Вечная проблема с этими добряками: они лезут со своей помощью именно тогда, когда ты их об этом не просишь.
Дилан слишком плохо знала Чарли, чтобы восхищаться ее самыми лучшими качествами. У нее была примерная картина того, кем эта дамочка является: типичный ангел, желающий вылечить каждую калеку в пределах этой Вселенной. Не поймите ее неправильно, она не презирала мягкосердечных и сердобольных людей. В какой-то степени она ими даже восхищалась, потому что сама не умела оказывать бескорыстную помощь. Вот такая меркантильная сволота. Но именно сейчас, когда Эндрюс начала выходить за границы дозволенного, Дилан внезапно захотелось ее пристрелить. Спасибо за здоровую руку, брюнеточка. Больше от тебя ничего не требуется, и было бы просто прекрасно, если бы ты поняла это самостоятельно.
Чарли не поняла. Расплывшись в счастливой улыбке (что вообще тут происходит??), женщина произнесла просто мерзопакостную фразу. Ты беременна. А, ну да, спасибо, что обратила внимание. Никто ведь не замечает, потому что живота-то нет. Прям обидно, что с первого взгляда мою беременность не распознаешь! Сколько бы халявных мест я смогла бы получить в метро, не прибегая к насилию и ругани!.. Как уже стало понятно, мимолетное замечание Хранительницы выбило Оакхарт из колеи, врубив на полную мощность режим тупого и неуместного юмора. Именно так она привыкла защищаться – отвешивать шутку-другую тогда, когда в пору начинать лить горькие слезы. Ничего смешного тут не было. Вообще ничего. Еще пять минут назад ДжейДи собиралась устроить себе бурные выходные, выпить литры дешевого алкоголя и выкурить пачек семь самых омерзительных сигарет в честь своих критических дней! Планы накрылись медным тазом. Как оказалось, и собственный организм умеет обманывать. А Дилан искренне верила, что он ее обманул. И она также искренне была убеждена в том, что Чарли прекрасно знает, о чем она говорит, хотя осознание данного факта доставляло мало радости, если не сказать – не доставляло радости вообще. Тихо-тихо, все ж нормально. Подумаешь – какая-то телка окрестила тебя новоиспеченной мамашей! Мало ли в жизни курьезов и ошибок? Нет, чего-чего, а этого добра хватает всегда и всем. Но почему Оакхарт не покидает ощущение, что ошиблась именно она, а не целительница?
Прекратите, серьезно. Такого тупо не может быть. Зевс Всемогущий (или кто?) никогда не обречет бедного дитеныша на жизнь в обществе Дженнифер Дилан Оакхарт. Это же бесчеловечно. Почти так же бесчеловечно, как и последующая фраза Беннингтона. Заебись просто, вот его еще здесь не хватало. У этого человека просто охренительная способность – оказываться рядом в тот момент, когда ты хочешь видеть его где-нибудь подальше.
– Чарли, – бесцветным тоном выдает Двуликая, не собираясь защищать свое право на звание члена группировки перед носом Эндрюс, – уйди, пожалуйста, – она даже постаралась быть вежливой. Неужели! Брюнетка, окинув нерешительным взглядом присутствующих, довольно резво удалилась прочь. Видимо, прекрасно поняла, что ей нечего делать рядом с Лидером и Странной бабенцией, у которых уже давно имеются свои личные терки. Кстати, о последних. До Дилан пока не дошла вся бедственность ее положения. Поверьте, как дойдет – она ударится в панику, а пока… ею овладела нездоровая флегматичность, которая обычно приходит, когда котенку уже полнейший пиздец. «Она сказала, что третий месяц самый важный… – молниеносно пронеслось в голове, – вряд ли такие вещи угадывают». Да, Чарли оказалась права. Прошло где-то три месяца и несколько злосчастных дней. Отличный весенний подарок.
