задыхался. Не помятое горло и не пробитая голова мешали ему напиться соленым ветром. В груди, под перекрестьем солнечного сплетения жег и кололся тугой комок. Змея душила злоба.
Там и тогда, в ноябре, ребенок был. Как был тяжелый рюкзачок за острыми лопатками. Такой же тяжелый как нынешняя сумочка. Там и тогда, в ноябре, в перевернутую неделю, не какая-то другая, похожая лицом и голосом девчонка бежала по темным улицам и норовила, как сейчас о мокрые камни, разбить о тротуар голые коленки или вздернутый нос. Та же самая Хранительница.
Путешествие вдоль прибоя коварно тем, что теряется ощущение береговой линии. Город всегда кажется близким, неизменным и параллельным как может быть параллелен выстроенный на морском берегу город к собственному пляжу. Тем не менее и дичь и загонщик целеустремленно выбирались на косу, за которой продолжался все тот же пляж, но уже с другим названием. Еще дальше пойдут частные владения, закрытые территории и маленькие хорошо охраняемые причалы гольф клубов. А пока лгунье придется выбраться из воды, если она не хочет переломать себе конечности о нагромождение валунов и взобраться на невысокий холмик, сплошь заросший травой и колючим кустарником, чтобы пройти по извилистой тропке тщательно выбирая среди отходов человеческого отдыха место куда ступить босиком.
Юклид нагонит ее в этих чахлых кустиках. В какой-то момент прекратит преследование, уйдя влево, к деревьям по еще одной утоптанной тропе ведущей вверх, в город. Срежет угол, пройдя по краю утрамбованной площадки, где он наравне с другими предприимчивыми и хорошо ориентированными на местности чаще всего оставляет личный транспорт, спустится по косогорчику в заросли и осуществит перехват с удушением. Не даст обмякшему телу упасть, придерживая, обрядит полуголую в собственный пиджак, сотворив поясок из девичьих бус. Поморщится, заметив на воротнике кровь, и, уложив Калисто на травку где почище, долго будет умываться, балансируя на скользком камне и испытывая какое-то мрачное удовольствие, когда морская соль станет попадать в открытую рану.
Калифорнийский Паук - чёрный эгоист-кабриолет Феррари, последние пятьдесят лет испытывающий на прочность нервы Натхайра послушно унесет их на северо-восток, в сторону Коропи. Остановится в пути всего трижды: в первый раз возле уличного лотка для того, чтобы мирно "спящая" пассажирка тоже обзавелась широкополой шляпой и густой тенью от нее для крепкого "естественного" сна; второй остановкой станет бензозаправка, где попутно с топливом запас "для пикника" пополнится бутилированной водой, фруктами, шоколадом и легким белым вином, а напоследок машина замрет перед небольшой семейной мастерской, где Юклид станет счастливым обладателем чудесного двухместного плетеного гамака, шерстяного пледа веселой расцветки, домотканного коврика и пары пухлых диванных подушек. И всякий раз оставляя кирию Кранакис в одиночестве, Змей будет ласково касаться ее румяной от загара щечки и по мере необходимости наново передавливать на длинной шее голубую жилку артерии. За время недолгой поездки эта необходимость ему успеет приесться - вопреки внешности девчонка окажется физически крепкой и на удивление упрямой.
О судьбе оставленного на песке химероборца Тэрона дракон думать не будет. Его редко волновали побочные трупы, еще реже заботил гнев их божественных покровителей.

