Впервые за последние несколько лет жизни мне удалось выбраться куда-то за пределы Коста-Рики. Впервые за последние десять лет, сделала это не с родителями, а с человеком, которого любила всей душой, даже не смотря на все те подводные камни, которые имели место быть в нашей совместной жизни.
Говорят, что противоположности притягиваются. И я с этим спорить не буду, так как наш случай можно было одним махом подогнать под этот, всем известный, и давно устоявшийся в людских сознаниях, факт.
Мы были абсолютно разные, у нас не было ничего общего: Джекс любил кофе, а я его ненавидела; Джекс любил лето, палящее солнце и изнуряющую жару, а мне подайте горы снега, чтобы по самую макушку скрывали, и мороз, когда зуб на зуб не попадает, пробирая до самого мозга костей; Джекс был сдержанным, рассудительным и спокойным, но упертым, а я... а я особым спокойствием и сдержанностью никогда не отличалась. И каким образом мы сошлись, до сих пор остается для меня загадкой века, решить которую мне, кажется, не дано.
Спорили люто, упираясь рогами в землю - порой целый день убивали, мусоля одну тему, в которой мнения кардинально расходились, а успокаивались лишь когда спать ложились, в большинстве случаев так и не находя тот выход, который устраивал бы обоих; ругались дико - сколько наборов посуды угробили, пока выясняли отношения - одному Богу известно: в силу своего характера, зачинщицей, как правило, являлась я, а Джексу, даже при всей его железобетонной сдержанности, терпения хватало лишь на первые минут пятнадцать, тем не менее, он мастерски находил правильные слова, или нужные действия, чтобы утихомирить пыл.
В общем, от статуса идеальных отношений нас отделяла огромная пропасть, перемахнуть через которую нам не удавалось. Да и не стремились, в общем-то, потому что не смотря на все те склоки, что день за днем нарушали нашу размеренную жизнь, я на двести процентов была уверена, что Джекс - именно тот человек, с которым я готова была провести ту недолгую жизнь, которую мне пророчили местные врачи.
Потому что противоположности действительно притягиваются, пусть и бывает порой катастрофически сложно.

И вот, когда пришло время выбирать месту, куда отправиться в отпуск, опять же начались споры - куда же без них, родимых, - потому как Джекс упорно утверждал, что следует наведаться в теплые страны, греть свои филейные части под ярким, палящим солнцем, и наслаждаться жизнью; а я твердила обратное, приводя весьма веские, как мне казалось, факты, почему следует оправиться куда-то, где климат обратно пропорциональный. В итоге, после долгих дебат, лишних криков, и пары разбитых кружек, я все-таки поддалась, и мы выбрали Грецию.
Если бы знала, чем в последствии обернется эта поездка, не под каким предлогом не согласилась бы, всеми правдами и неправдами заставила выбрать что угодно, только не Афины.
Но, к сожалению - а может и не очень, - жизнь слишком непредсказуема, и порой такие пируэты выписывает, кидая из крайности в крайность, что страшно становится. Сегодня ты счастлив, доволен тем положением вещей, которое устоялось, закрепилось, и идет своим чередом, а завтра безжалостная секира, наточенная до идеала, рывком обрубает на корню все, что ты так любишь. И в качестве палача выступает сама жизнь, ехидно ухмыляясь, и как-бы намекая, что это лишь начало.
Вот и моя жизнь резко изменилась, когда спустя несколько дней пребывания в солнечной Греции, судьба решила, что подарка в виде неизлечимой болезни недостаточно, потому преподнесла еще больший презент, неподъемный, я бы сказала: роковая, незапланированная поездка обернулась аварией, следствием которой стал человек, появившийся буквально из неоткуда.
И единственное, что я помнила, перед тем, как разум медленно, но верно послал меня в далекие дали - это перевернутая машина, и незнакомый мужчина, почему-то сжимающий горло Джекса.