– Это еще почему? – тон выходит слишком вызывающим. Дескать, кто ты вообще такой, чтобы вышвыривать меня? Ну как бы босс… как бы лидер группировки… как бы да… – И не подумаю, – Оакхарт делает шаг вперед и хватает Хранителя за предплечье. Обрати на меня внимание, твою ж мать. Пока я достаточно смелая для такого поведения. – Тебе не кажется, что это охренеть как несправедливо – выгонять беременную бабу, даже не убедившись в том, что она реально беременна, не? – тут же, осознав всю бесцеремонность последнего жеста, девчонка отдергивает самую нахальную конечность, поддается чуть назад и скрещивает руки на груди. Теперь ей жутко неловко. Как научиться контролировать всякие эмоциональные порывы? Никто ведь не просил прикасаться к Беннингтону. Но хуй там, надо же обратить на себя внимание и чуть позже пожалеть о содеянном! – Расслабься, в твоей крутой группировке не будет ни одного слабого звена. Я сделаю аборт, и все будут счастливы. Нахрен мне ребенок? – разговор окончен. Дилан все сказала, ей больше не о чем говорить. Изобразив то ли смиренную, то ли грустную улыбку, она поспешила ретироваться вслед за Чарли, но сделала очень-очень большую ошибку.
– Еще и от тебя, блять, – конечно же, от него.  Больше кандидатов на отцовство нет. Почему-то эта мысль разбудила в Ди задремавшие панику и страх, к горлу начала подступать тошнота. Потому что беременна! Потому что ребенок! Потому что живой, ебать его троянским конем, организм! Где-то у нее в животе. И это нихрена не щенок, от него не избавишься в один момент.
Она это понимала. Как, собственно, и то, что ее бурчание под нос вышло слишком тихим для того, чтобы его услышал обычный человек, и слишком громким, чтобы его услышал Честер.
Браво, Дилан. Просто, блять, браво.

Привет. Меня зовут Дилан, и в моей жизни почему-то всё вообще не тип-топ. Мало того, что человек, который в какой-то степени является виновником всех моих бед, режет меня без ножа, так еще и молчать я совершенно не умею!
То ли надо себе рот зашить, то ли научиться оставлять мысли при себе – вот черт его знает, если честно. Оакхарт всерьез озадачилась перспективой побега, но не успела воплотить свой гениальный план в жизнь, потому что за мгновение ока оказалась припечатанной к стене. А ведь, знаете, больно совсем не было. Честер уже причинил боль тогда, когда намекнул на то, что Чарли никогда не ошибается в таких вещах. Подумаешь! Двадцать три года Дилан дралась, кусалась, попадала в неприятности, и ее не единожды пытались прикончить путем удушения, хотя большинство пытающихся являлось абсолютно чужими персонами, от которых даже слово «ебанутая» казалось комплиментом высшего качества. Физические увечья – не самое страшное, что могло произойти с маленькой американкой из Богом забытого городка. Если она и чувствовала хоть какой-нибудь дискомфорт, то исключительно психологический. И она могла избавиться самым простым способом, причинив заодно боль Беннингтону. Это так просто – прикоснуться к открытому участку кожи, пустить в кровь дозу яда и освободиться.
Но почему-то ей совсем не хочется ему делать больно.
– Блять, да не шучу я! – судорожно выдыхает девчонка, как только Хранитель вырывается из власти Ареса. Она порывисто дотрагивается своей холодной ладонью до горла, будто проверяя – точно ли он пришел в себя? Может ли она дышать? И она, черт возьми, понимает, что может. Именно поэтому делает один глубокий глоток воздуха, потом – второй, и далее – еще несколько. Грудная клетка дергается интенсивнее, чем у испуганного голубя, у которого, вообще-то, мозгов абсолютно нет. – Не шучу! Я клянусь! – совсем девчонка разума лишилась. Минуту назад она думала, что будет открещиваться от случайно брошенной фразы любыми способами, однако секунду спустя ДжейДи в приступе паники успела завалить возложенную на нее миссию и практически признаться во всех смертных грехах. И снова браво. Просто, блять, феерическое тебе браво, тупая ты идиотка!
Слава Богу, он смотрит куда-то вниз. Он смотрит не на нее. Оакхарт все еще тяжело дышит и пытается усмирить дикое сердцебиение, чтобы доступно и понятно изложить Честеру суть, без которой она не сможет уйти отсюда. Где-то внутри вспыхивает необснованная злость. ДжейДи злится на всех подряд: на себя, на Макса, на Дафну, на Чеса… больше всего, конечно, на последнего, потому что она создала себе проблемы из-за него. Ну ладно, пусть сознательно, пусть сама виновата, это же не главное! Ей все равно хочется несправедливо сказать: ты виноват во всем, что со мной происходит. Исключительно ты, и никто, мать твою, больше! Это твоя вина. Постараться задеть его за живое и причинить хоть какую-нибудь боль, если это в ее силах.
