…Бесы в нашей жизни однозначно существуют, кто бы там не утверждал обратное. Более того - эти хвостатые шкодники, как никто другой, умеют сбить с пути истинного и загубить на корню самые добрые начинания. А людям потом только и остается, что руками развести, да посетовать: «Бес попутал!».

Вот, к примеру, Петро - и в мыслях не имел ничего дурного, спозаранку протаптывая в снегу тропинку до сельского шинка!
Красуня его, Парасочка, еще до свету затеялась вареники стряпать с творогом, да и погнала его сама ж туда с пустым кухтылем по шинкарский кисляк, который все бабы в селе признавали самой лучшей основой на доброе тесто.… И даже за ради праздничка дозволила с мужичками пляшку самогону усугубить, со строгим наказом – не увлекаться, и чтоб через пару часов домой. А он слово дал, что ни Боже ж мой не дольше! Как же ж можно – в такой-то день да господыню свою обижать?!

Вот тут-то бес и улучил момент, чтобы шмыгнуть у Петра под носом, да дернуть его непутевую голову в сторону плетня, на котором последний предмет его тайной страсти – дебелая красотка Горпыня развешивала пустые крынки на просушку. Простоволосая, с румянцем во всю щеку и распахнутой у горла сорочкой, открывающей потрясающий вид на две очень убедительные округлости, разбитная бабенка тут же начала строить глазки своему ухажеру, в надежде хоть на часок-другой залучить милого дружка в свои объятья – не все же паршивке Параске сегодня попраздновать!

И Петро её надежды полностью оправдал, рванув до её плетня, как призовой рысак, что аж кухтыль по дороге чуть не выронил.

- Доброго ранку, Горпына Ивановна… - пророкотал он срывающимся то ли от бега, то ли от страсти баском, притискивая женщину к себе прямо через плетень и жадно ныряя глазами ей за пазуху. – А и шо ж Вы, краля моя ненаглядная, такую прелесть на мороз в голом виде-то повыставили?! А ну как заболеете, шо ж я тогда делать буду и как Вас лечить?

Вцепившись в отвороты его кожуха, окаянная молодка жарко выдохнула ему прямо в губы:

- У Вас есть потрясающее лекарство от любого недуга, Петро Мыхайловичу, а мне чего-то спозаранку так немоглося, так маялось…

… Ну вот и скажите, люди добрые, где тут память про жинку работящую, аки пчелка по дому с рассвета до темна снующую, а?! Эх-хе-хе… Тьху. Кобеляка окаянный! Сиганул через плетень, аж посудину по-пид забором кинул, бабу в охапку и до хаты – шасть! Только дверь хлопнула да в сенях шось громыхнуло – жаль, что не чем-нибудь тяжелым да по темечку…

Занятые друг дружкой, любовники даже внимания не обратили на то, что из оконца хаты напротив за их любезностями внимательно наблюдали зоркие глазки скрюченной, как кочережка, бабки Гапки – первой деревенской сплетницы и склочницы.
Гапка, проследив, как парочка завалилась в хату Горпыны, с пару минут поразмышляла о разных разностях, потирая сухонький подбородок, потом сама себе кивнула, скоренько накинула облезлый тулупчик, повязала платок, и, прихватив валявшуюся у печи пустую корзинку, шустро засеменила на выход – до хаты Петра и Параски бежать предстояло через полсела, а ноги-то уже не те…

Отредактировано [Петро] (07.03.2012 21:32:22)

Кровать в светелке Горпыны скрипела вовсю, когда входную дверь кто-то отмахнул во всю ширь и с улицы потянуло холодком…

И увлекшийся процессом Петро, и постанывающая под ним Горпына даже головами толком повести не успели, не то что отодвинуться друг от друга – к кровати злобным чертом подлетела Параска, и со всей дури перетянула Петра дрючком по копчику. Петро взвыл, и от боли влип в Горпыну по самое «не балуйся». Та только ахнула, а разъяренной Параске это показалось выражением восторга, потому следующий «подарунок» прилетел уже Горпыне прямо в лоб. Голос обычно тихой и ласковой Параски буквально звенел от ярости:

- А чтоб вас обоих поразрывало от вашего блудодейства, заразы! Чтоб у вас поотсыхало то, чем любитесь! Чтоб вы друг к другу прилипли, да не разлипаясь по деревне ходылы, людям на радость, мне на удовольствие!

