Дождь хлестал его по щекам, смывая разводы и очищая тело благословенной водой, но не затрагивая духа, ибо прощение у Господа надо было еще вымолить. Имс возвел руки к небу и поднял лицо, принимая каждую каплю. Рубашка промокла насквозь, облепляя тело, льня к нему и даря раздраженной коже прохладу. Плоть побеждала в борьбе с душой, все еще заполненной грязью чужих отпущенных грехов. Внутри они были самой порчей, а рот бывшего владельца их – зияющей могилой. Но он поплатился, став жертвой своих злых умыслов и вероломных поступков, встретив на своем пути карающую десницу Августа.
Протерев лицо руками, Имс вернулся к открытому багажнику своей машины, и свернул испачканную пленку, сбрасывая её в колодец, как только что поступил с телом банкира, имени которого уже не помнил, ибо оно само по себе таило обман. Старыми газетами он протер налипшие бурые капли, и сложил на место инструменты, дабы багажник ничем не отличался от своего же состояния несколько часов назад. Захлопнув крышку, он вернулся в салон, бережно и аккуратно доставая столу, украшенную крестами. Она оставалась с ним на протяжении уже нескольких лет, служа одним из напоминаний его миссии и тая в себе все её атрибуты, сейчас в нее оказался завернут нож, уже чистый и окропленный святой водой, выполнивший на сегодня свое предназначение. Поцеловав сверток, Август убрал его в свою вместительную сумку, доставая оттуда короткую плеть из сыромятной кожи.
- Господи, будь милостив ко мне. Посмотри, что терплю я, - вернувшись обратно под дождь, он упал на колени, сдирая рубашку со своих плеч, освобождаясь от брюк, не скрывающих теперь туго затянутые вериги на каждой ноге выше колена. Подтягивая замки, Имс не скрывал ни боли своей, ни слез, дарующих духовное очищение, усмиряющих плоть, учащих кротости перед ликом Господним. Первый удар плети пришелся на левое плечо, оставив после себя красные полосы и нарождая в душе покорность и радость. За ним последовало еще несколько, расчерчивающих спину алыми полосками, и еще, прорывая покров кожи и окропляя плеть кровью.
- С ним спокоен я на пастбище злачном, к водам тихим Он водит меня, заживляет душу мою, - слезы боли сменились на облегчение, пришедшее вслед за тем, как обряд был выполнен. Дождь омывал полученные раны, но теперь он не чувствовал себя грязным или оскверненным, соприкоснувшимся за злом в чистом его виде. Тяжелое дыхание вырывалось из его рта вместе с облачками пара под последними уже каплями, падающими на землю. Поднявшись с колен, Август взял приготовленную канистру воды и облился из нее, смывая налипшую грязь и остатки крови на спине. Легкие порезы тут же укутались большим белым куском ткани, используемым вместо полотенца. Рубашка для повторного использования уже не пригодна, так же как и брюки, но он заранее знал, что потребуется смена одежды.
Дождь уже прошел стороной окончательно, когда Август уселся в машину, и достал из кармана колоратку, с нежностью проводя по ней пальцами. В этом пластиковом кусочке была заключена половина его жизни, но сейчас он не собирался её одевать, дабы не привлекать к себе излишнего внимания. На сегодняшний вечер работа казалась законченной, однако Август не терпел отдых, который всегда мог перетечь в леность. Машина тронулась с места, вывозя его с самой окраины города и оставляя позади колодец, таящий в себе не один секрет, но не способный рассказать о том, сколько костей скрывают его недра.
Остановившись около некоего шумного заведения, Имс потянулся на заднее сидение за сумкой. В нескольких кварталах отсюда находился его приход, но парковать там машину он не стал бы ни при каких обстоятельствах. От местного клуба воняло скверной, но такое соседство приходилось терпеть, даже не упоминая в воскресных проповедях, ибо Август догадывался, насколько прогнила верхушка духовенства, запрещающая ему нести Слово Божье и наставлять заблудших на путь истинный. Но вера его была слишком сильна, чтобы со временем стать гибче, в обход церковных канонов, но руководствуясь Первым Словом. Для того чтобы творить дела свои разрешение ему не требовалось, и он его не спрашивал.
