- Забудь все, что я говорила. Ты мне нужен. Очень нужен.
Никогда бы не подумал, что безобидные с виду слова, сказанные в спокойной, мирной обстановке, станут поводом для такого пестрого спектра ощущений, обволакивающей и такой нужной волной прокатившихся по телу и заставивших едва заметно улыбнуться. Именно улыбнуться, а не привычно ухмыльнуться, глядя в глаза напротив и медленно поглаживая грубыми пальцами бархатистую кожу.
Занимательный факт: за то время, что живу вместе с Дефо, улыбался я исключительно в те редкие моменты, когда ее дочь, забавно сдвигающая брови к переносице и подпирающая бока руками, стояла возле дивана, на котором сидел я, и с самым серьезным лицом не то рассказывала что-то, не то отчитывала. Мне же не оставалось ничего, кроме как ссутулиться, чтобы лица находились примерно на одном уровне, упереться предплечьями в колени, и исподлобья за всем этим наблюдать, непроизвольно кривя губы в несвойственной совсем улыбке.
Я был слеп, потому что не замечал - не мог, а, быть может, не хотел замечать - как беззаботный ребенок, ворвавшийся в мою жизнь точно так же неожиданно, как и Скарлетт, неосознанно заставляет меня меняться.
И я точно так же был слеп до определенного момента - того самого, когда в кабинете стояли - потому что упрямо отказывался понимать и принимать тот факт, что девушка, в самый первый день пытавшаяся соблазнить меня своим прекрасным телом, привлекательно обтянутым дорогостоящим тряпьем, а после не раз пытавшаяся мне угрожать, и даже предпринявшая попытку убить, в конечном итоге точно так же заставит меня измениться.
Два человека, появившиеся в моей жизни и по-хозяйски в ней закрепившиеся, незаметно стали самыми важными для меня людьми. Это странно и непривычно. Это немного из колеи выбивает и заставляет терзаться внутренними противоречиями, потому что какая-то часть меня все еще пытается сопротивляться, упрямо твердит о том, что все это - херня, которая исчезнуть может так же быстро, как и появилась, но будет намного сложнее и болезненнее, и надо переставать так бездумно поддаваться порывам. Но как можно не поддаваться, когда рядом топчется девушка, которая фантастически трахать может не только мозг? Никак, наверное, потому что помимо этого у Скарлетт имеется ряд других качеств. Она почему-то привыкла скрывать их за маской надменности, за этим деланным высокомерием, но прямо сейчас, глядя в глаза, завораживающе поблескивающие под прорывающимся в комнату светом, я зависаю, залипаю и не верю тому, что вижу. А вижу я искренние эмоции, слышу иной ритм спокойного сердца, и наравне со всем этим чувствую невероятное удовлетворение.
Я потерял Минни, потому что какой-то ублюдок решил не только разбудил сидящего на цепи зверя, но и в пределах недосягаемости кость оставил, при этом даже не подозревая, видимо, что рано или поздно обезумевший от голода пес сорвется с привязи. Я потерял ребенка, который не мой даже, а некоторое время назад чуть было не потерял еще и Скарлетт. Виноват сам. Виновата и она, но сейчас это уже неважно.
Важно лишь то, что девушка начинает очередной поцелуй, на который тут же отвечаю, сжимаю зубами нижнюю губу и чуть оттягиваю для того, чтобы в следующую же секунду провести по ее внутренней стороне языком, пройтись им по зубам, по небу и снова по нижней губе.
Ладони хаотично гуляют по изгибам, гладят и изредка задерживаются то на бедрах, то на талии, которая раздражающе скрыта под тонкой тканью. Отдаляюсь и без лишних разговоров избавляюсь от одежды - не только от платья, но и от нижнего белья. Несколько ловких движений, и Скарлетт вновь оказывается сверху, все так же сжимает длинными, ровными ногами мои бедра, прижимается и тихо выдыхает каждый раз, когда я касаюсь подушечками пальцев теперь и кожи. Начинаю короткий поцелуй, в то время как ладонь скользит по плоскому, напрягшемуся животу вверх, проходится пальцами по ложбинке между грудей, остановившись чуть выше. Надавливаю, заставив податься назад, а сам подаюсь следом, обхватываю тонкую талию руками, обнимаю; зубами слабо, но достаточно ощутимо сжимаю сначала один возбужденный сосок, затем второй, облизываю и откровенно наслаждаюсь реакцией: Скарлетт прогибается в пояснице и сдавленно выдыхает. Мне нравится. Одну ладонь опускаю вниз, поглаживаю внутреннюю сторону бедра, а затем просовываю ее между своим телом и телом девушки, большим пальцем надавив на самую чувствительную точку и получив новую порцию выдохов, едва не сорвавшихся на стон.
