После сытного обеда, по сути, неплохо было бы устроить сиесту, развалившись на добродушном диване, разместив голову на мягкой подушке, и проведя в таком положении ближайшие часа два - а то и три.
И Пирос не прочь этим заняться: расплывшись на стуле, и удовлетворенно прикрыв глаза, он всем своим видом показывал, что двигаться куда-либо сейчас - да даже пальцем, - смерти подобно. Прости, дорогой мой, сам выдвинул идею поехать на пляж, а я, как любящая и покорная жена, согласилась с последовательностью действий, так что будь добр - хорош сидеть, когда надо не сидеть, а брать ноги в руки и идти в сторону машины. В конце-концов, лично я сейчас плотно не обедала, потому как заведомо ознакомилась с грандиозными планами мужа - а зная себя в те моменты, когда желудок с нескрываемым удовольствием от перепавшей еды начинает требовать спокойствия и тишины, я обязательно поддержала бы идею со сном, - и предусмотрительно закинулась лишь стаканом апельсинового сока, и небольшим бутербродом.

Позволив Оресту еще несколько минут провести в расслабленном, умиротворенном состоянии, восседая на стуле, и громко сопя в обе ноздри, я быстро вернулась в спальню, и после нескольких нехитрых манипуляций все-таки надела злополучный купальник, с восхищением придя к выводу, что сидит он на мне как и прежде превосходно, хотя, на протяжении достаточно продолжительных археологических раскопок в обширном шкафу, меня не отпускала мысль, что занимаюсь я какой-то несусветной херней, ведь сомнения насчет купальника продолжали вертеться в голове - все-таки последний раз мне довелось надевать его три года назад, если не больше, а после он просто бесполезной тряпкой путешествовал в моей сумке, пылился в шкафу, и был совершенно брошенным.
Но тут, посмотрите-ка, сидит так, будто там ему самое место, а главное - выгодно подчеркивает грудь. Поверх купальника надела джинсовые шорты - задний карман которых неизменно занял телефон, - и белую майку с глубокими проймами.
Громко оповестив мужа о своей полной готовности, вернулась в гостиную, остановившись возле дивана, наклонилась влево, упершись ладонью в спинку, и посмотрела в сторону кухни, где виднелось левое плечо Ореста.

Еще минут пятнадцать потребовалось на то, чтобы раскачаться самой, и раскачать мужа, бредящего сладким сном, подушкой, и лучшим другом - диваном. Только и успевала фыркать да глаза закатывать, глядя на сонного мужчину, в эту секунду больше напоминающего капризного ребенка, которого разбудили ранним утром и против воли заставили топать в сад. Теперь окончательно убедилась, что Джонас перенял от отца не только внешнее сходство и какие-то определенные характерные черты, но еще и повадки, потому как что сын, что отец - если что-то делают без особого рвения, то ныть будут до победного конца.
Криво усмехнувшись собственным мыслям, пропустила мужчину вперед, позволяя первым оказаться под палящим солнцем, и потопала следом, глядя на широкую спину, оторвать взгляд от которой было слишком сложно. Мой мужчина всегда был прекрасен, и не было ничего удивительного в том, что при появлении в общественных местах, мне нередко удавалось перехватывать многочисленные женские взгляды, с нескрываемым восхищением направленные в сторону Ореста, и с такой же нескрываемой завистью направленные на меня, ведь только мне было позволено все то, что они там представляют в своих фантазиях касательно Пироса.

Кстати, про общественные места.
В той части пляжа, где мы оказались, было не многолюдно: какая-то компания из пяти человек разместилась на приличном от нас расстоянии; пара, прогуливающаяся по побережью, прошла мимо нас и скрылась из виду; семья с ребенком, где родители мило наблюдают за своим чадом, а девчушка, в свою очередь, весело подкидывает в воздух песок.
И мы.
Пока изучала контингент, муж успел занять горизонтальное положение, распластавшись на полотенце, и с довольным выражением лица прикрыв глаза. Правда спустя пару минут нахмурился, приподнялся, и снял футболку, чем заставил меня повернуться, обратив внимание. Взгляд проскользил по спине, вниз вдоль позвоночника, остановился на пояснице, и быстро метнулся к лицу, когда слуха коснулся его хриплый голос.
- А ты вставай, - упершись ладонями в теплый, рыхлый песок - они тут же утонули в нем по самые запястья, - оттолкнулась, и выпрямилась, отряхнув задницу. - мы сюда зачем вообще приехали? Чтоб ты спал? - усмехнулась, подцепив пальцами края футболки, и, стянув её через голову, бросила туда же, где лежала мужская футболка. Следом полетели шорты, а я, показательно вильнув бедрами, пошла в сторону воды.

Волны, коснувшиеся ступней, заставили поежиться; на секунду замешкалась, но пошла дальше, и остановилась лишь тогда, когда оказалась в воде по пояс; обернувшись, посмотрела через левое плечо, заметив все еще валяющегося Ореста - кажется, он так и не сдвинулся с места.
- Слыш, хорош спать я тебе говорю, - без какой-либо злобы фыркнула, и со всей силы, что только была - и тут в некотором роде надо сказать спасибо Химере, которая хоть и не делала из меня Геракла, но все-таки какой-никакой силой наделяла, - ударила по беспокойной водной глади. Волны, конечно, это не создало, да и Пирос все-таки на приличном расстоянии находился, но какая-то часть брызг на него все-таки попала, что меня порадовало, а на лице появилась довольная ухмылка. Проделав то же самое еще раз, предусмотрительно отошла подальше, неотрывно глядя на мужа.
Что-то мне подсказывало, что Орест в долгу не останется, а фантазия у этого человека очень изворотливая и богатая.

Орест, как самый настоящий мужчина, после обеда предпочитал распластаться по первой подвернувшейся под руку поверхности, и совершенно неважно, какая именно это будет поверхность - мягкий, уютный диван, или не менее мягкий, теплый песок. Провести в таком положении он мог дьявольски много времени, и чем дольше будет длиться сиеста, тем счастливее станет мой дорогой муж. Впрочем, подобное состояние у него было не только после завтрака, обеда, или ужина, варьирующихся от "легкий перекус", и до "нажраться до отупения". Со вторым вариантом, как бы странно это не звучало, сталкиваться лично мне не доводилось, потому что в любой ситуации, и при любом раскладе Пирос оставался голодным, и даже закинув в себя целого буйвола, через пятнадцать минут - и это в лучшем случае, - начинал сокрушаться по поводу того, что голоден, что самое время сожрать чего-нибудь вкусного, иначе у бедного-несчастного желудок в тугой узел свернется, и вряд ли когда-нибудь развернется обратно. Кстати о нем: я всерьез начала задумываться, что у этого человека вместо желудка самая настоящая черная дыра, в которую закидывай еду - не закидывай, а толку столько же, сколько в медведе грации.
Нет, я не жалуюсь, и даже не собираюсь этого делать, потому что смотреть, как Орест сметает приготовленную с безграничной любовью еду - занятие чертовски милое, а сытый муж - довольный муж, пусть и всего на некоторое время. Да и провести несколько часов, развалившись на диване у него под боком, положив голову на грудь, и погрузившись в легкую дремоту под размеренное дыхание, мне тоже очень нравилось.
Впрочем, что уж говорить, мне вообще любое занятие нравилось, если вечно ухмыляющаяся бородатая морда любимого мужчины находилась рядом.

