Произошедшая несколько дней назад тренировка, для меня продлившаяся от силы минут пятнадцать - и ради этого я подорвалась в такую рань, вместо того, чтобы мирно лежать на своем новом, уютном месте, потягиваясь, наслаждаясь мягкостью подушек, и продолжая смотреть десятый сон, - немного не вписывалась в те устоявшиеся понятия о тренировках - в целом, которые имелись в моей голове, и были вполне себе крепкими.
В принципе, нет, я была даже отчасти рада, потому что прекрасно понимала всю серьезность сложившейся ситуации, и мне, наравне с Бастом, который испытывает неуемное желание поскорее отомстить обидчику, требовалось стать куда сильнее, чем есть сейчас, и, быть может, даже мудрее. Насчет последнего была не уверена... ровно настолько же, насколько не была уверена и по поводу первого, потому что стоило нашей с Честером тренировке - которая медленно перестроилась в тренировку Беннингтона и Баста, - закончиться, а мне вернуться в свою комнату, чтобы привести себя в более-менее нормальный, божеский вид - все-таки майка, после неминуемой встречи с грязной землей, выглядела не самым лучшим образом, - как Чес благополучно с горизонта свалил, и я понятия не имела, где он, с кем, куда и как.
И продолжала это делать целых несколько дней.
Сегодня, вроде бы, четвертый идет.

Четвертый день, который я провожу в особняке, один на один с подушками, и щенком, которого нашел брат, и торжественно мне вручил, клятвенно при этом заверив, что воспитывать и каждый божий день подрываться в семь утра, чтобы вывести этого мелкого засранца на прогулку, будет сам. Не знаю уж, что там за неотложные дела такие случились у него, но если сегодня утром он с ним прогулялся, и все было замечательно, то на весь оставшийся день мохнатое чудище, так и норовящее покусать меня за пятки, перекочевало ко мне в комнату, мирно развалилось на кровати пузом кверху, и уснуло. Не собака, а мечта просто. 
- Эй, морда, хорош спать, гулять пора, - лениво поерзав, приняла вертикальное положение, свесив с кровати сначала одну ногу, и только через несколько минут вторую. Щенок, тут же подскочивший, бодро спрыгнул на пол, и начал наяривать круги по комнате, терпеливо дожидаясь, пока я растележусь, и наконец-таки встану.
А сделать это было для меня как-то подозрительно сложно.
Не потому, что я не выспалась, или еще что-то, а из-за гнетущих мыслей, что тяжелой грозовой тучей висели над головой, и покидать меня не собирались. И касались они целиком и полностью Честера: я не могла отыскать почвы для переживаний, ведь мужик он, все-таки, взрослый, самостоятельный; я не могла понять причины, почему на душе такой непомерно тяжкий груз висит, когда его нет рядом; я не могла найти ответы на те вопросы, которые достаточно долгое время вертятся у меня в голове.
Зато я на все двести процентов осознавала, что без Беннингтона рядом мне становится слишком уж тоскливо, тревожно, и, быть может, даже страшно. Он - тот, кто способен мне помочь, кто дарит несоизмеримое ни с чем чувство защиты и спокойствия, пусть и не осознанно ограждая от всего того дерьма, что творится вокруг. Он - тот, кто мне чертовски нужен, но рядом я его не видела.
Вдобавок ко всему вот этому вот, я чувствовала еще и копошащееся где-то на задворках души раздражение - такое же непонятное, и необоснованное. Честер ведь ничего мне не обещал, ничего не должен, и волен делать все, что пожелает. Мы, если так посудить, с большим трудом планку знакомых то перевалили, а наши непонятные отношения то и дело из крайности в крайность бросаются: то все тихо, мирно, и спокойно, то поубивать друг друга готовы.. точнее, скорее он меня, учитывая некоторые обстоятельства.

Стрелки часов давно перевалили отметку в десять часов вечера, когда мы с мелким, назойливым засранцем сидели на улице. Точнее, сидела я - на той самой лавочке, где несколько дней назад могла наблюдать, как Беннингтон и Баст удачно друг друга избивают, - а щенок носился где-то неподалеку, изредка останавливаясь, и принюхиваясь. И в один из таких моментов, вновь замерев, и уставившись в сторону особняка, он громогласно, звонко залаял, и сломя голову помчался к входной двери, заставив меня закатить глаза, лениво подняться со своего места, и пойти следом.
- Ну и кого ты разорялся? - вскинув бровь, укоризненно посмотрела на пса, прижавшего к голове уши, и преданными глазами уставившегося на меня, пока я открывала дверь.
Гостиная, освященная тусклым светом одной единственной лампы, встретила меня неизменной тишиной, и покоем. И сохранилась эта атмосфера до тех пор, пока краем глаза, проходя мимо дивана в сторону лестницы, я не заметила знакомый белобрысый затылок, вместе с тем ощутив довольно двоякие чувства: с одной стороны, мне стало радостно от того, что с Беннингтоном все нормально, он живой, здоровый, и, кажется, даже не побитый; с другой же стороны, я все еще злилась. Злилась на то, что он ушел, оставил одну, сидеть тут, в совершенно незнакомом месте, и забрал самое главное - спокойствие. Никогда бы не подумала, что чужой для меня человек окажется таким.. до одури важным. Или не чужой уже вовсе?
- Чес? - остановившись, тихо позвала, при этом сведя брови к переносице, и отклонившись чуть в сторону, чтобы теперь видно было его профиль. - Нормально все? - ага, блять, как же.. нихера не нормально. Когда все заебись, на несколько дней с радаров не пропадают.
Обойдя диван с противоположной стороны, грузно свалилась в кресло напротив, склонила голову к правому плечу, и сощурилась.
А щенок, тем временем, пристроился у левой ноги Честера, и принялся вертеть головой из стороны в сторону, глядя то на меня, то на мужчину, явно не понимая, что происходит.
Я и сама, если честно, не понимала.

