Когда в твоей башке то и дело ощущается чужое присутствие, лучшее, что можно сделать, чтобы не сойти с ума - подружиться с этими голосами. У Баста, в общем-то, иного выбора никогда не было. Медея в редкие моменты доводила его до яростного помешательства, выкручивая изнутри, заставляя подчиниться и делать все по её велению и хотению, и Двуликий уже давно перестал чертить грань между своими эмоциями и её безумием, не ощущая чужеродности, когда с изящной подачи колдуньи, вселяющей в него разрушительную силу и могущество вместе с жаждой мести и гневом, испытывал желание причинить вред другому смертному, вздумавшему залупаться на него. Выпустить нахрен всю эту злость, не раздумывая, и повезло, что в работе ему это было на руку: коллектору, блять, редко попадаются те, кто охотно выложит бабло по первому требованию. Пусть не вежливому требованию, но вполне гуманному: настолько гуманному, насколько Двуликий вообще был способен по отношению к должникам. И когда приходилось применять сначала физическую силу, а затем и одну из способностей, ведьма внутри искренне ликовала. Нравилось ей, когда можно было шугнуть простого смертного, вытрясти из него душу угрозами, кулаками, страхом. И если доселе Басту действительно попадались простые люди, с которыми разговор был короткий и редко доходило до откровенного насилия, то в этот вечер ему нихуя не повезло.
Странно ощущать ментальное воздействие на себе, когда ты сам привык проникать в чужую башку; Деллас сразу почувствовал это вторжение, даже сопротивлялся всеми усилиями воли, да только Медея ему помогать особо не хотела - видимо, пришлось по вкусу предложение поганого Хранителя, применившего свою технику.
Сознание отрубается нахуй, и в следующий миг, когда Двуликий открывает глаза, все, что он видит: искаженную реальность, залитую кровавыми красками, где нет людей, есть только монстры, чудовища, похлеще тех, что обитают в глубинах Тартара. Чёрное небо давит, и каждый раз, как парень моргает, тяжелая пелена накрывает все видение. Если бы Баст долбил какие-нибудь колеса или психотропные вещества, то сравнил бы эти ощущения, охватившие его помутнившийся разум, с наркотическим трипом. Рвано, быстро, сдавленно. Кадры сменяются, сменяются улицы, по которым он идёт, лица, глаза на которых остановились. В ушах невыносимый стук, кровь стучит, или ливень льёт, нихрена не разобрать, но он даже и не пытается разобраться. Руки по локоть в крови, и куртка запачкана пятнами, даже на роже красные капли: пустил все же кровь одному из ублюдков, сопровождавших того Хранителя, но не из злости, а из этого чужеродного голода, навязчиво засевшего в башке. Голос шепчет, и Двуликий движется вперёд, по памяти, в единственное место, где может находиться человек, которому этот голос хочет причинить боль, чтобы окончательно добить того, против которого был направлен. Бесшумно передвигается по тёмному переулку, не отвлекаясь ни на что, обходит припаркованные машины у каменного тротуара, сунув красные руки в карманы, быстро поднимается по знакомой лестнице, которая в затуманенном техникой мозгу кажется бесконечной; стены и потолок будто грозят обвалиться, и лицо, возникшее перед ним, когда дверь срывается с петель, он видит обрывками. Не узнает нихуя, ибо не он это смотрит сейчас сквозь кровавую завесу на ту, кого всего пару дней назад поклялся защитить от всего. Она говорит что-то, спрашивает, но бесполезно: убийца в этом теле молча делает шаг вперёд, входя за порог уже знакомой квартиры. Не отвечает ей, продолжает идти, наступать даже, заставляя девушку в непонимании и страхе отходить назад. Преследует её, попутно опрокидывая мешающиеся на пути предметы и мебель, натыкается на препятствие в виде двери и рычит, сверкая неестественно горящими огнем глазами. Но деревянная преграда не помеха, если ты знаешь, что за ней тебя ждёт цель.
Давай, прикончи единственное родное существо, доверчиво открывшее тебе своё сердце и входную дверь. И себя не забудь вычеркнуть из списка живых после.
А на лице ни единой эмоции, кроме удовлетворения от крика о помощи.
— Не бойся, — негромко приказывает убийца и ухмыляется, не чужой кривоватой ухмылкой, в которой привыкли изгибаться чужие губы, а своей собственной - хищной. Хватает чужую сестру за руку, нависая над ней и смотря прямо глаза. Заносит чужую руку, объятую пламенем.
— Сейчас все закончится.

