вид;

Всегда подозревала, что неприятности липнут ко мне с невероятным упорством, а выбираться из них приходится долго и муторно, в то время как финал не всегда подразумевает по собой счастливый исход, но даже не смотря на это, последние несколько лет я все чаще начинаю понимать, что темный, мрачный шлейф проблем и разочарований тянется за мной, не отступая ни на шаг.
Даже сейчас, когда спокойно лежала в своей квартире, продавливая собственной задницей мягкий, уютный диван, запрокинув голову и свесив её с подлокотника, а левой ногой то и дело отпинывая настойчивого кота, трущегося о штанину в беззвучном требовании ласки, на подсознательном уровне я ощущала какое-то странное предчувствие. Будто должно произойти что-то, а неизвестность перед тем, каким именно окажется подарок судьбы - хорошим, или до одури плохим, - меня пугала.

- Да уйди ты, животное, - цокнула языком, приподняв голову, и в очередной раз оттолкнув от себя кота - единственное живое существо, помимо меня, обитающее в этой квартире. Еще пятнадцать, и здравствуй жизнь сильной и независимой женщины.
Кошаку, к слову, упорства было не занимать - и тут следует вспомнить всем известную поговорку, что питомец похож на своего хозяина, - и буквально через мгновение мохнатая туша, в сопровождении звонкого, но отнюдь не самого довольного мяуканья - мол, какого хрена ты меня пинаешь вообще, женщина, я тут Царь и Бог, - запрыгивает мне на грудь, начинает урчать, как древний мустанг, повидавший виды, и норовит обтереть свою шерстяную рожу об мое лицо, все еще требуя ласки и внимания. Если с первым проблем не было - потому что светлые и добрые чувства, таящиеся где-то внутри, приходилось выплескивать именно на кота, - то с вниманием зачастую выходили проблемы. Ненормированный рабочий день кидало из крайности в крайность - то удавалось неделями дома сидеть, потому что никакой работы не было, то пропадала из квартиры ранним утром, и возвращалась только через пару-тройку дней.

Моя жизнь для многих - в основном тех, кто знал меня посредственно, - казалась сказкой - просторная квартира, стабильное финансовое положение, эффектная внешность, благодаря которой потенциальных женихов хоть лопатой отгребай - любимая фраза подруги, - и все в принципе отлично. Но то, что находилось на поверхности - красивая, цветастая обложка, - это лишь иллюзия для всех, кто каким-либо образом касается моей жизни. То, что находится под всей этой мишурой, давно сгнило, почернело, и, что самое страшное, к такому не совсем приятному исходу руку я приложила самостоятельно.
То дерьмо, в которое когда-то давно мне, по собственной безалаберности - и благодаря амбициям, которые требовали, мол, давай, докажи всем и каждому, на что способна, - завели меня в пропасть, из которой выбраться оказалось невозможно. Пыталась ведь, всеми силами карабкалась наверх, и наивно поверила, что достигла вершины, когда нашла в лице Ореста не только друга, всегда приходящего на помощь, но еще и любимого человека - который, вопреки своему не самому покладистому и смиренному характеру, оказался любящим мужем, и чертовски хорошим отцом. Думала, что все наладилось, и требовать от жизни большего не видела смысла, потому как все было под боком. Но зря расслабилась, потому что криминальный мир не отпускает, не дает вздохнуть полной грудью, и не подразумевает под собой "жили долго и счастливо". А чудовище, живущее внутри, лишь подливало масла в огонь.
В итоге все пошло по пиздецу, тонкие, но цепкие щупальца прошлой жизни стремительно ворвались в настоящее, вытянув меня из привычной колеи, и вернув обратно на шаткую тропинку криминала - не по собственной воле ввязалась снова, а потому что люди, не желающие отпускать, нашли точки воздействия. Семья, к сожалению, попадает под удар в первую очередь, а я, будучи человеком, у которого отсутствовал инстинкт к самопожертвованию, впервые в жизни из двух зол выбрала наименьшее - не стала сопротивляться, когда муж взял сына, и исчез со всех радаров.
Было хреново. Было до одури тяжело. Ломало и сжигало изнутри, но по сей день я искренне верю, что поступила правильно, оградив от опасности двух самых дорогих людей, но стала подвергать не меньшей опасности саму себя.

Телефонный звонок, разорвавший повисшую тишину, разбавляемую лишь урчанием кота, вытащил меня из пучины собственных мыслей. Вибрация где-то под задницей - потому что телефон был в заднем кармане, - заставила резко выпрямиться, отчего кошак, не ожидавший такого поворота, вцепился когтями в майку - и в кожу тоже.
- Да блять, - прошипела, взяв животное за шкирку, и пока отцепляла от себя, достала телефон, ответив на звонок. Голос на том конце принадлежал подруге, которая быстро и несвязно бросалась словами, из которых я поняла лишь то, что у кого-то что-то случилось, а она застряла в пробке, и надо куда-то приехать. Пыталась возразить, сославшись на плохое самочувствие, но не успела, потому что услышала монотонные гудки.
Окей, поняла, приняла. Собралась, взяла телефон, кредитку, ключи от машины, и поехала на помощь непонятно кому, почти как Чип и Дейл, только без Дейла.

Чем ближе подъезжала к указанному в смс адресу, тем четче чувствовала какое-то странное чувство, хотя внешне оставалась все так же спокойна. Послав в далекие дали все грызущие ощущения, и вывалившись из машины, неторопливым, ленивым шагом направилась в сторону дома, а там - в поисках нужной квартиры. Намеревалась быстро решить, зачем вообще сюда приехала, и вернуться домой.
Вот только не подозревала, что неожиданные повороты в, казалось бы, мерном дне, судьба все-таки мне уготовила.
На нужном этаже, уже возле дверей, на которой были указаны нужные цифры, я немного потопталась, переминувшись с ноги на ногу, и, в конечном итоге решительно постучала, терпеливо дожидаясь, когда кто-нибудь из обитателей сего великолепия откроет дверь.
- Вымерли все что ли? Нахера приехала.. - бурчала себе под нос, цокнув языком. Встав полубоком к входной двери, скрестила руки на груди, поджала губы, и без особого энтузиазма стала рассматривать окружающее пространство. Дверь, еще дверь, идеально ровные стены, выкрашенные в светлые тона, чистота и легкий аромат выпечки, доносящийся откуда-то с верхних этажей, и улавливаемый чутким обонянием.
А тяжелые шаги по ту сторону железной преграды все-таки послышались...

Отредактировано Kirk Piros (12.01.2017 10:04:57)

Проститеизвините, но у меня как-бы свои дела есть - на самом деле нет, нету, - и проблем, которые телепаются за спиной, тоже хватало. Надо бы их решить, разложить по полкам то, что должно на этих полках лежать, и выкинуть весь мусор и ненужных хлам - и здесь имеется ввиду далеко не пустые коробки от пиццы, валяющиеся на журнальном столике в моей, с виду чисто холостяцкой, квартире, и на которых нашел себе место кот, сворачиваясь своим меховым клубком, и чрезмерно громко сопя; здесь имеется ввиду мысли, чувства, мешающие спокойно жить, и выполнять свои прямые обязанности человека, имеющего достаточно уверенное, но некогда пошатнувшееся положение в криминальном мире, и переживания, потому что забыть о человеке, который когда-то стал не просто близким, а необходимым, я, увы, не могла, и совершенно неважно, сколько сил к этому прикладывала.

