Чертовски неудачный день! Безбожно неудачный день! Бой с очередным тюфяком, поладившимся некогда забредать каждый вечер в эту пиццерию и с вызывающим причмокиванием производить ревизию «филейных частей» официанток, основная часть лишь возмущенно повизгивала да смущенно хихикала, но не Эбони – да за такое, да и по рукам мало! От того и Маркус теперь вечно стоял, облокотясь на стену и сложив руки на груди, и призрачным наблюдателем хмуро следил за каждым шагом девушки, ища очередные следы «буйств и прочего непотребного и непростительного поведения» Никки. Но, горюшка хлебнув, она начала хоть как-то, но следить за своим языком да руками. Затем шли какие-то проблемы на кухне, в кои она не вдавалась; ее дело малое – обслужить да взять плату.
Но теперь все это осталось позади, и девушка уже стаскивала через голову надоевший за день фартук и отправляла его уже к валявшейся на скамейке фирменной кепке, оба эти предмета гардероба давили на каждого сотрудника морально своим адским трендовым тоном «вырви глаз своей зеленкой». Правда, были и моральные извращенцы, зарывавшиеся, пожалуй, даже мордой лица в эти тряпицы. Все-таки несколько комплектов формы куда-то пропали явно неспроста….
Вернемся же к Эбони, выполнившей свой долг перед собой и птребителями и готовившейся покинуть это злачное место.
- Ах, Эбони-и-и. – Раздался где-то над ухом протяжный, пищащий на высших частотах голос, от которого лишь тот, кому медведь наступил пять сотен раз, не поморщится, - это просто шикарно, что я тебя еще застала здесь! – слегка запыхавшись, радостным щебетом огласила округу белокурая Мария, коллега Эбони «по цеху». Уже одно ее появления не предвещало ничего хорошего. – Слу-у-у-ушай, можешь меня выручить, а? Не в службу, а в дружбу! Ну, дорога-а-ая! – молила она, гадко протягивая каждую гласную, будто пытаясь вырвать ее с проросшим глубоко вниз почвы корнем, и при этом пританцовывая на месте.
- Я-я, - только раскрыла рот Никки, чтобы дать отворот-поворот всем этим надеждам на помощь. Девушка прекрасно понимала, что блондинка хочет своим «не в дружбу, а в службу» покуситься на свободный вечер. Весь чудесный вечер попадал под огонь. Некогда чудесный. Однако ее бессовестно оборвали, даже не дав построить своей блестящей защиты:
- Да! Я знала, что ты согласишься, - разомлев от восторга, воскликнула Мария и уж предприняла рисковую попытку чмокнуть в щеку Никки, кою та тут же предотвратила, грубо оттолкнув от себя официантку. – Тогда я должна буду! – продолжила она, будто и не заметив никакой агрессии в свою сторону, - С Маркусом я уже все уладила. Как же я тебя люблю-то! Чао! – И упорхнула прочь из заведения.
- Урегулировала она там все, понимаешь ли, - угрюмо пробубнила Эбони, кидая свою уже собранную сумку в какой-то шкаф, явно не предназначенный для хранения личных вещей, но лишь таким образом подло эксплуатировавшийся сотрудниками. – Ладно. Дежурство, так дежурство.
Дождавшись с книгой в руках и наушниками в ушах, пока запоздалые посетители доедят свои порции и покинут сию обитель набивания желудков поганенькой пищей, девушка теперь занялась приведением помещения в божеский вид. Стулья все были перевернуты, пол подметен и подходил самый ответственный момент(!) – игрища со шваброй, то бишь пытки полов через их помывку.
Вооружившись этим хитрым механизмом и тряпкой, Эбони уж было приступила к работе, как прозвенел злосчастный колокольчик на двери, столь любимый всеми: и старыми и молодыми, но ненавистный работникам, и вошел какой-то мужчина.
- Простите, но мы уже закрыты, - мрачно произнесла Никки, глядя исподлобья на испорченные мужскими ботинками результаты своего труда, и ткнула пальцем на красную табличку с надписью "Closed". Но товарищу явно было наплевать на слова девушки, и он прямым ходом направился к столику.
Вот же хамство.
- Мужчина, вы понимаете?.. - тряхнула от негодования головой, - Теодор! - только и оставалось, что позвать юношу.