Отредактировано Bastian Dellas (09.11.2016 22:36:10)

морда небритая;

Расслабился? А вот нехуй расслабляться! – ухмыляется жизнь, потирая коварные ладони.

Стоило выбраться из блядского царства мертвых если и не здоровым, то хотя бы относительно целым и невредимым, как мироздание сверкнуло объемной филейной частью, намекая, что проблемы только начинаются, что вот все эти ходячие мертвецы, ядовитые туманы, титаны и циклопы – это только цветочки, а теперь на, жри ягодки, не подавись. Их – ягодок и проблем в одном лице – долго ждать не пришлось – они явились в виде Мидаса, который додумался похитить Хипатос, чтобы через нее добраться до Беннингтона. Знал, сука, куда метить, чтобы в самое яблочко попасть. Адепт Ареса и не дурак вроде, и все же отчаянно, совсем неразумно и недальновидно бросился на помощь. Чип-чип-чип и Дейл к нам спешат. А че было делать? Бросить девчонку, которую пообещал защищать от мира в общем и от себя в частности, хранитель не мог. Честер ведь заинька, если на то пошло, просто с кровожадным покровителем не подфартило. Времени на долгие раздумья и на лирические отступления тоже не было – Мидас ясно дал понять, что если Беннингтон не явится в ближайшие полчаса, то пиздец наступит быстрее, чем тридцать четвертый день рождения. Вот Честер и бросился в пасть злому волку. Так странно было махнуться местами, ведь это Беннингтон всегда выступал в роли хищника, а тут – нате – примерьте ничтожный костюм козла отпущения. Мидас с Честером справился на удивление быстро, а все потому, что адепт Ареса и поделать ничего толком не мог: одно лишнее движение, одно неправильное слово, и Артемис конец. Пиздец. Хуй знает, как именно, но выкрутились, выбрались, выкарабкались. И Честер, никогда не считавший себя мстительным, поклялся, что убьет Мидаса во что бы то ни стало. Уничтожит нахуй. И ведь убил. Порезал в байке провода и подкараулил на одном из безлюдных вечерних шоссе, наехал, а потом ввязался в драку, в ходе которой оба скатились в кювет. Честер Мидаса, конечно, зарезал в результате, а потом обнаружил в собственном животе нож. Так и сдох, блять. Премия Дарвина уходит этому господину с талисманом Ареса наперевес. На этом сказка нихуя не заканчивается, а только начинается, ведь Беннингтон воскрес в новом теле, которое принадлежало жениху Росси – девушке, которая за несколько дней стала не безразлична. Пришлось брать лопату побольше и разгребать свалившееся дерьмо. Дела группировки тоже никто не отменял. И сына, который, впрочем, к новоявленной морде отца отнесся с детским равнодушием: ты мой новый батя? Ок. А самолет радиоуправляемый опять спиздил или, наконец, мне дашь поиграться? Хорошо, что Теру всего год – толком не понимает, что происходит, мозг с грецкий орех, а памяти и того меньше. И если с сыном и с группировкой все пришло более или менее гладко, то с Отто… ну, вроде тоже гладко. Ан, нет, ухаб – ебнись башкой о крышу. И снова гладко. И снова лежачий, сука, мент на пути. И гладко. И проедься носом по асфальту. Вот так примерно обстояли с девчонкой. Но тот факт, что она забыла у Беннингтона в машине кошелек, даже порадовал – смотрите, есть причина завалиться в старую потрепанную квартирку с бутылкой вискаря и снова наебениться под ходячих мертвецов. Кажется, кроме этого сериала Отто больше ничего не смотрела, а Честеру и похуй – он вообще в экран не пялился, ибо рядом крутилась картинка поинтереснее.