И вот, вместо того, чтобы заниматься своими делами, между делом впадая в приступы неконтролируемого самобичевания, я стою возле непонятной квартиры, в каком-то непонятном доме, и бездумно изучая труды местных строителей, возводивших все это дело. Нахера, спрашивается? Понятия не имею.
Зная прекрасно, какой доставучей бывает подруга, отправившая меня сюда, я давно усвоила урок, что лучше быстро согласиться на просьбу, чем пытаться убедить её, что своих дел хватает, и нихрена никуда ехать я не хочу. То ли предчувствие у нее было отменное, вкупе с тем, что меня так хорошо знала, потому что зачастую звонила или появлялась на пороге с очередными историями, или делами, требующими моего непосредственного участия, в те моменты, когда единственным увлекательным занятием для меня было лежать на диване, да шаги секундной стрелки на часах высчитывать; то ли у меня скилл игнорирования был прокачен не до нужного уровня, потому что умело увиливать от просьб у меня почему-то не получалось. Прервать словесный поток со стороны девушки не представлялось возможным, вставить туда какое-либо возражение - тоже. А если и удавалось, то на мою голову обрушивалось такое праведное негодование, растягивающееся на долгие часы, что средневековые пытки показались бы легким развлечением. В общем, поняла и вкурила, что противиться не стоит.
Именно поэтому я вот уже несколько минут стою под дверьми, которые никто открывать не собирается, и не ухожу - хотя давно бы следовало, потому что ну че за херня?

- Че бл? - в откровенном ахуе скривилась, вскинув бровь, и повернувшись в сторону все еще закрытой двери. Голос, раздавшийся с той стороны, принадлежал мужчине, и тут мысленно ахуела еще раз, потому что.. какого хрена вообще я тут по этажам должна скакать? С четко и не прогибаемой решимостью послать в далекие дали все вот это вот, нарочито громко фыркнула, и уже хотела было двинуться к лифту, как внезапно остановилась, и невольно нахмурилась, сжав губы в тонкую полоску.
Мне показалась слишком знакомой интонация, с которой говорил мужчина. Мало того, мне и сам голос показался слишком знакомым. Не сдвинувшись с места, но повернув голову в сторону квартиры, я пристальным взглядом прожигала железную преграду, отказываясь верить собственному четкому слуху. Никогда ведь не подводил, а сейчас что? Решил злую шутку сыграть? Хреновая идея.
Сердце предательски забилось в грудной клетке, гулко ударяясь о ребра, дыхание в момент стало глубоким и я понятия не имела, как с этим состоянием справиться: разум настойчиво твердил о том, что по ту сторону, не желая поднимать задницу с дивана, сидит именно Орест, который до лишних телодвижений всегда был слишком ленив - особенно когда рядом находился тот, кто работу может сделать за него - и тут совершенно неважно, какая именно подразумевалась работа - сварить кофе, или сгонять к соседям, которые внезапно решили устроить незапланированный душ; на подсознательном же уровне поймала себя на мысли, что хотела бы увидеть его снова, заглянуть в льдистые глаза, и почувствовать, как прежде, эту нерушимую защищенность, которую испытывала всегда, когда мужчина находился рядом.
Но все-таки хрень все это - Пирос в Испании, на приемлемом расстоянии от меня, и тех проблем, которые несет за собой нахождение в непосредственной близости с Носителем Химеры - то есть, со мной.

Хрен бы его знал, сколько времени прошло, пока я вот так стояла, и смотрела на дверь, как баран на новые ворота, но когда собралась уходить, то уловила легкий запах знакомых духов, за которым в поле зрения незамедлительно появилась девушка - та самая подруга, застрявшая в пробке. Смотрите ка, добралась вон как быстро, а я толком ничего и не делала. К слову, и не собиралась.
- О, Кирк.. - увидев меня, заулыбалась Чара, и развела руки в стороны, видимо намереваясь заключить в объятья - постоянно пыталась это сделать, и постоянно пролетала, как фанера над Парижем, - но заметив мое неоднозначное выражение лица, руки опустила, но кривить губы в странной улыбке не перестала. - разобрались..? - заметила, что я отрицательно мотаю головой, и продолжила. - ты не торопишься? Подбросишь меня до работы, а то там такие пробки, а ты ведь в курсе, где можно объехать, и куда свернуть, - снова словесный понос, на который я лишь опять глаза закатила, и нарочито громко фыркнула. О моем роде деятельности она не знала, но не раз мне приходилось возить её, потому что "ой да ладно тебе, тут не далеко". - я сейчас быстро разберусь, что случилось.. - потоп, - вставила свои пять копеек в её бесконечную речь, - успокою мужчину.. - он мудак, - потому что сам разобраться не может, а девушка, тем временем, будто и не слышала меня, продолжая говорить. - и поедем.. - у тебя пять минут, - все это я говорила с совершенно флегматичным видом, в то время как Чара не унималась. - кстати, пойдем я тебя познакомлю, он такой... - мечтательно протянула она, открывая дверь, и напрочь игнорируя мой недовольный вид. - у нас сегодня свидание. - тихо произнесла, и шагнула вглубь квартиры, а я в очередной раз закатила глаза, скрестила руки на груди, и шагнула следом.

- Милый, - нараспев промурлыкала Чара, подошла к дивану и наклонилась, видимо обнимая того самого мужчину, которого мне увидеть не довелось, потому что обзор благополучно закрыло женское тело. Я же, поджав губы и изогнув бровь, остановилась, упершись плечом в стену. И вроде бы все не так плачевно, но, божмой, никогда так не ошибалась.
Стоило подруге отдалиться, а моему взгляду, до этого прикованному к тазу, что стоял на журнальном столике, переместиться на того, кого она ласково называла милым, как дыхание предательски сперло, а сердцебиение, успевшее прийти в норму, снова ускорилось. Руки непроизвольно сжались в кулаки, когда в мужчине я узнала собственного мужа, которого все еще обнимала Чара, теперь усевшаяся с ним рядом. Нахмурилась, до боли прикусив губу - но даже это не заглушило то неприятное, тянущее и скручивающее болезненное чувство, граничащее с ревностью.
- Знакомьтесь.. милый, это Кирк, - подруга увела от него взгляд, и посмотрела на меня. - Кирк, это.. - Орест.. - закончила я за нее, прикрыв глаза, и сглотнув ком, подступающий к горлу.
Еще несколько секунд простояв, тяжело дыша, и в итоге, кинув что-то несвязное о том, что подожду Чару в машине, развернулась, неуверенно зашагав в сторону выхода, но зачем-то остановилась у самого порога.
Дожидаться её я, конечно же, не собиралась.
Оставаться здесь - тоже.
Почему стояла - хер знает.

Зачем я остановилась в дверях, когда должна была в очередной раз стремительно исчезнуть со всех радаров, завидев перед глазами знакомое, такое родное, но в то же время успевшее стать чужим, лицо? Почему до сих пор стою в проеме входной двери, упираюсь взглядом в ровную, белую стену напротив, и прислушиваюсь к тишине, которая воцарилась буквально несколько секунд назад? Когда я успела стать человеком, которому не подчиняется - а сейчас был именно такой момент, - собственное тело?
Слишком много вопросов, слишком много неизвестных, а решения не видела, и, что самое стремное в этой ситуации, понятия не имела, найду ли их вообще - решения эти.