Но тут она вспоминает, что почему-то ей совсем не хочется ему делать больно.
– Ты помнишь, – неловко начинает Дилан, опуская глаза вниз. Господи, кто бы знал, как ей стыдно. И кто бы знал, как ей не хочется рассказывать об этом позоре, – у тебя крыша поехала, потому что кто-то из «Огня» использовал на тебе технику? – голос тихий, почти неживой, переполнен небрежностью. Такие вещи, наверное, никому не нравится рассказывать, да и девочка понятия не имеет, как деликатно сообщить Честеру информацию о его причастности. Причем это надо сделать так, чтобы он не подумал, будто она прикалывается над ним или рассказывает одну из своих неадекватных эротических фантазий. – Это случилось во время нашей… демонстрации сил. Ну или, блять, что за хуйня тогда происходила-то вообще, я не знаю... – бледная рука медленно съезжает с ключиц и убирает назад прядь волос, скрывающую «шрам на память», оставленный чисто вампирской сущностью Беннингтона. Заметно не слишком, наверное, зато является хоть каким-нибудь доказательством. – Вот, – неуклюже бросает ДжейДи, не зная, как по-другому привлечь внимание и заставить его посмотреть на нее. Сама же она все еще упирается взглядом в пол. Как интересно, кто бы знал! – Слушай, я понятия не имею, каким образом о таком рассказывают, поэтому держи сухие факты: мы с тобой немного повздорили, подрались, потом ты выжрал моей крови… я... ослабла и лишилась Геркулеса. Ну и… как бы… – Оакхарт зажмуривается. Так, что глаза начинают болеть. – Бля, короче, у тебя со мной был секс. Не у нас с тобой, а вот именно у тебя со мной, так что сам догадайся, че я имею в виду, лады? – выпалила на одном дыхании. И почти молниеносно приложила ладони к лицу, стараясь спрятать хотя бы часть своей рожи и исчезнуть из этого коридора визуально. Я нахожусь дома, рядом лежит моя бутылка бухла, Макс снова заливается алкоголем со своими корешами в баре… Эгейнст за несколько кварталов отсюда, мне не нужно рассказывать о своем позоре человеку, чье мнение меня колышет. Все супер пуперски. Тогда почему так хочется плакать?
– Твой ребенок, – снова выпаливает. – От тебя.
Точки над «i» расставлены, а легче совершенно не стало. Может, станет, когда…
– Но это ничего не меняет, – ничегошеньки. Она хотела сделать аборт – и обязательно сделает, потому что никогда не была любительницей привязать к себе мужика беременностью или другой подобной херней. Ведь привязать к себе человека – это тоже в какой-то степени причинить ему боль. Нет, не так. Причинять ему больно ежедневно.
Но вы уже знаете. Дилан почему-то совсем не хочется ему делать больно.

магическая спина сделала свое дело

Дилан прекрасно знала, как сложились бы их отношения без всего этого дерьма.
Ну, не то что бы знала. Она могла представить. И представлять начала примерно тогда, когда ожидание ответа от Честера начало складываться в долгие мучительные минуты. Или секунды. Чувство времени сдохло от страха. От страха, что он поверит.