Кстати, о девчонках, о кошельках и о бутылках с виски.
Беннингтон хлопает дверью нового джипа, купленного на пятилетние, блять, сбережения, ставит на сигнализацию и, оглядевшись, ловко ныряет в приоткрытую дверь, поднимается на третий этаж. Тут же обостренное волчье обоняние цепляется за чужой – а вроде бы и знакомый – запах, Беннингтон знает эту вонь, но не помнит, откуда.  А еще настораживает, что дверь в квартиру приоткрыта. Честер бессознательно замирает, как гончая, взявшая долгожданный след, и  прислушивается. На той стороне улицы лает собака, на шестом этаже многоквартирного дома ругаются соседи, а на пятом слишком громко орет телевизор; на четвертом тишина – только настенные часы тикают, на третьем бьются два сердца – одно – слишком ровно, второе – слишком рвано. Беннингтон сразу соображает, что у девчонки гости и, кажется, совсем незваные; ведомый этой мыслью, адепт Ареса медленно и тихо заходит внутрь, идет по запаху в ванную комнату и – здрасссте, блять, приехали, а ты, мартышка средневековая, хуле тут делаешь?

— Слышь, бля, ты какого хуя творишь, долбаеб? — Честер растерян, в конце концов, Деллас хоть и мудак, но мудак неплохой, он и мухи не обидит. А вот Росси, судя по воспламененному кулаку над ее головой, обидит. Да и правда, не муха же.
— Так блять, — властно рявкает Честер, ловко, с силой явно не человеческой, перехватывая занесенную руку Делласа за запястье. Мгновение, и адепт Ареса ловко разворачивает пацана, заставляя грудью вжаться в стену, обитую дешевой плиткой. Руку мальчишки, которая только что горела блядским пламенем, Беннингтон заводит за спину и скручивает, отрезая пути к отступлению. Рвани Честер вверх, и Деллас упадет на колени, но Честер это делает – только голову в сторону девчонки поворачивает и кивает на дверь:
— Пошла отсюда.
Не нахуй даже, а в безопасное место, ишь, какой заботливый.

Белая избитая морда Хранителя издевается над ним, провоцирует поток неконтролируемой ярости, расчётливой, холодной: не той, какую привыкать испытывать Двуликий с вулканом вместо мозгов в такие моменты. Убийца в его теле наносит безжалостные удары, уворачивается от чужих, ликует с хищным оскалом, когда под кулаками хрустят рёбра, а потом и хрящ чужого носа, размазывая кровь по белой бороде. Рожа эта человеческая будто пульсирует в красном видении, борода светлая обрастает длинной шерстью, и мешающийся Хранитель зыркает на него уже собакой в молочно-белой шкуре. Нет, он все ещё человек. Но убийца чует самую сущность того, кто встал у него на пути и теперь обязательно должен за это расплатиться жизнью.
Разум путается, охуевает от глюков, его неебически распирает от желания лишить нахуй жизни, настолько сильно, что мозг Двуликого уже не выдерживает чужое присутствие в своём сознании, проваливается короткими мгновениями в черную тьму. И во тьме сам Баст, который будто в стеклянный куб угодил: ори, дери глотку до рваных ран, бей кулаками ментальную преграду, окружающую вселённого в него монстра, хуй ты пробьёшься. Но попыток парень не оставляет. Теперь не багровые реки, а чернь застилает глаза, Двуликий башкой ударяется о скользкий пол всего в миге от того, чтобы схватить псину за горло. Раскатисто взвывает, как разъярённый медведь, рыпается, пытаясь скинуть с себя противника, хрипит от палки, упершейся в горло. И вдруг дьявол уходит.

