Подать заявление в полицию Скарлетт решила уже вечером третьего ноября. Оставив дочь с няней, Кэтти села в автомобиль и поехала в участок. Серое здание встретило ее недружелюбным  скрипом дверей. Странно, а ведь как новые. Цокая звонкими каблуками, женщина неспешно, словно сонная кошка, прошлась по белой плитке первого этажа. Там, за белой перегородкой и стеклянной витриной сидел толстобокий охранник – дядька лет сорока пяти, суровый и явно напыщенный, с толстыми обвисшими губами и смешными маленькими усиками под жилистым носом. Скарлетт подошла к витрине и негромко постучала по стеклу костяшками пальцев. Мужчина явно нехотя оторвался от газеты, поправил круглые очки и внимательно уставился на Кэтти, мол, что надо? Женщина неторопливо изложила причину своего приезда. Она говорила спокойно и размеренно, даже несколько отстраненно. Со стороны казалось, что Скарлетт повествовала мужчине о том, что у нее украли нелюбимую собаку, а вовсе не о том, что не видела мужа вот уже полгода. Вежливо, но абсолютно черство посочувствовав, охранник выписал женщине временный пропуск и указал кабинет, куда обратиться. Кэтти, небрежно поправив прическу, поднялась на второй этаж. Постучалась, открыла дверь, вошла. В кабинете Кэтти ожидала увидеть человек трех: мужчину лет тридцати-тридцати пяти, молодого стажера лет двадцати и женщину лет двадцати семи. Они бы приняли Скарлетт, усадили на стул и стали бы расспрашивать о пропавшем муже. Но ничего этого не случилось. В кабинете она встретилась лишь с усатым рыжим дядькой лет пятидесяти. Он спросил, что ей нужно и, узнав причину, совершенно сухо протянул заявление. Кэтти все заполнила и, прикрепив фотографию Бласта, положила заявление на стол. Она быстро покинула кабинет, даже не попрощавшись.
Вестей не было ни во вторник, ни в среду, ни в воскресенье. Признаться честно, Скарлетт уже и забыла о том, что подала заявление. Она совершенно не беспокоилась о Бласте. И не скучала. Эта женщина вспоминала о нем только тогда, когда на глаза попадались его вещи. Например, совместные фотографии, что стояли на тумбочке или старые футболки в платяном шкафу.  Она была уверена, что никогда не любила этого человека и согласилась быть с ним вместе только из-за дочери. И сейчас Скарлетт искренне верила в то, что Бог снизошел до нее, сжалился и избавил ее от Бласта. Вот только что она скажет своей дочери, когда та повзрослеет?..
Прошла неделя. На дворе стоял томный вечер понедельника. Скарлетт, оставив спящую дочь с няней, стояла на пороге своего дома и натягивала туфли. Она собиралась поехать и уладить некоторые дела по работе. Но только ее рука потянулась к ручке двери, как раздался звонок. Неуверенный, совсем нерешительный. Скарлетт открыла дверь. Перед ней стоял полицейский – пожилой офицер с крепким телосложением и нерешительным взглядом грустных глаз. Кэтти как будто все поняла сама.
- …Вам нужно проехать со мной. На опознание.
- Хоррошо, - совершенно безэмоционально ответила Скарлетт, беря с вешалки светлый плащ и накидывая его на легкое голубое платье. Странно, но Кэтти была уверена, что сидя в машине с этим офицером она не будет ничего чувствовать. Ей будет все равно. Это было не так. Какая-то страшная опустошенность наступала ей на пятки, угрожая захватить ее всю. Выходя из машины, Кэтти почувствовала, как предательски засосало под ложечкой.

