- Я не еблан, - наигранно недовольно хмурюсь, поджимаю губы, выставив нижнюю чуть вперед, и скрещиваю руки на груди, силясь не обращать внимания на приступ боли, прокатившийся по телу моментально - стоически терплю, потому что он обязательно испортит старательно - на самом деле не очень, - выстроенный образ обиженного и оскорбленного. Еще и фыркаю для полноты картины, проводив медленно поднявшуюся и отошедшую к окну Хансен испытующим взглядом. - я - прелесть. - добавляю спустя пару секунд, перестаю хмуриться, и усаживаюсь поудобнее. Нихера не помню, от слова "совсем", а теперь еще и вдруг ловлю себя на мысли, что, оказывается, не особо-то и горю желанием узнать все подробности. Мало ли че там случилось, пока благополучно валялся в отключке: вдруг кто-то надругался там над моим бессознательным телом, а я ни сном, ни духом; а может кто-то спиздил мои документы, и уже набрал там хуеву тучу всяких кредитов, тогда и жить мне, к слову, незачем, потому что жизнь в долгах - не жизнь вообще. Говорю со знанием дела, потому что не раз в этом дерьме оказывался, но благополучно из него выбирался, потому что навыки карманника не пропьешь даже при огромном желании. А еще, если уж начали говорить начистоту, и деньги по чужим документам удавалось порой получить, потому что я же такой прекрасный, обаятельный, и замечательный, а еще умеющий мастерски заговаривать зубы. Хорошо, если по ту сторону стойки сидит какая-нибудь симпатичная девушка, по особенному падкая на комплименты - навешал ей лапши на уши, и дело сделано. Если повезет, то и потрахаться получится, но это уже совсем другая история. Плохо, если по ту сторону стойки сидит какой-нибудь грузный, тучный мужик, занимающий своими просторными телесами сразу три стула, и смотрит так исподлобья, будто я - хорошо прожаренный, сочный стейк. Или, к примеру, какой-нибудь пожилой шарпей в лице бабки, скрипяще и нудяще ворчащей, мол, ходят тут, понимаешь, всякие, пытаются наебать, подсовывая чужие документы и выдумывая, будто только что сделали неудачную пластику перегородки носа, отчего все лицо вдруг распухло так, что даже цвет волос и пол изменились. Попадались мне и такие, потому сваливать из поля зрения приходилось немного быстрее обычного, так как данные представители слишком ловко умудрялись набрать номер местного отделения полиции.
Так вот, не помню, что там произошло ночью - и, наверное, хорошо. Буду не помнить дальше, спать крепче, и жить лучше. Правда недовольное, усталое, слишком измотанное лицо Хансен все-таки портит картину, не прибавляя радости. А врачи обычно говорят, что для полного и быстрого выздоровления нужны приятные эмоции. Где их взять то, когда девчонка стоит тут, словно три столетия не спала, и смотрит на меня так страшно, что даже голодные волки кажутся более снисходительными.
Если честно, то мне, будучи человек, далеким от серьезных и высокоморальных размышлений, зачастую бывает сердечно похер на состояние окружающих людей - главное, что мне заебись. Сейчас вот, между тем, не похер, потому что Хансен за короткий промежуток времени стала мне каким-то слишком... дорогим? Близким? Нужным человеком? Не знаю точно, но что-то из этого явно есть, потому что иначе объяснить свою тягу к её благополучию не могу.
Я хочу, чтобы у нее все было ахуенно, но ахуенно не так, как видится мне, а так, как хочется, в превую очередь, ей самой - и плевать, что для этого нужны тишина, одиночество, бутылка вискаря, и какие-нибудь там сериалы. Я хочу, чтобы с ней все было заебись, потому так безрассудно срываюсь с места по каждому её зову. Я хочу, чтобы она поняла одну простую истину, которую мне довелось окончательно понять совсем недавно - я буду топтаться рядом, буду влипать во всякое дерьмо вместе с ней, а потом выбираться из него, потому что рано нам еще подыхать, буду действовать на нервы, отвечая на её посылы нахуй привычными фразами ровно до тех пор, пока не увижу, что за привычным "иди нахуй, Сотирис" лежит серьезное предостережение, мол, если не съебешься, то сдохнешь. Я знаю, что при большом желании она сможет свести меня в могилу; знаю, но продолжаю быть рядом не потому, что таким образом хочу как можно дольше действовать ей на нервы, а потому, что какие-то странные ощущения в такие моменты вертятся внутри. Мне некого было оберегать до определенного момента, но я каким-то невиданным образом хочу оберегать её; я ни с кем не чувствовал себя так ахуенно, как чувствую себя с ней; у меня никогда не было людей, за которых я без раздумий отдал бы жизнь, но в какой-то момент они появились, и Хансен заняла лидирующие позиции. Это пиздец, как странно, если честно.
Между тем узнаю, что ничего интересного не произошло, потому облегченно выдыхаю, провожу пальцами по бороде, на которой все еще остались следы засохшей крови, и цокаю языком. Ладно, нормально, жить можно.
Запах табака ударяет по обонянию, заставляет меня обернуться, зацепившись взглядом за сигарету. Ебать, как хочется курить. Вот просто сдохнуть, как хочется. И Тея, словно прочитав мои мысли, протягивает подкуренную сигарету, позволяя мне затянуться. Кривлю губы в ухмылке, и только делаю затяг, как в палату без предупреждения влетает медсестра, видимо решившая, что сейчас самое время проведать умирающего меня. Только вот я не умираю, а курю, чего делать здесь, конечно же, нельзя.
От неожиданности вздрагиваю и непроизвольно вдыхаю горячий, горький дым, который попадает туда, куда попасть не должен был, обжигает, и заставляет закашляться, отчего серые клубы тут же вырываются изо рта и из носа, растворяясь где-то под потолком.
- Вы с ума сошли?! - визжит медсестра, забавно выпучив глаза, и переводя взгляд то на кашляющего, словно туберкулезник, меня, то на Тею. - Здесь запрещено курить! Я обязана рассказать вашему лечащему врачу.
- Н-не надо нико-ому, - хриплю, кряхчу, втянув носом побольше воздуха. - рассказывать. - но в палате кроме нас уже никого нет. Херасе, как быстро.
- Не горю желанием выслушивать лекцию о вреде курения. - хмуро заявляю, сажусь на кровати, и нахожу взглядом свою одежду. Почему она здесь, а не где-то там в специально отведенном месте, понятия не имею - наверное, так принято в Амстердаме, - но это облегчает задачу.
Быстро настолько, насколько позволяют шаткое состояние и болезненные ощущения, натягиваю на себя одежду, между делом еще несколько раз затянувшись, и киваю Хансен на дверь. - Пошли отсюда, пока пиздюлей не получили. Мне надо выпить. Тебе, кстати, тоже не помешало бы.