Зато Деллас возвращается, нет, вернулся уже. Как и все сигналы и ощущения, посланные нервными окончаниями, наконец-то соединившими потрёпанное в драке тело с мозгом, потому первое, что охуевающий парень ощутил: пиздец какую острую боль то в руке, которую вывернул, то хуй пойми где ещё. Ныло все тело, башка разрывалась, как от адского похмелья, даже тусклый свет в разваленной ванной заставлял болезненно щуриться. Глазами попытавшись словить фокус, Двуликий пару раз моргнул, увидел бородатую разбитую морду над собой и охуел ещё больше.
— Бля! Че... Я это я, пусти, чел! — с трудом выдавил из себя, по инерции продолжая оказывать сопротивление, но тут же вскинул руки, круглыми глазами вперившись в мужика. Сдаюсь, блять, только объясни, какого хуя вообще произошло?
— Я нихуя не... Блять, че это было вообще...
Глазами быстро скользнул по разваленным стенам, по своим разбитым в кровь кулакам, на мужика, пристально вглядывающееся в него. Скривился в гримасе боли, пытаясь принять сидячее положение, когда мужик ослабил хватку, и приперся лопатками к голому косяку, откуда своими ручищами выдрал дверь. Квартира Октавии, незнакомый чувак, оба они в крови и потрепанные, как драные мешки с картошкой. Все, ебаста. Парень и сам начал уже соображать, че тут произошло, хотя помнил ровным счетом ебаное ничего. Или помнил. Нихуя непонятно. Но откуда-то знал теперь, что должник оказался Хранителем и запустил Делласу в башку Джека Потрошителя хуева, который, блять, хотел похерить на куски... её. Октавия. Нет, вот только не надо этого. Не мог он так сделать, не мог, мать вашу, и все. Никогда бы не сделал. Леденящий страх цепанул его за горло липкими пальцами, и Баст встретился глазами с единственным, наверное, кто хоть что-то тут знал.
— Жива она? — прохрипел без лишних слов и едва кивнул мужику, все ещё тяжело дыша, а потом вдруг че-то очень пожалел, что задал это вопрос. Не надо, мужик, не говори ниче. Баст догадался уже, что этот незнакомец пытался его утихомирить, защитить девчонку от её же брата. Но вся эта хрень потом. Нахуй все, сейчас главное - увидеть, что она жива и что ебучий убийца в его теле ничего не успел сделать. Кое-как сквозь сжатые зубы поднялся на ноги, быстро рванув вглубь знакомой уже маленькой хаты и остановившись посередине, как вкопанный. Мужик кряхтел следом, видно опасался, что помутнение рассудка и явление миру маньяка повторится, но Баст и не пытался приближаться к сестре. Видел, что боится, и сдержал порыв кинуться к ней, ожидая, что отшатнётся от него в страхе, и правильно сделает, наверное. Но зато жива, и с сердца у него щас свалился нехуевый такой булыжник. Ещё бы не смотрела на него такими испуганными глазами, а то ведь больно вдруг стало, больнее, чем телу, избитому в кровь.

Пристально глядя в стеклянные глаза напротив, Беннингтон угрюмо хмурится и сосредоточенно поджимает губы, терпеливо выжидая, когда пацан придет в себя. Честер ведь вообще не знает, имеет ли ментальная техника, наложенная на Бастиана, срок действия, а если имеет, то когда блядский срок истекает, – вот и приходится полагаться на чистую интуицию, которая шепчет: «ебни ему как можно сильнее, а потом подожди, и все наладится». И все же интуиция – это лишь теория, на практике дела могут обстоять совсем иначе – именно это выбивает из привычной колеи. Однако других вариантов нет, поэтому адепт Ареса продолжает безоговорочно вжимать злоебучую канделябру в шею пацана. Душит, не планируя задушить, но пытается отправить Делласа в обморочный нокаут на пару-тройку минут. Авось, когда вернется в сознание, то и в себя придет. А если нет, то… потом поговорим. В конце концов, цыплят по осени считают, вот когда наступит злоебучий сентябрь – тогда и начнем паниковать и искать самую большую лопату, чтобы разгрести свалившееся дерьмо, а заодно – закопать один труп. 