Ей виделось, как на протяжении долгих и монотонных будней они с Беннингтоном встречались бы где-нибудь в коридорах. Или рядом с особняком, перекидываясь фразой-другой из чувства группировочного единства. А дальше представлялась другая картина, которая могла произойти через месяц или два после ее вступления в Эгейнст: вот он решает выпить чего-нибудь в гостиной. Народа нет, дружище Макс занимается своими чисто профессиональными делами, а настроение у Чеса – либо дерьмовое, либо подходящее для того, чтобы бессмысленно осквернить печень. Но Дилан, как всегда, очень невовремя появляется рядом и, учуяв атмосферу будущего алкогольного опьянения, пристает к Хранителю с вопросом: «тебе компанию составить?» Он может быть против или может быть за; в итоге они оба выпьют дохрена какого-нибудь виски и расскажут друг другу незатейливые воспоминания из прошлого, которые никто не сможет запомнить. Вечер ждет предельно банальная развязка, и на утро Дилан попросит у Чеса абсолютно любую футболку, потому что ее майка, видимо, пала смертью храбрых в борьбе за признание банальных развязок. Они об этом забудут. Все забывают. Долгие и монотонные будни вернутся обратно, понедельник постоянно будет очень медленно доползать до воскресенья, и таким образом пройдет много времени. Они будут обмениваться незначительными репликами до тех пор, пока кто-то из них не соскучится по чувству немужицкой симпатии и не предложит провести время вдвоем. Скорее всего, это сделает Дилан, окончательно решив для себя, что, каким бы она ни была мужиком, ей будет легче сломать барьеры суровости, которые они возвели вместе с Беннингтоном. Чем они займутся? Чем-нибудь нейтральным. В кино сходят, или просто пройдутся по какой-нибудь аллее, или… как проводят досуг люди подобного сорта? Ничего не приходит в голову. Но они обязательно найдут себе занятие по душе. Может, незадачливая американка из Таллахасси пару раз заставит его улыбнуться благодаря своей рукожопости, тупым рассказам о деньках на родной земле или хваленой грации, над которой ржут все и всегда. Может, она поведает ему о том, каким его лучший друг раньше был хозяйственным, и как самоотверженно он получал пиздюли от отца. Теплый доверительный разговор выйдет. Такой получается лишь со старыми друзьями, которых давно не видел. И где-то концу всего действа, когда Дилан выльет на Честера газировку, а он окинет ее недовольным взглядом карих глаз, прозвучит вопрос: «слушай, давай еще погуляем?» И через хитро вывернутую задницу вечер снова проиграет банальной развязке. Только на этот раз Оакхарт специально спрячет собственную майку, чтобы ей дали замену без лишних вопросов. Она возьмет футболку, натянет на худое дело и поднесет ткань к носу, отметив про себя, что Честер чертовски хорошо пахнет. И оставит футболку себе. Навсегда.
Возможно, когда-нибудь банальная развязка эволюционирует в то, что люди называют супружеским долгом. А до этого они просто будут жить вместе. И когда озадаченный чем-то Честер снова выйдет на балкон с чашкой чая (или не совсем), его не особо женственная девушка подойдет сзади, прикладывая белую ладонь к голой спине и проводя ею вдоль позвоночника, пока не остановится на участке теплой кожи между лопатками. Никто из них никогда не полюбит слишком задушевные разговоры, но Дилан все равно будет знать, что его что-то тревожит. Она обязательно запустит пальцы в его лохматые волосы (под хмурое ворчание и все тот же знаменитый взгляд) и поцелует в висок. Скажет нечто вроде: «эй, все будет в порядке; мы справимся». Мы. Потому что никогда он не должен быть больше один.
И у них обязательно появится ребенок – через год, два, через пять лет. Вряд ли долгожданный. Зато в то время, когда они полностью узнают друг друга. И когда Артура Кестлера уничтожат.
Но случилось не так. И так уже никогда не случится.
– Что? – туман рассеивается, девчонка приходит в себя на четком и кратком «нет». Что ты, мать твою, сейчас говоришь? У тебя хреново получается шутить, Честер. – Ты, блять, в своем уме? – какие в жопу дети? Ты о чем? Мы с тобой даже наедине были лишь один раз! За ребенком нужно ухаживать, кормить его, одевать, воспитывать, а воспитание и у Ди, и отца ее ребенка предельно херовое. К тому же, как прожить еще шесть месяцев без праздной жизни? От пагубных привычек не отказываются за одну секунду. – Нахуя тебе это? Ты даже не знаешь обо мне ничего, – не иначе как поиздеваться захотел. Хотя для чего? Охренеть сколько вопросов! Дилан сжимает челюсть и хватает мужчину за руку, окидывая его неоднозначным взгляд. То ли злым, то ли полным непонимания, то ли паническим. – Убери, – просит, но жестким голосом. Тот, кстати, в последний момент позорно срывается. – Я не согласна. И я сделаю аборт. Ты потом спасибо скажешь.
