Все началось с водительских прав, которые Женя не смогла обнаружить в сумочке, хотя они определенно должны были там быть, потому что она помнила, как клала их внутрь. На всякий случай она посмотрела в своей комнате, заглянула в бардачок, поискала даже на кухне, но в итоге пришла только к тому выводу, что вечером новеньких членов группировки нужно будет проверить тщательнее, а также провести разъяснительные работы с некоторыми из старых товарищей. На работу из особняка ей пришлось ехать на общественном транспорте. Тревоги пока по этому поводу у нее не было, только небольшое раздражение на возникшее препятствие, которое пока еще могло вписаться в представляемые законы логики и здравого смысла. Или не совсем здравого, если это чья-то шутка.
Вторым пунктом в числе утренних аномалий стал проход на работу. Охранник, почтенный кириос, который работал тут еще до Жениного трудоустройства в посольство, знал всех сотрудников в лицо, отчего пропускал ее обычно внутрь без каких-либо документов, сегодня на ее появление отреагировал, сказав, что для посетителей двери откроются только через двадцать минут. Привычное спокойствие в этот момент ей почти изменило, губы непроизвольно поджались, а рука потянулась за пропуском, которым конкретно сейчас ей хотелось ткнуть в лицо мужчине демонстративно, даже с апломбом. Не вышло. Пропуска тоже не было, хотя, как и права, он должен был там быть... Даже не найдясь что сказать, Женя вышла обратно на улицу и встала у входа, совершенно ошеломленная, смотря, как реальность вокруг переворачивается. Неудачная шутка, начавшаяся с самого утра, затягивалась и ширилась, подобно вражеской армии отхватывая новые территории.
Мимо плыли на работу люди, сплошь знакомые. Первым протопал в здание ее начальник, потом подтянулись две девочки из бухгалтерии, чинно взошла по ступенькам их кадровица. Все они, коллеги и сотрудники из смежных отделов, шествовали мимо, изредка бросая на Женю любопытные взгляды, но чаще проходя мимо, так, будто на ее месте стояло идеально начищенное, абсолютно прозрачное стекло. Рядом уже стали собираться первые посетители посольства, какой-то молодой человек вежливо поинтересовался по-гречески, не в курсе ли она, как долго рассматривают прошение на выдачу визы... Даже не обернувшись, она на автомате сказала про две недели, наблюдая, как по лестнице взбегает, слегка опаздывая, один из переводчиков - Сашиных сослуживцев. Самого Саши видно пока не было, но чтобы удостовериться в том, что он не пришел раньше, Женя дождалась открытия посольства для посетителей и поинтересовалась у все того же охранника о Тихонове, выдержав и недоверчивый взгляд, и ряд наводящих вопросов на тему того, зачем ей это. Зато потом она была абсолютно уверена - брата на работе пока не было. Снова выходя на улицу, она набрала на мобильном его номер, и именно череда долгих гудков, сменившаяся вежливым голосом девушки с автоответчика, которая предлагала оставить голосовое сообщение стала окончательным сигналом к тому, что пора вводить чрезвычайное положение.
Ее опыт подсказывал, что разбираться в причинах экстремальных ситуаций нужно только во вторую очередь. В первую - надо было вооружаться и заботиться о своих. Поймав такси, Женя быстро продиктовала водителю адрес своей квартиры и принялась с телефона набирать сообщение Лоренс, небезосновательно полагая, что информация в нем не должна предназначаться для чужих ушей. Из головы не выходили длинные гудки по Сашкиному номеру, и палец каждый раз давил в сенсорный экран чуть сильнее, когда накатывали одна за другой мысли, что без пропуска ей не попасть в посольские квартиры, а кроме них непонятно, где вообще можно найти брата. Едва не бегом поднимаясь по лестнице на свой второй этаж, Женя вытаскивала из памяти все номера его знакомых, которые когда-либо могла увидеть или услышать. Следующие полчаса должны были быть посвящены  звонкам и сбору вещей для эвакуации в особняк, но у самой двери ее ждала третья пропажа. Ключей от квартиры не было. И тут она сломалась...
