Идея о том, что понедельник – день тяжелый, уже стала не просто общеизвестным фактом, а практически вселенской истиной. Но нет понедельника тяжелее, чем тот, в котором ты обнаруживаешь себя лежащим на лужайке в небольшом парке. В кустах. После того, как тебя сначала закинуло в Древний мир, а потом столкнуло с твоим – как сказали бы литераторы – архиврагом.
Поэтому когда Герберт поднялся из-за кустов, с листиками в растрепанных волосах и дикой головной болью, настрой у него был не из самых радужных. Тем не менее, он умудрился приветливо помахать рукой растерявшемуся мальчонке, которому не посчастливилось выгуливать в это раннее время в парке собаку, улыбнуться бегущей ему на предполагаемую помощь маме, и быстро ретироваться с места происшествия. Судя по одежде встретившихся Герберту людей, век на дворе был уже двадцать первый, и осознание сего прекрасного факта даже сняло часть боли. Он пробыл в древности от силы несколько часов, но еще неизвестно, кто по поводу возвращения испытывал больший шок: те, кто изучал просторы Древней Греции полгода, или Герберт, которого бросало туда-сюда, как в катящейся к обрыву бочке, отчего живот скрутило в тугой узел, как в свободном полете. 
При более нормальных обстоятельствах Стаут бы первым делом отправился домой, принял душ и переоделся бы во что-нибудь чистое. Но то ли это шок от перемещений не давал Герберту мыслить в привычном для себя ключе, то ли чувство вины и какой-то неопределенности сейчас преобладали над привычками, то ли все факторы действовали вместе, но факт оставался фактом: домой мужчина идти не спешил.  После всего того, что произошло чуть раньше (или на несколько веков раньше – смотря как посмотреть), в висках Герберта пульсировала одна-единственная мысль: объясниться с Честером. Меньше всего Стауту хотелось остаться в глазах босса и друга импульсивным подростком, чуть не сорвавшим контракт о перемирии. А так как ни самого Беннингтона, ни Кестлера с ДюМорье поблизости не было видно, Герберт решил, что найти главу своей группировки можно вернее всего на месте его непосредственной дислокации – в особняке.
Добираться до пункта назначения пришлось своим ходом: даже если бы при таком растрепанном внешнем виде Стауту удалось поймать такси, расплачиваться было бы уже нечем – вся наличность осталась в пиджаке, который теперь уже, скорее всего, давно прошел стадию тлена и просто растворился в веках. Таким образом, стены особняка увидели Герберта, а Герберт – стены, только глубоко за полдень. Подуставшие ноги сами несли хозяина по коридорам прямо к кабинету Честера, но предательски остановились на самом пороге. Стаут замер. Наверное, такие же ощущения испытывает набедокуривший школьник, стоящий перед кабинетом директора.
– Титон мне в помощь… – пробормотал, наконец, Герберт, и распахнул дверь кабинета. В конце концов, может, Честер и не здесь вовсе?..

Кабинет не был пуст. Честер оказался на месте. И Стауту дали узнать об этом физически.
Дрожь от неожиданности резко распахнувшейся двери мгновенно померкла перед тем, что ждало Герберта в следующую секунду. Стаут и слова не успел сказать, как оказавшийся на пороге Честер замахнулся и со всей своей недюжинной силой  врезал подчинённому Герберту по лицу.
А ведь Герберту казалось, что он был готов к такой встрече…оказалось, что казалось. Он не был готов, особенно физически. И осознание вины ничуть не уменьшило чувство дикой боли – удар у Беннингтона был поставлен просто идеально. Жесткий удар, зажженный природным темпераментом Честера и усиленный чувством праведного гнева, свалил Стаута с ног и отправил на пол, напрочь выбив всю древнегреческую пыль. Но едва холод пола ужалил спину, как тут же Беннингтон схватил Герберта за шкирку и затащил в кабинет. Разумеется, Стаут и не думал сопротивляться, ведь с этим боссом никакое сопротивление не пройдет, да и то самое чувство вины заставляло помалкивать, пока Честер абсолютно справедливо втолковывал Герберту, в какое положение последний чуть не поставил всю группировку.   
– Честер… – попытался негромко возразить Хранитель в тот момент, когда босс уверенным движением усадил его на место, но тут же и замолчал.
Герберт оставался сидеть на стуле в той же позе, в которой его на этот предмет мебели закинул Честер всё то время, пока хранитель Ареса втолковывал ему свою точку зрения, и рискнул двинуться и сесть чуть более удобно только тогда, когда Беннингтон отвернулся и отошел к окну.