Потом. Когда подумаешь еще раз и поймешь, что тебе это нахрен не надо.

I sence all your actions
Are meant as distractions
You must know I won't play your game[audio]http://pleer.com/tracks/4882159I3RN[/audio]

«Пошли, - говорит, - в мой кабинет».
В виду имеет: «входи, давай, в мою жизнь». Но Дилан не понимает зачем.
Ей бы злиться, изнывать от жажды ударить его, ненавидеть нервный тремор (тот невидимо сковал руки), переубеждать взахлеб – так, чтобы от потока речи начать задыхаться. Но она молчит. Потому что какая-то часть подсознания шепчет: этот человек, который напротив тебя, не смог бы отрезать пути к отступлению, если бы ты сама того не хотела. Иди, Дилан, в его кабинет. Иди, Дилан, в его жизнь; в какой-то степени маленькая часть этой жизни теперь находится внутри тебя. Развивается, растет, становится полноценным человеком чисто в биологическом смысле, а вот в психологическом или духовном... Никогда не станет. Ты понимаешь, и все понимают. Он понимать не хочет. Как думаете, в предыдущем предложении должна быть точка или знак вопроса?
Рука машинально забирается под тонкую ткань собственной блузки; пальцы нерешительно и осторожно вдавливаются в кожу низа живота, стараясь нащупать стопроцентное доказательство того, что слова Чарли оказались правдивыми. Ничего. Ни единого инородного ощущения, никакого подозрительного бугорка, ни одного движения. Оакхарт не понимает, как она может быть беременной, если чувствует себя так же, как раньше. Оакхарт не понимает, как она может оставаться спокойной и не отстаивать свои права, если Честер забирает самое главное. Он забирает свободу, на которую никому раньше нельзя было покушаться. И самое главное: Оакхарт не понимает, как стоит себя вести. Она ничего, абсолютно ничего не способна понять. Какое сейчас время? Время скандала? Что за бред, у них и так отношения ебанутые, отстаивание собственных прав не сделает их лучше. Время чисто женских слез? Тоже идиотизм, у Дилан, по сути, нет ни единого повода для сопливой истерики. Или есть… Например, возьмем самый явный из уже имеющихся: человек, который дико ей нравился, очень сильно ударил по ее самолюбию и заставил глупую девчонку сомневаться в своих силах, пусть его вины в этом и нет. А она настолько испугалась, что постаралась затолкать любую симпатию глубоко-глубоко внутрь и убедить себя в тотальном равнодушии. Вот всем кажется: ДжейДи такая смелая, независимая, и ничего ей не страшно, потому что у нее в голове живет храбрый герой.  На деле оказывается по-другому, наверное,  не так, как остальные люди видят или жаждут видеть. Дженнифер Дилан Оакхарт – трусливое существо, которому легче убедить собственный разум в равнодушии и незаинтересованности, чем стать уязвимой и позволить сделать себе больно еще раз. Она не боялась ничего, кроме эмоциональных привязанностей. Да и тем спустя какое-то время находила причину закончиться.
«Пошли, - говорит, - в мой кабинет». А ДжейДи думает: «никогда в жизни мне не отрезали пути к отступлению такой повседневной фразой». Ударом в солнечное сплетение – да, но не комбинацией слов, которую мы произносим каждый гребанный день.
Она послушно проходит внутрь. Молчит, правда, как немая: пытается не поднимать глаз и не давать грудной клетке дергаться интенсивнее, чем обычно, чтобы дыхание не выдало то волнение, которое даже на лице было написано. Внезапно кожу ладони обжигает нечто металлическое и холодное, отвлекая девчонку то ли от ступора, то ли от легкой комы. Неловко перемявшись с ноги на ногу, Оакхарт теребит в руках, как оказывается, ключи. Чего, прости? То есть мы с тобой, прямо с этой минуты, станем счастливой адекватной парой, ожидающей ребенка? Мы будем спать в одной кровати, под одним одеялом и просыпаться тоже будем вместе? Ты будешь отдавать мне последний стакан апельсинового сока, когда в холодильнике кончится нормальное питье? Я буду поправлять тебе одеяло, если мне покажется, что ты замерз? И каждый из нас, наверное, будет чувствовать себя полнейшим придурком, потому что ни ты, ни я не привыкли о ком-то заботиться. Или хотеть о ком-то заботиться. К тому же, нам придется постоянно задавать себе вопрос: мы так делаем, потому что все пары делают? Или потому что правда хочется? Я вот не хочу себя спрашивать, действительно ли мне важно, чтоб ты не мерз. Не знаю, что между нами не так, и как мы до этого докатились, но я нутром чую: ничего хорошего не выйдет, все уже очень непросто и странно. Я не знаю, Честер. И почему меня от всего этого трясет – тоже, хотя есть, конечно, тупые предположения. С ними связан Геркулес. Ну, я думаю, что связан. Да, вот так.