***

Первое, что пробилось через мутную пелену моего сознания, когда я пришла в себя - это стойкий запах медикаментов, и неприятный писк, доносящийся откуда-то сбоку. Каждый четкий сигнал неприятно бил по вискам, и медленно уползал куда-то к затылку, попутно превращаясь в резкую, давящую - словно тисками сдавливают, - боль. Попытка пошевелиться тут же отдалась болезненными ощущениями во всем теле, но то, что руки и ноги чувствовала - уже что-то.
Открыла глаза, по которым тут же ударил яркий свет - чрезмерно яркий, как мне показалось, - заставив зажмуриться и недовольно поморщиться. Сделала прерывистый вдох - старательно проигнорировав боль в области грудной клетки, плавно перетекающей к животу, - и тут же выдохнула, попытавшись расслабиться. И расслабилась таки, когда услышала жалобный скрип двери, и почувствовала чье-то присутствие. С минуту, наверное, лежала неподвижно, умело притворяясь трупом, но в конечном итоге интерес пересилил, и я предусмотрительно медленно открыла глаза - точнее, сначала один глаз, а затем уже второй.
Первое, что заметила, когда взгляд более-менее сконцентрировался - светлые волосы; затем он медленно скользнул по лицу, зацепившись за добродушную улыбку, от которой на душе стало необъяснимо тепло, и ушел к глазам - красивым, зеленым, и таким же доброжелательным;
- Октавия, - представилась я скорее ради приличия, потому как разумно понимала, что смысла в этом не было - девушка, оказавшаяся моим лечащим врачом, итак должна быть в курсе. Упершись локтями в кровать, и стоически вытерпев весь тот дискомфорт, что доставляли телодвижения, чуть подтянулась, приняв полулежачее положение, и упершись затылком в изголовье кровати. - и насколько долго этот режим придется соблюдать? - поинтересовалась, желая услышать, что для восстановления не потребуется много времени. Больницы не любила, врачей не любила, и проводить в четырех мучительно белых стенах палаты для меня было сродни средневековым пыткам.
Лишь после вопроса о цветах, я перевела на них взгляд, улыбнувшись, и на автомате ответив: - люблю.
Но в следующую же секунду по мне словно разряд в двести двадцать вольт прошелся, заставивший дернуться в попытке принять сидячее положение, но резкая, острая боль в правом подреберье стала поводом стиснуть зубы и рухнуть обратно.
- Джекс, - прошипела, поджав губы. - со мной был парень? Где он? Что с ним? - перевела взгляд на девушку, выжидающе посмотрев в глаза, но то, что уловила в них, меня не порадовало. Сердце моментально пропустило несколько ударов, будто готовилось, словно легкоатлет перед бегом на длинную дистанцию. И чем дольше Дафна молчала, тем сильнее в груди отбивалась чечетка; тело непроизвольно напряглось донельзя, внутри похолодело от этой чертовски длительной паузы, а ладонь сама собой сжалась на мягкой простыни.
Я боялась услышать те слова, что ударят по голове похлеще любого молота, но отчетливо видела в глазах девушки ответ, хотя искренне верила, что ошибаюсь.
Хотелось в это верить, как никогда.

Каждая секунда - пока девушка молча стояла у окна, старательно уводя взгляд, и поджимая в собственных терзаниях губы, - будто превращалась в томительные столетия, когда неопределенность, и гробовая тишина, нарушаемая лишь настырным писком врачебной аппаратуры, неимоверно сдавливает виски, словно голову под пресс положили, или болезненными тисками сдавили. И чем дольше Дафна сохраняла эту тишину, тем меньше оставалось надежды на хорошие новости. Их ведь обычно первым делом спешат рассказать, правда? Спешат успокоить, вселить уверенность, что все на самом деле прекрасно, и волноваться по пустякам не стоит. А когда происходит обратно пропорциональная ситуация, всякая надежда медленно, но верно ломается - как стена, ранее незыблемая, устойчивая, и, казалось бы, ни под каким напором не ломающаяся, под воздействием безжалостного времени начинает трескаться, осыпаться бетонной пылью на пол, и, в конечном итоге, рушится от пустякового, неаккуратного действия.
Мои надежды на добрые известия таяли быстрее, чем мороженое тает под палящим июльским солнцем. Одного короткого, незначительного взгляда в сторону девушки хватало, чтобы понять все без лишних слов.
А для меня - человека, который не привык питать мнимые надежды, когда все очевидное на поверхности плавает, - хватило и первых секунд сдержанного молчания, чтобы понять всю плачевность собственного положения.