А черт его знает, что делать. Может, хоть он знает. Черт-черт-черт, меня только взяли назад, теперь и этот чудь приплелся, ну и чего ему было не пройти на пару улочек дальше, там и стряпня гораздо лучше будет нашей баланды.

На принадлежавший Эбони сигнал «S.O.S» назойливый субъект, рисковавший тотчас познакомиться поближе с прекрасной шваброй, в нетерпении мерно отстукивающей своей ручкой стараниями заведенной Никки дробь о ближайшую стенку, все-таки отреагировал. Вот только реакция эта заставила девушку начать гневно сжимать и разжимать от ищущего выход наружунегодования кулаки: гражданин, удостоенный уже премии «наглец года», одарил Мондо взглядом из коллекции пофигистинчая-флегматичность осень-зима 2010 года да хмыкнул, получая какое-то странное удовлетворение от происходящего, как отметила про себя Эбони.
- И что, теперь в гляделки играть будем, мистер, ага? – процедила сквозь зубы, с ехидной усмешкой сделав реверанс и затем облокотившись одной рукой на стойку и пристально, без всякого стеснения рассматривая посетителя. «Ну, мужик, как мужик. Откуда такая наглость только берется-то, а? Такое даже на морде лица не написано», - мы закрыты и совсем не рады звону этих чертовых колокольчиков, - снова четко повторила она, акцентируя ударение на словах «закрыты» и «не рады», - если у вас ночной рандеву с мистером Бертруччо, то есть Бертраччи, то ничего не выйдет «видала, ходят к нему часто типы подозрительные», то он прибудет лишь завтра утром, а то и вообще в конце столетия. Не реагируя на девушку, отчего-то горячо желавшую спровоцировать незнакомца на агрессию, серый пиджак снова уставился в разноцветную пластинку меню.
- Да неужели Вы решили нас почтить своим присутствием, наконец-то, - оставив в покое мужчину, резко встретила она Теодора. Переводя взгляд с шоколадки на посетителя, Эбони, бросив на пол швабру – неудобное подспорье в таком деле и слегка наклонившись вперед, сплела пальцы, поставила руки на стол и оперлась на них подбородком и с кислой миной стала наблюдать за разворачивающейся картиной, досадуя, что ничего «на погрызть», обычно стимулирующего интерес у масс к происходящему на экранах кинотеатров, под рукой не оказалось.
- Ну и чего ты с ним любезничаешь? – суфлировала девушка, желая заставить события этого сериала развиваться в более стремительном темпе, - не понял по-людски: цивилизованно да по-хорошему, значит, надо на языке, понятном во всем чертовом мире, - окинула пришельца красноречивым взглядом, насупилась, - для тех, у кого соображалка не шарит: сыграем в занятную игру - в импровизированных вышибал пиццерийного разлива. «И почему я только не пошла работать барменом в ккой-нибудь клуб?» За шкирку этого у… господина и отсюда выкинуть на…, э, проводить по красной дорожке, - девушка несколько раз, замечая грубость в первоначально сформулированных оборотах, и повела плечами, попутно вглядываясь в углы помещения. «А черт их знает, этих двух пройдох – Маркуса и Бертруччо, Бертраччи, черт, мало ли, вдруг им удовольствие странное доставляет следить за клиентами; а мне за такие слова еще и нагоняй будет».
- Твою мать, план Барбаросса! – огласило пиццерию беспардонное ругательство, раздавшееся после глухого болезненного удара биты о колено девушки, а затем и короткой дроби по полу. Морщась от боли и водя повреждено ногой Мондо таки соизволила вернуться к своим овцебаранам, выражая полнейший протест на приказ покинуть место, - это еще с каких же щей?
- Ч-что случилась?! – полная беспокойства метнулась к Теодору, но остановилась, как вкопанная, заметив странные изменения в друге: никакой мягкости в глазах и всем облике, а лишь одни ненависть и жестокость, всецело направленные на несостоявшегося клиента, – что, что это за чертовщина? – правильно говорят, любопытство кошку сгубило. Говорят, женщина – страшно любопытное существо, а если эта пытливая тварь еще и с журналистикой связана – быть беде.