Конкретно сейчас вот Орест пусть и находился неподалеку, но.. не рядом, совсем не рядом. И я понимала его нежелание двигаться: он, видимо, решил слиться с пространством до тех пор, пока импровизированная прогулка не закончится, и можно будет без раздумий сменить полотенце и песок на диван в гостиной. Или кровать в спальне. Или любое другое место, находящееся в квартире, и подходящее для того, чтобы лечь, и снова притвориться мертвым.
Но нет, родной мой, вытащил из дома, так будь добр, не валяйся тюленем на берегу, подставляя широкую спину не только теплым солнечным лучам, но и пожирающим взглядам мимо проходящих женщин, без особого стеснения заглядывающихся - головы разве что не сворачивают (а жаль, ибо нехуй).

И когда Пирос поднялся со своего места, я невольно напряглась, потому что прекрасно знала - месть не заставит себя долго ждать, пусть и будет она немного не в том виде, в котором все привыкли её видеть. Он не сразу пошел в мою сторону, остановился, и некоторое время просто смотрел на группу парней, тем самым заставив и меня обратить на них внимание. Повернувшись, я немного замешкалась, словив некоторые взгляды на себе, и это, пожалуй, было моей главной ошибкой, потому что пока я с недоумением смотрела на мальчишек, вскинув бровь, Орест воспользовался моментом. Неожиданно оказавшись под водой, я зажмурилась и рефлекторно ушла в сторону, оттолкнулась ногами от дна - благо было не очень глубоко, - и оказалась на поверхности.
- Знаю, че я сейчас сделаю с тобой, любовь моя, - угрожающе, но беззлобно пробубнила, проведя ладонью сначала по мокрому лицу, а затем по не менее мокрым волосам, загладив их назад, чтобы в глаза не лезли. Но сделать мне, как это обычно и бывает, так ничего не удалось, потому что мужчина слишком быстро оказался в непосредственной близости, и слишком нагло обнажил грудь, оставив верх от купальника в собственной руке. - Пирос, че еще за шутки? - вскинула бровь, подавшись вперед в попытке отобрать злополучную тряпку, но Орест тут же отвел руку назад, не позволив мне это сделать. По самодовольной ухмылке понятно, что ему доставляет непомерное удовольствие вся эта ситуация, и делать он будет все, что угодно, лишь бы продлить этот момент, да меня лишний раз позлить. Вот только злиться я не собиралась, точно так же, как не собиралась и пытаться отобрать лифчик силой.
- Отнимать, значит, да? - ухмыльнулась, глядя в льдистые глаза, в которых так завораживающе сейчас плескалось теплое море, но в то же время они так умело заставляли чувствовать мнимый холод, от которого мурашки то и дело по телу бегали. А потом мой взгляд совершенно случайно съехал в сторону, заметив несколько женщин, все с тем же неподдельным интересом наблюдающих за нами - но, по большей части, все-таки за Орестом.
Ничего удивительного, я знаю, что мой мужчина прекрасен.
И все-таки одного знания мне почему-то сейчас было не достаточно. Мне хотелось, чтобы они видели не столько то, что он - мой мужчина, сколько то, что я - его женщина.
Ухмыльнувшись, я молча подалась вперед, положив руки на бока мужа, и оказавшись в непосредственной близости; смотрела в глаза, в то время как одна ладонь ушла ему за спину, легла на поясницу, но тут же проскользила вверх вдоль позвоночника; вторая ладонь наоборот опустилась вниз, легла на пах, и слегка сжала член через ткань.
Забирать ничего я не планировала, потому что знала - отдаст сам.. потом, когда-нибудь, когда будет более подходящий момент. А сейчас просто стоять и ухмыляться, глядя в родные глаза, было выше моих сил. Именно поэтому, подавшись вперед еще немного, я коснулась губами его губ, начав медленный, неторопливый поцелуй, но тут же съехав на сильную шею - мокрую и соленую от морской воды.
На самом деле изначально в голове вертелась мысль, что следует всего лишь подлить масла в огонь, заставив мужчину испытать потребность взять прямо здесь и сейчас, но в конечном итоге забрав верх от купальника, лишь показательно улыбнувшись - а отработав этот облом потом, в ближайшем будущем - потому что сам напросился.
Но сейчас я четко понимала, что сама нихрена не могу сдерживаться, ибо все это время слишком сильно желала мужа - всего, целиком и полностью, без остатка, - и стоило начать поцелуй, как от выдержки не осталось и следа.