До сегодняшнего дня, до этой злоебучей секунды я была целиком и полностью уверена, что смогла забыть Ореста, смогла справиться со всеми чувствами, которые испытывала к этому человеку, вырезала их - пусть и чертовски сложно было, - выбросила в мусорное ведро, и навсегда сожгла все те мосты, которые с виду казались нерушимыми и неприступными - а ведь раньше, когда все было хорошо, когда семья наша была в полном составе, и ничего, как говорится, не предвещало беды, я могла заявить с уверенностью в двести процентов, что никакая херня, норовящаяся влезть в счастливую, мерную жизнь, все то дерьмо, которое не раз пыталось развести нас по разные стороны баррикад, не сможет разрушить то, что строилось не месяцами даже, а годами. Потому что в Оресте - пусть вспыльчивом, заводящимся с пол-оборота, - я видела не только человека, за которым чувствовала себя не как за каменной стеной даже, а как за бронированным укрытием, но еще и человека, который целиком и полностью сумел стать родным и до остервенения нужным. Он с феноменальной ловкостью умел выводить меня из себя одним только неаккуратным действием - разлитое на ковер пиво, рассыпанные в кровати хлебные крошки, - но вместе с тем он точно так же ловко умел успокаивать: один короткий, но правильный взгляд, одно, с виду незначительное, прикосновение, и я успокаивалась, остывала, и готова была сделать все, что угодно, лишь бы этот человек всегда был рядом.
А потом он внезапно исчез, и я прекрасно понимала, что виновата в этой ситуации была сама. Понимала, признавала, но ничего, к сожалению, сделать не могла, потому что те, кому потребовалось вернуть меня в пучину криминального мира, воздействовать решили именно через семью. Если в Оресте я была уверена, и понимала, что с ним справиться не так то просто, то по поводу сына, которому только-только два года исполнилось, была не уверена вовсе. Потому и сделала этот единственный, неебически болезненный шаг - отпустила любимого человека, отпустила любимого сына, и, в свою очередь, исчезла сама.

Не раз, за эти долгие три года, представляла, что бы было, если бы мы случайно встретились. В собственных мыслях все казалось таким простым, таким легким и спокойным - ничего хорошего не ждала, того, что Орест будет рад этой встрече, не ждала тем более, но, блять, как же ошибалась в собственных предположениях.
Вот она, та самая случайная встреча, а сломало как-то по-новому; вот они, те ощущения от взгляда в льдистые глаза, а больно стало просто невыносимо; вот он, человек, который был - и, пожалуй, остался, - для меня всем, но которому я ни в какие ворота не уперлась.

И вот она, та ненависть, которую я вижу, когда мужчина догоняет меня, и нависает, а мне не остается ничего, кроме как смотреть на него, замечать эту нескрываемую злобу, видеть тот огонь в ледяных глазах, не предвещающий ничего хорошего, и чувствовать, что с каждым его тяжелым, глубоким вдохом, внутри меня что-то безнадежно ломается. Снова.
- Этим и занимаюсь, - на выдохе произношу я, еще раз скользнув неторопливым взглядом по его лицу - за три года и не изменился вовсе, - и, зацепившись им за стремительно промчавшуюся мимо нас подругу, разворачиваюсь, решительно шагая следом за Чарой.
Далеко, к слову, так и не ушла. Решительность та исчезла вместе с громким хлопком двери, которую Орест закрыл прямо перед моим носом. Вот, блять, какого хера, Пирос? Всегда знала, что тебя из крайности в крайность бросает, но не думала, что все настолько запущено.
Почувствовала грубые ладони на собственных плечах - а вместе с тем болевые ощущения, концентрирующиеся там же, - и оскалилась. Нахмурилась, когда снова оказалась лицом к лицу с мужем, рывком ударила внешними сторонами запястий по внутренним сторонам его предплечий, и сделала шаг назад, упершись спиной в закрытую дверь.
- Какого хера, Орест? - единственное, что выговорила я, прежде чем в пределах четырех стен повисла гробовая тишина, разбавляемая лишь глубоким и шумным дыханием мужчины, и моим дыханием - таким же глубоким, но тихим.
Он молчал, испепеляя меня ненавидящим взглядом. Я молчала тоже, и тоже смотрела на него, но ни с ненавистью, а, скорее, с раздражением, природу которого, честно говоря, понять не могла. Разум настойчиво горланил о том, что прямо сейчас следует уйти, снова исчезнуть, и никогда не появляться вблизи этого дома, обходя его за километр - а лучше за десять. Сердце же, вопреки своему безудержному ритму, спокойной мелодией просило остаться, потому что даже спустя три долгих года - когда единственным понимающим созданием был кот, - мужчина не перестал быть необходимым, как глоток свежего воздуха после душного помещения. И где-то на перипетии всего этого находилась я, искренне не понимая, к каким именно доводам стоит прислушаться.
Впрочем, Орест, решительно настроенный на волну ненависти и злости, заставлял чашу весов склоняться в пользу разума.
В итоге именно туда они и склонились.

Очередной тяжелый вдох, следом, теперь уже шумный, выдох, и я, еще раз скользнув взглядом по мужскому лицу - остановив его на губах чуть дольше, чем планировала, - сделала уверенный шаг вперед, сократив между нами расстояние до недопустимого уровня. Находясь совсем рядом, теперь чувствуя на себе его горячее дыхание, я не двигалась - но не потому, что не хотела, а потому что рукой, которую увела себе за спину, не могла нащупать блядскую дверную ручку. И не понимала, что этим действием делаю хуже в первую очередь себе, потому что все еще хочу коснуться ладонью колючей щеки, хочу, как и прежде, почувствовать его требовательные губы на своих губах. Хочу его, целиком и полностью, всего и без остатка, но разумно понимаю, что этого не будет.
И внутри что-то ломается. Опять.
- Не напрягайся так, - спокойно, ровно произнесла, когда наконец-то нашла злоебучую ручку, за которую дернула, почувствовав, как в открывшуюся дверь торопливо ворвался сквозняк, а вместе с ним тот самый запах выпечки, который теперь стал каким-то ненавистным. - я ухожу. Ты меня больше не увидишь, - кажется, нечто подобное промелькнуло в моей голове тогда, три года назад, в момент, когда шасси самолета оторвались от нагретого испанским солнцем асфальта взлетной полосы.
Почему сейчас этот шаг сделать так сложно?

Я не знала, что именно творилось в голове у человека, в котором я когда-то нуждалась - и сейчас нуждаюсь, без сомнений, просто нужда эта, спустя долгие три года, успела заржаветь, покрыться толстым слоем пыли, и остаться где-то на задворках души; я хотела бы узнать его мысли лишь коротко взглянув в глаза - быть может, тогда бы стало проще разрешить всю эту ситуацию, и расставить все точки, - но на подобные действия у меня не хватит ни способностей, ни решительности - зато я, замечая в льдистом взгляде собственное отражение, прекрасно видела все те тяжелые эмоции и чувства - ненависть и злоба, - которые бурлили в мужской груди; мне хотелось бы, чертовски хотелось, обернуть время вспять, чтобы не совершать ошибок, последствием которых стала потеря любимого человека, но и на это я, к сожалению, не была способна.
Единственно, что сейчас было мне по силам - это уйти, как того хочет Орест, и больше никогда не появляться в его жизни. Тяжело, страшно, больно. Но мне, благо, хватало смелости, чтобы признавать собственные ошибки - пусть зачастую не говорила об этом напрямую, всем своим видом показывая сопротивление, но на подсознательном уровне всегда понимала и принимала все те косяки, которые собственноручно совершала.

Сердце продолжало твердить о том, что следует уступить, следует попытаться объяснить все, потому что наши взгляды на одну и ту же проблему кардинально различались: Орест видел в этом предательство - отчасти оно им и было, как бы прискорбно это не звучало; я же видела единственный логичный исход - и неважно, каким тяжелым он является, главное, что дорогие люди живы и здоровы. Я, вопреки собственной гордости - и характеру, который не подразумевал подобные действия тоже, - готова была целиком и полностью капитулировать перед мужчиной, но стоило заглянуть в глаза, полные решимости - и разве что неоновой вывески о том, что прощения мне нет, не горело, - как желание пропадало. Не потому, что какие-то барьеры возникали, а потому, что знала Ореста так же хорошо, как знала и себя. Его прощение - это что-то сродни вере в привидений: вроде бы есть, но мало кто был тому свидетелем.