Я не ввожу в нее пальцы, но еще какое-то время продолжаю двигать большим, чередую быстрые движения с медленными, иногда вовсе останавливаясь, а потом, когда терпеть больше не могу и не хочу, перемещаю обе ладони на талию, заставляю чуть приподняться для того, чтобы ловко перевернуться, оказавшись сверху. Губы еще раз касаются груди, язык скользит по соску, уходит вверх, оставляя после себя влажную дорожку, и тормозит лишь под подбородком. Целую шею, оцарапав кожу щетиной, после чего тут же отдаляюсь. Делаю это для того, чтобы скинуть на пол всю одежду, устроиться между женских ног удобнее, а потом резко войти. Предплечьем левой руки упираюсь в кровать возле головы Скар, в то время как ладонь второй путается в волосах, слегка сжимает их в тот момент, когда начинаю двигаться.
Движения глубокие, но не быстрые; изредка резкие, но отнюдь не грубые.
Я не привык трахать женщин медленно и аккуратно, не привык к нежности, и уж тем более не боюсь сделать больно, потому что в большинстве случаев было плевать на удовольствие других, ведь в приоритете было собственное. Со Скарлетт все не так - и речь, как оказалось, идет не только о сексе.

Я все прекрасно понимаю.
Вижу, слышу и чувствую, как она всеми силами пытается вытянуть из меня несвойственную нежность, аккуратность и трепетность, о существовании которых я забыл лет пятнадцать - а то и больше - назад. Она - быть может, сама того не понимая - старается сделать из меня того человека, который будет смотреть на нее восторженным взглядом, который будет осыпать восхищенными словами, а следом за этим и бриллиантами, купленными за баснословные деньги. Она хочет сделать из меня человека, которого, наверное, всегда мечтала видеть рядом, представляя совместное будущее и все такое прочее. Но единственное, что на данный момент я могу ей дать - отсутствие пожирающего и ломающего чувства одиночества. Я могу быть рядом, но для остального, наверное, потребуется время.
Впрочем, не факт.
Моя жизнь с самого первого вдоха была пропитана одной сплошной подставой и откровенной насмешкой, словно родился не потому, что так надо было, а просто по приколу. Я давно перестал загоняться по этому поводу, перестал яростно ненавидеть родителей, в которых первые лет восемь искренне нуждался - потом я просто начал считать, что они мертвы, и стало немного легче. Я учился всему самостоятельно, потому что воспитательницам, как правило, не хватало светлых и добрых чувств на каждого ребенка, а в большинстве случаев им и вовсе было плевать. Такое вот ахуенное детство: сам учился читать, натыкаясь на спрятанные этими же воспитательницами журналы, сам писать учился, разрисовывая обшарпанные стены, за что потом получал подзатыльники; сам учился справляться со сверстниками, среди которых озлобленных детей было достаточно - а ведь ни для кого не секрет, что именно детская жестокость самая хуевая, потому что, во-первых, не только светлое и доброе у детей может быть искренним, а во-вторых, потому что всегда остается безнаказанной. И я, наравне с умением давать достойный отпор, самостоятельно - один на один - сталкивался с эмоциями и чувствами, которые, исходя из всего вышеперечисленного, не отличались особой положительностью и предрасположенностью к тому, чтобы человек из меня вырос порядочный.
Не вырос, потому что за сорок два года слишком часто сталкивался с низменными, прогнившими до основания чувствами, и слишком редко - с теплыми и нужными. Хотел бы, наверное, но не мог тогда. Не могу и сейчас, потому Скарлетт, в чьих глазах сейчас сквозят неприкрытые нежность и ласка, видит перед собой человека, который не в состоянии отплатить ей той же монетой.
Наверное, мне все-таки требуется время для того, чтобы перестать видеть во всем этом слабость. Сейчас я вижу ее слишком отчетливо, потому что неосознанно ищу подвох, ищу тот нож, который систематически получал в спину каждый раз, когда открывался и старался быть хорошим. Их - тех разов - было не так много для того, чтобы привыкнуть к ласке и испытывать в ней острую необходимость, но достаточно для того, чтобы спрятать все доброе в самый дальний и темный ящик, и никогда больше к нему не прикасаться.