С одной стороны, очередная забава вечно ухмыляющегося и в эту секунду непомерно довольного собой Ореста вышла для меня боком как минимум потому, что сейчас я не имела возможности сделать и пары шагов в сторону берега, потому что в таком случае мою грудь смогут лицезреть все, кто находится в непосредственной от нас близости - начиная от трех девушек, которые раскинули свои телеса на песке по левую сторону, и заканчивая компанией пацанов, с нескрываемым интересом наблюдающих за развитием событий, и что-то друг с другом обсуждающих. Не то, чтобы я стеснялась, или что-то вроде того - нет, я ни разу не стеснялась, потому что искренне считала свое тело достаточно сексуальным и подтянутым, и с совершенно непоколебимым лицом выйти на берег, дойдя до места, где лежала наша одежда, мне не составило бы большого труда; я, скорее, боялась последствий, которые обязательно бы случились, если я решусь на такой опрометчивый поступок: мой дорогой и безмерно любимый мужчина имел достаточно буйный и непокорный темперамент, а вкупе с внушающими размерами и уверенной физической силой он становился практически машиной для убийств. Машиной для убийств, например, тех самых мальчишек, которые не упустили бы возможности поглазеть, стоит мне сделать шаг настолько, чтобы вода перестала касаться ключиц, а опустилась значительно ниже. Любой косой взгляд, любое необдуманное действие или слово настраивали Пироса на волну "разбить нос, выбить зубы, пересчитать ребра", а сегодня мне хотелось бы избежать подобных исходов. Да и не только сегодня, к слову, потому что в таких ситуациях я волновалась не столько за того, кому "посчастливилось" напрямую познакомиться с массивным кулаком Ореста, сколько за него самого, потому что у медали была и обратная сторона - менее светлая, и не такая блестящая: муж, прекрасно осведомленный о своей силе, не всегда способен был вовремя остановиться, а желание доказать всем свое нерушимое великолепие, вдолбив это в голову, в ребра, или живот оппонента, иногда доводило до крайностей, во время которых разумно смотреть на ситуацию не представлялось возможным, и там, где следует отступить, Орест лишь с большим рвение бросался на амбразуру. Оттого и получил некоторые шрамы на теле - они, конечно, никаким образом его не портили, но мне от этого легче не становилось, потому что практически всегда, когда мой взгляд цепляется за тот или иной след от ножа ли, или от пути - не важно, то в голове сами собой появляются мысли о том, что при менее удачном стечении обстоятельств любая из этих ран могла оказаться последней. А самое ужасное знаете что? Что их львиная доля - это результат моих необдуманных действий, из-за который Пирос ввязывался в проблемы, в свою очередь стараясь вытащить из них меня.
Поэтому, будучи наученной хреновым опытом, я предпочитала лишний раз своего мужчину не провоцировать. А вместо этого невольно спровоцировала себя, когда оказалась совсем близко, и эта близость невероятно сводила с ума. Ни поцелуи, ни прикосновения, ни взгляд - хотя и это тоже, - а сам факт того, что Орест совсем рядом, стоит практически вплотную, и неизменно ухмыляется. Наверное, всему виной эти три года, которые позволили понять - мужчина является не только неотъемлемой частью моей жизни, но и делает её значительно красочнее именно за счет таких вот моментов, когда одно только нахождение рядом заставляет крышу медленно съезжать.

Голос мужа заставил меня отдалиться, скользнуть внимательным взглядом по его лицу, слегка сощуриться, и резко выхватить из его руки мокрый лифчик, который тут же вернулся на свое законное место. Вот только два нюанса все-таки остались: во-первых, я все еще хотела своего мужчину, и по глазам, которые жадно блуждали по сильным, влажным плечам, это было хорошо заметно; во-вторых, меня немного напрягало его вот это вот "кое-что сделать собираюсь". Нет, я как-бы понимала, что ничего ужасного он делать не будет, но зная довольно-таки богатое воображение Ореста, предположений была масса, и все они не особо меня радовали.

Впрочем, зря не радовали, потому что свелось все к весьма приятному занятию. Правда предварительно пришлось оказаться на мужском плече, повиснув на нем без возможности спуститься на твердую землю, а все протесты Пирос благополучно игнорировал - еще и ладонью по заднице прошелся, заставив дернуться, и в ответ хлопнуть ладонью по пояснице.

- А больше терпеть и не надо, - уже будучи в тесной кабинке, тихим эхом слова срываются с губ и тонут в сдавленном, таком же тихом стоне, когда влажная спина касается прохладной стенки, заставляя поежиться от контраста с теплотой тела, губы Ореста нетерпеливо касаются шеи, заставляя слегка запрокинуть и наклонить голову, подставляя горячим поцелуям кожу, а ноги сильнее скрещиваются за спиной мужчины. Каждое его действие, каждое его прикосновение заставляет дышать чаще, желать сильнее, и чувствовать, как возбуждение достигает предела. Ладонь касается плеча, проходится подушечками пальцев по шее, и уходит вверх, сжимая волосы на затылке, а очередной стон - более четкий и громкий, приглушается требовательным поцелуем. Буквально несколько мгновений, уверенные действия мужа, и я почувствовала, как он вошел - резко, как и прежде без лишних церемоний, тем самым заставив прогнуться в пояснице, прижавшись животом к его прессу.
Я видела его взгляд, исподлобья смотрящий на меня перед тем, как он начал двигаться, видела, что он ждал этого момента не меньше. Каждое его движение сопровождалось громкими выдохами, поцелуями, когда мои губы касались его шеи, колючих скул, подбородка, щек, когда язык проскользил за ухом, а зубы слегка сжались на мочке; каждое движение заставляло выстанывать его имя, в то время как одна рука продолжала сжимать волосы на затылке, а вторая прошлась по спине возле лопаток, оставив там заметный след от ногтей.
И все это обязательно позволит целиком и полностью убедиться в том, что даже в самых краховых жизненных ситуациях есть шанс на благополучный исход. Только это случится потом, когда мы окажемся за пределами этой кабинки, вернемся домой, по дороге заехав за сыном. А сейчас, в пределах этих четырех стен, может быть только обоюдная страсть, которая накрывает с головой, и становится поводом для сдавленных стонов и шумных выдохов.

Этого момента я ждала долгие три года. Этот момент я неоднократно представляла в голове, первые несколько месяцев бесперебойно загоняя себя в жуткую депрессию, потому как считала, что ничего подобного мне не светит, и единственное, что связывает меня и Ореста - это приятные воспоминания некогда счастливой совместной жизни, когда все было тепло, светло, безоблачно и спокойно, а никакие левые воздействия извне не стремились испортить то, что строилось практически целую жизнь - ни больше, ни меньше, потому как наши долгие отношения начались еще в раннем возрасте, и терпеливыми шагами - маленькими и незаметными, - шли к своей конечной точке, которая незаметно для нас обоих была поставлена еще на Аляске, в тот момент, когда легким движением руки в самом низу листка были оставлены две подписи, означающие конец наших предыдущих жизней, тесно друг с другом переплетающихся, и начало нашей совместной жизни - одной на двоих. А затем и на троих.
И вроде бы все заебись: дом просторный, еда вкусная, сын беспечно и довольно наводит свои порядки, переворачивая все вверх дном, любимый муж всегда рядом, а превосходный секс систематически нарушает спокойные вечера, тихие ночи, и сонные утренние пробуждения, но кто же знал, что все это в одночасье перейдет из разряда счастливой реальности в разряд тяжелых воспоминаний, когда одинокими вечерами, разбавленными лишь неизменным урчанием кота, тихим голосом из телевизора, и кружкой горячего глинтвейна, не остается ничего, кроме как медленно, но верно впадать в бесконтрольную депрессию.
Со временем научилась с этим справляться. Не искоренила, не забыли и уж тем более забить не смогла. Просто свыклась, приняла все это, как должное, и жить стало немного легче, хотя Ореста чертовски не хватало: не хватало его укоризненного льдистого взгляда, когда я, непроизвольно махнув рукой сильнее, чем нужно, случайно проливала на его футболку остывший чай, или прохладное пиво; не хватало его урчащего, ленивого голоса по утрам, когда будила и говорила, что пора на работу, а он нехотя перекатывался на другой бок и, утыкаясь носом в подушку, бубнил что-то невнятное про пять минут.
Да даже сам факт того, что он рядом - неважно, какой именно: довольный или расстроенный, немного раздраженный или чертовски злой, голодный или.. до жути голодный, - делал меня значительно счастливее.
Но его не было, и единственное, что выручало - это хорошая память, хранящая все моменты, чувства, и ощущения, которые мужчина дарил.