Можно спокойно жить дальше, потеряв какую-то вещь, пусть и чертовски ценную, но без которой возможно продолжать топтать эту грешную землю; можно спокойно жить, когда за плечами херова туча проблем, а как их решить - непонятно, но в любом случае то, что решить все-таки возможно - решится, а то, что нет - спокойно следует послать лесом через поле; даже без руки, или ноги, можно, блять, жить. Но как жить, когда один мимолетный, вроде-бы, случай, одно нелепое стечение обстоятельств забирает не только человека, в котором на протяжении долгого времени видишь того, кто ближе и роднее абсолютно всех, но еще и будто часть души вырывает - безжалостно, беспощадно, с корнем.
Слишком тяжело справляться с непомерно тяжелым грузом, что незначительным движением судьбоносной руки падает на плечи, когда вместе с потерей любимого человека теряешь самого себя.

все, что говорит о нем, хотела сжечь дотла
но не могла, не могла, не могла, не могла...
и солнце светит как обычно, ради приличия
спряталось бы к черту - я тебя ненавижу...

И в тот момент, когда девушка подтвердила самые страшные опасения, сердце предательски пропустило несколько ударов - замерло, заныло, как будто кто-то железной хваткой сжал, - но буквально через считанные секунды ускорило свой ритм, выбиваясь из груди, словно свободолюбивая птица, загнанная в узкую, тесную клетку. Выжидающий взгляд, до этого устремленный на Дафну, но как и прежде поблескивающий в мягком дневном свете, в один момент потускнел, и ушел в сторону; проскользил по гладким стенам, и замер на часах, непоколебимо продолжавших отбивать секунды. Не произнося ни слова, я медленно поднялась, не обращая внимания на резкую, острую боль, волной прокатившуюся по телу, приняла вертикальное положение, и сжала ладонью тонкую ткань покрывала. Прерывисто, выдохнула, до боли прикусив нижнюю губу, и как можно сильнее зажмурилась, ощущая, как к горлу подходит ком, в глазах копятся слезы, которые с неимоверным трудом получалось сдерживать.

Я не привыкла выставлять напоказ собственные чувства и эмоции, потому что прекрасно понимала - никому это нахер не сдалось. До чужих проблем никому нет дела, точно так же, как и нет дела до чужой боли. Кто захочет окунаться во все это дерьмо по своей воле? Правильно, никто.
А суровая, не дающая поблажек, жизнь научила терпеть, перемешивать, перекручивать, и проглатывать все самостоятельно, без лишних глаз, и чужих жалостливых взглядом. Жалость приравнивалась к убогости, и мне совсем не хотелось ловить на себе сострадательные взгляды тех, кто не испытывает даже половины той сжирающей, опустошающей, и уничтожающей боли, которую чувствовала сейчас я.
Конечно не все люди такие, и кто-то, быть может, всерьез желает помочь, хотя бы словом. Но как вычислить из общей, похуистично настроенной массы именно такого человека? Никак, наверное.

Сделав очередной глубокий, рваный вдох, я потерла глаза большим и указательным пальцами, наивно полагая, что это поможет не разреветься прям здесь, и сейчас, и подняла голову лишь тогда, когда почувствовала, как Дафна села рядом. Длинные черные пряди, что свисали ширмой, и касались белоснежного покрывала, укрывали собственный тусклый взгляд, который цеплялся за бейджик на одежде, словно за спасательный круг.
- Просил... - глухо, негромко повторила, и лишь после этого подняла голову, убрав волосы за ухо, и поглядев на девушку исподлобья. Почему-то именно в этот момент мне захотелось послать к чертям весь мир, эту гребанную больницу, и эту, не менее гребанную, жизнь.
Никогда ведь не цеплялась за нее как следует, трепетно не относилась, и вообще очень скептично была настроена до того момента, пока размеренность, где главенствует тяжелая, смертельно опасная болезнь, не нарушилась доброй улыбкой Джекса. Он раз за разом повторял, что со всем в этой жизни можно справиться - главное верить. И я верила.
А теперь одной короткой, жертвенной просьбой он заставил меня разувериться в том, что все будет хорошо. Потому что нет больше человека, который вселял уверенность. Думал, что спасает - на самом деле убил. И тут еще большой вопрос, что лучше - умереть, или жить с тяжелой ношей на сердце.