Отредактировано Octavia Rossi (10.08.2017 22:37:29)

Кажется, из всех присутствующих в этой гостиной, заебись было только щенку. А что, пожрал, поспал, поссал, и опять сначала - не жизнь, а одно беспросветное чудо-чудное, да диво-дивное. Как же мне, порой, хотелось хотя-бы на пару дней перестать испытывать все те неподъемные, угнетающие чувства, из раза в раз заставляющие напрягаться, и в бесконечном круговороте перекручивать, перемалывать, перетирать огромное количество мыслей, желая стереть все в порошок, развеять где-нибудь над Эгейским морем, и наконец-таки почувствовать пусть и не совсем окончательную и бесповоротную, но все-таки свободу от тяжелого груза, растущего в геометрической прогрессии с каждым блядским днем.
Но жизнь как-бы намекала, что ничего подобного мне не светит, и единственное, что оставалось делать - это попытаться смириться, ужиться, и принять как должное. А  еще ни на секунду не переставать искренне верить, что яркий луч в конце длинного, мрачного туннеля, окутанного кромешной темнотой - это выход на свободу, на свежий воздух, а не пронзительные фары очередного вагона бесперспективных попыток вернуть собственную жизнь в прежнее, относительно спокойное, русло, стремительно проносящегося мимо.

Столько всего происходит, что мне с трудом удается восстанавливать хронологию событий, которые накладываются друг на друга, смешиваясь в единую кучу непонятно чего, а упорства, с которым этот клубок можно распутать, у меня, к сожалению, было не достаточно. Мне порой казалось, что внутренние часты не то, что с верного курса сбиваются, начиная двигать стрелки в обратном направлении, а вовсе замирают где-то на половине седьмого - и хрен разберешь, то ли утра, то ли вечера.
Я смотрела на брата, о существовании которого узнала меньше двух недель назад, а впечатление создавалось, будто он был со мной с самого начала, мне доводилось видеть не только внешнее, но и внутреннее сходство, идентичные взгляды на те, или иные моменты, и решительный огонь во взгляде;
Я смотрела на Беннингтона, и наравне с чувствами, которые бросались из крайности в крайность, видела еще бесконечную необходимость в этом человеке, будто он изначально был тем самым мужчиной, с которым мне суждено разделить жизнь. И дело здесь отнюдь не в теле, которое некогда принадлежало моему жениху, а в тех эмоциях, которые появляются каждый раз, когда Честер находится рядом: вселяет уверенность, пусть и своеобразными методами; помогает почувствовать нерушимую защиту, стоит оказаться рядом; дарит невероятное ощущение спокойствия, ранее испытываемое мною слишком редко;
Я смотрела на себя, и не видела больше той девушки, которая не прогибалась под гнетом наваливающихся проблем, которая относилась ко всему несколько пофигистично, но всегда оставалась верна своим принципам. Впрочем, я и сейчас им верна, просто принципы заимели в своем арсенале свойство меняться - что, наверное, не есть хорошо.

Продолжая сидеть в кресле, но теперь подавшись вперед, и положив предплечья на собственные колени, я все так же неотрывно смотрела на мужчину, лицо которого освещалось тусклым светом пробивающегося в окна лунного света, периодически скрывающегося за плотными облаками. И он, в свою очередь, точно так же смотрел на меня, с неизменным выражением абсолютной отстраненности, и сохраняя гробовую тишину, разбавленную лишь частым, шумным дыханием щенка.
И мне отчего-то было тяжело смотреть на такого вот Чеса - разбитого, усталого, и безэмоционального. Каждый удар моего сердца глухим эхом отдавался в область висков, брови непроизвольно сводились к переносице, а губы сжимались в тонкую полоску от безысходности: потому что я всей душой желала помочь мужчине, но понятия не имела, как это сделать, и нужна ли ему эта помощь вообще. Непонимание это немного раздражало, и все-таки в какой-то момент в голову закралась мысль, что лучше уж сделать и пожалеть, чем в дальнейшем перекручивать этот момент, и жалеть о не сделанном еще больше.
Упершись ладонями в подлокотники, оттолкнувшись, и грузно поднявшись со своего места, протяжно выдохнула, закусив губу, и сделала несколько уверенных шагов к Беннингтону. Оказавшись совсем рядом, подняла на него взгляд, цепляясь им за светлые, но будто неестественные, глаза, а вместе со взглядом подняла и руку, ладонь которой легла на сильную шею, а большой палец прошелся по колючей скуле.
- Что случилось? - совсем тихие, приглушенные слова сорвались с губ, а на мужской шее нашла свое место и вторая ладонь. Я не знала, каким именно образом могу помочь Честеру, и есть ли во мне силы это сделать, но слишком тяжело было смотреть на него - некогда уверенного в себе, решительного, сильного и стойкого, но теперь такого подавленного.

Я никогда не умела успокаивать людей, никогда не умела находить нужные слова, которые могли бы помочь справиться с какими-либо переживаниями, которые способны были вернуть былую уверенность, и вселить в человека, с виду потерявшегося, погрязшего в пучинах собственных гнетущих чувств, надежду на то, что все будет в порядке.
А все исключительно потому, что сама не особо в подобные вещи верила. Точнее, по большей части не верила в искренность сказанных кем-либо слов - исключая лишь родителей, которым всегда хотелось верить, ведь знала прекрасно, что именно эти люди, заменившие биологических мать и отца, любили меня самой безмерной любовью. И наравне с этим мне чертовски хотелось верить, что я всегда отплачивала им той же монетой, любила точно так же, ни разу не разочаровав, но порой казалось, что и тех действий, которые я совершала, показывая им всю непомерность собственных теплых, семейных чувств, было недостаточно.
Одному Богу известно, как тяжело мне давалось любое проявление светлых эмоций - неважно, к кому именно: отцу ли, матери ли, или человеку, в котором когда-то видела собственное будущее. Мне доводилось испытывать настолько всепоглощающую бурю всех этих чувств, смешанных в единый бурный коктейль, что представить страшно, но все это происходило исключительно на подсознательном уровне. Если в сознание закрадывалась вполне обоснованная мысль о том, что ради какого-либо человека я готова блядский мир вверх дном поставить, находила в себе себе силы это сделать без лишних колебаний, то внешне в этот момент оставалась хладнокровно сдержанной, и не могла пересилить себя даже для того, чтобы банально обнять мать, которая дала мне очень многое, и никогда ничего не требовала от меня взамен. Я чувствовала, что должна этот пробел восполнять, обнимать родителей, говорить о том, как люблю их, но не могла. Какой именно барьер стоял передо мной в такие моменты, не знала, но сломать его, к сожалению, не могла. Из-за этого и угрызения совести не заставляли себя долго ждать, ненавязчиво так, тихонько, где-то на задворках сознания царапались, полосовали душу, оставляя тонкие, кровоточащие порезы, а мне оставалось лишь смириться и терпеть, потому что через себя переступить не могла, а значит и выхода не было.

