Обрывок ткани, протянутый между зубами промок уже насквозь, отчего стал врезаться в уголки губ еще больнее. Эта боль не шла ни в какое сравнение с той болью, которая обездвижила почти половину тела, но она была новой, и Таис уцепилась за нее, как за еще одну возможность оставаться в сознании. Уже четвертую по счету.
Первой была ненависть. Тяжелая, жгучая и непрерывная. Ненависть к недоубитому Зомби, к этой херовой неделе, на которой все забыли о существовании несравненной Таис, к засраной больнице без нормальной охраны, к собственному бессилию. Таис ненавидела активно, с громкими стонами сквозь пересекавший рот кляп и с попытками освободиться от перетянувшей все тело простыни, несмотря на боль в плече, груди и спине. Она мечтала добраться до всех и каждого, кто был повинен в ее состоянии. Мечтала растерзать, разорвать, уничтожить, но не могла даже выбраться из корзины, провонявшей насквозь больницей, потом и мочой, и тогда на смену ненависти пришло бессилие.
Бессилие выжало из нее потоки слез и новых стонов, заставило ее замереть и слиться с вонючими тряпками, мимикрировав с ними идеально, будто она всю жизнь была одной из них. Бессилие обрушилось на Таис таким потоком жалости к себе, что в каждой новой попытке сорвать свои неспособные сорваться связки, она едва не задыхалась, беснуясь и находя себе новые и новые "если бы" в оправдание. Если бы она не была ранена... Если бы она не была бедна... Если бы она не была тогда под наркотой... Если бы сейчас она не была связана, она бы спаслась.
Следом за бессилием пришла усталость, сковав все тело онемением, сквозь которое не чувствовался не только перетягивающий ее кокон, но даже гипс на ключице и горящая огнем рана под ним. Усталость наконец позволила замершей и замолчавшей Таис мыслить сравнительно здраво. Она перестала тратить силы и разбрасываться ненавистью, оставив ее медленно тлеть внутри. Ее единственной надеждой на спасение было дождаться, пока кто-нибудь придет или хотя бы пройдет близко от прачечной. Неважно, сколько времени должно было пройти до этого момента, важно было встретить этого кого-то в сознании, чтобы успеть подать знак, но в тот же момент стало понятно, что оставаться в нем очень тяжело. Ослабленный болью и стрессом, попытками Таис освободиться, ее мозг не выдерживал и стремился сбежать из ужасающей реальности, создавая для себя ту же непроглядную темноту, которая стояла вокруг. Тогда-то Таис и начала цепляться за мелочи вроде дискомфорта от кляпа во рту или вони от больничных тряпок под ней. Она вспоминала песни и свои и чужие, пропевая их про себя от начала до конца, развлекала себя тем, что командовала пальцам на ногах пошевелиться, дошла до того, что попыталась отличать запахи вокруг, разделяя их на отдельные компоненты. И все равно каждый раз ловила себя на том, что периодически выныривает из забытия и не знает сколько прошло времени с того момента, как она оказалась здесь в одиночестве, и все ли это правда.
Паника уже вплотную подбиралась к ней, когда она услышала первые шорохи. Сначала Таис не поняла, откуда они идут, не поверила в реальность их существования, но потом звуки повторились, отчетливее и ближе. И тогда она застонала снова. Громко и протяжно, она выдавливала из себя сдавленные мычания через пересохший рот и потрескавшиеся и кровившие губы. Шанс на спасение был призрачным, но она цеплялась за него, с остервенением и упорством, потому что только от него зависела ее возможность отомстить.

Страшнее желаний по обыкновению стал момент, когда они начали сбываться. Лежа в своем вонючем гнезде, замотанная в простыню, как куколка бабочки, Таис мечтала о том, чтобы хоть что-то начало меняться, но когда перемены стали происходить, она испугалась их ничуть не меньше, чем пребывания неподвижно в своем тихом и одиноком стазисе.