А потом жизнь еще раз доказала, что имеет свойство круто меняться, и только от нас зависит, хватит ли мастерства удачно вписаться в этот крутой поворот, или же на большой скорости "посчастливится" улететь в кювет.
У нас, как оказалось, мастерства хватило, и все наладилось, да только прошло две недели с момента нашего примирения, и моего возвращения в семью, а до секса дело дошло почему-то только сейчас. Я хотела Ореста. Я дьявольски желала его, целиком и полностью, и эти две недели, видит Бог, были для меня невыносимыми в этом плане, потому что одно дело вспоминать, представляя в голове его руки на собственном теле, его губы, требовательно впивающиеся в мои, его быстрые и резкие движения, заставляющие срываться на громкие стоны, и совсем другое дело, когда мой мужчина, имеющий просто бесподобное тело, ходит в непосредственной близости, светит оголенным рельефным прессом, а я отчего-то не могу позволить себе просто молча ухватиться за его запястье, повалив на себя, и наконец-то получив то, чего так рьяно желала.

Но невидимая черта оказалась преодолена обоюдно, когда ни я, ни Орест сдерживаться больше не могли. И тут плевать совершенно, что находимся мы на многолюдном пляже, что деревянные стенки этой кабинки не способны удерживать стоны, рвущиеся из груди, и привлекающие лишнее внимание; плевать, что всего в нескольких метрах от нас прошла группа людей, которые, возможно, все слышали - или нет, потому что громко о чем-то переговаривались.
Плевать на все, потому что здесь и сейчас есть только Пирос, который двигается не аккуратно, медленно и дразняще, а трахает - грубо, резко, так, как умеет это делать, и так, как мне это нравится.
Покорно запрокинув голову, встретилась затылком с деревянной стенкой, а с приоткрытых губ вновь грозился сорваться сдавленный, протяжный стон, который съехал на невнятное мычание, когда я закусила нижнюю губу, прикрыв глаза от удовольствия. Мужчина целовал, кусал кожу, проводил по ней языком и обдавал горячим дыханием, а я откровенно наслаждалась этим, медленно сходила с ума, и понимала, что еще немного - и стоны сдерживать не получится.

Орест меняет позу, позволяя мне оказаться на твердой земле - ну, относительно твердой, - и в тот момент, когда входит снова, вместе с протяжным выдохом с губ все-таки срывается сдавленный стон. Ладони, точно так же как и грудь, упираются в стену, но одна из них скользит вверх, и останавливается чуть выше головы, а я податливо прогибаюсь в пояснице, подавшись бедрами навстречу движениям мужа и запрокидываю голову назад, когда он сжимает волосы, тянет их на себя, заставляя прогибаться сильнее. И я поддаюсь, а с губ вместе со стоном срывается его имя. Затем снова. И снова.
Прежде чем оказаться на четвереньках, я, слегка подавшись назад, успеваю увести вторую руку за голову, кладу ладонь на шею Пироса со стороны затылка, и, немного выпрямившись, но так же прогибаясь в пояснице, поворачиваю голову, касаясь торопливыми губами колючей щеки, скулы, а затем и мужских губ, на которых оставляю короткий поцелуй, а зубы ощутимо сжимаются на нижней.

Я всегда знала, что секс с Орестом бесподобен - дикий, грубый, животный, - и каждый раз искренне считаю, что большего удовольствия быть не может. Но конкретно сейчас убедилась, что очень даже может.
Простите, но стоны я уже не сдерживала - правда они то и дело превращались в протяжные, прерывистые выдохи, потому что прикусывала губу, чувствовала слабый металлический привкус, но не обратила на это никакого внимания. Буквально через несколько быстрый и резких движений, по телу будто электричество пустили, заставив содрогнуться в судорогах, достигнув пика наслаждения.

Орест кончил следом, и уселся на мягкий песок. Я же поднялась, выпрямилась, провела ладонью по непослушным волосам и, развернувшись к мужу лицом, потянула за руку, заставив встать. Ладони легли на его щеки, а губы коснулись мужских губ в медленном поцелуе, позволяя насладиться этим моментом, пока торопливое биение сердца приходит в норму.
- За сыном рано еще, - прервав поцелуй, но не отдалившись, тихо пробубнила, коснувшись носом его носа. - пошли.

Купальник вернулся на свое законное место, а мы вернулись на пляж, где народу стало значительно меньше. Оставив Ореста там, где лежала наша одежда, я быстро искупалась, взбодрилась, и вернулась обратно, застав его сидящим на том же самом полотенце, и курящим.
Присев перед мужчиной, положила ладони на его колени и развела согнутые ноги в стороны, усевшись между ними, и упершись спиной в мужскую грудь. Затылок коснулся его плеча, и вот сейчас стало совсем заебись.

Отредактировано Kirk Piros (19.04.2017 20:35:49)