Но конкретно сейчас, когда ладони касались мужской шеи, когда я находилась совсем рядом, и слышала, как спокойно, размеренно, но в то же время тяжело и измотано он дышит, то как никогда желала перешагнуть через все эти рамки, собственноручно некогда возведенные, преодолеть барьер, и сделать все, лишь бы вернуть того Честера, которого доводилось видеть до этого.
Мне не нравилось его нынешнее состояние. Да и никому, наверное, не понравилось бы. Вот только вся суть была в то, что никого и не было сейчас рядом.
Был только он.
Была только я.

И в тот момент, когда его сильные руки легли на мои плечи, когда одним незначительным жестом прижали меня к мужскому торсу, с приоткрытых губ сорвался совсем тихий выдох. Мои же ладони, все еще покоящиеся на шее Чеса, соскользнули вниз, прошлись по ребрам, остановившись на боках, но тут же ушли ему за спину, скрестившись на пояснице, а сама я, в свою очередь, уткнулась щекой ему в грудь, мерно вздымающуюся от каждого вдоха, чувствуя при этом, как бьется его сердце. И на лице непроизвольно мелькнула улыбка, когда мои руки лишь сильнее обняли мужчину, сжав пальцами ткань майки.
На самом деле ничего радостного в этой ситуации не было вовсе, но как минимум то, что Честер не послал меня - а вместе со мной и эту попытку помочь, готовность разделить все то, что творится не только на душе, но и в жизни, - в далекие дали, значило многое. Мне и своих проблем, честно говоря, хватало, но в эту секунду я целиком и полностью осознала, что если и не его проблемы, то хотя бы малую часть тех переживаний, царящих в мужской душе, готова взять, лишь бы стало проще. В одиночку тяжело, по себе знала.
А когда Беннингтон озвучил самую суть, мое сердце невольно сжалось, будто кто-то сильной ладонью его стиснул, заставляя пропустить несколько ударов... но тут же отпустил, потому что стоило мужчине сильнее обнять, сильнее прижать, как все вновь вернулось в прежнее русло. Все, кроме мыслей.
- С этим ничего не сделать, - совсем тихо ответила, сделав глубокий вдох, почувствовав стойкий запах сигарет, и ладонью начав легко поглаживать по спине сквозь ткань. - это дьявольски сложно, и с этим можно только научиться жить, - совершенно серьезно добавила, потому как знала на все двести процентов, о чем говорю. Сама через это прошла, и прямое тому подтверждение стоит сейчас передо мной, обнимает, и вновь позволяет почувствовать себя немного лучше.

Я до сих пор помнила те моменты, когда душу терзали эмоции, касательно появления Честера в теле Джекса. Они ломали, они прогибали и заставляли ощущать слабость не физическую, а моральную. И сделать с этим я ничего не могла, кроме как попытаться смириться, отпустить, и вдолбить себе в голову, что Джекса больше нет, и никогда не будет. Зато есть Чес - совершенно другой человек, совершенно другой характер, и совершенно другие взгляды на жизнь.
И именно благодаря Честеру я научилась не бездумно следовать чувствам, глядя лишь на внешнюю оболочку, а пытаться заглянуть куда-то глубже.
Не трогать, не бередить, но хотя-бы видеть.
- Звучит, конечно, не очень оптимистично, но хотя бы правдиво, - слабо усмехнулась, немного отдалившись, но лишь для того, чтобы приподнять голову, и снизу вверх посмотреть на мужчину, вместе с тем ладонь вернув на его шею, снова проскользив большим пальцем по щеке. - я не знаю, честно говоря, как тебе помочь, потому что в моем случае все было слишком.. - поджала губы и замерла, но не нашла в себе сил, чтобы увести взгляд. - не так.
Потому что в моем случае чувства были изначально, вот только касаться они стали не Джекса, а именно Честера.

В такие моменты я чувствовала себя как никогда паршиво. Видеть, насколько человеку - не безразличному, к слову, человеку, - плохо, как на его плечах лежит пусть и невидимый для кого-то, но не для тебя, груз, как в его глазах не улавливаешь тот уверенный, безудержный огонь силы, решительности, и несломленности, а вместо этого с трудом замечаешь лишь слабый, еле тлеющий уголек, который, без сомнений, способен вновь разгореться, но ему следует помочь, подкинуть поленья, подлить масла, бросить одну единственную спичку, способную вернуть все на круги своя, но, не смотря на все это, не можешь найти этот злоебучий коробок - помятый, местами разорванный, с истертыми боками, - с той самой спичкой.
А не можешь найти потому, что просто не знаешь, где именно искать.

И я не знала где искать ответ на единственный вопрос, вертящийся в голове, жужжащий, словно рой назойливых пчел, чей улей посмела потревожить мохнатая, когтистая лапа медведя, и как избавиться от собственных гнетущих чувств, потому что видеть Честера в таком состоянии мне было отчего-то больно. Хотелось избавить его от этой тяжести, а вместе с тем избавить и себя от лицезрения такого, морально разбитого, Беннингтона. Парадоксально, и немного даже, я бы сказала, смешно было ощущать потребность в защите мужчины, превосходящего меня по размерам, способного одним легким движением руки свернуть шею любому, кто осмелится встать на пути. Но сейчас где-то на подсознательном уровне я ловила себя на мысли, что всеми фибрами души желаю защитить его от всего того дерьма, решившего вдруг свалиться на плечи. И прекрасно понимала, что достаточно много из всех тех проблем, которые имеют место быть, привнесла в его жизнь именно я, потому, быть может, и хотела как-то искупить перед ним некую, пусть и незначительную, но все-таки вину.
А все потому, что я прекрасно знала все свои особенности, и магнетическая на проблемы задница была одной из них, причем достаточно такой объемной. Мое существование, как человека, которому давно суждено гнить в сырой земле - само по себе является проблемой, которая не дает спокойно жить ни мне, ни тем, кто находится в непосредственной близости. С этим я, к сожалению, сделать ничего не могла, потому что слишком любила жизнь, а на самопожертвования ради того, чтобы другим жилось лучше и проще, я была не способна, уж простите.
Чесу в этом плане так вообще полный букет достался - мало того, что приходится меня вытаскивать из всякого дерьма, липнущего с незавидной частотой - то брат родной пытается убить, то какой-то непонятный мужик следит, и хрен бы его знал, какие именно цели преследует, - так теперь еще и вводить в курс дела, то бишь, в жизнь не человеческую, а хранительску приходится.
Потому и хотелось отплатить ему за все то, что успел для меня сделать, ведь игра в одни ворота - это априори не есть хорошо. А оставаться в долгу я не привыкла.
Но все, как и было сказано ранее, упирается в то, что каким-бы безмерным желанием помочь Честеру я не обладала, найти правильный подход не могла - хотя он, кажется, лежал на поверхности, просто следовало переступить через некоторые барьеры, и признать окончательно и бесповоротно то, насколько Беннингтон необходим не только как, своего рода, наставник в этом странном для меня мире, но и как мужчина, с которым мне хотелось быть рядом больше, чем двадцать четыре на семь, чувствуя то же, что чувствовала в эту секунду, когда стояла совсем рядом, прижимаясь к его торсу, ощущала его успокаивающее сердцебиение, и касалась ладонями небритых щек.
Каким-бы буйным, несдержанным, и, порой, жестоким не был Честер, я понимала, что рядом с ним мне ахуенно: спокойно, и комфортно.