Яркий свет, прогнавший удушающую и страшную темноту, хлестнул ей по глазам, как раскаленный прут, выдавив новую порцию слез, и заставив плотно-плотно сомкнуть веки и зарыться лицом в грязные простыни под собой. Разбавившие безмолвие звуки принесли еще больше хаоса и неопределенности. Они были слишком громкими для того, кто несколько часов пытался уловить любой шорох, скрип и движение ветра. Таис думала, что усталость сделала ее непробиваемой, безучастной, трезвой, рассудительной и холодной, что теперь, по путеводной стрелке своей мести, она все сделает правильно, но, оказалось, что просто думать было мало. Оказалось, натянутые нервы надо было только тронуть, чтобы они загудели вновь, что достаточно будет только пробившегося сквозь вонь резкого запаха парфюма, чтобы снова утратить возможность дышать и начать хватать воздух, как рыба на берегу.
Боялась Таис не зря. Когда она смогла проморгаться от яркого света и собралась с духом, чтобы посмотреть на того, кто осторожно и почти ласково снимал врезавшуюся ей в рот повязку, она увидела сначала кристально-чистые голубые глаза, и только потом остальное лицо. Предупреждение о том, что не стоит кричать, было лишним... Она попыталась было закусить изнутри щеку, чтобы болью привести себя в чувство, но бесполезно - боли ее было уже достаточно, чтобы воспринять какую-либо еще. Воспоминания о собственной слабости, горячих пальцах на шее, синяков после того, как ее швырнули на пол, сработали лучше любого кляпа. Двое врагов в один день Таис было слишком много. Без денег и славы, без ненавистного имени своей семьи она лишилась фундамента. Без этих основ, как оказалось, ни черта не стоил ни ее талант, ни ее голос, ни ее образование, и даже сирена внутри подвела ее, оказавшись совершенно бесполезной курицей. Больше не было кусочка янтаря на шее, который делал правдоподобной любую ложь, не было роскошного родстера, который отбрасывал толпу бесполезных нищебродов от своей владелицы так же, как годы эволюции отбросили человека от обезьяны. Прекрасная квартира на берегу любимого моря и комната со звукоизоляцией, в которой не существовало ничего, кроме музыки, были утрачены безвозвратно. Таис потеряла все свои щиты и столкнувшись с владельцем голубых глаз, просто знала, что в этот раз ей нечего будет противопоставить ему. Гордой и скандальной знаменитости больше не существовало - в корзине с бельем лежала маленькая пятилетняя девочка, которую били по рукам за неправильно сыгранную ноту и не пускали обедать вовремя. Лежала и молча следила за каждым движением своего "спасителя", не в состоянии даже моргнуть.

Дальше становилось хуже. Все те же чертовы желания продолжали сбываться, обнажая свои нелицеприятные, оборотные и жестокие стороны. Таис жгли прикосновения, пусть даже они означали, что ее освободят от плена, а без стягивающих ее тряпок она, как оказалось, чувствует себя беззащитно-голой. Какие-то отголоски разума прежней Деветци пытались напомнить ей, что она, по правде, не стесняется своей наготы и, наоборот, привыкла использовать ее как оружие против бесконечных рядов занудных скромников и снобов, но бесполезно. Без ощущения безопасности не было и уверенности, а боль, непрерывная и острая не давала забыть о своей уязвимости. Особенно перед лицом такого знакомого, как тот, что нашел ее. Таис слишком долго лгала, лицемерила и издевалась над другими людьми, чтобы внезапно поверить в чью-то сердечность и научится доверять кому-либо, и, разумеется, не могла поверить в искренность помощи создания, которого она бы охотнее отнесла к своим врагам. В том, что ее положили рядом с бездвижным телом она видела только демонстрацию силы и желание выдавить из следующей жертвы больше страха, просто потому, что раньше бы сама поступила точно так же. Она помнила как сама могла гладить кого-то по щеке, чтобы он потом ее пощечина показалась больнее, да и сама натура сирены, несущая смерть за ласковой и сладкой песней, являлась еще одним доказательством известной аксиомы про бесплатный сыр. Таис не верила мягкому прикосновению к подбородку, но, подтянув на себя наброшенный пиджак, закутавшись в нем поглубже и опустив глаза в пол, смогла ответить на очень глупый вопрос...
- Да, - разумеется она могла говорить. Она могла бы даже спеть сейчас что-нибудь со сцены, сорвав своим мастерством громкие овации у полного зала, потому что голос все еще оставался главной и неизменной ее частью. Всего один короткий слог, сорвавшийся с ее губ, прозвучал в тишине прачечной так сладко для своей хозяйки, что она даже почувствовала себя чуть увереннее, пусть и заключалась эта уверенность только в том, что если ей придется произнести прямо здесь и сейчас последние слова, то они прозвучат красиво. По крайней мере, это уже было чем-то...