- Увези меня отсюда, пожалуйста. Меня зовут Элайза. Увези меня, - Август не заметил, как оказался не один, удивленно воззрившись на одну из местных блудниц. Макияж на лице её размазался, а белые неестественные кудри местами чуть сбились, усиляя картину общей потрепанности. Еще одна мерзость этого города, которая сама пришла в его руки, не для спасения, а для наказания. Август поборол в себе праведный гнев и слова, уже готовые сорваться с языка. Что-то остановило его. Знамение. Как яркая вспышка просветления и знание, помещенное в голову Господом его в качестве мыслей. Элайза – «клятва Бога», такого истинное значение имени, а её присутствие здесь как знак свыше, о том, что душа томиться где-то внутри этого порочного тела, моля об освобождении. Имс молча завел машину и выехал на улицу, оставляя позади прибежище дьявола.
- Меня зовут Август. Куда тебя отвезти? – вопрос прозвучал для проформы, ибо Август уже принял для себя решение, но хотел знать, что она думает. Кивком головы он указал на бардачок, в котором лежала бутылка воды, а где-то в кармане чехла её сидения вроде оставалась пачка салфеток, чтобы убрать краску и белый налет с её лица. – Я помогу тебе.     

Мимо один за другим проносились фонарные столбы, отмеряя время и расстояние, отделяющие грязные и порочные своды местного увеселительного заведения, над которым клубились тучи порицания Господнего, и любви его, что не могла пробиться сквозь стену людского неповиновения заповедям и законам Божьим. Как агнцы шли они на смерть свою, не зная, что после нее станет только страшнее, ибо не заслужили они спасения, не смогли вовремя узреть глубину ошибки своей. Но рядом с ним сидел падший ангел, сверзнувшийся вниз и похоронивший истинную добродетель под слоем мерзостной черной жижи похоти. Не поколеблюсь, и даже плоть моя успокоится в уповании, ибо Ты не оставишь души моей в аде и не дашь святому Твоему увидеть тление. Укажи путь мне, Господи.
Имс сильнее прижал ноги к сидению, отчего цепи вериг вонзились в кожу с удвоенной силой, принося облегчающую боль, умерщвляя плоть во имя спасения духа. Он думал, что дорога девушки окажется действительно длинной, ведь сейчас она только в начале пути, вышла из мрака, узрев на своем путь светящуюся нить, ведущую наверх, сквозь боль и страх, сквозь скорбь и страдания, но рано или поздно плоды этих мук созреют, утолив её жажду, напоив сполна благодатью. Август смотрел только вперед, не поворачивая голову, дабы не вводить себя в искушение, которое обволакивало Элайзу плотным коконом, клубилось вокруг него, протягивая вперед склизкие щупальца. Никогда он не соприкасался с соблазнами подобного рода, блюдя целибат и заботясь о Господнем, а не о мирском, был непоколебимо тверд, и в сердце своем соблюдал свою деву. Но под знаком увидел в девушке томящуюся душу, и в ней потянулся, содрогаясь от оболочки, но не отступая.
Каждый её палец на коже воспринимался как вызов, заставляя вспомнить о сумке на заднем сидении, о спрятанном там ноже, в надежном святом футляре столы. Но мысли такие не находили благодатной почвы для развития, а решение давно было принято. Август поднял уголки рта в мрачноватой улыбке, зная, что под слоем разноцветной дряни, размазанной по её лицу, он увидит невинность, и даже если не будет её там – воспитает, взрастит из тех зачатков, которые она так глубоко прятала. Там, где тепло, голос слышен и понимаем. Вериги давно погрузились в ногу, растравливая старые еще, незаживающие раны, перекликающиеся с рубцами на спине. Не удаляйся от меня, ибо скорбь близка, а помощника нет.
- Рано еще для просьб, но я рад, что ты предлагаешь сама, - Август вырулил на открытый участок ровной дороги, ведущей до самого его небольшого дома, расположенного сразу за приходом. Ни экономки, ни домработницы у него не было, ибо не брезговал он никаким трудом, воспитывая в себе врожденное трудолюбие. К тому же, никто не мешал ему вершить добрые дела, не признанные и непонятые обществом, давно погрязшим в своих грехах как в болоте.