Проследив за тем, как мужчина резко отступает назад, а затем и вовсе уходит, я тяжело, прерывисто - будто что-то мешает, - выдохнула, и, зажмурившись, опустила голову, отчего волосы тут же стали чем-то вроде импровизированной ширмы.
Не видела мужа, но слышала, как какой-то предмет обо что-то ударяется, а затем диван раздражается скрипом. Все еще чувствовала это немыслимое напряжение, воцарившееся в квартире. А вместе со всем этим ощущала еще и то, что внутри медленно, но верно ломается все, что, думалось, уже давно было сломано - хрустит, скрипит, втаптывается и доставляет прост безмерное количество дискомфорта. И снова больно.
Мне всегда казалось, что я - человек сильный, не сломленный духом, и способный пройти через множество проблем, при этом по минимуму выставляя эмоции напоказ. На деле же оказалось, что либо я была не такой железной, либо у Пироса мастерски получалось выводить меня на проявление чувств - что,  впрочем, так и было. И Орест был единственным мужчиной, кому довелось видеть самое, пожалуй, искреннее проявление эмоций - слезы.

Сейчас чувствовала, как эти самые слезы начинают давать о себе знать, отчего приходилось жмуриться сильнее. Просто было слишком тяжело. Просто Орест был нужен.. дико нужен.
Запрокинув голову назад, поджав губы, и вздохнув, я несколько раз быстро моргнула, отгоняя от себя это наваждение, и уставилась в потолок, скользя по нему взглядом, возвращая себе былое состояние, приближенное к похуистичному. С трудом, но все-таки сделать это получилось, и я уже хотела было уходить, уже переступила одной ногой порог злополучной квартиры, намереваясь навсегда оставить любимого человека, но слова, услышанные вслед, заставили резко замереть, нахмуриться, и сжать губы в тонкую полоску.
"Тебе не привыкать" - эхом повторялось в голове, болезненным молотом ударяя по вискам.
Наверное, стоило бы и правда валить куда подальше, пока до греха дело не дошло, но вместо этого я бодро развернулась на сто восемьдесят градусов, в несколько широких шагов преодолела коридор, и оказалась в гостиной, где сидел Орест. Не подходила к нему - прекрасно знала, что лезть, когда он находится в таком состоянии - себе дороже, - держалась на приемлемом расстоянии, но почувствовала острую необходимость сказать ему то, что все эти годы тяжелым грузом лежит на плечах, склоняя к земле. Не ждала, что Пирос поверит, что примет, и уж тем более не ждала, что все это каким-то образом изменит ситуацию, но... хуже ведь все-равно уже не станет, верно?
- Не привыкать.. - повторила я слова, сказанные мужчиной несколько минут назад. - а знаешь почему не привыкать? Знаешь почему я ушла.. или ушел ты.. не суть в общем, - сделала еще несколько шагов, сокращая расстояние. Руку, вместе с тем, сунула во внутренний карман куртки, вытащив оттуда небольшую карточку - визитку того автосалона, в котором работала я, когда все было отлично. И в котором работал Макс - человек, севший в тюрьму - вместо меня, - с легкой подачи Ореста. Зачем-то таскала эту бумажку с собой. Возможно, как напоминание того, в какое дерьмо по собственной неосторожности вляпалась. Бросила её на журнальный столик, что стоял возле мужчины, нарочно обратной стороной. На светлом, будто матовом, фоне обычной черной ручкой, жирным шрифтом было написано всего четыре слова: "Или ты. Или их." Под "их" подразумевались, как раз таки, муж и сын.
- Уверена, что тебе похуй, - перевела взгляд с визитки на мужчину, который на нее не смотрел вовсе. - но.. Макс, сидя в тюрьме, нарыл целую папку не только на меня, но и на тебя тоже, - говорила совершенно спокойно, не обращала внимания на тяжелое дыхание, не задумывалась и о том, слушает Орест, или нет. Просто говорила, потому что хотела сбросить хотя бы часть той тяжести, которая нависает вот уже три года. - в тот день, когда он вышел, под дверью нашла вот это, - кивнула на визитку, и замолкла на несколько секунд. - он обещал отправить всю эту хрень копам, если я не вернусь обратно. Тогда бы посадили не только меня, но и тебя.. сам понимаешь.
Стало ли мне легче? Немного. Совсем немного.
Оставаться в этой квартире смысла больше не видела, потому, еще раз скользнув взглядом по лицу мужа, развернулась, но сделав несколько шагов, остановилась снова, добавив: - прости, но из двух зол я выбрала наименьшее, - потому что лучше сын останется с одним из родителей, чем останется без них вовсе.

Когда во мне проснулось это самопожертвование? Хер знает.
Видимо семейная жизнь все-таки людей меняет.

Отредактировано Kirk Piros (16.01.2017 19:26:24)

Очень ахуенно смотреть на человека, которого всем сердцем когда-то любила, который был способен лишь своим нахождением рядом заменить весь блядский мир, и в котором чувствовала искреннюю необходимость, не боясь при этом зависеть от него не на сто процентов даже, а, как минимум, на все четыреста;
Очень ахуенно смотреть на человека, и видеть, что он живой, здоровый, а все то дерьмо, которое тянулось темным шлейфом за мной, невольно забирая в свои цепкие лапы и тех, кто находится в непосредственной близости, его теперь никаким боком не касается;
Очень неприятно и чертовски больно смотреть в светлые, льдистые глаза, и видеть там не только ненависть, злость, раздражение, но еще и такую же поглощающую боль, медленно, но верно уничтожающую изнутри.

Я не почувствовала того облегчения, которое хотелось бы почувствовать, когда рассказала истинные мотивы своего поступка. Прекрасно зная Ореста, мне не приходилось рассчитывать на то, что он вот так просто примет всю эту информацию, и все снова вернется на круги своя. Но то, что с этой самой секунды он в курсе всего, во что мне, не по собственной воле, "посчастливилось" влезть снова, чуть ослабило удавку, покоящуюся на моей шее с того самого момента, как объявили посадку на рейс Барселона - Афины.

Как только мужчина встал, оказавшись совсем рядом, я повернулась к нему, но сделала уверенный шаг назад, увеличивая между нами расстояние. Не потому, что боялась его, а, скорее, потому, что боялась саму себя. Точнее, всего того, что грозится взбудоражиться в душе, стоит посмотреть в родные и все такие же необходимые глаза. И все же взгляд подняла, хотя искренне боялась видеть ту ненависть, с которой он сейчас прожигал меня взглядом.

На протяжении всего того времени, что я нахожусь в этой квартире, мне невольно вспоминались слова отца. Он никогда не был любителем травить байки, или рассказывать поучительные истории, но все-таки одну из подобных поведал в тот период, когда мне жизненно необходимо было вправить мозг, чтобы в итоге все не перевалило за черту, переступив которую, обратно вернуть ничего не получится - и тут совершенно не важно, что в итоге этот короткий, но решающий судьбу шаг я все-таки сделала.
Он показал мне автомобиль - Форд Мустанг 1965 года. С первого взгляда казалось, что он будто только вчера сошел с конвейера: отполированный до идеального блеска, без единой царапины, приковывающий к себе взгляд. Но потом отец показал мне фотографию того, что с ним было буквально полтора года назад: один единственный каркас, покореженный, проржавевший, и, на первый взгляд, безнадежный. А следом, пожав плечами, произнес лишь короткую фразу: "если безнадежно сгнившему металлолому можно вернуть жизнь, то и с собственной есть вариант сделать то же самое".