- Я хочу уйти отсюда, - Таис, не поднимая глаз, стиснула в пальцах здоровой руки рукав того, кого знала под именем Грей Диксон, замолчала ненадолго, пытаясь пробраться сквозь заполнивший голову мутный туман слабости и разобраться в самой себе, и прошепала, - Я хочу к морю, - она ничего не меняла, высказывая свои желания и не теряла, ровным счетом, тоже ничего, но, заговорив, стала чуть смелее и кое-что вспомнила о том, как устроен этот чертов мир, - Что я должна сделать, чтобы попасть туда?
Лично для нее оставался еще открытым вопрос, что она может сделать, но понемногу приходя в себя после шока, она все сильнее стремилась к тому, чтобы сбросить его с себя совсем. И если она решила начинать крупный торг за свою жизнь, то и на некоторые условности вполне могла закрыть глаза.

Город, мелькавший за окном автомобиля огоньками фонарей и темными силуэтами домов, был похож на огромное кладбище, где каждое здание было надгробной плитой, а каждая возвышенность - могильной насыпью. Машина, в которой Таис уезжала из больницы, легко могла в таком случае стать ее гробом, но, впрочем, она прекрасно понимала, что решать, так это будет или нет, теперь не в ее власти. Нет, ей уже не владело то беспросветное и непреодолимое отчаяние, которое она испытывала лежа одна в прачечной, но было сложно сразу сбросить с себя ощущение близкой смерти, хотя чем больше проходило времени с ее чудесного и не очень явного спасения, тем больше ее начинали драть изнутри совсем другие противоречия.
Разумеется, в первую очередь на данный момент они касались Грея Диксона, кем бы он не являлся на самом деле. Сейчас Таис понимала, что ссориться с ним тогда было плохой идеей, но кто же знал, что от его прикосновения к чужой голове обожженная кожа его противника краснеет, а глазные яблоки, лопаясь, вытекают из-под век. Кто же знал, что ей придется проделать путь до неприметной черной машинки на руках, обладающих столь соблазнительной мощью. Кто знал, что придется понимать причины небывалой доброты к себе и гадать, что скрывается под крайне скромной ценой озвученной за спасение. "Споешь мне..." Ей проще всего думалось о той сладкой песне, которую поет любое создание, если, к примеру, начать вырезать из его тела куски плоти, но зачем тогда было тащить ее куда-то, предлагать еду и так ненавязчиво осведомляться о ее состоянии, будто они были двумя приятелями, начинающими встречу с традиционного "как дела?".
- Что с твоей рукой?
- Мне прострелили плечо. Раздроблена ключица и что-то там еще... - Таис ни за что бы не вспомнила своего подробного диагноза, но и не видела никакого смысла скрывать правду о своем состоянии. Она была омерзительно слабой, но чем ближе становилось море, тем меньше ей хотелось умирать. Сирена, которая так или иначе вела ее всю жизнь, просыпалась, шевелилась внутри, щекоча своими перьями черную жгучую ненависть, которая концентрировалась теперь только на одной цели. Пока по земле спокойно ходил тот, кто был причиной всей этой слабости, Таис не могла умереть. Пока ей не давала двигаться и не позволяла даже дотянуться до еды в пакетах боль, но вместе с шепотом волн, донесшимся в салон даже сквозь закрытые стекла и двери, пришло осознание, что боль не вечна. Таис пока была жива, а значит планы сраного Зомби снова не удались. Да, пока не ей было решать, как долго ее жизнь продлится, пока она находилась в полной зависимости от мужчины на переднем сидении, но раз он не убил ее в те несколько тысяч мгновений, которые мог, то шанс был... И море шептало ей об этом.
Закусив сухую губу, чтобы не стонать от новых разрядов боли в плече слишком громко, Таис извернулась на своем заднем сидении и распахнула дверь, впустив соленый, пробирающий до костей своим холодом воздух в салон авто. От этого холода ее не спасли ни пальто, ни пиджак, ни, тем более, тонкая больничная сорочка, но мысли сразу стали прозрачными, как морская вода, а голова - светлой, как соль, застывшая на прибрежных камнях.