Теперь я была с Орестом целиком и полностью солидарна в плане дневного сна. После превосходного секса в узкой кабинке - когда вокруг топчется огромное количество народу, с нескрываемым интересом, удивлением, быть может, даже отторжением - потому что "какая некультурщина, занимаются непристойностями в общественных местах", - обращают внимание, когда забиваешь на всех и все, и не можешь сдерживать стоны, потому что это слишком ахуенно, тем более после трехгодовалого перерыва, когда даже в такие моменты адреналин гоняет кровь не хуже, чем во время гонки, - после теплой морской воды, а затем нагретого ярким палящим солнцем песка, самый лучший вариант дальнейшего развития событий - это сон. Точнее, не сон даже, а дремота, несущая за собой исключительно положительные ощущения: спокойствие, умиротворение, и понимание, что любимый муж рядом - совсем рядом, сидит позади, курит, и помимо табачного дыма - который я так не люблю, но который сейчас отнюдь не кажется неприятным, - мне доводится чувствовать еще и его дыхание, чувствовать, как мужская грудь, в которую я упираюсь спиной, размеренно вздымается от каждого вздоха.
Ленивый взгляд скользит по неровной водной глади, цепляется за кружащих и наперебой кричащих чаек, ловит бликующее отражение солнечных лучей, и наблюдает за тем, как волны медленно, размеренно накрывают берег, омывают мокрый песок, и гоняют торопящихся ухватить что-нибудь съедобное и скрыться мелких птиц. Прибрежный шум всегда меня успокаивал, позволял расслабиться и отгонял все гнетущие мысли.
В Барселоне, будучи еще в подростковом возрасте, я частенько сваливала на закрытый, заброшенный пляж, расположенный как раз не далеко от дома. Там было хорошо, там было тихо и спокойно в плане городской суеты, но по-особенному приятно шумно в плане природного звучания.
Со временем начали наваливаться всякие проблемы, я начала впутываться во всякую хрень - где-то по собственной воле, где-то по собственной безалаберности, - и мирные вечера, проведенные сидя на нагретых валунах, отошли на второй план, а затем и вовсе сошли на нет.
Сейчас, сидя рядом с Орестом и изредка довольно улыбаясь, я была благодарна ему за то, что снова позволил все это почувствовать. Правда было одно весомое различие: в эту секунду во стократ ахуеннее потому, что рядом был любимый мужчина.

Наверное, я бы просидела так до самого вечера, пока стрелки часов не перевалили за ту отметку, когда следует брать руки в ноги, и ехать за сыном, но неугомонный Пирос, который может долго просидеть на одном месте только в том случае, если это место - диван, или кровать, решил, что наслаждаться теплым морским бризом хорош.
- Все то тебе не так, - цокаю языком, закатываю глаза, и, упершись предплечьем в мужское колено, слегка приподнимаюсь, но не отдаляюсь - продолжаю сидеть между его ног. Слегка поворачиваю голову, кошусь на Ореста через правое плечо, и в конечном итоге не выдерживаю - кладу ладонь свободной руки на его шею со стороны спины, и притягиваю к себе. Целую медленно, слабо прикусив нижнюю губу, но без требования к продолжению - это подождет до вечера. Просто захотелось поцеловать, потому что слишком большой промежуток времени прошел, чтобы восполнить его одним шикарным сексом.

Правда долго в таком положении провести не удается, потому что откуда-то из недр моих шорт, мирно валяющихся на песке, слышится настойчивая мелодия мобильника. Здрасте, приехали. Чертыхнувшись и мысленно дав себе пропиздону за то, что не оставила его в машине, а бросила среди одежды, в то время как сама находилась непонятно где, я прервала поцелуй и отдалилась.
- Слушаю и внимаю, - поднесла телефон к уху, нарочито громко вздохнув, показывая собственное недовольство.
- Кирк? - отцовский голос на том конце какой-то слишком серьезный, оттого я невольно напрягаюсь и хмурюсь, упираясь взглядом в песок.
- Да.
- Ты дома?
- Э-эм, не совсем, а че?
- Попросить тебя хочу. Найди папку с документами, оставь в сейфе, я заберу её через пару дней. Сам бы нашел, но времени не будет.
- Ладно, поняла.
Ну вот, только археологических раскопок мне не хватало. А это будут именно они, потому что проще найти какие-нибудь останки тираннозавра там, где их быть вообще не может, чем отыскать какую-то там папку в многочисленных отцовских документах.
- Поехали, - лениво поднимаюсь, выпрямляюсь, и коротко смотрю на Ореста. - какую-то отцовскую макулатуру найти надо.

Дорога до загородного дома занимает достаточно времени для того, чтобы успеть проклясть все на свете. На улице жарко, душно, слишком много машин, и люди мельтешат перед глазами. Одно радует: в салоне прохладно - спасибо кондиционеру.
Брелок на связке ключей открывает широкие ворота, позволяя проехать на территорию дома, но стоит это сделать, как я, до этого расслабленная, растекшаяся по соседнему от водительского сидению, приподнимаюсь, упираясь локтем в подлокотник, и хмурюсь. Какие-то странные ощущения, ладонь непроизвольно сжимается в кулак, а я ловлю себя на мысли, что мне знакомо это ощущение.
Спрыгиваю на нагретую, вымощенную камнем площадку перед домом, и хлопаю дверцей немного сильнее, чем планировала.
Химера дает о себе знать, злится и беззвучно срывается на рык. Чувствует поблизости хранителя, и требует свободы. Только, блять, не сейчас, пожалуйста.
Возможно, он просто прогуливается где-то рядом, возможно является другом соседа, к которому нередко наведываются в гости - в любом случае его появление не предвещает ничего хорошего. Как минимум потому, что держать чудовище в узде у меня получается не всегда.
- Эй, - смотрю на мужа, замечая его неоднозначное выражение лица. - ты идешь?

Отредактировано Kirk Piros (12.04.2017 10:38:29)

Мне совсем не нравится то, что я сейчас чувствую, а чувствую я, как Химера, до этого мирно посапывающая где-то глубоко внутри, вдруг срывается с нагретого места, звенит тяжелыми, невидимыми цепями, и беспрестанно требует долгожданной свободы, желает ощутить то упоительное чувство страха, испытываемое людьми, которые становятся невольными свидетелями чудовища, величественно возвышающегося над ними.
Я не вижу Хранителя, из-за которого происходит резкая смена состояния - с расслабленного, спокойного и мирного, на рассерженное, напряженное, и с трудом контролируемое, - но прекрасно его чувствую.
И, кажется, чувствую не только я.

Потерев указательным и большим пальцами глаза, медленно поворачиваю голову сначала в сторону соседнего дома, затем куда-то вперед, глядя на собственный дом, и непроизвольно принюхиваюсь, вдыхая свежий воздух, наполненный многочисленными запахами: откуда-то доносится приятный аромат только что вынутого из духовки пирога; с участка, находящегося по правую сторону от нас, веет запахом свежескошенной травы; стремительно проехавший мимо автомобиль оставляет после себя мутный шлейф ударившего по острому обонянию запаха машинного масла, заставившего тихо фыркнуть и непроизвольно качнуть головой, отчего светлые, еще не до конца высохшие волосы скатились с плеч.
Все это за считанные секунды смешивается и отходит на второй план, когда внезапно чувствую ранее незнакомый запах. Он ярко выраженный, четкий, будто находится совсем рядом, буквально в метре от меня. Не то, чтобы Химере он не нравился - слишком противоречивые ощущения: с одной стороны, чудовищу, которое привыкло ревностно оберегать свою территорию, не по душе присутствие на ней постороннего, не менее сильного зверя; с другой стороны, он кажется таким знакомым, будто находится там, где и должен быть.