А Скарлетт, которая сейчас находится подо мной, которая выстанывает мое имя, прерывисто дышит и возбуждающе прогибается в пояснице, двигаясь в такт с каждым толчком, вдруг смогла до этого ящика дотянуться. Она еще не открыла его, не подобрала нужный ключ, но хотя бы отыскала. Для нее, как для искусной воровки, вскрыть замок не составит труда, а я вдруг понимаю, что сопротивляться этому не стану.
Я привык к дерьму, которое врывается в жизнь без предупреждения и веских на то причин, поэтому не удивлюсь даже, если в итоге Дефо окажется по ту сторону баррикад, но именно сейчас мне сильнее всего хочется верить, что этого не произойдет.
Забавно, если так посудить, потому что Скарлетт, не раз заставляющая меня находиться на грани жизни и смерти, вдруг стала необходимой и нужной; вдруг стала человеком, которого я боюсь потерять. Знает, что я не скажу этого вслух - не сейчас, по крайней мере - но все равно остается рядом. Рычит, ворчит, фыркает, проклинает меня, когда делаю что-то не так - а это случается нередко - но никуда не уходит. И тут я, впрочем, все-таки плачу ей той же монетой, ведь до сих пор продолжаю топтаться в ее доме, хотя иногда испытываю острое желание уйти.
Двигаться, находясь сверху и чередуя медленные и дразнящие движения с быстрыми и немного грубыми, долго не получается, потому что в какой-то момент девчонка останавливает меня, упирается ступней в грудь, и отодвигает от себя. Взгляд опускается на ногу, по которой проходится вверх, - вскидываю бровь и с нескрываемым интересом наблюдаю за ее дальнейшими действиями. Слежу за тем, как соблазнительно Скарлетт выгибается в пояснице, как становится на четвереньки и приближается; как целует настойчиво, не оставляя шанса на глоток кислорода, которого лишился слишком резко. Правая рука поднимается, скользит подушечками пальцев по подбородку и скуле, а затем уходит назад и путается в волосах на затылке. Ненадолго, потому что практически сразу девчонка спускается поцелуями ниже, отчего волосы, мягким шелком проскользившие между пальцев, приходится отпустить. Прекрасно понимаю, что сейчас меня ждет очередной крышесносный минет, но даже это понимание не позволяет собраться, потому невольно выдыхаю сквозь зубы и прикрываю от наслаждения глаза, когда Скар касается члена губами. Слишком, блять, хорошо. Девчонка знает, как доставить удовольствие, и умело этим пользуется, а мне не остается ничего, кроме как поддаться.
Я не привык быть ведомым, тем более в сексе, но здесь и сейчас вовсе не хочу делать то, что делать привык: не хочу возвращать ладонь к волосам на затылке, не хочу удерживать ее голову и не просто двигаться, а буквально трахать в рот, не обращая при этом внимание на то, что девчонке не хватает кислорода, на то, что она упирается ладонями и пытается отдалиться для того, чтобы сделать долгожданный вдох. Сейчас мне хочется дать ей полный карт-бланш, потому что уверен - Скарлетт воспользуется им как надо.
И она пользуется, заставив меня чуть запрокинуть голову и сдавленно выдохнуть.
Слишком. блять. хорошо.
Пожалуй, это приятно - ощущать кайф не только от ахуенного минета, но и от понимания, что девчонка, которая его делает, целиком и полностью принадлежит мне. И удивительно, как секс с одним и тем же человеком не заебывает со временем, а остается все таким же будоражащим.
Проходит еще какое-то время, прежде чем я все-таки опускаю ладонь на девичью шею со стороны затылка, но делаю это не для того, чтобы остановить, а для того, чтобы притянуть ее к себе и начать поцелуй. Длится он точно так же недолго, потому спустя несколько секунд, когда сдерживаться не только не могу, но и не хочу, резко отдаляюсь и заставляю развернуться, оставшись на тех же четвереньках. Ладонь опускается на плечо, затем скользит вдоль позвоночника, несильно давит на кожу в требовании прогнуться, а после возвращается обратно. Удивительно, но вхожу не с привычного резкого толчка, а более плавно, задержавшись на несколько секунд. Сам наклоняюсь и к плечу прижимаюсь теперь губами; руки упираются в кровать по обе стороны от Скар, и только после этого, зарывшись носом в волосах, я начинаю двигаться снова.