- Я не знаю, почему ты это делаешь, - от холода Таис могла только шептать, вторя шепоту волн неподалеку, - И не понимаю, почему ты еще не убил меня... Но я хочу, чтобы ты знал, что я готова сделать все, что угодно, чтобы остаться живой...
С рокотом очередной накатившей на берег волны последняя фраза, сказанная Таис, продолжилась твердым и непреклонным: ...и отомстить, - но эту мысль она сохранила для себя, не произнеся вслух.

Несмотря на то, что Грей Диксон явно не являлся просто человеком, он не становился от менее заурядным "мужиком", воспринимающим сказанные женщиной слова "что угодно" исключительно как повод забраться ей под юбку. Сраный земной шарик, похоже, крутился не вокруг Солнца, а вокруг секса и сексуальности в любых ее проявлениях, даже в тех, которых удовольствие притравливалось извращенной ноткой насилия. Таис не возражала. Не имела права по тем законам вселенной, которые диктуют правила поведения для слабых и сильных, и которые были ей, вставшей сейчас на сторону первых, понятны, как никогда ранее. Бесконтрольный и бесполезный страх из нее вымывал шумящий неподалеку прибой, но опасения за свою жизнь он только укреплял, советуя не торопиться, терпеть, слушать, что говорят, и следить за своим языком. Эмоции надо было задавить так же, как давит глубина холодных вод земных обитателей, и держаться, изо всех сил стараясь не податься назад от согревающих прикосновений. При всей своей слабости сейчас, она была когда-то другой, и убеждала себя, что несмотря на всю неприязнь к гладящим ее бедра рукам и воскресшее воспоминаниями подсознание, которое вопило о том, что надо бежать, она сможет сделать все правильно. Нельзя давать повод. Нельзя позволить ему наслаждаться процессом. Нельзя разочаровывать. Она столько раз делала подобное, что точно знала, какие жесты провоцируют причинять большую боль. Ей казалось, что она сможет избежать их, но одно резкое движение, и она, как десятки своих собственных жертв закричала, застонала и заплакала, когда искры новой боли рассыпались по телу, а хреновы осколки раздробленной ключицы, казалось, доползли до самого сердца.
Таис плотно зажмурила глаза, ударилась затылком об обивку сидения, громко клацнув при этом зубами. Она глотала воздух большими глотками, чтобы успокоиться и, следуя советам, которые нашептало ей море, слушать, что ей говорят.
- На что ты готова пойти, чтобы выжить?
Если бы не было больно, это было бы даже смешно. И если бы не приходилось кусать изнутри щеку, чтобы не стонать, Таис бы смеялась, но вместо этого она старалась продышаться, перестать плакать и дождаться, пока искры  внутри перестанут рассыпаться и позволят очагу, горевшему в ее ране, снова тлеть опасно, но ровно. Только потом она стала говорить.
- Я же сказала... Что угодно, - еще пара частых вдохов и выдохов, и у нее получилось раскрыть глаза и посмотреть на отвратительно спокойное лицо Грея Диксона, лицо того, кто полностью контролировал ситуацию и саму Таис. Надо быть умнее. Она прекрасно понимала, чем обернется для нее секс. Три дня назад она бы даже бровью не повела на подобное развитие событий, сама раздвинув ноги, но не сейчас... - Если ты хочешь меня трахнуть, то вперед, - никакого вызова и бравады в ее голосе не было. При всем желании - добавление в него эмоций требовало слишком много сил, а она устала, - Но я очень быстро вырублюсь от боли, и с тем же успехом ты можешь присунуть в дырку бензобака у этой машины... Если ты подождешь, пока я поправлюсь, я обещаю, что покажу тебе небо в алмазах с голубиное яйцо...
Таис прекрасно понимала, что интересовать мужчину мог вовсе не секс, и возможно ему больше захочется почувствовать, как пахнет паленым ее кожа, и как она орет от того, что глаза, плавясь, вытекают наружу, но делать приходилось хотя бы то, что было в ее силах, и ограничивать то, что можно ограничить. Протянув здоровую руку к чужому лицу, Таис мягко погладила большим пальцем гладкий подбородок, как бы в подтверждение своего обещания.

- С чего ты взяла, что я хочу тебя трахнуть?