Я не сразу обо всем догадываюсь. Поворачиваю голову, замечаю Ореста, который стоит возле автомобиля, опустив голову, и поджимаю губы, полностью переключившись с непонятных чувств, испытываемых Химерой, на собственные тревожные чувства по отношению к мужу. Несколько решительных шагов, и я оказываюсь рядом с ним, но близко подойти не удается, потому что натыкаюсь грудью на его ладонь, решительно останавливающую, не подпускающую ближе.
- Че с тобой?
Откровенно не понимаю его реакции ровно до того момента, пока слуха не касается звериный рык. Взгляд тут же цепляется за отражение в стекле, и замечает абсолютно черные глаза. Только теперь до меня доходит, почему непонятный запах постороннего чудовища чувствуется так близко.
Это Орест. Вернее, тот, кто предстает передо мной во всей своей красе через несколько мгновений.
Сказать, что я ахуела, когда, отшатнувшись на приемлемое расстояние, увидела перед собой Минотавра - это не сказать ничего. Знаю Пироса так давно, а про то, что мужчина точно такой же Носитель, до этого момента даже не подозревала. Впрочем, он ведь тоже не знает о моем небольшом секрете, который мне только по счастливому стечению обстоятельств удавалось хранить так долго. Я все это время ломала голову над тем, как ему более лояльно преподнести эту информацию - а преподнести надо было, потому что для себя твердо решила - никаких блядских секретов, - но совершенно случайно все в разы упрощается, когда вижу перед собой огромного быка. Вообще-то, если так посудить, ничего хорошего, потому что чудище смотрит на меня своими черными глазами, фыркает, и разве что копытом разъяренным по каменному тротуару не бьет, всем своим видом показывая, что настроен не на самую положительную волну.
Как успокоить того, кто успокаиваться не собирается? По крайней мере до того момента, пока Хранитель находится где-то поблизости.
Как успокоить Химеру, которая не желает оставаться в долгу, и рьяно просится на свободу? Дать то, что она хочет?

- Пирос, не вздумай, - немного наклоняю голову к плечу, слегка щурю один глаз, и смотрю на Минотавра. В ответ получаю несогласное урчание, фырканье, и копыто все-таки ударяется о тротуар, продавливая и ломая кирпичи. - поняла, - выставляю руки в сдающемся жесте, взгляд медленно скользит по территории, пытаясь отыскать какое-нибудь укрытие, после чего делаю короткий, аккуратный шаг назад, стараясь не провоцировать зверя. Не помогает - он провоцируется, и первым делом страдает автомобиль.
Кажется, выбора у меня особо нет, а мысль, что неплохо было бы уравнять шансы, кажется теперь не такой уж и бредовой.
Пока бык раздражается, я ловлю момент, и подаюсь в сторону сада, расположенного за домом. Ловко перепрыгиваю через появляющиеся на пути препятствия, а возле бассейна оказывается уже Химера.

Чудовище переминается с лапы на лапу, проводит острыми когтями по кафельной кладке у самого края бассейна, отчего слышится характерный скрежет, и машет лохматой львиной головой. Задние лапы - они же копыта, - топчутся на земле, а длинный хвост качается из стороны в сторону. Химера не собирается вступать в бой без надобности - она, скорее, предпочитает изматывать жертву, терпеливо дожидаясь момента, когда силы иссякнут, и можно без особых колебаний нанести решающий удар.
В отношении же Минотавра все вообще было очень странно: она не собиралась драться в принципе, а что послужило тому причиной - хрен его знает.

Химера не собирается драться, не собирается бросаться на быка сразу же, как только тот появится в поле зрения. Она вообще очень странно себя чувствует в этой ситуации, и раздражается не столько из-за того, что где-то рядом топчется Хранитель, который даже не подозревает, что стал поводом для появления сразу двух чудовищ, и не столько из-за того, что в недопустимых приделах находится Минотавр, который, в свою очередь, может оказаться достаточно серьезным противником, если положение обострится.
Она раздраженно урчит, скребет острыми когтями кафельную кладку, ударяет массивным хвостом по земле и качает головой потому, что испытывает противоречивые ощущения. Не знает, что следует делать: то ли отстаивать территорию, на которой шараебится другое чудовище, прогонять его, ведь не привыкла терпеть посторонних на тех владениях, которые считает своими по праву; то ли поддаться вполне объяснимому порыву, свербящему где-то на задворках звериного сознания, и сделать то, что делают все Носители, чувствуя рядом потенциальную угрозу в виде Хранителя или Двуликого - убивать.. убивать безжалостно и беспощадно, вгрызаясь острыми клыками в шею, вонзаясь длинными когтями в податливую плоть, и окрашивая все, что находится поблизости, в багровый цвет; то ли вовсе ничего не делать - найти себе уютное место где-нибудь в тени апельсинового дерева, мирно лечь, и наслаждаться предоставленной возможности побыть на свободе, а не быть задавленной в самом темном углу людского сознания, упрямо сопротивляясь каждый раз, когда можно вновь оказаться на свободе, а человеческая сущность пресекает всяческие попытки.

Впрочем, все разрешилось как-то само собой.
Грохот, треск ломающегося камня, и фырканье привлекают внимание Химеры. Она, до этого стоящая на месте, пригнувшаяся, склонившаяся к земле и принюхивающаяся, резко вскидывает голову, поворачивается в сторону шума и хмурится. Сквозь поднявшуюся пыль замечает Минотавра, спокойно идущего по своей траектории, и приподнимает правую губу, оголяя ряд зубов, но не в угрожающем жесте, а скорее в ознакомительном, потому что снова принюхивается, ощущая четкий запах быка.
Чудовище ждет подвоха со стороны спокойного зверя, и чертовски удивляется, когда ничего подобного не происходит. Он проходит мимо, а затем разбегается и ломает очередной забор, оставляя после себя лишь груду сломанного, потрескавшегося, пыльного камня.
Химеру это задевает, наверное. Химера не привыкла терпеть подобное отношение, ведь считает себя величественнее любого другого древнегреческого чудовища - величественным, впрочем, себя считают и все остальные, но это сейчас не так уж и важно. Отголоски здравого смысла и человеческого сознания твердят о том, что не стоит трогать быка, ведь Кирк знает прекрасно - это Орест, а значит причинять вред нельзя ни в коем случае.
Можно ли это объяснить зверю, который за считанные секунды настроился на то, чтобы атаковать? Пожалуй, нет, нельзя.