– Нет, – нехотя поднимает неживые глаза, смотрит не на Беннингтона, а сквозь, – не буду, – тон больше смахивает на извинение, нежели на категоричный отказ. Дилан не находит в себе достаточно смелости, чтобы передать ключи из рук в руки, а потому кладет их на стол, негромким стуком нарушая просто мертвенную тишину. Она там уже, в коридоре, постояла минут пять или десять, прижатая к стене, сантиметрах в трех от человека, к которому еще час назад не хотела и на миллиметр приближаться. Три сантиметра? Для какой-то ее части это было слишком близкое расстояние, для другой – совсем недостаточное. 
Бабы – ебанутые. Теперь и она знает.
– Я пойду, – и хотя здравый смысл сам ведет ноги к двери, нечто изнутри шепчет: «как ты можешь вот так сдаться, вот так уйти, не поборовшись?» Возможно, это шепчет Геракл. Возможно, это шепчет зарытый под безысходностью бунтарь, который уже месяца два не может вырваться. Возможно, это шепчет долбанутый во все щели темперамент. Кто-то из них. Что можно ответить самой себе? Соврать точно не получится, да и уйти от ответа – тоже. И Джейди отвечает, якобы невидимому собеседнику: «ты знаешь… а я не хочу; я даже не вижу особого смысла». Именно сейчас, в данную секунду, ей просто не хочется протестовать и подливать масла в огонь, который они разожгли четвертого ноября. Молодцы, правда. Проблем ведь больше у них не имелось.
Оакхарт уже нажимает на ручку, как происходит ментальный взрыв: БАМ! – нет, нельзя уйти молча, ну ты же не такая, черт тебя подери. Она понимает, что их дуэт не придет к логичному завершению разговора, и, скорее всего, Честер не ответит ей нормально даже в том случае, если она ему к горлу нож приставит. Но ей так хочется попытаться. Ей действительно хочется понять, если принять пока не получается. Видите, она не метает молнии, не сопротивляется и не думает о том, каким образом поступит после того, как выйдет отсюда. Ей всего лишь хочется знать: прав ли внутренний голос? Он задает несколько  стандартных вопросов. Стандартных для ДжейДи, конечно, адресованных Беннингтону непосредственно, несмотря на то, что до него они вряд ли когда-нибудь дойдут.
За что ты так меня ненавидишь? Что я тебе сделала? Или ненависть тут не причем?
– Черт, нет, – на выдохе произносит шатенка, соскальзывая ладонью с ручки и снова прикладывая ее к животу. – Скажи… – она все еще не знает, чего хочет от этого бессмысленного вопроса. Но уйти молча тоже нельзя, – ты ведь осознаешь, что я веду себя вполне адекватно для ситуации, когда другой человек мне запрещает делать то, что я хочу. А ты запрещаешь, верно? – Дилан делает тяжкий вдох, слегка поворачивает голову вбок. Чтобы слышать лучше, не видеть, нет. – Я… знаешь… хочу понять, – тебя, себя, что происходит. Почему я стою перед дверью, находясь в двух шагах от свободы. Оакхарт поворачивает корпус чуть вправо, упираясь взглядом не в лицо Чеса, а куда-то в щеку, хотя для такой трусихи это уже можно считать прогрессом. – Объясни зачем.
Потому что это все неправильно. И единственное объяснение, которое Дилан находит в своей голове, только такое: Честер почему-то ее ненавидит до такой степени, что хочет сделать как можно больнее. Глупая мысль, конечно. И зря она все это спрашивает.
Но разве Дилан была когда-нибудь умной?