И в самом деле, с чего? После того как Таис опрокинули на лопатки, облизали и облапали мысль о не очень добровольном сексе шла как-то автоматически у нее, как у девушки не сильно отягощенной моралью, в сознании самой первой. К тому же, данная идея заодно являлась в сложившейся ситуации и самой позитивной, а Таис до определенной поры старалась, как и советовал психолог из ее лучшей жизни, быть оптимисткой и искать в жизни положительные моменты, мать их... Дальше в порядке убывания приятности ее будущего в сложившихся условиях в ее представлении шли перспективы - быть убитой, быть изувеченной или - почему бы и нет? - съеденной заживо. Повидав за свою жизнь немало людей и нелюдей со странными наклонностями, она не смущалась подобных мыслей, но прокручивала их в голове с опаской, неприязнью и агрессией, которая постепенно возвращалась к ней, как реакция на любое негативное влияние из вне или собственные недостатки.
Море, разумеется, восстанавливало в ней обратно былую Таис, вылечивало те моральные травмы, которые нанес визит Зомби, и помогало концентрироваться на том, чтобы справиться с нависшей сейчас над ней неприятностью, но к сожалению, не давало никаких готовых решений о том, как сделать это буквально и окончательно. Хотела ли она оказаться еще ближе к родной стихии своего чудовища? Разумеется да, она тянула ее к себе магнитом, но еще больше чем стать ближе к соленым водам Таис хотела оказаться в безопасности, а принимать на веру слова Грея Диксона было более чем опрометчивым. Лучше б ты хотел меня просто трахнуть... С подобными прозрачными желаниями ей хотя бы было понятно, что делать.
- Только если ты не собираешься меня в нем утопить... С чего такая доброта? - кажется, о чем-то подобном она уже говорила, и еще до того, как горячие прикосновения чужих рук на ее коже стали контрастировать с холодом, которым ее обдавал прибрежный осенний ветер, - Неужели ради моих песенок? Скажи, чего ты от меня хочешь?
Если бы этот любитель поиграть на ее нервах и поотвечать на вопросы вопросами дал ей хоть относительную надежду, что после этих их объятий на заднем сидении она останется живой и сравнительно здоровой, Таис бы с радостью посвятила ему все свои концерты и обеспечила билетами на лучшие места, если бы, конечно, смогла когда-нибудь потом дотянуться до прежних высот. Если бы он четко сказал, что все же отпердолит ее сейчас, но потом оставит в покое - она бы с радостью сама раздвинула ноги, оставив свои попытки сторговаться. В ее уже трижды озвученной готовности платить любую цену, она не сомневалась ни на секунду, но шедшие по кругу разговоры заставляли ее терять терпение и начинать шурить глаза так, точно она пыталась при помощи пристального взгляда прочитать мысли собеседника или испепелить его на месте.

Тупой. Пафосный. Мудак. Чем дольше Диксон не отвечал на вопросы Таис, отмалчиваясь и устраивая игру в гляделки, и чем дальше от нее ускользала суть происходящего, прихватив с собой понимание мотивов мужчины, тем больше она злилась. Ситуация складывалась идиотская до фарса. Забрезжившее перед ней спасение или же перспектива быть изувеченной еще больше, чем она была сейчас, - и то, и другое оставалось только бледными тенями возможного будущего, к тому же абсолютно равновероятными. Сейчас же у Таис был только сомнительный спаситель рядом, едва перебиваемая морским гулом и его дыханием тишина и боль, которая то разгоралась, то притуплялась, но ни на секунду не стихала совсем. Ей принадлежали искусанные до мяса изнутри щеки, которым приходилось платить за ее попытки не кричать каждый раз, когда плечо простреливало снова. Потом еще бессилие и положение тряпичной куклы, которую таскают на руках. Но при этом главным ее "богатством" оставалась удушающая и безнадежная неопределенность, с которой Таис никак не хотела мириться. В ней уже ничто не могло вытравить обратно желание жить и мстить, как и то безумного раздражения, которое накрыло ее, как волна в прибой, когда она устроилась на валуне, прячась в ворот пальто так же, как стервятник в непогоду прячет лысую шею глубже в оперение.