Тревога и паника разлились в воздухе, проникли под кожу, до самых костей. Как несдержанная истеричка, Женя принялась копаться в сумке, залезая в нее рукой по локоть, но ничего не нашла и нажала на дверной звонок, заставив его голосить долгой трелью.

Дверь открылась не сразу, не резко, но Женя, которая все это время копалась в сумке, и которой неумолимо казалось, что она сходит с ума, все равно дернулась, когда в проеме возникло полуголое и помятое тело брата. Привычная собранность и сдержанность, давшие трещину под давлением пока неизвестных обстоятельств, теперь не могли вернуться на место из-за заполонившего всю ее чувства облегчения, и оно же помешало сразу разглядеть странности в Сашкином поведении. Часть упавшей на плечи горы достаточно ощутимо с них и свалилась - не надо было больше нигде бегать, обрывать телефонные линии, думать, где его искать... Планы менялись на более ровные. Теперь достаточно было собрать свои вещи, поставить Сашу в известность, что она уедет на несколько дней, попросить держать телефон при себе и отбыть в особняк - разбираться в возникших сложностях совместно с Лоренс и, возможно, кем-нибудь еще из наиболее ответственных и сообразительных в Сильвер. Если мыслить совсем скромно, то жизнь Жени немного и очень ненадолго наладилась, вплоть до того момента, как она зашла в дверь собственной квартиры, и смысл сказанных братом слов ее догнал, как и то, что говорит он с ней на греческом.
- Что делать, знаешь?
- Прости, что? - отчеканив на родном, она сняла с плеча сумку, кинув ее прямо на пол у ног, огляделась по сторонам, прислушалась к запахам, оценила в полной мере Сашкин внешний вид и почувствовала примерно то же самое, что и при встрече с охранником на входе. Тот же шок, вперемешку с негодованием. - Саш, ты... Ты что тут устроил вообще? Грязь такая. Сам как непойми что выглядишь! Почему на работу не пошел?
Если бы она и в самом деле злилась, то сейчас непременно бы стояла не сводя с брата тяжелый взгляд, но, по правде, Женя чувствовала, как паника возвращается, и как страх ползет холодком вверх по позвоночнику. Она снова принялась озираться по сторонам и поняла, что квартира, которая числилась за ней по договору о долгосрочной аренде, на самом деле с ней никак связана не была. Расположение комнат, цвет обоев, мебель с которой помещение сдавалось - все было на своих местах, но множество мелочей, которые наполняли его исключительно Жениной индивидуальностью, исчезли со своих мест. С дивана в прихожей пропала принесенная лично ей подушка, на полке над искусственным камином не лежало ее расчески и заколки для волос, которые она оставила, убегая вчера с утра из дома. Диффенбахия, которую она перед выходом полила, стояла увядшая, а в сам горшок были натыканы окурки. Столько окурков, сколько Саша, совершенно точно, не выкуривал даже за целый день. Разум при виде всего этого пасовал, пасовала и сама Женя, оказавшаяся внезапно почти не существующей...
- Что же это такое?

Что же это такое? Что это такое? С несвойственными и непривычными, пропитанными тяжелой внутренней истерикой интонациями билось в Жениной голове, пока она, шарясь испуганным взглядом по углам квартиры, находила в ней все больше и больше противоестественного. К фантастическим фортелям, которые ее жизнь периодически умудрялась выдавать, разумеется можно было если не совсем привыкнуть, то приспособиться, но сейчас удар прицельно попал по личному. Нечто, чему пока не было названия, и что пока не знало рамок и не имело границ, вторглось в очерченное Тихоновой подсознательно пространство, прошлось по нему, как стихийное бедствие и, уходя, хвастливо выпятило свои следы. Несвежие простыни на кровати, отсутствие любимого шампуня в ванной. При общем сходстве двух квартир - на самом деле Жениной и этой - мелочи бросались в глаза тем сильнее, чем больше она их находила. Пятно на коврике, грязь на зеркале. От этой игры "Найди n отличий" отдавало нездоровым сюрреализмом, при том, что самый главный признак того, что картинки разные, ждал на кухне и заключался отнюдь не в стопке немытой посуды в раковине.