Набрав чуть больше воздуха в легкие, женщина прикрыла глаза и неторопливо отошла от служебного автомобиля офицера. Тот вышел из салона, захлопнул обе двери, закрыл машину и коротким жестом правой руки указал направление, в котором им следовало идти. Кто бы знал, как Скарлетт была благодарна Богу за то, что ей попался именно этот человек. Немногословный. Он не говорил, он не пытался утешить, не пытался отвлечь. Он не делал всего того, чего Скарлетт боялась. Начни ее сейчас кто-нибудь утешать, и она бы сорвалась. Она бы почувствовала, что виновата.   Она бы поняла, что еще что-то испытывает… А пока все шло хорошо. Кэтти почти удалось навязать себе мысль, что она давно уже ничего не чувствует, что ей совершенно плевать на судьбу Бласта. А самовнушение – вещь сильная. И вот, ступая ровными шагами за офицером, Скарлетт вошла в помещение. Вновь предательски засосало под ложечкой, и Скарлетт глубоко вдохнула. Спертый, противный запах ударил в нос и женщина, зажмурившись, повернула голову в сторону и попыталась откашляться. Это помещение ее угнетало. Все здесь напоминало о том, как жестока, как коротка и как мимолетна жизнь. Для человека, который пытается насладиться каждой прожитой секундой, который мечтает жить едва ли не вечно, находиться в этом месте было подобно пытке. И Скарлетт чувствовала себя так, словно руки и ноги ее были стянуты железными цепями, словно на шею накинули якорь и босыми ногами заставили идти по раскаленным углям. «Это нормально, что ты себя так чувствуешь. Нормально. Просто тут даже воздух пропитался смертью. Вот и все. А Бласт… Он тут не причем. Это нормально», - мысленно повторяла себе Скарлетт, чтобы не сорваться. Ей нужно было идти за офицером, несмотря на связанные цепями руки и ноги, несмотря на якорь на шее, несмотря на скатерть раскаленных углей под ногами. Больно. И женщина, чтобы отвлечься, приподняла голову и всмотрелась в широкую спину офицера. Определенная точка где-то в области его правой лопатки была совершенно неинтересной, но в том направлении смотреть было намного легче, чем в потрескавшиеся плитки пола. Совершенно тупо и бессмысленно, если честно. Но тем не менее.
Только сейчас Скарлетт осознала, что она как будто идет на казнь. Еще каких-то две минуты, и ей вынесет приговор равнодушный судья. Медленно его зачитает, растягивая каждое слово. Затем она взойдет на помост, смиренно положит голову на плаху. И мучительную тишину разрежет роковой удар острия.
Черт возьми, как же отчетливо стояла в ее голове эта картина!
- В воде? – Тихо переспросила Гекас, хотя прекрасно расслышала все слова. – Да, я готова, - и Скарлетт вновь забренчала цепями по раскаленным углям. Равнодушный судья приготовился читать приговор. Палач жилистыми руками разминал свою шею. И мучительно ярко блестело на солнце острие топора.

Еще несколько коротких шагов, еще несколько долгих секунд, и равнодушный палач с беспощадным свистом опустит топор на плаху, нет, на шею. И не будут больше греметь железные цепи, стягивая руки и ноги и оставляя кровавые ссадины. Не будет больше дороги, выстланной раскаленными углями. Не будет больше минут, похожих на вечность. Будет пустота. Холодная, безучастная, но спокойная. Все выяснится, все встанет на свои места. Неопределенность исчезнет.
Скарлетт уже смирилась с той мыслью, что Бласта больше нет. Она сама себе ее навязала, сама в нее поверила. И сейчас с самым безучастным выражением лица стояла за широкой спиной офицера, ожидая, когда обнажат мертвое тело, когда стянут с него белую простыню и дадут осмотреть. Кэтти не хотела глядеть. Она бы поверила на слово. Зачем топтаться на граблях? Для Кэтти Бласт уже давно был мертв.
Офицер сделал два небольших шага в сторону. Скарлетт, медленно подняв блеклые глаза, взглянула на содержимое стола. Не прошло и двух секунд, как женщина резко отшатнулась назад и быстро зажала рот рукой. Казалось, еще чуть-чуть, и ее вытошнит. Жадно глотая спертый воздух, Кэтти с отчаянием поняла, что обилие кислорода ее не спасает. Все существо этого помещения пропиталось затхлой безысходностью, преддверием страха и смерти. Скарлетт хотелось выйти на улицу, проглотить пару залпов свежего вечернего воздуха, отдышаться. Ей хотелось навсегда покинуть это место и больше никогда здесь не появляться. Ей хотелось забыть сегодняшний вечер, как кошмарный сон. И просто проснуться, открыть глаза, всмотреться в обычный потолок над растрепанной головой. Сесть на кровати, упираясь ладонями в мягкую перину, легко потянуться и взглянуть в окно. Там было бы свежее утро, прохладное и ясное. А все, что было… Это сон. Ужасный сон. Отвратительный. Но главное – сон.
Судья, словно наслаждаясь мучительным моментом, отсрочил казнь. Палач опустил свой топор – не блестело больше его острие в лучах беспечного солнца. Только все также невыносимо тлели угли под босыми ногами. И также до безумия больно спивались под кожу железные кандалы.