Стоило мужчине податься назад, как я, подняв на него взгляд, зацепилась за светлые глаза, в которых изредка бликовал мерный лунный свет, наполняющий комнату, заползающий в самые темные углы, и создающий свою атмосферу. И продолжала смотреть на него до тех пор, пока не почувствовала, как он тянет за собой, заставляя покорно сделать несколько шагов следом, и оказаться сверху, упершись свободной рукой в спинку дивана возле головы, а коленями слегка сжать мужские бедра.
- Не буду пытаться, - уголки губ дернулись в легкой усмешке, а ладонь, касающаяся мягкой обивки, опустилась на сильное плечо, но долго там не задержалась. В тот момент, когда на собственной щеке я почувствовала горячее дыхание, а на талии - руки Честера, обе моих ладони нашли свое место на рельефном прессе. Его объятия вновь заставили меня прижаться, но теперь собственной грудью к его груди, а пальцы слегка сжали ткань теперь на боках. - пройдет, - на выдохе повторила я, чуть отдалившись, но лишь для того, чтобы повернуться, и оказаться с Чесом лицом к лицу. То незначительное расстояние, образовавшееся между нами, заставляло сердце ускорять свой ритм, взгляд медленно прошелся по мужскому лицу, на мгновение задержавшись на губах, но тут же вернулся обратно, позволив смотреть глаза в глаза. - все пройдет, просто тебе надо отдохнуть, наверное. Ну.. не знаю, поспать там, расслабиться. Выпить, - вскинула бровь, слабо пожав плечами, и, многозначительно усмехнувшись, коснулась лбом его переносицы, не прерывая зрительного контакта. - поесть, - потому что в любой непонятной ситуации - ешь.

Но, не смотря на все это, просто будь рядом. Совсем рядом, на этом диване, и в том же положении, обнимая, и даря это прекрасное чувство умиротворения и уюта.

И все-таки сейчас, сидя перед мужчиной, чувствуя под собственными пальцами, сжимающими ткань майки, его спокойное дыхание, и глядя в глаза, находящиеся так близко, смотреть в которые почему-то хотелось снова и снова, мне все-таки удалось заметить, как та самая спичка, когда-то и кем-то зажженная, и теперь практически сгоревшая, нашла свое место, и во взгляде Честера появился слабый, еле заметный, но тот самый огонь, который мне из раза в раз доводилось видеть ранее.
Этого было недостаточно, этого было чертовски мало, но теперь мужчина смотрел на меня не теми остекленевшими от усталости и сломленности глазами, и по крайней мере это меня радовало.

Мне до сих пор не удавалось найти ответов на те вопросы, которые возникали в сознании с того самого момента, как впервые столкнулась в больнице с Беннингтоном. Он, одним своим присутствием в моей жизни, позволял всем этим вопросам копиться, наслаиваться друг на друга, превращаясь в одну большую кучу, а ответов не давал, оставлял все в подвешенном состоянии, а меня - с противоречивыми чувствами.
Я никогда не слыла человеком непоколебимо рациональным, способным за считанные секунды выявить корень проблемы, и, отыскав верное решение, разобраться с ней в самые кротчайшие сроки; я предпочитала действовать по обстоятельствам, скрывая все за неизменной маской флегматичности, касающейся не только положения каких-либо вещей, уже давно закрепившихся в моей жизни, но и того, что пыталось влезть в нее, запустить свои скользкие пальцы, и незаметно переставить в иное положение то, что я раньше считала превосходным порядком.
И меня, в принципе, все устраивало.. до определенного момента.

Маячащий на горизонте Честер - это полбеды. Все значительно усложнилось в тот момент, когда мужчина, к которому я испытывала самые неоднозначные чувства, колеблющиеся от желания держаться как можно дальше, и до потребности находиться в самой непосредственной близости, благодаря самым необъяснимым событиям оказывается в теле человека, к которому в свое время я испытывала чувства совершенно определенные. Это меня запутало, это выбило из колеи окончательно, а эмоции, бушующие внутри, стали во стократ сильнее.
Разумно я понимала, что человек, которого мне доводилось видеть - это Честер; это не Джекс, которого вернуть невозможно; но попробуй объяснить это чувствам, которые просто так, от одного лишь желания, не исчезают, а вместо этого затуманивают любые разумные доводы, способные помочь выйти из этой ситуации с минимальной потерей нервных клеток.
Сейчас я прекрасно понимала то, что испытывал Честер, но даже имея определенный опыт, помочь ему действительно не могла, ведь сопутствующие эмоции отличались в корне.
Я любила Джекса, но чем чаще видела перед собой Беннингона - похожего лишь внешне, но в корне отличавшегося по всем остальным параметрам, - тем больше путалась, ведь некую привязанность, чувство защиты и спокойствия, дарил мне именно Честер. Его бросающееся из крайности в крайность настроение, его действия, когда уходил, кидая в мою сторону недоброжелательный взгляд, а затем, спустя какое-то время, возвращался снова, будто ничего не было, заставляли меня раз за разом теряться в ворохе этих неоднозначных чувств. Что делать: держаться от него как можно дальше, или, наоборот, как можно ближе? Попытаться избегать, надеясь, что со временем все пройдет? Попробовать забыть, исчезнуть, оставив навсегда позади? Или попытаться найти во всем этом какой-либо компромисс, и наконец-таки решить для себя, кем именно является для меня Честер - безграничным счастьем, или болезненным горем?
Тогда и на эти вопросы ответов я не находила.