Видя, что это странное, иное «существо», этот современный жестокий Синий Борода, скрывавший ужасные тайны за дверцей маленькой каморки, направился к мужчине, начавшему испытывать какой-то дискомфорт, девушка рванула с места и, зажмурив глаза, нанесла Теодору удар. «Как учил отец – не задумываясь о последствиях, как в последний раз». И, отбросив биту, от потрясения бессильно опустилась на колени, закрыв лицо руками и не ознакомившись с нынешним положением дел.
Любопытство сгубило кошку. А еще и невнимательность, неосторожность, халатность, рассеянность и неосмотрительность.

У Эбони был высокий болевой порог, она никогда не боялась боли, не сжималась в детстве комочком, когда добрая тетя в белом халате просила у девочка пальчик, чтобы «сделать укольчик». Даже в юном, относительно бессознательном возрасте, Мондо стоически переносила коварные удары судьбы, подставлявшей палки в колеса в виде падений с деревьев и велосипедов, извечных ссадин и царапин, вывихов и одного перелома. Эбони могла по девчачьи смахнуть редкую слезу обиды, не более.
«Ну, вот и конец, жизнь я тебя любила,» - криво усмехнувшись, в последний миг подумала Эбони, театрально закатив глаза.. А сейчас она так позорно, не по-боевому,  просто глупо потеряла в сознание. Упала в обморок от какого-то жалкого испуга, от какого-то болевого шока.
Обморок зовется маленькой смертью. Недаром. Пролетев пару метров и врезавшись спиною и затылком в стену, Эбони не увидела ни-че-го, абсолютно. «Хлоп» и все, пустота и непроницаемая темнота, одно лишь обмякшее тело. Обычно, когда теряешь сознание, к тебе стрелою мчатся очевидцы, лелея в душе корыстную мысль – спасти пострадавшего и прослыть героем, все они тщетно пытаются вернуть жизнь, на самом деле, вовсе не утраченную. Пришедшему в себя человеку они предоставляют чек за оказанные услуги, в лучшем случае в графе стоимости там росчерк – «должник на всю жизнь», а в худшем? Все верят, обморок – маленькая смерть, а за ним грядет воскрешение. Обморок – это маленькая пауза, когда уставший моторчик прекращает гонять по телу жизнь, когда он решает взять непродолжительный перерыв, затем возвращается старая жизнь. Ничего не кануло в Лету, ничего не погребено под толщею воспоминаний.
Краткий миг, считанный минуты, и боль начинает хлестать со всех щелей, что образовались в результате ударов судна о риф, волны нестерпимой боли начинают заполнять трюм, грозя потянуть за собою и весь корабль. Эбони, тихо застонав, попыталась пошевелиться, на ее действия незамедлительно последовал ответ – резкая агония пронзила тело, . В воздухе стоял запах крови, или слабый человеческий разум раздувал все происходящее до вселенских масштабов, захватывая все отрывочные атрибуты человечьих трагедий.
"Фортуна, видать, на моей стороне, - хотелось кричать, рвать, метать, поносить весь свет, проклинать богов, но сил на это не было. - Было бы чудно увидеть сейчас отца, он бы-то точно крепким словцом описал мое состояние. и простым "жив, цел, орел" дело бы не обошлось" - это простое воспоминание, лазейка, за которую цепко хватается слабый перед лицом мнимой смерти, а Эбони была слаба, она и мнила себя таковой.
До слуха донесся слабый голос Теодора, криво усмехнувшись, Эбони ответила одними губами:
- Ничего,  - остальные слова так и не нашли выхода, - «жить буду», - попытки сказать что-то еще – тщетны, тело еще не успело восстановиться. Последствие обморока – память еще не обнажила события минувшей ночи, все страхи сокрыты за пеленою потрясения.
Свыкнувшись с щемящей ломотой-пыткой, девушка дрожащей рукой пощупала затылок, пальцы наткнулись на вязкий колтун запачканных в крови волос, ее крови.
Память – бессердечный механизм. Эбони вспомнила все: и улыбку Марии, и звонок колокольчика, и нахального посетителя, и зверский оскал Теодора. Отпрянув от мулата, девушка, собирая мысли в клубок, без лишних прелюдий и прикрас спросила, вперив взгляд в Хьза:
- И будь добр объяснить, что это еще было? – в голосе ни капли агрессии, ни грамма страха – все это присуще натурам, полным виктимности, Эбони чуждой.