Сейчас, стоя перед Орестом, и слушая то, что он говорит, я окончательно убедилась - все-таки не всему можно вернуть былое состояние. По крайней мере семье нашей приобрести былой вид уже не удастся.
Каждое слово мужчины болезненными, острыми иглами впивалось не сердце даже, а в душу. Его слова ломали, сжигали, уничтожали все, и на развалинах этих, к сожалению, построить что-то новое не представлялось возможным. Нет, крест на себе я не ставила, и, честно говоря, не собиралась даже. Но это чувство, будто в один момент чего-то важного и нужного лишили, будет преследовать меня, кажется, на протяжении всей жизни.

И все-таки мне в очередной раз было страшно.

- А что я, по-твоему, должна была делать? - спустя некоторое время молчания - после того, как замолчал Орест, - которое сопровождалось лишь взглядом, так же удушающе-спокойно спросила, неотрывно глядя на мужа. И снова тягучая тишина, смешанная с чувством, что справляться со сдержанностью, выводя на передний план холодный и равнодушный тон, я больше не в состоянии. Потому что тяжело. Потому что неебически больно.
В общем-то, когда все уже итак к херам полетело, стоит ли вообще сдерживаться? Если Пирос, вопреки своему взрывному характеру, умело себя контролировал - и лишь взгляд выражал то, что творится у него на душе, - то я не могла и не хотела этого делать.
- Что мне оставалось, когда этот мудак четко дал понять - если расскажу, то все к херам полетит, - впрочем, все равно ведь полетело. - я за вас боялась, Орест. Я. блять. боялась, - с каждым сказанным словом тон становился все громче, а дыхание чаще и глубже. - думаешь я не искала варианты, а сразу решила свалить? Да хуй там, я пыталась все разрулить, пыталась выбраться из этого дерьма.. Ты прекрасно меня знаешь, и прекрасно знаешь, что собственную жизнь я никогда не берегла, поэтому когда поставили перед выбором, прости, но выбрала меньшее дерьмо, - лишь бы, блять, с вами нормально все было.
Сделала глубокий вдох, и тут же шумно выдохнула, на мгновение зажмурилась и поджала губы. Пыталась утихомирить разгорающийся в душе пожар, но не могла. Хотелось высказать все, что копилось где-то глубоко внутри, и вот-вот грозилось перевалить через край.
Масла в огонь подливал еще и Орест, который внешне был спокоен, но каждое слово которого было с избытком наполнено тем негативом, который пугал меня, который безжалостно ломал, прогибал, и вдавливал в землю.
- И перестань стоить из себя мученика, Пирос. Думаешь мне не больно было терять любимого человека? Ты нужен был мне, ты всегда знал, что я чертовски зависима от тебя, и... 
- Кирк? - со стороны коридора послышался нерешительный голос Чары, а затем и сама она появилась в поле зрения - правда замерла на приличном расстоянии, переводя взгляд то на меня, то на Ореста. - С соседями решилось, ты едешь? - теперь она смотрела лишь на меня.
- Еду, - не переставая, в свою очередь, смотреть на мужчину, на выдохе произнесла, услышав, как подруга переминулась с ноги на ногу, и ушла.

- Ты изначально знал, на что идешь.. еще тогда, когда влез в банду, - и предал - не тем, что оказался копом, и воспользовался нашим знакомством, чтобы добиться собственных целей, а тем, что скрывал, не рассказал сразу, а вместе с тем, зная итог всему тому дерьму, позволил мне заново почувствовать необходимость, - доставив боли не меньше.
А я, между тем, позволила себе показать слабость, потому что нашла силы, чтобы переступить через себя, через собственные принципы и гордость, простив то, что на первый взгляд прощения под собой не подразумевает.
Не жалела, потому что лишь рядом с Орестом смогла научиться расставлять приоритеты.
Тогда в приоритете было сохранить наши отношения.
Теперь в приоритете снова научиться жить без человека, чувства по отношению к которому дали о себе знать еще в тот момент, когда увидела его снова.

Я чувствовала, как руки - всегда решительно сжимающиеся в кулаки при каждой проблеме, требующей скорейшего разрешения, и никогда не сдающиеся, потому что заточены были доводить все до своего логического завершения, не позволяя отступаться, - медленно, но верно опускаются, и страшным в этой ситуации было совсем не то, что я не задумываясь переступаю через собственные принципы ради любимого человека - как минимум потому, что до сих пор продолжаю стоять в квартире, вместо того, чтобы уйти, как сделала бы лет этак пять назад - а то, что этот любимый человек наотрез отказывается понимать хотя мы малую часть из всего того, что я пытаюсь до него донести. Или же просто делает вид, что не понимает ничего.
Ко всему прочему у меня создавалось стойкое ощущение, будто игра идет в одни ворота.
Прекрасно понимала, насколько тяжелой, непомерно болезненной была вся эта ситуация, и никаким образом не пыталась найти себе оправдания - говорила исключительно то, что хотела-бы, чтобы знал Орест, - потому что не дура была, и знала - сделанное мною не поддается никакому логичному объяснению, и неподвластно каким-либо оправданиям. Я много опрометчивых поступков в своей жизни сделала, сломала много чужих судеб - зачастую не совсем осознанно, - но ни разу за все это не чувствовала такой вины, какая сейчас покоилась на моих плечах, и сползать оттуда не собиралась.
Тем не менее, мне было чертовски больно и крайне сложно смотреть в глаза мужа, слушать то, что он говорит, ощущать на себе весь тот негатив, сполна пропитанный ядом и ненавистью, а вместе с тем видеть, как и его ломает все то, что происходит в эту секунду, в этой квартире, и в этой гребанной стране.
Почему тогда в одни ворота?
Потому что Орест, отчаянно цепляющийся за слова о моем предательстве, и всем своим видом показывающий - да и говорящий тоже, - то, насколько болезненным для него все это является, не может - или не хочет все-таки?, - разглядеть, понять хотя бы на долю секунды, что для меня произошедшее приравнивается к боли не меньшей.
Я, будучи  ч е л о в е к о м,  который способен умело скрывать эмоции за маской непроницаемой, хладнокровной, и решительно сосредоточенной, сейчас даже не пыталась этого делать, оставляя все чувства, переживания, и терзания на поверхности. Не потому, что не могла, а потому, что не хотела ничего скрывать - итак хватило тайн. Любой, мне кажется, без особого труда, лишь коротко взглянув, мог прочитать всё - как на ладони ведь.
Любой, кроме Пироса, который, видимо, ловко абстрагировался, упорно продолжая гнуть свою линию.

Единственный человек, в котором я всегда нуждалась, как в глотке свежего воздуха, который позволил меня хотя бы на те два года почувствовать себя по-настоящему счастливой, которому удалось подчинить себе буйный нрав, в эту минуту повернулся ко мне спиной. В прямом, и переносном смысле, потому что вместе с очередной колючей фразой он встал, и ушел в другую комнату.
Проследив за ним взглядом, поджала губы, и бесшумно, но протяжно выдохнула, потерев пальцами переносицу. До сих пор не понимала, почему стою, не в силах с места сдвинуться, будто к ногами в злоебучий паркет вросла. Почему не могу уйти, почему продолжаю попытки донести до мужчины то, что он абсолютно отказывается принимать? Хрен знает. Наверное, потому что люблю до сих пор.
Слышала, что он говорит, слушала каждое сказанное слово, и чувствовала вместе с тем, как все это снова и снова словно невидимой кувалдой по голове бьет, вколачивая в землю без возможности выбраться на поверхность. Наверное, все это можно начинать приравнивать к той крышке гроба, которая опускается сверху, но грозится похоронить под собой не тело, а душу. Или уже похоронила..