- Сомневаюсь, - горько усмехнулась, но тут же стиснула зубы, вновь почувствовав боль где-то в области ребер. - можно с головной болью справиться, но не со смертью, которая вечно где-то рядом бродит.
Решилась таки, подняла взгляд, поглядев в глаза девушки, наполненные неподдельной тревогой, и желанием помочь. Искренним желанием, а не тем, которое вроде бы и есть, а вроде бы взгляд и кричит, мол, иди-ка ты нахер. Почему то глядя в глаза Дафны, мне, по непонятным, в первую очередь для самой себя, причинам, стало немного.. нет, не легче. Спокойнее стало, что ли. Мне не хотелось обременять своими тревогами её, ведь итак, наверное, хватает - работа врача влечет за собой свои последствия.
- Спасибо, - на выдохе поблагодарила, правда сама толком не знала, за что именно - то ли за поддержку, которой мне не хватало, то ли просто по факту, - скривив губы в некотором подобии улыбки.

Когда жизнь, одним легким движением судьбоносной руки делится на "до" и "после", кажется, что нихрена уже ничего хорошего не будет, и можно всерьез задуматься, что пора бы уже сушить весла.
Но хрен там.
Мне с самого рождения, с самого первого вздоха уготована была тяжелая судьба, которая даже с самыми невезучими людскими жизнями вровень не шла. Каждый день, как последний, потому что понятия не имела, сколько еще позволено топтать эту грешную землю - час, сутки, или неделю. Перестала верить в родительское "все будет хорошо", поддержу со стороны тех, кто периодически вертелся где-то поблизости, и врачебное "мы сделаем все, чтобы помочь справиться". Перестала верить, потому что нельзя справиться с неизбежным. Можно только смириться, принять все, что порой слишком рьяно валится на голову, оседает на плечах тяжелым грузом, и тянет, склоняет к земле, как-бы напоминая, что нехер барахтаться и переть против течения. Как-будто в зыбучие пески попала, и чем сильнее дергалась, тем быстрее они затягивали, окутывая тело, и грозясь навсегда похоронить под собой.
И на будущее никогда ничего не загадывала, жила одним днем, и, в конечном итоге, привыкла к такому существованию, где не суждено было запланировать на лето поездку в какое-нибудь излюбленное место, поход на фильм, который должен выйти через пару недель; и даже что приготовить на завтрак следующего дня, не планировала тоже.
Тяжело, порой немного страшно - особенно в моменты, когда очередной врач с серьезным выражением лица скользит взглядом по бумаге, на которой черным по белому напечатан текст, сродни приговору, и эти томительные несколько минут молчания заставляли в голове наспех перекручивать столько вариантов, что с ума сойти можно, - но даже к такому привыкаешь, и в последствии лишь сидишь, смотришь весьма флегматичным взглядом куда-то в сторону, подперев щеку кулаком, и терпеливо ждешь, когда доктор произнесет свой вердикт. И будет это улыбка, означающая, что все пока нормально, и заставляющая мысленно выдохнуть, но внешне остаться такой же незаинтересованной, или же гибельный тяжелый выдох, значащий, что пришло время - одному лишь Богу известно.