Пацан отправляться в бессознательность не собирается, сука живучая, и Честер готовится нанести последний – решающий – удар куда-нибудь в область свихнувшейся морды, но, едва занеся кулак, осекается и останавливается, как будто натыкается на невидимый барьер. Подозрительно сузив глаза, хранитель всматривается в окровавленную физиономию напротив и видит, что взгляд пацана фокусируется и как будто оживает. Потом мальчишка отрывочно пиздеть начинает, дышать рвано и часто, и Беннингтон соображает: вернулся, падла. Наконец, блять, а то мы уже заждались. Все еще напряженный, настороженный и натянутый, словно тетива лука, Честер лишь слегка ослабляет хватку и дает возможность Делласу сделать вдох, а сам инстинктивно ждет очередного удара под дых. Хуй знает, как действует эта техника, вдруг Деллас лишь отвлекает внимание и переводит дыхание, чтобы с новыми силами броситься в неравную драку. Нужно как-то проверить, что пацан пришел в себя и очухался. А как?

— Имя свое назови, — хрипло требует Беннингтон, пальцами правой руки сжимая щеки и подбородок пацана и заставляя смотреть в глаза. Деллас что-то невнятно рычит в ответ, но в бессвязном словарном потоке Честер улавливает знакомое имя. Ладноладно, понял, отваливаю. Честер отдаляется, садится сперва на корточки, а потом и вовсе занимает ловкое вертикальное положение. Правое ребро тут же разражается неприятной болью, но Беннингтон стоически терпит – морщится только, а потом поворачивается в сторону ванной, включает холодную воду и, упершись ладонями в керамический бортик, нагибается, споласкивает руки и рожу, подставляет под струи встрепанную башку и думает о том, чтобы было бы неплохо вымыть ее изнутри. Стянув разорванную, разодранную и окровавленную футболку с сильных плеч, хранитель закидывает тряпье в стиральную машину, которую несколько дней назад имел «счастье» чинить, и выпрямляется. С волос капает вода, оседает на коже, смешивается с кровью и бледно-красными струями скатывается на джинсы, оставляя на прессе следы. Сквозь шум сточной воды Честер слышит, что Деллас поднялся на ватные ноги и пошагал в сторону гостиной комнаты. Адепт Арес не дурак – увязывается следом а, оказавшись в пределах знакомой комнаты, вмешиваться не планирует – ебланит на диван, который мгновенно разражается жалобным скрипом. Правую руку Беннингтон перекидывает через подлокотник и пальцами нашаривает бутылку виски, припасенную с последней встречи. Как-то, блять, часто Честер стал топтаться в этой квартире. Открутив крышку зубами, Честер выплевывает ее и прикладывается к горлышку губами, делает пять протяжных глотков и расслабленно выдыхает.

— Нет, ты, блять, скажи мне, — Честер откидывает башку назад, упираясь затылком в диван, и мажет бестолковым взглядом по гладкому белому потолку, — в Афинах, сука, четыре миллиона человек. Какого хуя ты приперся именно в эту квартиру, еблан?