- Да че ты заладил - съебалась, съебалась? - не выдержала я, когда мужчина, несколькими минутами ранее вернувшийся в гостиную, и севший на диван теперь уже со стаканом виски, задал хуеву тучу вопросов, продолжая прожигать меня взглядом. И каждое его слово имело вес, воспринималось мною, и бередило раны, которые сама же себе и нанесла, поступив крайне необдуманно и глупо. - Вообще-то съебался ты, забрав с собой сына, - немного громче, чем планировала, добавила, но тут же сделала глубокий вдох, прикрыла глаза, и попыталась успокоиться. Получилось, честно говоря, хреново - очень сложно держаться себя в руках, когда атмосфера, царившая в квартире, с каждой секундой накаляется все больше, - но все-таки на очередном сдавленном выдохе я немного пришла в себя, решив, что бесполезными криками и спорами дело в любом случае не решится. Тут вообще, если честно, ничего решиться уже не может... наверное.
И когда села на диван - на допустимом расстоянии от Ореста, - скрещенные предплечья положила себе на ноги, и сдалась окончательно. Взглядом упиралась в ту визитку, которая все еще мирно лежала на журнальном столе, и мысленно проклинала день, когда чертов Макс появился на пороге автосалона с просьбой о работе.

- Ты за три года ничуть не изменился, - после непродолжительного молчания начала, слабо усмехнувшись. - я пытаюсь объяснить все, а ты упираешься. Продолжаешь цепляться лишь за то, что делает меня сволочью последней. Сказала ведь уже, почему тогда не стала впутывать в это тебя. И не только в Максе здесь дело. - все-таки нашла в себе силы, чтобы повернуться, снова заглянуть в льдистые глаза, но в очередной раз боялась увидеть там ненависть. Но не увидела. Ничего не увидела, и это, наверное, было самым болезненным.
- Мы знакомы с тобой вечность, кажется, и за все это время ты постоянно впутывался из-за меня в какую-то херню. Пиздячек получал тоже из-за меня, - вспоминая разбитые носы, сломанные ребра, и мудака, благодаря которому мне пришлось зашивать рану на животе друга. - и, знаешь че, тогда я не волновалась особо за тебя. А потом ты снова появился в моей жизни, оказался блядским копом, сорвав дело, и наравне с желанием проехаться по тебе всеми четырьмя колесами, пониманием, что нихуя этого сделать не смогу, потому что люблю, я  почувствовала еще и то, что мне до ахуевания страшно за то, что в какой-то момент кто-то заберет тебя, - и до сих пор страх этот ни на минуту меня не отпускает, топчется всегда где-то поблизости, каждый раз напоминает о себе, не позволяет спокойно жить.
И снова увела взгляд, поджав губы, потому как сомневалась, что мужчине вообще дело есть до всего этого. Не знала, как бы сама поступила на его месте, стала бы слушать, или нахуй прямым текстом послала, но хотелось расставить все точки, добраться до того логичного финала, который либо смилостивится и позволит спокойно жить дальше - что вряд ли, - либо беспощадной гильотиной свалится откуда-то сверху. Тем не менее, мне совсем не хотелось оставлять вот эту неопределенность, и, честно говоря, Ореста оставлять не хотелось тоже, как минимум потому, что до сих пор любила - дикого, постоянно хотящего жрать, свинячащего на каждом углу, но всегда находящегося рядом.
Всегда, но не сейчас.
- Ты ведь сам не дал мне ничего объяснить тогда, просто забрал сына и ушел. А искать вас.. слишком хорошо тебя знаю, и вместо того, чтобы разрулить, мы только сильнее бы посрались. Вот как сейчас, только еще хуже. - хмыкнула, и, упершись ладонями в колени, оттолкнулась, приняв вертикальное положение. - Я все прекрасно понимаю, и не собираюсь себя оправдывать. Знаю, что хуево поступила. И не тебя одного эта ситуация ломает, если думаешь, что мне заебись все это время было, то нихуя.
Заебись не было. И заебись не будет, потому что человек, который до сих пор был мне нужен, сейчас чуть ли не прямым текстом нахуй посылает.

А действительно, чего я хочу?
Честно говоря, до сегодняшнего дня я не особо задумывалась над этим вопросом: просто жила, разгребала все то дерьмо, в котором увязла по самую макушку, по возможности стараясь не находить новые приключения на задницу, добавляя к и без того большому вороху проблем, все новые и новые; не старалась вспоминать прошлое, в котором вместо светлой, просторной, но пустой - в плане атмосферы, - квартиры - где единственным собеседником являлся молчаливый кот, большую часть времени мирно спавший на спинке дивана, а оставшееся время таскающийся за мной по пятам, требуя есть, - был дом, наполненный теплым испанским светом, ворчанием мужа, и звонким, заливистым смехом сына.
Все это время я благополучно выкарабкивалась с криминального дна, с большим трудом, но все-таки перестала ввязываться в серьезные дела, где требовалась холодная расчетливость, полная, и беспрекословная сосредоточенность, и стальные нервы. Ничего из вышеперечисленного у меня на данный момент не было, и появляться не собиралось. От меня, как от умелой угонщицы, способной без шума и лишних глаз спиздить из под носа хозяина автомобиль, толку теперь не было.
Да, я продолжала время от времени участвовать в гонках, но лишь потому, что это был единственный, пусть и не стабильный, но достаточно высокий заработок, обеспечивающий мне безбедное существование, а доведенные до совершенства, отточенные долгими тренировками и горьким опытом поражений - из которого я умело выносила все самое необходимое, чтобы дважды на одни и те же грабли не наступать, - навыки помогали выходить из воды сухой, живой, и при деньгах.
Да, я продолжала колесить по пустынным, ночным улицам Афин, и темным загородным трассам, но не потому, что желала ощутить тот адреналин, что бушевал в крови каждый раз, а всего лишь потому, что было скучно. Последние несколько лет бессонница стала моим частым гостем, а время проводить как-то надо было.
Ничего удивительного в этом, на самом деле, не было. Расшатанные тяжелым разрывом с любимым человеком нервы частенько начинали сдавать, от былой стальной выдержки, сдержанности и флегматичности не осталась следа, а срываться на тех, кто топчется в непосредственной близости, стала чаще. Все это очень неудачно подкреплялось тем, что внутри живет чудище, которому только волю дай - разнесет все, что находится в радиусе нескольких километров.
Не хотелось подобного исхода, поэтому с большим трудом, но научилась контролировать хотя бы зверя, не превращаясь каждый раз, стоило заметить поблизости хранителя. На это, по большей части, и ушли эти три года.

Повернувшись к Оресту сразу же после того, как он задал вопрос, ответ на который знала, но не спешила озвучить, я решительно зацепилась за взгляд светлых глаз, такой родной, но в то же время чертовски чужой, изменившийся, такой же уверенный, но теперь тяжелый. Поджав губы, и запустив ладонь в волосы, загладила их назад, продолжая молчать. Произнесу то, что тяжелым грузом до сих пор лежит на плечах, и снова увижу этот презрительный, ненавидящий взгляд, ставящий жирную точку в нашей истории, потому что Пирос все это время наотрез отказывался вникать во все то, что я пытаюсь до него донести.  Не произнесу, и произойдет то же самое, а слова - сегодня не раз сказанные мужчиной, - о том, что я постоянно убегаю, лишь еще раз подтвердятся. Вот только в этот раз убегала я не столько от проблем, требующих разрешения, сколько от собственного страха.