- Я… Я не уверена, - тихо, но по возможности спокойно прошептала Скарлетт, вновь приподнимая глаза и вглядываясь в тело. Это был синий распухший труп, не человек. Лицо изуродовано до неузнаваемости – внушительный шрам от  глаза до подбородка, отсутствие носа. Не заметен был и цвет волос. Перед Скарлетт был не ее муж. Перед Скарлетт был пустой безжизненный труп, которого она уже давным-давно решила принять за Бласта. «Это его вещи. Все правильно. Хитон, сандалии. Все совпадает. И куртка. Это его куртка. Он ходил в ней с того момента, как мы познакомились. Нет, сомнений быть не может», - Кэтти еще раз подняла глаза и вгляделась в труп. Телосложение, рост – все подходит. Даже прическа, кажется, стала вырисовываться на общем плане. Ее воображение также умело дорисовало недостающие детали лица. Безусловно, на столе лежал Бласт. Ее муж. Отец ее дочери. Это был он.
Больше не желая смотреть на труп, Скарлетт нетерпеливо отвернулась и уставилась непонимающим взглядом карих глаз в определенную точку на серо-желтой стене.
- Рост, телосложение, одежда и черты лица его, - тихо и также по возможности спокойно. – Это он, офицер, мой муж, - как же Скарлетт хотелось покинуть это помещение! Несмотря на потерю мужа, сейчас Скарлетт могла думать только о свежем воздухе.

- Вы уверены? – Совсем неуверенно спросил офицер, испытующе глядя на Скарлетт. Женщина, приподняв голову, почти умоляюще взглянула на полицейского, мол, пожалуйста, не задавайте мне лишних вопросов – без них тошно. И от нее не ускользнул едва облегченный выдох врача. Этот безобидный жест ударил куда-то в голову так сильно, что Кэтти онемела. Как странно, что она, только что похоронив мужа, в качестве моральной поддержки получила короткий облегченный выдох. Она потеряла близкого человека, а для них, для этих людей в белых халатах, этот человек просто один из тысячи. Словно ненужный таракан, который досажал вот уже несколько дней, а потом попался и был прихлопнут газетой. Они рады, что таракан убит. Они  рады, что просто очередное тело было опознано. Вот и все. Кэтти была обижена и уязвлена. Но вместе с тем она слишком устала, чтобы устраивать сейчас разбор полетов. Возможно потом, через неделю или месяц, когда она встретит этого доктора на одной из людных улиц города, она бесстрашно подойдет к нему и отвесит звучную пощечину. А сейчас… А сейчас для этого нет ни времени, ни сил, ни желания. Она лишь холодно, не без презрения, посмотрела на доктора, потом отвернулась и направилась к выходу. За офицером.
Странно, но как будто стало легче. Кандалы не гремели, не впивались под кожу. Солнечные блики, отражающие от лезвия, больше не слепили глаза. Неслышно было шелеста травы. Над головой больше не пели птицы. Судья не читал приговор. Палач не разминал жилистую шею. Под ногами теперь были белые потрескавшиеся плиты, а не угли. Никого не было. Ничего не было. Вокруг темно и холодно, но не сыро. Не мерзко. И не пахнет плесенью.
Скарлетт, неспешно шагая за офицером, слегка приподняла перед собой руки и внимательно на них взглянула. Слегка помедлив – секунды две – женщина медленным движением стянула с безымянного пальца обручальное кольцо. Она положила его в карман пальто, несмотря на то, что прекрасно знала – в кармане дырка.
Неужели это кольцо – единственное, что в этот трагический момент волновало женщину? Неужели облегченный выдох доктора задел ее больше, чем весть о погибшей муже? Неужели при виде трупа ей стало тяжело дышать только из-за затхлого воздуха?..
- К сожалению, личные вещи пока забрать нельзя. Идемте.
- Они мне не нужны, - коротко парировала Скарлетт, отводя взгляд карих глаз в сторону. Сейчас они стояли в коридоре. Ей нужно было еще заполнить какие-то бумаги – формальность, наверное. Женщина покорно прошла за полицейским, острым почерком начеркала пару слов, расписалась и, больше не желая медлить, встала со своего стула. Ей хотелось на свежий воздух. – Да, если можно, - такого ответа Кэтти не ожидала от самой себя. Она до последнего думала, что пойдет до дома пешком. Ей нужно было побыть наедине с собой, о многом подумать. Теперь и отныне она стала вдовой – с этой мыслью нужно было смириться. Придется ли ей носить черное платье в такую жару? Впрочем, она похоронила мужа. Себя хоронить ей незачем. – Как ведут себя жены, которые только что осознали, что стали вдовами? – Уже сидя на пассажирском сидении возле офицера, тихо спросила Скарлетт, не поворачивая головы. Она невидящим взглядом карих глаз смотрела на дорогу.