Если по приходе Стаут выглядел помятым, то теперь это впечатление усилилось в несколько раз: рубашка помялась еще больше, волосы падали на лоб крупными кольцами, а скула, о которую приложился кулак молодого главы Эгейнста…о-о, тут отдельная история. Герберт осторожно коснулся пальцами ушибленного места и, попривыкнув к боли, потер горящую скулу, будто хотел вправить ее на место.
– Прости, Честер, – смог наконец выдавить из себя Стаут после того, как растерянно пронаблюдал за избиением стены широко распахнутыми голубыми глазами. Герберт всегда уважал Беннингтона и искренне считал его своим другом и тем человеком, на которого всегда можно положиться. И теперь Стауту предстояло убедить главу группировки в том, что всё происходившее в усадьбе не должно было заходить так далеко.
– Я понимаю, что дело могло кончиться плохо, и понимаю, что во всем была бы только моя вина… Но Честер, – Герберт сел на стуле ровнее и даже подался чуть вперед, проникновенно посмотрев на черноволосого босса, – как бы ты поступил на моём месте? Это был мой единственный шанс!

Сигарета босса не заканчивалась, казалось, целую вечность. Всё это время Стаут боялся даже пошевелиться, чтобы лишний раз не напомнить о своем присутствии, и таким несчастливым образом снова дать Беннингтону повод и воспоминания для новой вспышки гнева. А скула, между прочим, все еще горела после мастерского удара.
Зато это был отличный шанс еще раз подумать над тем, что случилось. Вряд ли Честер специально создал эту паузу с педагогической целью, но получилась она именно такой – познавательной.
В воцарившейся тишине Герберт кинул быстрый и осторожный взгляд на Честера: а думал ли он, Стаут, о группировке, когда принимал решение в заброшенном доме? Нет, не думал. Он думал только о себе и своей мести, как и о ненависти к Кестлеру. Нет, конечно, мысль о последствиях мелькала…но не так часто и не так ярко, как надо было бы.
- Я бы сделал все, чтобы не подставлять свою группировку.
Эти слова, как и последовавший за ними рассказ о войне, заставили Стаута взглянуть на Честера с внимательным раскаянием. Беннингтон умел подбирать правильные слова, несомненно, и произносил он их с правильной интонацией. С такой правильной, что сердце Герберта сжалось от темного и тяжелого чувства вины перед всеми, кто мог в будущем пострадать из-за его поступка. Герберт вдруг с кристальной ясностью осознал, что если он оступится на этом поле, то потянет за собой всю группировку…для начала.
- Ты хочешь сделать ему одолжение?
- Нет, не хочу. И именно поэтому мне нужно было увидеть его, Честер. Мне нужно было узнать, есть ли у него хоть какая-то слабость, чтобы потом с её помощью заполучить возможность хоть как-то сбить его с привычного тысячелетнего пути.
Герберт резко поднялся на ноги и прошагал к открытому окну. Он в нетерпении сложил руки на груди и беспокойно заглянул через плечо Честера туда, где такой родной дневной свет прорезал чистый воздух. В кабинете же привычно пахло особыми честеровскими сигаретами, но у Стаута этот запах уже практически ассоциировался с домом.
– Честер, сколько еще мы будем его терпеть? – Герберт посмотрел на Беннингтона, и вид у Хранителя Титона был такой, будто он собирался прямо сейчас сорваться с места и бежать строить планы по отмщению. Он нетерпеливо повел плечом и снова перевел взгляд на вид, открывающийся из раскрытого окна. – Каждую минуту он наслаждается своей размеренной и устроенной жизнью. А я хочу, чтобы каждая минута приносила ему моральную боль.

– Да, я сглупил и поступил не слишком осторожно, – Герберт прекрасно осознавал и вторую свою ошибку: он опять погорячился и выдал Кестлеру свое желание отомстить через близких ему людей. Но что сделано – то сделано, и теперь придется решать задачку с новыми условиями.
Честер сердился, и Стаут прекрасно знал причину. Он говорил правильные вещи…правильные, и…очень полезные. С того момента, как в кабинете главы Эгейнста прозвучало слово «дочь», Стаут обратился в слух. Его прежнее раздражение, вызванное мыслями о свободно разгуливающем Кестлере, в одно мгновение сменилось той напряжённостью, что испытывает исследователь, напавший на пока еще слабый след открытия всей своей жизни. Глаза Герберта заблестели, нервы натянулись, словно струны, и он будто даже с готовностью поймал в руки статуэтку.