- Ты, блядь, кто? - вот оно, последнее и главное доказательство. Женя могла с уверенностью сказать, что знает брата. Возможно не идеально, но с большой уверенностью, она могла предугадать его поступки и слова, хотя бы адресованные ей. Возможно, ей сложно было назвать Сашу пай-мальчиком, или даже тем образцово-показательным вежливым молодым человеком, коим он старался казаться на работе, но она совершенно точно знала, что к своей сестре он бы подобных обращений себе не позволил. Потому все выходило понятным кристально четко, с идеальной сходимостью - Жени не существовало. Ни для коллег, проходивших мимо нее со стеклянными глазами, ни для охранника в посольстве, ни для брата...
- Ты совсем меня не помнишь? - с ее губ это сорвалось случайно, и зазвучало в равной степени как бессмысленно, так и беспомощно. Дальнейших подтверждений к тому, что Тихоновой Евгении больше нет, не требовалось, но смириться с этим от того было только сложнее. На самом краю сознания Женя понимала, что отправленное Лоренс сообщение могло уйти в никуда, что у нее разом могло не оказаться ни друзей, ни знакомых, но прямо сейчас в выражении лица брата она видела, что потеряла семью, а вопросы крови всегда были вопросами совсем особого свойства.
Ладно. Попытки успокоиться и дышать размеренно и ровно, валились одна за одной, а стихийное бедствие, которое за одну ночь изменило мир вокруг, теперь, казалось, бушевало внутри самой Жени. У нее, как у хранителя богини памяти, к этой самой памяти - своей ли, чужой - было особое, не выражаемое словами отношение; и у нее же, как у человека от природы обладавшего строгим и математически-точным способом мышления, были свои требования к предоставляемым из вне данным. Вместе с всколыхнувшимися внезапно эмоциями это дало опасную смесь. Женя все видела, все понимала, но не могла поверить, не проверив.
- Мне надо посмотреть, - при всем осознании собственного бессилия перед масштабами проблемы, она все равно метнулась через кухню брату. Ей упорно казалось, что всего одно прикосновение и одно маленькое путешествие в чужие воспоминания способны ей помочь. Ее рука потянулась к Сашкиному лицу.

Чисто технически Жене должно было быть все равно, как именно происходит тактильный контакт. Она ли будет касаться объекта, объект ли ее - Мнемосину такие детали уже не интересовали. В десятках и сотнях случаях ее хранитель тоже не удосужилась бы даже дернуть бровью, если бы ее руку перехватили, но текущая ситуация была для нее уникальной, единственной, потому что касалась тонкой химии их отношений с братом. Они оба вряд ли когда-то говорили о характерах друг друга, еще сомнительнее, что задумывались об этом, но некое понимание о том, что творится в голове у Саши у его сестры было, особенно после того, как она побывала в ней неделю назад. Однако Жене казалось, что, несмотря ни на что, для них обоих есть некая грань между семьей и "другими", которая определяет их поведение, и разрушение которой она сейчас наблюдала.
Она знала, что брат непростой и, если не кривить душой, даже нехороший человек, но одно дело было просто знать, и совсем другое - видеть, как это. Разбирайся она в таких тонкостях чуть лучше, она бы сказала, что ей больно, и не только от того, что ей плотно сжали запястья. Она упускала время. За те секунды, которые понадобились Саше, чтобы подвести ее руки к своему торсу, можно было просмотреть столько воспоминаний, что и без того ясное стало бы совсем очевидным, но Женя встрепенулась только когда жесты стали откровенно пошлыми, испугалась и, плотно закрыв глаза, начала метаться по тем обрывкам жизни брата, которые он делил с ней. Жертвы она почти не выбирала, буквально швыряя Мнемосине первое попавшееся, не считаясь с его ценностью, ни личной, ни фактической.