Двуликий сощурился, прожигая недоверчивым взглядом наглую бородатую харю, развалившуюся на диване, и даже не двинулся с места, когда сестра похлопала его по плечу, призывая к спокойствию. Да спокоен уже, вот только подозрительно чето это все. Харя-то точно незнакомая, иначе бы сразу вспомнил, память у Делласа на всяких мудил отменная, и в работе его не раз выручала, когда вертлявый должник умудрялся ускользнуть от него в первую встречу. Как правило, Баст быстро находил такого опрометчивого долбоеба и разговаривал с ним уже по-другому, без всей этой официальной хероборы, не чурался использовать свои силы и бычить угрозами. Всегда срабатывало, до сегодняшнего вечера
Баст проследил, как Отто уселась на диван, забрала у мужика бутылку, и че-то вот какие-то подозрения у него в башке зароились. Переступил с ноги на ногу бестолково, чуя, что, блять, не то здесь че-то. Ощущение, что тебя наебывают где-то или что-то недоговаривают, раздражало, и Баст уже готов был вспылить по полной, пока не услыхал слова Беннингтона. Пиздишь, падла. Хотя...
— Хуясебе, — Деллас снова воззрился на харю, сурово сведя брови к переносице, почесал в замешательстве лохматый затылок, сморщившись при этом от неприятного ощущения: задел таки шишку болючую, выросшую после жесткого соприкосновения с полом в ванной. Да ладно, Беннингтон. Сука, как? Двуликий тяжело, все ещё на ватных ногах пошатываясь, двинулся к дивану, все так же таращась на этого нового Честера, рухнул на свободное место посередине дивана, протяжно скрипнувшего и продавившегося под его весом. На роже щетинистой полным ходом отражался усиленный мыслительный процесс, Баст повернул голову вправо, пытаясь найти ответ в глазах Октавии, а затем снова уставился на Беннингтона, сидящего тут с видом "я не я, и жопа не моя". Ну, знакомая же морда, епта.
— Пхаха, сука, — Двуликий хохотнул, не выдержав, хлопнул себя по колену, подался вперёд, снова с охуевающим выражением вперившись в незнакомую рожу со знакомой ухмылкой, — Охуеть. Че-то ты поседел, старик.
Блять, вот это да. Охуел и еле выхуел щас, вот серьёзно. Только разум подсказывал, что даже лучше, наверное, что хранитель Ареса его в чувство привел, во второй раз уже ему зад прикрыл, как ни крути. В средних веках Двуликого бы за левые базары уже давно пришпандорили на пики, если бы он туда один угодил, без Беннингтона. Уважал его, блять, все-таки, и это нужно было признать, хотя Двуликий этого никогда бы не сказал, только злился, когда Честер пиздел на него, как дед старый. В жизни-то немного было людей, чей авторитет готов был признать, а точнее не было их нихуя, пока хранитель Ареса не появился.
— Не, нихуя, — вскинув бровь, выдрал-таки из рук у хранителя бутылку, которую тот прижимал к себе, как последнее сокровище, и глотнул, поморщившись от едких алкогольных паров, ударивших в нос, — Никуда я не пойду. Пока вы мне оба не объясните, откуда вы знакомы.
Откинувшись на спинку дивана, уже почти ставшего родным, ибо всю ночь пару дней назад здесь отсиживался с сестрой на пару, выдохнул с облегчением, сделал ещё пару глотков, строго и выжидательно покосившись то на Беннингтона, то на сестру, мол, ну давайте, выкладывайте. Ну, че молчим? А он никуда и не торопился, так бы и ждал, наверное, если бы адепт Ареса не напомнил про более важный вопрос на ночь грядущую. Одарив обоих красноречивым взглядом, мол, я все равно все узнаю, Деллас подался вперёд, уперевшись локтями о колени, сцепил руки в замок, все ещё держа бутылку. Уставился вперёд, вспоминая все важные детали, прокручивая этот вечер за несколько часов до. Это сразу же отдало тупой головной болью, будто напоминая о чужом вмешательстве в его сознание. Он наконец заговорил негромко, без единой тени улыбки.
— Был у меня заказ на одно мудло. Зовут Ставрос Mанцариз, числится безработным, задолжал бабла одному дилеру. Оказался Хранителем: не ебу, кто у него покровитель. Встретил меня в переулке за два квартала отсюда с кучей дружков, применил технику, и одного из них я кончил, когда мне башку отключили, — поднял серьезный взгляд на Беннингтона, сжав кулаки, — Надо найти ублюдков.
Должен найти. Ибо заплатить за такое мразь должна по полной.