Но сейчас, когда мужские руки медленно прошлись по ногам, скользнули под футболку, позволяя почувствовать горячие прикосновения, от которых непроизвольно сжала коленями мужские бедра сильнее, ощутила, как вдоль позвоночника пробежали мурашки, а с губ сорвался тихий, но протяжный выдох, я окончательно и бесповоротно приняла тот факт, что Честер не просто мужчина, который способен научить меня жить в этом странном мире; я наконец-таки позволила себе мысль, что Честер - мой мужчина. Тот, в ком всегда буду нуждаться.
- Мне кажется, - совсем тихо произнесла, положив обе своих ладони на его пресс, но тут же опустила чуть ниже, поддев край майки, и коснувшись подушечками пальцев теперь непосредственно кожи. - я знаю одно хорошее лекарство, - губы скривились в легкой ухмылке, бровь изогнулась, но сказать ничего больше не успела, потому как мужчина начал медленный поцелуй, на который тут же ответила, не находя в себе сил сдерживаться - да и не хотела, в общем-то.
Ладони увереннее проскользили под майкой Честера вверх, остановившись на груди, в то время как язык прошелся его его губам, раздвигая их, тем самым желая углубить поцелуй. Единственное, что мне сейчас доводилось чувствовать - это непомерное удовольствие от прикосновений к желанному телу, от ощущения напряженных мышц под собственными руками, и все это заставляло медленно, но верно сходить с ума, желая заменить это томление чем-то более приятным, тем, чего желало не только тело, но и душа.

Было еще кое-что, без сомнений делающее Честера тем самым человеком, который был чертовски необходим в этой жизни, и которого я ни на секунду не желала от себя отпускать. Я поняла это только сейчас, когда чувствовала его губы на собственных губах, когда ощущала, как его горячие ладони, решительно забираясь под ткань футболки, скользят по обнаженным участкам кожи, а дыхание перехватывает, словно пытаясь ответить на эти действия, отреагировать, показать, что мне нравится, что хочется большего.
Сейчас, когда на передний план выходили эмоции и желания, перекрывая собой разум и здравый смысл, мне - в ту секунду, когда губы оторвались от его губ, чтобы сделать короткий вдох и вернуться обратно, - удалось зацепиться за мысль, ставшую, пожалуй, тем связующим, важным, и нужным звеном цепей, которые приковывали меня к Беннингтону - а я даже не пыталась сопротивляться.
Сейчас, когда в гостиной комнате находились лишь мы вдвоем - не считая щенка, который, впрочем, благополучно успел куда-то свинтить, - мне доводилось чувствовать лишь эту крышесносящую близость с мужчиной, желать его не только телом, но и душой, и рассчитывать лишь на то, что прикасаться к рельефному прессу, к разгоряченной коже, и ощущать на губах сладостные поцелуи, мне позволено не в последний раз.
А все, что творилось там, за пределами этой близости, идет к черту: к черту изменившуюся за считанные дни жизнь; к черту все эти хранительские штучки, внезапно делающие меня не обычным, среднестатистическим человеком; к черту все, что касается богов, способностей, которые они даруют, и жертв, которые за эти способности следует приносить; к черту все, когда целый мир - необъятный и непостижимый, - в это мгновение концентрируется в одном единственном человеке. Важном человеке, и дьявольски необходимом.
Честер открыл для меня эту странную, не вписывающуюся ни в какие рамки, жизнь. Честер буквально привел меня за руку, показал и рассказал - пусть и вкратце. И лишь Честер способен дать мне ту свободу от всех этих тяжелых мыслей, которая позволяет сделать вдох полной грудью... даже если на деле воздуха катастрофически не хватает.

Я вновь хотела прервать поцелуй, чувствуя, как нехватка кислорода начинает обжигать легкие, но мужчина опередил, отдалившись, и снова упершись затылком в спинку дивана, чем заставил меня в недоумении вскинуть бровь... но стоило опустить взгляд, заметив ухмылку, как правый глаз подозрительно сощурился.
И не зря.
Несколько ловких движений, и я оказалась на мужском плеча, упершись ладонями в поясницу, и протяжно выдохнув.
- У меня ноги вообще-то есть, - напомнила, негодующе фыркнув, и слабо хлопнув Беннингтона по спине. А он что? А он нихера, остался таким же непоколебимым, целенаправленно двигаясь в сторону второго этажа. Собственно, когда сильные руки не позволяют даже слабо дернуться, выход только один - расслабиться, и попытаться получить удовольствие. Впрочем, если с первым особых проблем не возникло, то вот момент со вторым пришлось немного оттянуть.

Беннингтон был решителен не только в повседневной жизни, когда из раза в раз приходилось брать все в собственные руки, и разруливать свалившиеся на плечи неприятности, по возможности стараясь не погрязнуть с головой в последствиях, которые имели место быть каждый раз, когда на горизонте маячила филейная часть госпожи удачи, как-бы намекая на то, что следует вот прямо сейчас готовиться, потому что еще немного - и, здравствуй, беспросветный пиздец.
Беннингтон был решителен и в плане секса тоже - мне удалось убедиться в этом еще во время нашего похода за покупками - с виду безобидного, ничем не примечательного, и ни к чему не обязывающего, - который привел нас в тот самый лифт, воспоминания о котором по сей день блуждали где-то там, на задворках разума, а я все это дело мастерски глушила, потому что будоражило, заставляло испытывать потребность в повторении - неважно в лифте ли, или какой-либо иной плоскости.
И вот он, долгожданный момент, когда я могу целиком и полностью отдаться захлестывающим чувствам, распаляющим безудержный огонь страсти, заставляющим дышать чаще, глубже, и ощущать, как от каждого прикосновения мужских рук по телу разливается сладострастное наслаждение, заставляющее прикрывать глаза, поджимать и закусывать губу, и из последних сил удерживать тихие, рваные стоны, грозящиеся вырваться из груди на очередном выдохе.