Петро предпринял активную попытку к бегству, задом-задом ретируясь с кровати, пока Параска охаживала дрыной крутившуюся по кровати голую Горпыну.  Умудрившись, однако, с перепугу запутаться в шароварах, он с той кровати в результате просто свалился кулем к параскиным ногам, и тем привлек её внимание на свою голову и на остальные части тела.

- Иды сюды, коханый! Я ж тэбе тоже подарунков припасла цельну торбу!

С этими словами на Петра обрушился град тумаков и затрещин, под которыми он резво побежал на карачках из хаты вон. Параска лупасила дрючком изо всех сил и по чему попало, потому  многострадальная палка, в конце концов, не выдержала и с хряском переломилась, причем один её конец отлетел в светелку и угодил поднимающейся с кровати Горпыне прямо в глаз. Та заверещала, схватилась за лицо и упала обратно на перину.

Параска на это вовсе не обратила внимания, подыскивая по хате что-то, пригодное для продолжения процедуры. Пока она рыскала туда-сюда, Петро сикось-накось натянул шаровары и, подхватив с лавки кожушок, рванул на улицу. Не тут-то было: в этот момент Парася обнаружила заменитель дрючка – погану метелку, которой Горпына обычно в стайке прибирала, всю в трухе и навозе, и, подхватив оружие, с новыми силами кинулась в атаку, невзирая на то, что они оба уже бежали по двору.
Почувствовав лепок грязным помелом по макушке и вонь, растекающуюся во все стороны, Петро завопил:

- Рятуйте, люды добри!

И резвой рысью припустил до шинка. Параска запустила метелку ему вслед и, погрозив мужу в спину кулаком, пошла до дому.

- И в хату не вертайси, кобелина проклятый!

… По причине праздника шинок закрылся в полночь. И последними заведение покинула троица мужиков, из которых двое рисовали ногами вензеля, но терпеливо и упорно волокли по дороге третьего, который самостоятельно передвигаться был уже не в состоянии. Если приглядеться из темноты, в том, кого волокли, легко можно было опознать Петра – в шароварах, сползающих с задницы и кожухе на голое тело, с побитой физиономией и с головой, обляпанной навозом. Все, на что Петро в тот момент был способен – это заунывно «петь» одну и ту же фразу:

- Гэй, чумаче, чумаче! Життя твое собаче…

Добрые самаритяне дотянули его до родной хаты, и, повесив на плетень, убрались восвояси. Петро повисел на заборе, как мешок с навозом, потом заболтал руками-ногами и кое-как с насеста снялся. С третьей попытки ему удалось покорить калитку, с пятой – зигзагами пересечь двор и, пару раз промахнувшись и влипая в стену, ввалится в дом. А в доме было темно и тихо.

- Пара… Ик… Парасююююю… - позвал Петро.

В ответ, само собой, была тишина.

- Госпо… - продолжал звать Петро, шарясь в темноте.

– Ой, ё..! – непослушное тело врезалось в стол, и рукой мужчина ткнулся в мокрую мочалку. Шатаясь, он поднес мочалку к самому лицу и обнюхал.

- Моя гирлынка в лазне… Мужу спинку потрет… - заулыбался Петро и пополз на выход.

Чертыхаясь, падая и стукаясь обо все, что было можно, он кое-как пробрался по двору до база, но вместо стоявшей налево бани повернул направо, в сарайку, где тихо похрюкивала спящая Хавронья.

Заслышав хрюканье, Петро заулыбался:

- Парасююю…

И, кувыркнувшись через загородку, мужчина упал под бок к свинье, обнял её и сладко заснул.