- Ты не сказала мне, куда тебя везти, значит, выбор сделан за тебя, Элайза, - повернув голову к девушке, он оторвал руку от руля и стер большим пальцем тонкий развод, тянувшийся от края её глаза вниз. Машина чуть скрипнула и остановилась перед калиткой, отгораживающей темный двор на пути к дому, в котором единственным источником света сейчас был фонарик над крыльцом. Одноэтажное скромное жилище священника-аскета, ничего лишнего, и единственная закрытая подвальная дверь из всех, ибо она таила за собой часть его души, полностью отданную Господу, и не допускающую чужого присутствия.

Вряд ли она поняла, что машина уже остановилась, вряд ли она вообще что-либо понимала, полностью замкнувшись на своем маленьком мирке, сотканном из грязно серой паутины, что тянется и тянется из всех нечистот её прошлой жизни. Теперь уже прошлой, ибо закончилась она в тот самый момент, как Элайза села в его автомобиль по наитию или по своей легкомысленности, это уже не было важным для него. Какой бы ни была эта причина, она слишком твердо вросла в панцирь провидения, Божьего промысла. Раз за разом испытывая силу веры Августа, испытания не становились труднее или проще, они просто всегда были разными, заставляя принимать серьезные, часто жестокие решения, ибо таков был путь, повторяющий во многом отличительные вехи Господа его. Превращал он реки в пустыни, а источники вод в землю жаждущую, плодородную почву в солончак от злобы живущих на ней. Имс верил в то, что делает, верил, когда кровь убитых им расползалась в огромные рубиновые лужи, когда вены пустели, а сердце останавливалось, верил, когда слышал мольбы, обращенные к нему, но направленные выше, и отпускал грехи. И преисполнялся силы, которая требовалась ему, чтобы не поддаться искушениям, окружавшим его, как сейчас несколько чувств боролись в душе, никак не проявляясь снаружи. Девушка словно вывалянная в грязи отталкивала от себя, заставляя терпеть прикосновения к лицу с едва сдерживаемым омерзением, и в то же время словно обольщала своими словами, каждым своим взглядом, потому что Август отчасти удивлялся её наивной непосредственности и такой покорной доверчивости, что позволила сесть в машину. Он мог ошибаться, жестоко и в самом корне, но пребывал в уверенности, что Элайза увидела свет и искренне потянулась к нему, отринув все внешнюю атрибутику. Этот факт притягивал к ней ровно с той же самой силой, с которой отталкивала её сущность блудницы.
Следующий выбор и все за ним последующие она будет делать сама, через мучения, пройдя несогласие, но сама, и это дорого стоит. Август вышел из машины, не в силах больше бороться с отвращением при виде метаморфоз, происходящих с человеческим существом под гнетом той отравы, что она самолично в себя забивала. Кроме его фонаря над дверью в округе не было больше ни единого источника света, а фары он выключил еще на повороте, зная дорогу до каждой трещины в асфальте. Лишние свидетели ему не требовались, хотя даже с ними он мог бы справиться, так как знал, насколько сильным может быть его слово. Однако сегодня провидение дарило подарки один за другим, а напрягающиеся зрение выхватывало из темноты только неодушевленные предметы. Дверца машины сзади хлопнула слишком громко для спящего уже района, и Имс едва успел подставить свою руку девушке, придерживая чужое для нее тело, с которым она переставала справляться так же, как с мыслями и словами. Рано или поздно, но, скорее, рано, всю наносную шелуху надо было счистить, освобождая живую пока суть, с болью, но сдирая уродливые роговые наросты, перекрывающие естественность. Он заглянул в машину, забирая свои вещи и её сумочку, чтобы ничего не напоминало о присутствии Элайзы в машине. Оставался только этот ноготь, о котором она упомянула, но не было времени сейчас его искать, поэтому мысль о нем отложилась где-то в углу сознания, на самой периферии.
- Блин, мне так тяжело… Понеси меня! – он мог её уважить сейчас, ибо дальше будет лишь тяжелее. Усмехнувшись, Имс нагнулся и подхватил её за колени, перекидывая корпус девушки через плечо. Через несколько шагов тихо скрипнули дверные петли, пропуская его вместе с ношей внутрь дома, где каждый предмет был знаком точно так же как и подъездная дорога, отчего свет можно было вовсе не включать, путь его не был закончен, и Август направился дальше в ванную.