Я росла рядом с братом, таким же упрямым и непокорным, но способным добиваться поставленных целей, при этом не отступаясь от тех принципов, которые сам же для себя и выгравировал на стенках собственного сознания. Училась у него, соответствовала статусу непослушной девчонки, но всегда слушала те наставления, которые звучали с его стороны. В итоге непокорной стала сама, каждый раз добивалась поставленной цели, а сформировавшийся характер не позволял задумываться о способах достижения этих самых целей. Идти по голова - легко; переть напролом, оставляя позади всех и каждого - да запросто.
А потом появился Орест - такой же упрямый, и такой же уверенный в себе. Сошлись два барана, не желающие уступать друг другу, вот только со временем, когда тот небольшой костер нашей дружбы вдруг стал настоящим пеклом, будто сверху целую канистру бензина вылили, а появившиеся далеко не дружеские чувства нашли место в наших жизнях, сделав их чем-то единым, я почувствовала не только счастье и спокойствие, но еще и полную и беспрекословную защищенность, находясь за мужчиной, как за каменной стеной. Ему удалось обуздать и покорить мой буйный нрав, а я покорилась, позволив себе без колебаний стать слабой рядом с мужчиной, сильным не только физически, но и морально.
Будь я такой же железобетонной, как прежде - и справилась бы со свалившейся проблемой в виде Макса. Но, к сожалению, таковой на тот момент не была, потому растерялась. И испугалась. А когда пришла в себя, было уже поздно - Орест ушел, забрав сына, а вместе с этим забрав еще и какую-то часть меня.

- Ты нужен мне, Пирос. Был нужен тогда, и сейчас нужен не меньше, - спустя какое-то время все-таки нарушила тишину, решив, что терять больше, собственно, и нечего - все, что могла, уже давно потеряла. - я хочу, чтобы ты рядом был. - на выдохе добавила, неотрывно глядя на мужа, и сглотнув подступивший к горлу ком.
И самым хуевым в этой ситуации было то, что я снова боялась. Боялась, что Орест сейчас растянет губы в своей привычной ухмылке, откровенно поржет над сказанными словами, и на корню обрубит то, что мне хотелось бы попытаться восстановить. Сложно, практически невозможно, но попробовать ведь можно. Я никогда не пыталась вернуть то, что, казалось бы, безвозвратно утеряно, но сейчас искренне желала попытаться.
Вопрос лишь в том, хочет ли это делать Пирос.

Внешне я оставалась такой же мнимо спокойной и сдержанной, но лишь Богам было известно, что за всей этой деланной сосредоточенностью, и хладнокровностью по отношению к развернувшейся ситуации, бушевал непомерный огонь эмоций, выпускать на свободу который мне не хотелось ни сейчас, ни когда-либо в будущем.

Эмоции и чувства, которые все эти долгие годы я неумело прятала в самых потаенных глубинах собственной души, которые сковывала тяжелыми, неподъемными цепями, пресекая любые попытки дать о себе знать, сейчас вырывались на свободу, игнорировали всяческие доводы разума, и желали выплеснуться наружу, показав тем самым, что я далеко не машина, в которой сломавшуюся делать можно без особых колебаний заметить более новой, более блестящей, никем еще не тронутой, и все вновь вернется в рабочее состояние. Если раньше мне, будучи человеком достаточно пофигистичным, с целым поездом несоизмеримых друг с другом принципов и амбиций, удавалось быстро подавлять в себе то, что хотя бы на толику причиняло боль и дискомфорт, вместе с тем навсегда сжигая мосты, и позволяя лютой неприязни, направленной на того, кому "посчастливилось" стать причиной, взять верх, то по отношению к Оресту это сделать, к сожалению, я не могла. И, что самое главное - не хотела.
Он, и его присутствие в моей жизни, были той важной, необходимой деталью моего внутреннего механизма, которая помогала бесперебойно вертеться шестеренкам, которая сумела заставить работать не в привычном режиме - похуистичном, не обращающем внимания на всех, кто находится рядом, не заботясь о мыслях и чувствах близких, а зацикливаясь лишь на собственных, - а каком-то новом, ранее неиспытанном никем, в том, который сумел правильно расставить приоритеты, и помог понять, что человек, который способен был целый блядский мир сузить до невероятно маленького размера, способен одним коротким взглядом, или умелым действием из слабого, неумолимо тлеющего уголька разжечь целый пожар, был рядом уже довольно таки давно.
Он помог измениться, как мне тогда казалось, в лучшую сторону, а я, в свою очередь, не побоялась этого сделать, не побоялась показать себя перед ним слабой и беззащитной, потому как искренне, наивно верила, что мужчина всегда будет рядом и защитит, когда потребуется, что поможет справиться с любыми невзгодами, не бросит в тот момент, когда его поддержка будет чертовски необходима, и уж тем более вот так просто, наткнувшись на проблему, не усомнится во мне.
Он ушел, и мой внутренний механизм замер, остановился, потому что деталь, которая внезапно исчезла, замене не подлежала: она была единственная в своем роде, а пытаться найти аналог я не решалась.

И когда слова, спустя какое-то время нарушившие размеренный бубнеж комментатора футбольного матча, коснулись моего слуха, с губ сорвался тихий, облегченный выдох, а глаза на мгновение закрылись. Сердце, желающее чтобы Пирос вновь был рядом, и чтобы все вернулось на круги своя, сейчас ликовало, но разум продолжал упорно твердить, что радоваться рано, и то, что мужчина позволил остаться, еще не означает полную и безоговорочную победу.
Тем не менее, мне довелось ощутить радость хотя бы от того, что Орест, будучи весьма вспыльчивым и упрямым, не прогнал, а это уже говорит о многом.
Проводив его взглядом, вместе с тем нырнув рукой в задний карман джинсов, достала мобильник, и нашла нужный номер - то есть, Чары. Несколько длинных гудков, и на том конце послышался недовольный голос подруги:
- Ну ты скоро там, у меня, вообще-то работа! - которая, к слову, не волк, и в лес не убежит.
- Я не еду, - коротко ответила, продолжая смотреть в ту сторону, куда несколько секунд назад ушел Орест, и непроизвольно свела брови к переносице, когда услышала кучу возмущений, и явное недовольство моими внезапно изменившимися планами. Цокнув языком, и закатив глаза, прервала звонок, не собираясь выслушивать красноречивую речь подруги, которая всегда была слишком эмоциональна, когда речь заходила о мужчинах. А судя по её недавнему довольному фэйсу, и внезапно сорвавшемуся -или нет?, - свиданию с Пиросом, её недовольство еще долго будет висеть над моей головой невидимой грозовой тучей.
Грузно свалившись на диван рядом с мужчиной, откинулась на спинку, запрокинув голову назад и прикрыв глаза. Настолько эмоционального дня у меня не было с тех самых пор, как жизнь ограничилась лишь присутствием кота, единственной эмоцией которого было размеренное мурчание после сытного обеда. Потому, наверное, отвыкла, и в данный момент чувствовала какое-то гнетущее чувство усталости. Выяснение отношений, от которых осталась лишь мутная тень - занятие, как оказалось, отнимающее слишком много сил.