У мужчины был бесподобный торс: сильный, мускулистый, рельефный и по-своему хорошо сложенный; сейчас я смотрела на то, что когда то давно доводилось видеть, но могла разглядеть совершенно иного человека, и испытывала абсолютно иные чувства.
Почувствовав руку Честера, опускающуюся по телу низ, протяжно, прерывисто выдохнула, запустив ладонь в волосы, и притянув к себе. Стоило его пальцам оказаться под тканью нижнего белья, а моим губам вновь найти его губы, как в настойчивом поцелуе, только-только успевшем начаться, растворился более четкий стон, а тело непроизвольно прогнулось в пояснице, позволив коснуться собственной грудью мужской груди.
Я хотела Беннингтона, сейчас, в эту секунду, всего и полностью. Я чувствовала, как напрягается мое тело, желая продолжения.
И Честер будто услышал эти мольбы, ловко перекрываемые тягучей истомой, заставляющие сжимать волосы в кулаке сильнее, и тяжело, возбужденно дышать.

А с губ теперь срывается громкий, четко очерченный стон, когда с резкого толчка Честер входит, но тут же на несколько секунд замирает, позволяя мне, будучи все еще прогнувшейся, вернуться в исходное положение, непроизвольно сжав ладонями, покоящимися теперь на одеяле, смятую ткань. Каждое его грубое, резкое движение, ладонь, оказавшаяся на моем горле, все лишь подливало масла в огонь; воздух в комнате вдруг показался каким-то разряженным, будто мы сейчас находились не в особняке, а где-то на вершине горы, где кислорода практически не было. Грудь вздымается от жадного, необходимого вдоха – но воздуха не хватает; с губ вместе с протяжным стоном срывается такой же протяжный выдох, за которым тут же следует очередной вдох – но опять мало.
Ладонь находит свое место на мужском предплечье, сжимая его так, что ровные ногти впиваются - пусть и несильно, - с кожу, а взгляд цепляется за светлые глаза в тот момент, когда одна нога с плеча Честера уходит в сторону, и, уйдя за спину, ложится на поясницу, а свободная ладонь, обхватив колючий подбородок, уверенно притягивает его к себе, заглушая собственные стоны очередным поцелуем.

Этот секс не был похож на тот, который некоторое время назад произошел в лифте - спонтанный и будоражащий кровь, - когда поддавшись искушению и соблазнительной возможности попробовать на вкус мужские губы, почувствовать под подушечками пальцем колючую щетину, и ощутить, насколько прекрасен Беннингтон может быть не только в моменты крайней опасности, когда каждый мускул напрягается от осознанной угрозы жизни, граничащей с безумным чувством силы, но и в моменты крайнего возбуждения, когда мышцы напряжены до предела, и требуют скорейшей разрядки, я позволила себе дать слабину, целиком и полностью отдавшись лишь тому моменту - приятному и запоминающемуся. Рассчитывала ли в тогда, что когда-то в будущем нечто подобное может повториться? И да, и нет. Я не исключала этой возможности, но все-таки не тешила себя мнимыми надеждами, продолжая лишь терзать себя мыслями о Честере, и о том, что творится между нами.

Мне особо не с чем было сравнивать, ведь никогда не стремилась заниматься сексом при каждом удачно подвернувшемся моменте, не ставила плотские утехи в приоритете своей жизни, приравнивая себя к кроликам, которые могут трахаться где угодно, как угодно, и во всех известных плоскостях, но все-таки то, что происходило сейчас, в эту самую секунду, не было похоже ни на один прошлый секс.
Честер не был нежен, не был ласков и аккуратен - и я не требовала от него подобных действий. Честер был решителен, груб, и уверен в себе - и мне это чертовски нравилось.
Нравилось чувствовать, как мужские ладони без стеснения блуждают по моему телу, опаляя кожу горячими прикосновениями, и, кажется, оставляя заметные следы; как его губы - требовательные и настойчивые, накрывают мои собственные в длительном, отнюдь не трепетном поцелуе, прикусывая, переплетая языки, и приглушая рвущиеся из груди стоны, сдерживать которые я не могла, и не хотела. Плевать, что где-то совсем рядом могут находиться люди, любопытно прислушиваясь, плевать, что кто-то может не выспаться по нашей вине. Плевать абсолютно на все, когда наслаждение бессовестными волнами захлестывает, накрывает с головой, а тело выгибается и извивается следом за движениями мужчины. Пальцы до боли сжимают измятую ткань, а дыхание - быстрое, частое, и прерывистое, то и дело сбивается, заставляя жадно хватать ртом воздух, превращая все это в громкие, периодически сдавленные стоны.
Мне нравилось чувствовать себя беззащитной, целиком и полностью находясь во власти мужчины; нравилась эта шальная мысль, что принадлежать, и вот так безвозмездно отдаваться страсти, я могу исключительно с Беннингтоном. Потому что никого другого мне не надо. Потому что лишь с ним я могу испытывать весь спектр этих бушующих чувств.

Честер кончил, заставив почувствовать на собственной разгоряченной коже теплую сперму, которую он тут же размазал пальцами, заставив слегка напрячься от медленных прикосновений. Я слышала тяжелое, более медленное дыхание, и частое, практически бесшумное, но не понимала, кому из нас какое принадлежит. Его дыхание. Мое дыхание. Какая разница? Оно наше, общее, точно так же, как эта ночь, положившая начало чему-то более серьезному, и, хотелось бы верить, продолжительному.

Мужчина подается ближе, оказывается совсем рядом, в то время как его пальцы касаются моих приоткрытых губ. Язык проходится сначала по нижней губе, затем - по верхней, и медленно уходит на его пальцы, облизывает один, второй, и все это под пристальный взгляд, который я не в силах оторвать от затуманенных глаз напротив. В следующую секунду губы обхватывают пальцы, заставляя чувствовать вкус спермы, зубы слегка сжимают их; левая ладонь, до этого мирно покоящаяся на мягкой поверхности, ложится на предплечье Честера, и уходит вверх, к плечу, касаясь кожи ногтями, но не царапая; останавливается она на сильной груди, скользит вниз, подушечками пальцев очерчивая рельеф пресса, и ложится на член, но долго там не задерживается, потому как мужчина резко отстраняется, притягивает меня к себе ближе, и в очередной раз заставляет выгнуться, вводя несколько пальцев, и начиная отнюдь не медленные движения.
И снова протяжный, громкий стоне не заставляет себя долго ждать, точно так же, как и волна возбуждения, концентрирующаяся где-то внизу живота, завязывающаяся в тугой узел, и медленно, но верно приближающая к самому пику наслаждения. В тот момент, когда дыхание окончательно перехватывает, судорога стремительно пробегает по телу выворачивающей наизнанку волной, а побелевшие от предельного напряжения пальцы намертво впиваются в простынь, я резко, максимально выгибаюсь, а из груди нетерпеливо вырывается четкий, громкий стон.