Никаких волн. Боль рвется водопадом, расчетливо долбит точечным ударами.
Тяжело стоять, тяжело сидеть, невыносимо тяжко шевелиться. Чего-то хочется, возможно курить, но на ум приходит только "сдохнуть". Тошнит. Укачивает даже вот так, лежа на коврике посреди пустого тихого ангара, находящегося за десятки километров от побережья. Чернильные тени в углах издевательски ярки и подвижны, но травля их бензиновым огоньком зажигалки кажется чрезмерным мазохизмом.
На одной бронзовой чаше ярко-рыжий апельсин. На другой крепкое зеленое яблоко. Яблоко перевешивает. Раз в четверть часа Натхайр подкладывает по темно-лиловой виноградине и тогда весы колеблются.
Бронзовая статуэтка основанием давит на живот. Боль растекается от затылка. А жжется в груди.
Метрах в четырех от сводчатого потолка на стальных тросах еще не демонтированных кранов подвешен двухспальный гамак. В нем цветастый плед, диванная подушка, пластиковая бутылка воды и женщина. Вроде как спящая. От нее до бетонного пола еще метров восемь. И вряд ли, когда проснется, она поверит, что такая высота дана для ее же безопасности.
Змею откровенно паршиво. Земля содрогается в ознобе, воздух горестно стонет, когда самолеты, отсюда похожие на мелких медлительных стрижей, борются с законом всемирного тяготения. В атмосфере звук разносится гораздо хуже чем в воде, и он всех слышит: вышедших из зимней спячки ящериц в траве, полевок в норах у стен, летучих мышей, гоняющих над дорогой первых комаров - каждую тварь, осмелившуюся этим вечером жить и двигаться. Даже секундная стрелка в часах ему ненавистна: она тикает и никуда не спешит.
В зрачки воткнули раскаленные лучины. Они прожгли мозг, череп, подушку и коврик, теперь упираются обугленными остриями в бетон. Как можно шевелить отсутствующими глазными яблоками? Он не закрывает глаза. Древки щепок мешают. Он смотрит, смотрит, смотрит в рифленый потолок, считает балки перекрытий, клепки на них, пятна ржавчины и краски. Он ждет когда "подвешенная" сознанием вернется в этот мир, чтобы задать первый, самый интересующий его вопрос:
- Как Фемида может покровительствовать лгунье?

Отредактировано Euclid (02.06.2014 23:59:27)

Навыки правильного общения с людьми нарабатываются годами, а теряются в один миг. И в этот беспощадный миг главное помнить, что люди существа хрупкие словно кораллы, ранимые будто голотурии и при этом деликатные как лахтаки в брачный период. Помнить и не перепутать, а то, чего доброго, и до геноцида доведут расстроенные чувства.
Юклид закусывает губу, стараясь дышать глубоко и ровно. Дракон это дракон, его не назовешь образцом сдержанности. И то, что болтающаяся под потолком пигалица задает феноменально глупые вопросы, еще не означает что она требует с него отчета. Стресс. Природное легкомыслие. У Хранительницы Фемиды? Хмммм, в общем-то почему бы и нет? Легкомыслие и ранний, прогрессирующий склероз.
- Да вообще-то мы знакомы, - буркает распластанное по полу тело, разгоняя по углам и темным сводам шепотки и шорохи. - Вечером девятнадцатого ноября 2011 года ты героически спасала меня от хулиганов, - Колючий клубок в груди совершает кульбит, отчего Змею делается то ли немного щекотно, то ли совсем тошно, - После чего мы вместе влезли в чужой дом, мылись в одной ванной и спали в одной кровати. Так что считай, сентиментальность сыграла не последнюю роль в твоем долгожительстве.
Говорить и думать одновременно не получается. Вот думать и рычать, выть, шипеть это пожалуйста. Юклид никогда не подвергался пыткам расплавленным свинцом, никто и никогда не лил раскаленный металл в кровоточащие карманы шкуры, но нынешние ощущения кажутся именно такими точно кто-то все-таки остужает металлы на его загривке. А еще звуки. Ее голос, его голос - этот жуткий горох слов, дробью решетящий виски. Их дыхание гранитной крошкой оседающее на кожу. И самолеты, будь они не ладны. И живность что за пределами ангара, и муравьи, что внутри. Не маленькие невесомые мураши, а мастодонты насекомого мира, топочущие так, что хочется уши схлопнуть как устричные раковины. Да полно ли, дракон, пристало ли тебе ныть по каждому ушибу? Не стыдно? Стыда нет. Ни стыда, ни совести. Паршиво, оно паршиво и есть, хоть ной, хоть не ной. А девочка там, в ноябре, была забавной.
По лицу, по бледной гипсовой маске лица, бежит, змеится трещина, дрожит уголками губ - Натхайр улыбается воспоминаниям. Или кривится от нового приступа острой жалости к больному себе. На этой бледной гипсовой маске правдивые только глаза, но их в темноте, с высока, не разглядеть.
- Видишь, как все просто: ты знаешь меня, я знаю тебя, - чуткие пальцы добавляют в чашу с апельсином еще ягодку, - Я знаю, что в ноябре ты была беременна от дракона. А ты знаешь, что я не лгу. Неприятно, правда? Кстати, ты поосторожней там трепыхайся. Сорвешься - ловить не буду.

Отредактировано Euclid (11.06.2014 17:07:55)