Море - это было хорошо, близость его была благом, но бесполезные, пустословные, праздные вопросы, которые она услышала вместо ответов на свои, не просто выбивали ее из колеи - они злили. Четко зная, что ей сейчас надо для выживания, Таис меньше всего хотела сейчас обсуждать проблемы доморощенной психологий и вшивых философий, удовлетворяя чье-то маразматичное любопытство. Ее проблемы на данный момент были материальными и их решения были материальными не менее, а потому вечные сущности добра и зла, вместе со всеми ипостасями бога, наличием жизни на других планетах и причинами садизма в чьих-то головах могли идти в жопу. Теперь, в такой близости от моря, она четко знала, что ей нужны обезболивающие, еда, одежда и укрытие и, право, это беспокоило ее больше эфемерных субстанций.
- Не боятся только кретины и уже дохлые, - Таис разродилась ответом ровно на один вопрос, хотя и тот ей пришлось выдавливать сквозь зубы. Некоторое влияние тут оказал, само собой, еще и пронизывающий холодом ветер, вызывая по телу зябкую дрожь, но раздражения было больше. Со свиданиями под луной пора было завязывать, терять Таис оставалось не так и много, и если тот, кто сейчас мог считаться хозяином положения, не мог определиться с тем, что делать дальше, то она легко могла подсказать, - На остальные вопросы я не буду отвечать бесплатно, - она нервно и криво оскалилась в неком подобии улыбки, бросая удочку с первой наживкой, - Я хочу курить.

Странным он был мужиком все же, этот Грей Диксон. Он вроде бы и заявил прямым текстом, что Таис наглеет, но вместо того, чтобы стащить ее, к примеру, за волосы с валуна и заставить жрать мокрый песок, дал прикурить, как она и просила. Принимала она сигарету, само собой, с некоторой опаской, потому что, как сама и сказала ранее, бояться не умели только обделенные мозгами люди, а она себя к таким не причисляла и заранее предвкушала, что что-то ей за уже переденную черту будет... Но нет. Никаких тычков в зубы и никаких подпаленных от зажигалки волос, обошлось только устным предупреждением, которое на фоне возможности слегка запьянеть и закашляться с непривычки от табачного дыма существенным не считалось. Лучше стало со второй затяжкой. Гребаные эскулапы в больнице нихера не понимали, запрещая Таис курить и лишая последнего удовольствия в жизни. Не понимали, что от маленьких радостей человек добреет, становится лучше и покладистее, и на любезность готов отвечать только любезностью.
- Мне и терять теперь не так много осталось, чтобы пай-девочкой себя вести и тебе в рот заглядывать, - весьма доходчиво пояснила она свою позицию, уже охотнее подставляя голые ноги под согревающие поглаживания и улыбаясь сквозь выпускаемые изо рта струйки дыма на смешную фразу, что она там, где хочет быть. Глупый- глупый, хер знает кто... Если бы Таис сейчас спросили, где бы она хотела оказаться на самом деле, она бы, не колеблясь, ответила: "В прошлой жизни", - потому что возле моря было хорошо, но возле моря в беседке перед родительским особняком и с бокалом виски - лучше. Лучше было бы видеть его за бортом с яхты кого-нибудь из знакомых. Да даже с балкона ее квартиры, в которой были барная стойка, кровать с балдахином, рояль и, мать его, джакузи - море было достаточно прекрасным. Все в этом сраном современном мире, как оказалось, было достаточно прекрасным, если у тебя были деньги, и чем больше их было - тем прекраснее все выглядело. И необязательно было бы так изгаляться из-за одной гребаной сигареты. Таис, немного поплывшая по образам из прошлого, встрепенулась, вспомнила, какую именно игру пробовала затеять ради своих маленьких потребностей, и прикинула, что ради того, чтобы их получить, ей самой придется играть по правилам. Затянувшись покрепче и выдохнув моментально снесенный в сторону ветром белый клубок, она посмотрела на черные воды рядом и вяло произнесла.
- А убивать -  весело. Когда кто-то умирает по твоей вине - это стопроцентное доказательство того, что ты оказался лучше его. Умнее. Сильнее. Проворнее, - улыбнувшись теперь уже воспоминаниям о своих былых победах, Таис вдохнула поглубже соленый воздух, который, как ей показалось, теперь был наполнен еще и ароматом железа. Она убила Зомби, а он с ней пока не справлялся, значит в ее словах в больнице было не так много лжи, - Когда ты убиваешь кого-то, ты обретаешь над ним власть. Это самый большой кайф на свете...