― Теперь это мой натуральный цвет, ― с налетом драматизма отвечает Беннингтон и с  показательным флером запускает пятерню в волосы, взъерошивает их. Сразу вспоминается случай, когда Беннингтон, уповая на понимание и совесть членов Эгейнста, завалился в родной особняк пьяный и уснул на скрипучем диване в многострадальной гостиной комнате, потому что добраться до собственной кровати, что дремала на втором этаже, было выше его сил. Спал и в ус не дул до тех пор, пока не проснулся от жесткого запаха химии, что беспощадно ударил в нос похлеще массивного кулака. Открыв глаза, Беннингтон  спешился и ахуел, но, увидев перед собой растерянную физиономию Хлебушка, успокоился, в конце концов, свои люди. И зря, блять, зря, потому что Хлебушек, ебись он троянским конем по всем подворотням Греции, от недалекого ума или от отсутствия оного в принципе, нашел в кухонном ящике тюбик старой краски для волос и решил проверить срок годности на лидере. Так Беннингтон заснул жгучим брюнетом, а проснулся платиновым, сука, блондином. Зубы и ребра Хлебушка он тоже блондином считал, а потом, проходив в новом имидже несколько дней, взял и побрился налысо. Лохматый причесон восстановился на удивление быстро, что не скажешь о передних зубах Стоуна, о ребрах и о прочих безалаберных костях. А потому что нехуй. И кто бы мог подумать, то когда-нибудь блядский блонд станет спутником на всю оставшуюся жизнь. Наверное. 
Впрочем, вернемся к злоебучим баранам – к Росси и к Делласу, то есть.

― О, да, блять, помог, ― ухмыляется Беннингтон, прикладываясь губами к горлышку бутылки и делая несколько протяжных глотков. Терпко выдохнув, хранитель откидывает голову и упирается затылком и диван. ― Твоя сестра хотела меня убить, ― не прекращая растягивать губы в усмешке, продолжает Честер. О причинах адепт Ареса предусмотрительно умалчивает, не совсем же дурак, в конце концов. ― Это у вас, по ходу, родственное. Одна чуть охотнику не сдала, второй едва по башке шинами не проехался, ― беззлобно рявкает хранитель и снова прикладывается к бутылке. Щас бы еще пожрать – и ваще заебись. Пиццу заказать? Или две. Чем больше – тем лучше. Помолчав немного, подумав, Беннингтон приподнимается над диваном, морщась от неприятной, но не смертельной боли в области ребра, и ныряет ладонью в задний карман джинсов, достает видавший виды смартфон и набирает номер, забитый в быстром наборе. Заказав две пиццы и не узнав, конечно, кто какую любит, Беннингтон шмыгает носом, подается вперед и кладет телефон на журнальный столик перед диваном. Деллас тем временем рассказывает трагическую историю собственного помутнения – Честер слушает и ни на мгновение не удивляется. Адепт Ареса ведет себя так, словно Деллас что-то само собой разумеющееся говорит – о погоде за окном глаголет, например, или о собственном долбоебизме. И только Беннингтон хочет открыть рот, чтобы вставить пять копеек, как вербальную инициативу перехватывает девчонка; Честер, заткнувшись, снова прикладывается к бутылке и молчит.

― Никуда не пойдем мы, ― хмыкает Честер, пожимая сильными плечами, ― потому что не вернемся, а если вернемся, то точно разнесем к хуям полгорода. Знаю я этого чувака, ― адепт Ареса поднимает голову и врезается взглядом в гладкий потолок, ― сталкивался. И люди мои тоже сталкивались. У него сильнейшие ментальные техники. Возможно, пацан, ты еще малой кровью отделался. Он из Огня, кстати. У них это в норме, ― что правда – то правда. Вспомнить хотя бы Сета, который не брезгует ходить по головам всех подряд – по женщинам, по детям, по старикам. Ему похуй, кто пострадает, а вот сам факт страдания доставляет бесконечное удовольствие. Для него хруст чужих позвонков – музыка для ушей; бьющая фонтаном кровь – молоко с медом перед сном. Он убивает без разбору и гордится этим. Но это не страшно; действительно страшно то, что таких, как он, целая группировка. Выводок Кестлера под названием «Огонь». И Эгейнст, который отчаянно стоит на пути, предотвращая смерти и разрушения, но не может справиться на все сто процентов – и Деллас, попавший под блядскую технику, тому доказательство.