- Не отврати лица своего от меня, - опустив Элайзу на край ванной, он достал из-за пазухи крест и прикоснулся к нему губами. Иногда ради высшей цели, слишком значимой, чтобы разбираться с методами, Август нарушал заповеди, брал грехи на свою душу, но счастлив был отмаливать их, стирать, оставляя рубцы на коже. Как и сегодня, как и завтра. – Раздевайся.
Включив горячую воду в ванной, он встал около двери, чтобы Элайза, если вдруг решит по неразумению своему уйти, не имела такой возможности. С этой минуты для нее был открыт еще один отрезок длинного пути, и именовался он послушанием.

Скрестив руки на груди, он словно бы отгораживался от Элайзы, возводил стену между ними, которая бы ограждала от соблазна, позволяя не бороться с ним, не проявлять стойкость. И сам он понимал, что малодушничает перед лицом ждущих впереди сложностей, так как забывал на мгновение, что испытания предназначены не только для её духа, но и для его веры. Имс не помогал шатающейся девушке, не обращая внимания, что она плохо контролирует собственное тело, ибо потакание слабости лишь усугубляло её, роя яму более глубокую, чем пропасть отделяющая святую церковь от орд еретиков. Выбросив вперед руку, он отбил полетевшую в него вторую туфлю, ожидая более отчаянного сопротивления, чем получал сейчас. Август не мог понять, отчего урок вдруг был постигнут в самом начале, и это несоответствие напрягало, снова и снова возвращая его мыслями к правильности своего поступка. Видел он всегда Господа своего справа от себя, чтобы он не поколебался. Как сейчас. Смутное осознание сформировалось более четко, уже не прикрываясь ложными сомнениями и представляя собой то, чем являлось на самом деле – смущение духа, в качестве проверки, в качестве испытания. И как только Имс понял, что сейчас едва-едва удержался от того, чтобы предать самого себя, отринув сделанный выбор, дух его преисполнился твердости.
Элайза не понимала пока, что здесь делает, а изо рта её извергались низкие ругательства, оскверняющие и его дом, и его самого. Однако Август истово верил, что чем больше выходит из нее этой гадости, тем меньше остается внутри, ведь она была «клятвой Божьей». Каждую вещь, что она снимала со своего тела, следовало сжечь, не оставляя ни единой нитки, не только потому, что вещи несли в себе грязь, но и потому, что могли указать на её здесь присутствие. 
- Расстегни, - буквально секунду он колебался, прося спасителя своего не ввергать его во грех, ни делами, ни помыслами. Он потянул за язычок молнии, дергая её вниз не очень медленно и осторожно, отчего на каком-то моменте она зажевала тонкую ткань. Платье не требовалось больше, свою роль оно сыграло, чтобы еще служить зацепкой за материальные блага, путь его закончился бы так же в камине, как и всех остальных вещей. Поэтому Август, не церемонясь, резко дернул застежку вниз, стягивая с плеч Элайзы кусок дорогой бесполезной ткани. Втянув воздух в себя, он прикрыл глаза на мгновенье, а пальцы на её плечах дрогнули, выражая внутреннюю его борьбу. Ванна уже почти наполнилась, предоставив ему возможность отвлечься и закрыть воду, всего на секунду, прежде чем молча прикоснуться к застежке на лифчике, стараясь не касаться кожи, способной обжечь, а затем стащив низ, оставляя её нагой. Благословен Господь, который не отверг молитвы моей, и не отнял милости своей от меня.
Перед ним стояла девушка, к которой он не мог относиться, как к ребенку, потерявшемуся в глубинах болот, и нуждающемуся в проводнике. Не мог, но должен был. Подхватив её на руки, он опустил Элайзу в воду, не отвечая на её вопрос, но показывая ответ на него.
- Говори мысли вслух, не скрывай, чтобы я сразу знал, какие из них ложны, - стянув полотенце с держателя, он окунул его в горячую воду и провел по её щеке, стирая наносную краску, под которой обнаруживалось другое, почти неузнаваемое лицо.