Когда Орест говорит о сыне, и о том, что мы вместе могли бы его забрать, в груди что-то неприятно засаднило, а я подняла голову, глядя теперь на стакан, который уместился в мужской руке.
Я дьявольски соскучилась по Джонасу, по его беззаботному смеху, неповторимой мимике, которую он целиком и полностью перенял от отца, и таким же светлым глазам, смотрящим с неподдельной искренностью. Я соскучилась, но прекрасно понимала, что спустя такой большой промежуток времени он вряд ли узнает меня, вспомнит о том, что в его жизни когда-то я занимала не последнюю роль, и это доставляло уйму неудобств. Но все-таки когда-то это должно произойти, и оттягивать неминуемый момент глупо.
- Я все еще участвую в гонках, - решила не ходить вокруг да около. Пирос просил правду - её он и получил. - за городом раз в неделю устраивают соревнования. Никакого криминала, исключительно здоровый азарт. - тут же объяснила, сделав несколько глотков из своего стакана. - Никуда не лезу, ни во что не впутываюсь. Пара заездов, чтобы заработать денег, и домой. Езда - это единственное, что я умею делать, и делаю это хорошо. Ты прекрасно об этом знаешь, - добавила, пресекая тем самым вопросы о том, почему до сих пор не нашла нормальную работу. "Я не буду искать сложных путей, если можно прокатиться легкой дорогой" - когда-то давно эти слова были сказаны Орестом перед поим домом, а здесь, в Греции, я вспомнила их, и воспользовалась. Зачем мучиться в поисках работы, хоть и приносящий стабильный заработок, но ненавистной, если можно раз в две недели уделать какого-нибудь сосунка, забрать выигрыш, и жить спокойно ближайшее время? Вот и я решила, что не за чем. - с криминалом я завязала, и надеюсь, что окончательно. По крайней мере последние пару лет никто не стремится обратно втянуть меня в это дерьмо.
И я очень надеялась, что так оно и останется в дальнейшем.

- Завяжу, - тихо, но весьма решительно произнесла, краем глаза посмотрев на Ореста, но тут же вернувшись к бездумному изучению экрана, на котором разворачивался опасный пенальти, способный решить судьбу матча, а комментатор напряженно тараторил что-то об ответственности, возложенной на плечи игрока, чей удар является следствием томительного ожидания целого стадиона, и всех тех, кто с замиранием сердца утыкается носом в пестрый экран.
Мне было плевать на футбол настолько же, насколько было плевать, какая именно команда выйдет сегодня победителем в этом, по словам комментатора, напряженном, сложном, волнительном матче.
Меня больше волновало то, что сейчас, в эту самую секунду, на моих плечах лежит груз ответственности не меньший - скорее даже во стократ больший, - а решение, которое роем назойливых мух жужжит в голове, отдаваясь в виски, и заставляя изредка жмуриться, решит дальнейшую судьбу не только мою, но еще и мужа с сыном. И я, в общем-то, без колебаний это решение приняла.
За долгие три года, проведенные в одиночестве - не в плане нахождения кого-то поблизости, а в плане моральном, -  мне довелось понять и принять то, что семейная жизнь ни на толику не способна - и не должна, - граничить с тем образом жизни, к которому я привыкла, который вписался в размеренность, изначально лег так, словно там ему было самое место, и отпускать никак не хотел. Будучи человеком, который волею судьбы, начиная с подросткового возраста, погряз в мире, тесно переплетающимся с криминалом - где любое неосторожное движение лишь сильнее засасывало, сродни зыбучим пескам, - и которого вполне устраивало устоявшееся, пусть и шаткое, положение, я, только с появлением Ореста - точнее, тех чувств, которые зародились спустя несколько лет крепкой дружбы, - смогла понять, что мои приоритеты были расставлены совсем не в том порядке. И лишь Орест, рядом с которым я чувствовала себя чертовски счастливой, и любовь к которому смогла перекрыть абсолютно все, сумел показать мне правильную дорогу, и помог вернуть приоритеты на свои законные места.

Гонкам нет места в семейной жизни, и мое решение в этом случае было очевидным. Раньше казалось, что никакое воздействие извне не заставит меня отступиться от того, что мне нравилось, что приносило не только неплохой доход, но еще и удовольствие - ведь быстрая езда, закипающий в крови адреналин, ударяющий в голову похлеще, чем самый высокоградусный напиток, и неподдельное чувство свободы - это то, что я раз за разом испытывала во время гонок, и то, без чего не представляла своей жизни. Теперь же единственное, без чего мне было дьявольски хуево - это родной взгляд льдистых глаз, неизменно кривящиеся в усмешке губы, и те чувства, которые дарить мне мог исключительно Орест.
Я с большим трудом позабыла обо всем этом, когда он ушел. Позабыла и будто заново училась жить, не ощущая рядом присутствия человека, дарящего защиту, спокойствие, и неподдельное счастье. Тогда мне казалось это безвозвратно утерянным; теперь же фортуна будто повернулась ко мне лицом, и дала шанс исправиться, вернуть любимого человека, вернуть семью.
И пренебрегать этим шансом я не собираюсь.

- Я понимаю это куда лучше, чем ты можешь себе представить, - слова сами собой на выдохе срываются с моих губ, стоит мужчине замолчать, повернувшись, и теперь глядя куда-то в окно. А я, залпом выпив содержимое своего стакана, непривычно жмурюсь, морщусь, чувствуя, как напиток вновь обжигает гортань, но тут же снова выдыхаю, наслаждаясь приятным послевкусием. В следствии того, что пила я последние несколько лет исключительно по праздникам, и в состоянии, тесно граничащим с депрессией, долго ждать, чтобы градус добрался до мозга, раскрепощая сознание, не пришлось. Выпитого было недостаточно, чтобы окончательно опьянеть, но было достаточно для того, чтобы расслабиться, почувствовать, как по телу разливается тепло - даже жар, я бы сказала.

Еще несколько секунд просидела молча, откинувшись на спинку дивана, и скользя сосредоточенным взглядом по гладкой, стеклянной поверхности стакана, который держала в руках перед собственными глазами, но затем, резко подавшись вперед, поставила его на журнальный столик, подтолкнув тыльной стороной ладони, отчего тара, с характерным скрежетом стекла о стекло, проскользила, и встретилась с наполовину пустой бутылкой. Сама же в это время вернулась в исходное положение, но теперь повернулась слегка полубоком к мужу. Аккуратно, нерешительно подняв руку, коснулась колючей щеки сначала подушечками пальцев, а затем и ладонью, которая тут же съехала на подбородок, обхватив его, и заставив повернуться, требуя тем самым, чтобы мужчина посмотрел в глаза.
- Орест, - тихо позвала, изо всех сил стараясь держать бушующие эмоции в рамках дозволенного, отчаянно пытаясь унять дрожь не столько в теле, сколько в душе, а вместе с тем скрыть дрожь еще и в голосе. Боялась, но вполне ожидала, что Пирос так и не посмотрит в глаза, между тем прервав тактильный контакт, но все-таки руку не убирала. Сглотнув подступивший к горлу ком, и бесшумно, коротко, рвано выдохнув, продолжала смотреть, мысленно собирая в кучу все, что хотела бы сказать, но что упорно отказывалось превращаться в единую картину. - я не пропала бы и тогда, - наконец-таки выдавила из себя, а голос, внезапно съехавший на приглушенный хрип, все-таки дрогнул. - просто.. ты ушел, а проблемы остались, и решать их мне пришлось самой. Я не могла вернуться, когда за спиной был целый поезд дерьма, и.. я даже не была уверена, что из всего этого получится выбраться. А тебя ведь знаю лучше, чем кого бы то ни было, ты всегда фантастически сжигал за собой все мосты, - слабо усмехнулась, и лишь после этого отняла руку от его лица. - и да, я боялась увидеть ту реакцию, которую увидела сегодня. - потому что сложно смотреть в глаза любимого человека, и отчетливо видеть там ненависть, презрение, искреннее желание уничтожить, задушить, растоптать, и забыть.
Это ломает.
Это сломало и меня.