Отвлекшись от моря и посмотрев снова на Грея Диксона, чтобы понять доволен ли он таким ответом, она подтянулась чуть ближе к нему и почти проворковала ему: Расскажешь мне теперь, кто ты?
В прошлой жизни Таис такие мелочи не интересовали, но раз уж сейчас она от кого-то действительно зависела, то знание действительно становилось силой, которой, за неимением других, пренебрегать было грешно.

И снова мистер Диксон заблуждался, неудачно путая готовность идти на уступки с абсолютной покорностью, тогда как вещами оба этих понятия были не просто разными, но и достаточно далекими друг от друга. Нажравшись разного дерьма в шоубизе Таис умела делать одолжения и договариваться и выучила, что все покупается и продается, и, как и там, сейчас пыталась заключить сделку. Ты мне - жизнь, я тебе - что угодно. Куда уж проще, но Грей Диксон, видимо, не понял, и ждал раболепия, хотя сам забыл своевременно прописать его мелким шрифтом внизу договора, который, пусть устно, но подтвердила Таис. Ей по прежнему не было дела до этих размышлений о власти и врагах. Она отлично понимала язык тела, поэтому, когда мужчина снова устроился у нее между ног, послушно перекрестила их у него за спиной, но при этом любые слова и рассуждения, которыми он пытался дополнить ее точку зрения, казались ей слишком сложными, накрученными, надуманными и явно созданными человеком у которого было до хрена свободного времени. Не годы, как в оптимистичном варианте, у нее, а целые столетия, чтобы забивать себе голову всякой чушью. Она не отвечала ничего, никак не комментировала, ожидая сначала ответов на свои вопросы и медленно, со смаком, затягиваясь ароматным дымом.
- Дракон, - Таис все же поперхнулась на очередной затяжке и надолго закашлялась, выронив из пальцев недокуренную сигарету, чтобы схватиться ими за рану на своей ключице, которую от каждого спазма простреливало, как тогда, в среду на Эрму. Из глаз ее снова непроизвольно хлынули слезы, а спина согнулась, отчего лоб девушки уткнулся в чужое плечо. Боги и пернатая сука! Таис повидала в жизни многое, охотилась на людей, которые умели метать молнии, летала как птица, один раз даже трахнулась с менадой, но драконы, эти чешуйчатые огнедышащие ящерицы... Они, кажется, становились ее персональным наказанием.
- Как же мне на вас везет, блядь... Как же везет, - сквозь слезы начал пробиваться нервный, истеричный смех, от которого Таис становилось только больнее, но который у нее никак не получалось остановить. Один дракон напоминал ее о другом, недоделанном, половинчатом, наполовину дохлом, с которым она познакомилась тысячи лет и, вместе с тем, всего пару недель назад. Разве что тот, второй, заслуживал нечто худшее, чем просто смерть и счеты с ним были основательнее, чем подожженный дом и едва спасенная машина. Втянув воздух в себя со всей силы, чтобы прекратить эту изматывающую истерику, Таис так же резко его выдохнула, отодвинулась от только кажущегося человеческим плеча в добротном костюме и уставилась в едва заметную в темноте голубизну чужих глаз. У нее были ответы на все вопросы их обладателя, но тянуть с этой болтовней, пока на свете безнаказанно шлялся сраный зомби, она позволить себе не могла.
- Послушай меня, дракон. Я не отменяю своих условий. Я готова на все, чтобы остаться живой и здоровой. Можешь трахнуть меня сам, можешь случить со своими собаками, протащить голой по городу, заставить каждый день по полчаса вылизывать твои яйца с подобострастным взглядом, только попроси... Но я должна остаться живой, а для этого мне, блядь, нужна еда, лекарства и место, где можно отлежаться, а не эти подростковые обнимашки у моря и милые разговоры за жизнь! И да, блядь, если я жива, когда все мои соперники либо сбежали от меня, либо сдохли, то значит я сильнее, я "властвую", и я победила. Я! Я!
Совсем нервный крик, на который сорвалась под конец речь Таис потащил за собой новую боль, выжег ее изнутри, потратил почти все ее силы и перетек в слабый стон. Больше никаких голубых глаз она не видела, потому что перед ее собственными резко сгустилась темнота, а ее саму внезапно повело в бок.