- Немного шокирующе было бы услышать, - спустя некоторое время молчания, когда дыхание пришло в какую-никакую норму, совсем тихо произнесла я, ухмыльнувшись, покорно подавшись вперед, и оказавшись сверху. - что от такого лекарства ты отказываешься, - обе руки нашли свое место под головой мужчины, который затылком теперь лежал на моих предплечьях. Все еще часто, но теперь бесшумно дыша, наклонилась ниже, медленно проведя кончиком носа по скуле, и оставив там несколько коротких поцелует. 
И снова безудержная страсть сменилась мерным удовлетворением и безмятежным спокойствием.

Секс - это хорошо.
Превосходный секс с превосходным мужчиной - это еще лучше, но каким бы заманчивым, соблазнительным, и ярким не было желание повторить все то, что произошло буквально несколько минут назад - снова ощутить сильные, властные руки на собственной талии, толчки, заставляющие срываться на протяжные, громкие стоны, и чужое тяжелое, возбужденное дыхание, опаляющее щеки, скулы, шею, на которых остаются влажные следы от поцелуев, - у тела, получившего свою мощную дозу наслаждения, все-таки были совершенно иные планы.
Я все еще чувствовала, как сердце стремится вернуться к прежнему ритму - спокойному и размеренному, - встречаясь с нерушимой преградой в виде грудной клетки, отчего каждый удар гулким эхом концентрируется в области висков; ощущала, как каждый участок расслабленного сейчас тела изнемогает от приятной усталости, а единственное, чего требует окутанное остатками былой страсти - безудержной, буйной, дикой, - сознание - это погрузиться в мягкий, ласковый сон, отдаться ему целиком и полностью, и провести в царстве Морфея как можно дольше.

Губы мягко - без намеков на незамедлительное продолжение, - коснулись мужского подбородка, проскользили на скулу, опустились к шее, изредка касаясь кожи языком, оставляя мокрый след, но в тот момент, когда ладонь Честера приложилась к бедру, заставив тихо фыркнуть, зубы несильно прикусили мочку уха, но тут же разжались, а сама я, коротко усмехнувшись, улеглась на мягкую поверхность, моментально оказавшись в незыблемой хватке Беннингтона, прижавшись спиной к его груди, и положив ладонь поверх его руки. И сразу так хорошо стало, так спокойно и комфортно, будто его объятья всегда были предназначены для меня.
Лежала, практически не двигаясь, слушала его размеренное дыхание, касающееся моего затылка, и, кажется, готова была находиться в этом положении всю жизнь, лишь бы сильные руки по-хозяйски обхватывали талию, не позволяя отдаляться. Хотя, я по своей воле и не собиралась нарушать эту, так называемую, идиллию. Разве что одеться было бы неплохо, но едва пошевелилась, искренне веря в то, что Честер уже давно видит красочный сон, как раздавшийся где-то над ухом голос - тихий, хриплый, но чертовски решительный, - тут же вернул меня в исходное положение, только теперь я лежала к Честеру не спиной, а лицом, утыкаясь теплым носом ему в шею, блаженно улыбаясь, и медленно засыпая.

Сон начал растворяться, нехотя отпуская меня из своих крепких лап, стоило настойчивому, чересчур громкому звуку трезвонящего телефона коснуться слуха, в следствии чего я, в недовольстве сморщив нос и шумно выдохнув, заерзала, попытавшись отлепить голову от подушки, но попытки эти должным успехом не увенчались, и единственное, что мне удалось сделать - это перекатиться на живот, ткнуться в подушку теперь щекой, и одну руку свесить с кровати, лениво зевнув.
Тело отказывалось подчиняться моим командам и в тот момент, когда откуда-то сбоку послышался хриплый, сонный, недовольный голос, принадлежащий Беннингтону, в окутанном сном сознании всплыли красочные картинки прошлой ночи, напоминая о всех тех эмоциях, которые доводилось испытывать, находясь под мужчиной, двигаясь в одном ритме с его грубыми, резкими толчками. К слову, эту позицию я готова была занимать в любое время, лишь бы видеть над собой именно Честера.
- Поспишь тут, - пробубнила себе под нос, а рука, до этого свисающая вниз, но не достающая до пола, вернулась обратно на кровать, зацепившись за край подушки, которая тут же навалилась на голову. Я не любила вставать рано, предпочитая считать, что хорошее утро - это то утро, которое началось далеко за полдень. Я не любила, когда будят, потому предусмотрительно вырубала звук на телефоне, тем самым беззвучно посылая всех в далекие дали. Я не любила, когда кто-то пытается спихнуть меня с кровати.
Но все меняется.

Еще несколько минут мне удалось недвижимо пролежать в одном положении, пряча голову под подушкой, но сон, окончательно помахавший мне рукой, свалил в неизвестном направлении. Да и соблазн, когда Честер лежит совсем рядом, был слишком велик, а сил, чтобы сопротивляться ему, было дьявольски мало. Точнее, их не было вовсе.
Именно поэтому я, вновь поерзав и ладонью левой руки спихнув подушку, вдавив её в изголовье кровати, предплечьем правой руки уперлась в кровать, и перевернулась, оказавшись перед мужчиной. Заметив его взгляд, криво улыбнулась, положила руку на плечо, подалась вперед, слегка навалившись, и ткнувшись носом в щеку.
- Не то, чтобы утро доброе, - краем глаза зацепилась за валяющийся на тумбочке телефон, вместе с тем коснувшись щеки Беннингтона теперь губами. - но.. все-таки, - поцелуями ушла в сторону, вместе с тем ладонь свободной руки просунув между подушкой и головой мужчины, застав чуть приподняться; нашла его губы, лениво провела языком по нижней, и, оставив на ней короткий поцелуй, немного отдалилась, не прерывая зрительного контакта.
Почему каждое блядское утро не может начинаться именно так? Не в плане трезвонящего телефона, а в плане нахождения Честера рядом. Быть может, тогда бы я научилась по достоинству оценивать это время суток.