– М-м-м, это мальчик, – пробормотал старую шутку Стаут, рассматривая и вертя в руках маленькую копию знаменитого коня.
Троянский конь…да, это хороший вариант. Но он хорош при активных военных действиях, которых сейчас нет. А если ты хочешь обезвредить организацию на пока еще относительно спокойном поле, нужно…нет, не обезглавить – вырастут новые головы, как у Гидры. Нет, нужно просто сбить главную голову с толку, начать потихоньку сводить ее с ума. А если твоя личная цель не вся группировка, а ее руководитель, то…тем более. Пока можно обойтись и такой маленькой копией, в метафорическом смысле. А большой Конь пусть строится до того момента, как он понадобится на настоящей войне.
Герберт взглянул на всё еще хмурившегося босса. Стаут и не думал выпускать коня из рук; все еще сжимая статуэтку в пальцах, Хранитель внимательно выслушал речь Честера о времени и терпении, и, смиренно опустив взгляд, согласно кивнул:
– Ты прав, Честер. С таким противником нужно бороться осторожно, только имея на руках хорошие карты и много козырей. Только тогда… и мне придется терпеть.
Вот только Стаут не хотел терпеть. Он терпел достаточно и до этого, а теперь ему хотелось действовать. В его голове начал потихоньку зарождаться план. Это же надо, Артур умудрился испортить его, Герберта, даже издалека. Когда еще он мог рассматривать ребенка как инструмент мести?.. Сначала ДюМорье, теперь их дочь: всё это было неправильно и подло, но другого пути разделаться с практически бессмертным противником не было.
Итак, если Герберт сможет сделать так, чтобы болезненные мысли о дочке стали главной заботой Кестлера, это будет главным шагом на пути к краху главного файеровца. Вот только Герберту придется провернуть всё в одиночку: Честер ничего не должен знать. Он такую горячку не одобрит и захочет подождать. Герберт ждать не хотел. Стаут ведь не сделает девочке ничего плохого, но отца страдать он точно заставит.
Теперь нужно было непременно выведать чуть больше информации о ребенке, но подать вопросы под несколько иным соусом, без внешней мести. Герберт тяжело вздохнул, будто стараясь сдержать таким образом слезы, и перевел взгляд чуть увлажнившихся глаз со статуэтки на Честера.
– Так значит, у Кестлера есть семья. Настоящая, полноценная…у него есть то, чего он так легко лишает других, – Стаут говорил это негромко и без вызова, словно не ставя факт в укор Артуру, а скорее сожалея о том, что и у него, Герберта, сейчас мог бы быть ребенок. Вот только сработает ли такой правдивый спектакль с Честером?..– И сколько же девочке лет? Она живет с ним?

Интересно, не слишком ли подозрительно быстро он сделал вид, что сменил желание расправиться с лидером противоборствующей группировки на готовность сидеть и выжидать? И не заметил ли Честер эту внешне скорую перемену настроения? Эти вопросы интересовали Стаута в то время, как он искренними голубыми глазами наблюдал за размышляющим Честером. Впрочем, сам Герберт тоже умудрялся одновременно размышлять и о другом. А именно, о мести, к которой он никогда не был так близок, как в эту минуту. Первые два шага плана уже почти полностью оформились в его сознании. Вот только бы Честер не вычислил эти намерения раньше нужного Герберту срока…
– Да уж, могу себе представить, – слова о незапланированной семье заставил Стаута невесело усмехнуться. Он был полностью уверен в том, что эгоизм, как и чувство собственного величия…нет, Величия, у Кестлера было раздуто до размеров Млечного Пути вместе с парой соседних галактик. И просто удивительно, что при этом в том месте, где у нормальных людей обычно есть душа, нашлось место для любви к еще нескольким земным созданиям. Но, раз любовь, пусть даже и в понимании Артура, всё же есть, Герберт должен суметь ею воспользоваться.
- Ты помнишь, что я тебе сказал? Никакой импровизации. Предпринимать какие-либо меры только после согласования со мной.
– Никакой импровизации, – Герберт с готовностью кивнул и одарил своего босса широкой белозубой улыбкой. Дежурной улыбочкой, призванной вселять в сердца адресатов уверенность в искренности гербертовых намерений относительно всего.
Конечно же, никакой импровизации не будет. У Герберта будет не импровизация, а план, которому он всеми силами постарается следовать.
– И никаких глупостей без твоего ведома, Честер, – Герберт еще раз сверкнул улыбкой, стараясь тем самым отвлечь явно подозревающего что-то Беннингтона от блеска в глазах, после чего осторожным кивком указал дверь.
– Ну, я пойду?..