Когда-то мама дарила ей красное платье на выпускной в детском саду. Достаточно, чтобы внезапно обнаружить что рядом с рыдающим после падения с качелей мелким карапузом была совсем другая девочка. Они всей семьей ездили в Москву и гуляли в зоопарке... Прежде чем Женя забыла это, она увидела, что для Саши в этот самый день их было трое. Их вообще всегда было трое. Не было скандала на свадьбе. Не было ужина в субботу вечером. Не было встреч на работе. Этот Саша вообще в посольстве появлялся не так часто, и отчаянно пытаясь докопаться до того кем он был, и почему ее никогда не было рядом, она клочьями драла свою и чужую память. Пальцы на прижатых к телу брата ладонях подогнулись, ногти впились в его кожу, прочерчивая по ней недолгие борозды до того, как остановились, но даже тени от своего образа Женя не могла уловить. Окончательно запутавшись во времени, которое бежало перед ее глазами картинками из прошлого, и времени, которое текло вокруг них с братом на кухне, она вкапывалась в его память тем глубже, чем больше понимала, что там ничего нет.

Там ничего не было. Куда бы Женя не посмотрела, везде она находила подтверждение, что Сашка ее не просто не помнит - он ее не знает, и ее в его жизни не существовало никогда. С этим надо было что-то делать, это надо было как-то исправлять, и важность быть воскрешенной в памяти одного человека перекрыла собой то обстоятельство, что ее забыл еще и весь остальной мир. Последовательное, постепенное внедрение себя в чужую память потребовало бы много времени и еще больше жертв, которые еще надо было откуда-то взять, но это все было совсем неважным, совсем не первоочередным, в сравнении с тем, что у нее отобрали брата. Как маленький эгоистичный ребенок, Женя не отпускала его, не желала вылезать из его головы, и просто не думала о том, каково ему сейчас, как он все это воспринимает и что чувствует. Она даже не смотрела на него, пока не почувствовала, что брат резко отпустил ее руки. Его тошнило.
- Саша?
На Женю точно вылили ведро ледяной воды, она, наконец, подумала, что вообще-то знает о том, что техника далеко не безобидна, в ужасе инстинктивно сделала шаг назад и, точно из первых рядов партера, с лучших мест смотрела, как падает на пол самый дорогой ей во всем городе человек. По ее вине.
- Саша!
Никакого благостного помутнения сознания, когда тело на автомате совершает необходимые действия, с ней не произошло. Напротив, она как никогда четко знала, что надо бежать за сумкой, хватать телефон, вызывать скорую, и бежала, хватала, звонила, уже сидя рядом с Сашей на коленях, проверяя пульс, дыхание, реакцию на свет.
- Алло, срочно! - все было как в подчерпнутых на досуге из множества книг знаниях, все признаки совпадали, только выглядели в реальности гораздо страшнее. - Обширный инсульт. Адрес...
Тянулись в долгом ожидании минуты. Женя кухонным полотенцем стирала с Сашкиного лица кровь, сочившуюся из-под раскроенной при падении кожи на лбу, чувствуя, как постепенно она холодеет. Кома. Ее брат вымахал, так что таскать его, как в детстве, у нее бы не вышло, пришлось оставить в кухне, сбегав только за одеялом и подушкой под голову. Смотреть на него было страшно, еще страшнее ей было уйти, а от кафеля ужу совсем замерзли колени, хотя еще сильнее холодила мысль, что все это сделала она. Во всем этом виновата она. Очень запоздало расположившись по своей значимости ценности встали так, что выходило, что брата, забывшего ее, Женя все же предпочитает мертвому брату.
К приезду врачей она обнаружила, что еще помнит, как это - плакать, но при этом ни на секунду не засомневавшись представилась "девушкой пострадавшего". Мысли были отвратительно трезвыми, совесть - ужасно въедливой, а слезы никак не переставали катиться из глаз, размазывая по щекам косметику. В больнице, глядя, как Сашу сдают нейрохирургам, Женя согласилась, что ей нужно успокоительное, но отказалась ехать домой.