И снова мне довелось уловить этот дьявольский контраст настроений, все больше и больше сносящий крышу - хотя, казалось бы, конечной точки она уже достигла, и дальше ехать уже, как-бы, некуда.
В сознании крепко отпечатались события прошлой ночи, когда в комнате, даже не смотря на распахнутое настежь окно, было до одури жарко, душно, а в прохладных порывах сквозняка, скользящих по полу, обволакивающих все, что попадается на пути, и будоражащих разгоряченные тела, растворялись не только громкие стоны, вперемешку с хриплым, тяжелым дыханием, но и мускусный запах секса - дикого, безудержного, животного. Все, что в те минуты принадлежало Честеру - его глаза, целиком и полностью затуманенные страстью, его руки, требовательно скользящие по моему дрожащему от наслаждения телу, его губы, касающиеся каждого участка кожи, заставляющие выгибаться навстречу, подставляясь под них, лишь бы не терять эту тонкую нить, отделяющую бесконечное удовольствие, растягивающееся и обвивающее сознание, от мощного, решительно накрывающего оргазма, его резкие, быстрые толчки, неминуемо приближающие к требуемой телом разрядке, - все это было моим, и только моим. Оно не было чем-то новым, ранее неизведанным и неиспытанным - ведь касаться кожи, очерчивать не только рельеф мышц, но и контуры татуировок, мне уже доводилось, -  но теперь оно было иным, воспринимаемым совершенно по-другому, оттого и удовольствие возрастало до немыслимых высот.
Каждое его движение заставляло меня буквально сгорать в этом безудержном огне, распаленном одной единственной ситуацией, когда хотелось помочь небезразличному человеку, скинуть с его плеч этот тяжелый груз, и позволить хотя-бы на одну ночь забыть обо всем том дерьме, что творится в жизни; под каждое его движение я старалась подстраиваться, двигалась навстречу ласкам, боли, когда остервенело сжимала пальцами измятую простынь, стонам, рассекающим тишину.

Сейчас, когда мои губы мягко, несколько лениво касались губ Честера, а после, когда он, перехватив мое запястье, оставил на нем такой же спокойный, легкий поцелуй, я не чувствовала и намека на те бушующие животные желания, поглощавшие нас обоих некоторое время назад. Зато мне было так комфортно и спокойно, сердце не билось о грудную клетку в желании вырваться на свободу, словно запертая птица, мысли не путались, не заглушались друг другом, и не бередили старые раны. Беннингтон был рядом, сонный, взъерошенный он лежал в самой непосредственной близости, в свойственной для себя манере кривил губы в усмешке, ленился, и создавалось такое впечатление, будто мы знакомы уже несколько лет, а не какие-то там пару недель.
Человек, который отнял у меня самое, пожалуй, дорогое, каким-то немыслимым образом сумел восполнить пробел, помог найти недостающую часть, с которой детали сложились в общую картину, где изображалась моя жизнь, теперь уже не представляющаяся без самодовольного лица, и белокурого затылка, волосы на котором сжались в моей свободной ладони.
Но ненадолго.
Потому что в следующую же секунду Честер оказался сверху, навис, и, касаясь губами всего, до чего способен был дотянуться, не только спичку в тлеющий костер кинул, но предварительно еще и добротным количеством бензина удобрил. Отвечая на поцелуй, скользя языком по внутренним сторонам его губ, прикусывая и завлекая в более глубокий, я буквально чувствовала, как тонкая, еле осязаемая, единая грань между реальностью и очередным безудержным желанием трещит по несуществующим, тонким швам. Точно так же, как и трещит мое самообладание, когда ощущаю горячую ладонь между собственных ног, касающуюся самых, пожалуй, возбужденных точек. Одна ладонь остается в волосах Честера, сжимая их, иногда оттягивая, и, тем самым, направляя его губы и язык; вторая ладонь, покоящаяся на сильном плече, медленно уходит по торсу вниз, слабо дотрагиваясь кожи ногтями, и останавливается в самом низу живота, но не касается члена.
И неумолимое желание продолжить, желание вновь оказаться под напором мужчины, почувствовать его в себе, и отдаться этой страсти, подкрепленной чертовски буйной смесью, когда прохладный ветер касается разгоряченных тел, снова острыми играми впилось в сознание.
Вот только мы все еще находились в особняке не одни, и если ночью те, кому довелось проснуться от громких стонов, не находили в себе сил пойти и проверить, угомонить, мол, давайте-ка потише, потому что лень и сонливость были сильнее, то сейчас, когда стрелки часов показывали утро - причем не раннее, - кто-то все-таки решил вторгнуться в комнату. Без стука. Молча. Будто так оно и должно быть.

Этим кем-то оказался Анубис, с которым мне довелось несколько раз пересекаться, с умилением наблюдая, как он возится со щенком. А тот и рад, что кто-то с готовностью кидает пустую жестяную банку, играет, чешет живот, и называет малышом.
Тогда Сотирис показался мне достаточно таким располагающим к себе мужчиной, по доброму кривящим губы в усмешке, и не особо парящимся о том, что происходит вокруг - кажется, даже если вдруг объявят конец света, он воспримет эту новость с энтузиазмом.
Сейчас Сотирис мысленно был расчленен, кремирован, и прах его развеян над Эгейским морем, потому что... какого, блять, хера, мужик? Нарочито шумно выдохнув, я поджала губы, скривив их в правую сторону, и скрестила руки на груди, недовольно глядя в потолок, пока Беннингтон пытается избавиться от незваного гостя.
Утро - оно, конечно, все равно доброе - потому что проснулась рядом с желанным мужчиной, - но все-таки могло бы быть лучше.

- Чес, - спустя какое-то время тихо позвала, нарушив тишину, и, упершись предплечьем в кровать, чуть приподнялась. Ладонь свободной руки медленно прошлась по его волосам, опустилась к виску, щеке, и замерла на подбородке, заставив поднять голову в тот момент, когда сама приняла сидячее положение. - надо идти, - а так не хочется. Впрочем, у нас ведь будет еще время, чтобы вернуться и закончить начатое.
Большой палец прошелся по колючей скуле, губы коснулись его губ в настойчивом, но легком поцелуе, который разорвала лишь в тот момент, когда, ловко перевернувшись так, чтобы мужчина теперь оказался снизу, я опустилась на его грудь, проскользила языком вниз, оставляя влажную дорожку, обдаваемую горячим дыханием, и в ту секунду, когда губы коснулись паха, а подушечки пальцев прошлись вдоль члена, резко отдалилась. Сощурившись и усмехнувшись, запустила ладонь в собственные волосы, загладив их назад, а взгляд увела в сторону, найдя одежду, что лежала там же, где и была бессовестно оставлена.
- Давай, вставай, - легко похлопала по мужской ноге, скрытой одеялом. - сын не ждет, а мне еще пса выгуливать.. - о котором я вообще благополучно забыла.