Из груди животного вырывается громкий рык, хвост в очередной раз ударяется о землю, а Химера разворачивается, и, немного ссутулившись, идет следом за Минотавром. Ловко перепрыгивает через гору разбитый камней, и ускоряет шаг.
Она замечает быка в доме, и переходит на бег, огибает разбитое стекло, перескакивает через сломанную дверь, от которой отталкивается копытами - потому что немного проблематично отталкиваться от скользкого паркета, - и в прыжке, упершись плечом в бок Минотавра, толкает его, сбивает, не позволяя продолжить путь, а вместе с тем переключая все внимание на себя.
Химера не пытается таким образом защитить Хранителя - на него ей похер, точно так же, как похер должно быть на быка. Зачем тогда лезет? Быть может, пытается показать собственное превосходство, а может и для того, чтобы немного усмирить, ведь все еще слишком неоднозначные ощущения испытывает. Могут ли два чудовища стать близки друг другу так же, как стали близки их Носители? Хрен его знает - нет, наверное.
Да и логику в действиях зверя искать не стоит: захотел - послал нахер, и пошел своей дорогой; захотел - и чисто из вредности решил помешать другому такому же зверю; захотел - разорвал на куски.
Последнее, к слову, Химера делать все еще не собирается.
Из-за скользкого паркета она не может удержаться на всех четырех лапах, и, когда приземляется на пол, валится на живот, врезаясь боком в попавшийся на пути диван. Минотавр в свою очередь тоже грацией не блещет, потому сносит своим массивным телом журнальный столик, и какую-то вазу, которая тут же рассыпается по полу множеством осколков.
Они оба поднимаются теперь уже на уверенные конечности, и становятся мордами друг к другу.

В этот момент на лестнице появляется Хранитель. Мужчина лет сорока замирает на верхних ступеньках, и оторопело смотрит то на одно чудовище, то на второе, и, кажется, даже не моргает. Он ахуел. Ничего удивительного, ведь не каждый день в вашем доме устраивают бои такие чудаковатые звери.
Звери эти, к слову, синхронно поворачивают головы в сторону человека. Бык фыркает и бьет копытом; лев - если можно так выразиться, - оскаливается и утробно рычит. Оба всем своим видом показывают, что настроены крайне решительно, вот только замысловатая цепочка того, кто и на кого пытается рыпаться, не до конца понятна. Впрочем, Хранитель, успевший отойти от ступора, решает спасаться бегством, а в качестве отвлекающего маневра использует собственные силы: он, видимо, прибегает к технике, позволяющей затуманить звериный разум, потому что Химера, до этого решительно настроенная атаковать, если того потребует ситуация, в тот момент, когда перехватывает человеческий взгляд, резко жмурится и склоняет голову; она утыкается носом в пол, и трется глазами о лапу, стараясь отогнать от себя непонятную рассеянность.
Опасно, когда в нескольких метрах находится Минотавр, на которого, возможно, техника подействовала точно так же, и только богам известно, как именно он отреагирует.
Оказаться на рогах не очень-то и хотелось.

Химере не нравятся те мысли, что ворохом нозойливых пчел жужжат где-то на задворках затуманенного техникой сознания, не нравится эта мутная пелена, раскинувшаяся перед глазами и не позволяющая сконцентрировать внимание даже на валяющейся под носом деревяшке, не нравится и свербящие в груди чувства, переплетающиеся друг с другом и превращающиеся в один большой ком, где раздражение и желание разнести тут все к четрям собачьим граничит с желанием убраться из этого дома в какое-нибудь более тихое, спокойное место.
Чудовище срывается на тихий, гортанный рык, продолжает тереть глаза лапой до тех пор, пока из вороха непонятных и неприятных ощущений, вызванных нестабильным состоянием и достаточно мощной техникой, не выхватывает понимание того, что Хранителя, ставшего причиной такого ажиотажа в своем доме, и след простыл. Его запах больше не ударяет по острому звериному обонянию, его частое и тревожное дыхание больше не касается прекрасного слуха, а силы, которые он невольно дарит мифическим существам, ушли так же быстро, как и появились.

Зверь качает головой, утыкается носом в грязный пол, фыркает, отчего осколки и щепки разлетаются в стороны от достаточно сильного порыва воздуха, трет лапой зажмуренные глаза, а затем вострит уши, потому что слышит какое-то движение со стороны. Знает, что это Минотавр. Знает, что он, будучи дезориентированным, представляет достаточно серьезную угрозу, а массивные рога при большом желании способны пронзить тело Химеры насквозь. Знает, что не стоит упускать быка из виду, потому поднимает голову, замечает размытый силуэт, и ловко уходит в сторону, когда Минотавр срывается с места.
Он куда-то врезается своими огромными рогами, он что-то разбивает, но Химере нет дела до этого. Куда важнее сейчас желание вернуть зрению былую четкость.

Проходит всего несколько секунд, и оно - зрение, то есть, - возвращается. Вместе с ним возвращается и здравый смысл, рассудок человеческий, а не животный, а взгляд цепляется за Ореста, который теперь имеет привычный глазу вид - без рогов, без копыт и шерсти. Обнаженный, и я бы несомненно обратила на это внимание, еще раз мысленно восхитившись тем, насколько у меня прекрасен муж - во всех смыслах, впрочем, - но разум животного еще борется, желая оставаться на свободе как можно дольше. Я вижу все глазами Химеры, но сделать ничего не могу.
И, знаете, впервые мне становится дьявольски страшно - кажется, настолько поглощающего страха еще не испытывала в своей жизни, - потому что в эту секунду виду перед собой Пироса и четко понимаю - если чудовище захочет броситься на него, растерзать, восприняв, как потенциальную угрозу, то сделать я ничего не смогу. Только смотреть, как зверь, что практически с самого рождения живет внутри, зверь, который стал чуть ли не родным, с которым получилось ужиться, на моих глазах убивает любимого человека - вгрызается длинными зубами в шею, вонзает острые когти в грудь, раздирает на части, упиваясь теплой кровью, и заставляет чувствовать это болезненное, мучительное удовольствие, потому что с Химерой мы едины, и навязанные ощущения приходится испытывать одинаковые - и тут совершенно неважно, какие именно: положительные ли, или отрицательные.
Эта беспомощность меня убивает, заставляет стискивать зубы, а вместе с этим и пасть чудовища плотно сжимается. Взгляд пристально наблюдает за Орестом, четкий слух улавливает слова, сказанные им, а животное переминается с лапы на лапу. Оно не напрягается, что можно воспринять, как хороший знак; к атаке не готовится тоже.
Вместо этого Химера делает решительный шаг вперед. Затем еще один. И еще.
Оказывается совсем рядом с мужчиной, подается вперед и принюхивается, тыкается влажным носом в его грудь. Прислушивается. Чувствует страх, чувствует, как сбивается сердцебиение и дыхание. Фыркает и тихо урчит ему в лицо, а затем разворачивается, и просто уходит.
Для меня необъяснимы её действия, ведь должна была убить, разорвать на части. Почему ушла - хер знает. Но мне вмиг становится спокойнее, когда Пирос оказывается на безопасном расстоянии.

Тело окончательно меняется в тот момент, когда я оказываюсь на территории собственного дома. Перешагиваю через валяющиеся разбитые кирпичи, которые некоторое время назад были высоким забором, и устало иду в сторону дома. Ключи нахожу на том месте, где появилась Химера, неуклюже подхватываю их и топаю внутрь коттеджа.
Там как всегда тепло, светло, и чисто. А еще есть одежда, которую я натягиваю на себя.
Надо найти Ореста. Надо все ему объяснить, рассказать, и наконец-таки избавиться от тайны, тяжелым грузом растянувшуюся на плечах. Отчасти я даже рада произошедшему, ведь теперь гораздо проще доказать мужу, что Химера - это не плод моего воображения, что я не слетела с катушек. Потому что если слетела, то и его эта участь стороной не обошла. Все-таки не каждый день узнаешь, что любимый мужчина имеет свойство превращаться в разъяренного быка, точно так же, как не каждый день видишь в собственной жене Химеру.

С Пиросом, к слову, я сталкиваюсь возле автомобиля. Резко торможу, как-то виновато опускаю голову, и смотрю на него исподлобья. Тихо выдыхаю, и только после этого делаю нерешительный шаг к нему.
- Я.. - мнусь, затыкаюсь, и хмурюсь. А что, блять, говорить то вообще? Как объяснять, с чего начинать? Оказываюсь перед автомобилем, запрыгиваю на капот, упираясь пятками в бампер, и тру пальцами переносицу. - не знаю, что говорить. Скажи мне что-нибудь ты.

Я много раз пыталась начать разговор о древнегреческом чудовище, живущим со мной практически с самого рождения, сотни раз представляла себе, как отреагирует на это Орест - разозлится ли, или сочтет сумасшедшей, ведь доказательств, по сути, у меня не было, потому что по своей воле продемонстрировать мужу Химеру я не могла, а в присутствии Хранителя делать это боялась, ибо последствия могли быть самые разнообразные, и до жути трагичные, - очень долго размышляла над возможными вариантами того, как более снисходительно преподнести ему эту информацию, но каждый раз все сходило на нет, потому что мне становилось страшно.
Я много раз хотела рассказать мужчине правду просто потому, что не хотелось оставлять в тайне такой важный аспект своей жизни, не хотелось больше секретов между нами, но даже представить себе не могла, чем может обернуться для нас обоих очередная случайная встреча с Хранителем. Если честно, для меня до сих пор остается необъяснимым то, каким образом Оресту доводилось не чувствовать присутствие Минотавра, и как удачно он все это время избегал встреч с теми, кто способен лишь одним появлением пробудить зверя. А судя по тому, как растерянно он выглядел в момент обращения, не сложно сделать вывод, что оно дается ему впервые.
С одной стороны, теперь мне проще будет рассказать ему правду, ведь он видел все собственными глазами, но с другой стороны.. понятия не имею, с чего начинать, как объясняться, и что делать, так как Пирос до сих пор выглядит взвинченным. Мне казалось, что после того, как он воочию увидит Химеру, будет проще выложить все, как на духу. Оказалось, что показалось, потому что проще нихрена не стало.
И становиться, видимо, не собирается.

Мне жарко. С трудом понимаю, чем вызван резкий подъем температуры - то ли от того, что солнце стало греть как-то яростнее, то ли от недавнего обращения, которое всегда по разному на мне сказывалось. Впрочем, не это сейчас важно.
Куда важнее Пирос, который все еще ахуевает.
Ахуевает, а затем срывается, рычит, выплевывает слова буквально мне в лицо, тяжело дышит, и смотрит такими дикими глазами, что Минотавр сейчас кажется безобидным таким теленком. Я знаю мужа, знаю все, на что он способен, и вот в таких ситуациях следует поступить мудро, а не бросаться с головой в омут раздражения, которое начинает шевелиться где-то на задворках сознания. В любой другой ситуации на злость я бы ответила точно такой же злостью, потому что моей вины, как таковой, в произошедшем нет, потому логичнее  всего - и привычнее, - было бы сказать нечто вроде: "не будь ублюдком, Пирос, я тут не при делах".
Но молчу. Поджимаю губы, увожу от мужчины взгляд и опускаю голову, выдыхаю прерывисто, а затем соскальзываю с гладкого капота, касаясь уставшими ногами нагретого тротуара.
Мне хочется сорваться, хочется высказать Оресту все, что думаю по этому поводу, потому что мне, вообще-то, тоже пришлось не сладко, а Химера все еще копошится где-то внутри, дает о себе знать, и только масла в огонь подливает. Но ничего подобного я не делаю, давлю в себе эту злость, потому что прекрасно понимаю мужа, ведь когда-то сама оказалась на его месте, пережила все это, научилась мириться. Точно так же боялась, но в наших ситуациях есть одно большое и очень важное различие: мне, в свое время, пришлось справляться с этим в одиночку, потому как не могла никому рассказать, и уж тем более показать, не могла контролировать чудище, оттого боялась еще больше; у Пироса есть я - человек, который не только прошел через все это, ощутил на своей шкуре, и прекрасно все знает, но еще и который его любит.

Вообще, когда мужчина зол и готов разнести все в округе и без помощи Минотавра, я предпочитаю либо свалить с горизонта, предусмотрительно уберегая нервы, либо ответить на злость еще более яростно, и тогда мы балансируем на грани того, чтобы посраться окончательно и бесповоротно.
Но сейчас я не делаю ни того, ни другого. Вместо этого переминаюсь с ноги на ногу, прерывисто выдыхаю, и подхожу к мужу.
- Успокойся, - не требовательно, а спокойно прошу. Кладу ладони на его щеки, заставляя повернуться, смотрю в раздраженные глаза, и подаюсь вперед, привычно прикладываясь лбом к его лбу. - я не требую от тебя объяснений, потому что сама все знаю. Не думала, что живу с Минотавром, - усмехаюсь, и немного отдаляюсь, снова смотрю в глаза. - впрочем, ты тоже не рассчитывал, что живешь с Химерой. Пошли в дом, налью тебе выпить. Без виски будет сложно, - опускаю руки вниз, провожу по шее и груди, а затем аккуратно подталкиваю в сторону дома.