Новость о смерти Джекса ударила по мне чрезмерно сильно, словно сломала что-то внутри, и очень четкую черную полосу вычертила, разделив мою жизнь на две части. Даже боль в области ребер отступила, притупилась, как будто дала дорогу более болезненным ощущениям, но отнюдь не в физическом плане.
Потеряла любимого человека, и потеряла вместе с ним часть себя, но ставить на собственной жизни крест, и сводить с ней счеты, я не собиралась. Искренне считала, что подобные вещи - удел слабых, а себя таковой никогда не ощущала. Должна была - обязана, я бы даже сказала, - продолжить бродить по блядской земле, вопреки всему, чтобы жертва Джекса, раз так случилось, не была напрасной. Не могла себе позволить подобного.
- Конечно, оставайтесь, - подняв взгляд на девушку, что все еще сидела на краю кровати, я неопределенно махнула рукой, жестом обозначив, что, мол, двери этой палаты всегда открыты, и находиться здесь она может столько, сколько пожелает. - не откажусь от компании, а то кажется, что здесь с ума сойти можно, - коротко поглядела в глаза напротив, и добавила: - особенно от этого писка.- эти приборы всегда меня напрягали. И губы впервые скривились в легкой, доброжелательной улыбке. Чем то Дафна располагала к себе. Её добродушный, мелодичный голос настраивал на более мирную волну, помогал расслабиться, не задумываясь о том, какими мотивами она руководствуется, и почему смотрит таким теплым взглядом. Даже когда она просто молча сидела рядом, я чувствовала какое-то необъяснимое ощущение, будто комфорт невидимым одеялом окутывает, и гнетущего, давящего, и уничтожающего изнутри состояния мне испытывать не доводилось.
- Давай на "ты"? - внезапно предложила я, спустя несколько секунд молчания, когда услышала вопрос. Подалась вперед, уперлась ладонями в кровать, и чуть подтянулась, приняв вертикальное положение. Больно, неприятно, но лежать совсем не хотелось. Успею еще, кажется. - Просто чувствую себя на сотню лет старее, когда мне выкают, - скривила угол губ в легкой, совсем не раздраженной, а скорее даже доброй, ухмылке. - родилась в Италии, но всю сознательную жизнь прожила в Коста-Рике, - поверхностно рассказала, не став вдаваться в подробности более глубокие, и не такие радостные. Не потому, что не доверяла - нет, наоборот, Дафна казалась мне тем человеком, который выслушает, поймет, и не скажет что-то вроде "да ты победитель по жизни", - просто не хотелось, во-первых, переваливать на неё все те дерьмовые ощущения, которые испытывала сама, раз за разом прокручивая в голове моменты собственной жизни, а во-вторых - мне не хотелось видеть ещё и жалость в свой адрес. Никогда этого не любила, и всячески избегала моменты, которые могли бы позволить кому-либо начать меня жалеть. Иногда, правда, бывают периоды, когда жизненно необходимо почувствовать себя слабой и беззащитной, и что-бы кто-нибудь сказал пару слов, вселяющих надежду, но это бывает слишком редко, и людей, способных это обеспечить, рядом не наблюдалось.
- Мы приехали сюда в отпуск, - продолжила, мысленно проклиная тот день, когда согласилась ехать именно в Грецию. Лучше бы куда-нибудь в Швецию рванули, побывать в которой мечтаю довольно таки давно. - поэтому, нет, никого нет. - пожала плечами, поджав губы и снова перевела взгляд на девушку. Говорила ровным, спокойным тоном, пытаясь всем своим видом показать, что никаким боком это неожиданное, вынужденное одиночество, находясь в чужой стране, меня не трогает. Честно говоря, я лишь после этого вопроса поняла, что действительно оказалась одна там, где меня быть вообще не должно.
- На самом деле я в такой херне погрязла, что понятия не имею, как разгребать, - ухмыльнулась, не понимая, зачем вообще это сказала. Само как-то вырвалось, непроизвольно. Видимо подсознание все-таки требовало поговорить по душам, а Дафна казалась той девушкой, которая способна выслушать.

А стало немного легче.
Никогда бы не подумала, что простые разговоры могут так воздействовать на сознание, освобождая его от всяких скорбных, гнетущих, и загоняющих в жуткое депрессивное состояние, мыслей. Глядя на девушку, что сидела на краю кровати, и неопределенным взглядом скользила по гладкому, чрезмерно белому потолку, мне хотелось отпустить все, что роем жужжащих, доставляющих неимоверный дискомфорт, пчел, роилось где-то на задворках души, разминая, перемалывая, и буквально в порошок стирая все, что попадалось под судьбоносную руку. Хочешь счастливой, спокойной, размеренной жизни, сулящей доброго, отзывчивого, и любящего мужа, от которого в последствии родишь кучу милых, симпатичных детей? Обойдешься, дорогая моя, слишком ты губу раскатала, закатай обратно и сиди не рыпайся. Потому что почему бы просто не взять, и не подкинуть тебе тяжелой жизни -  проблемы ведь делают человека сильнее, не правда ли?
Делают, конечно же. Вот только большой вопрос - хотела ли я быть сильной в этой ситуации? Нет, не хотела, не хочу, и вряд ли когда-нибудь случится то, что заставит меня в корне поменять собственное мировоззрение.
С самого детства обстоятельства, вихрями врывающиеся в мою жизнь, делали меня сильнее. Отказались родители - окей, сама справлюсь; отправили в детдом, где никому до девчонки с иссиня-черными волосами и пронзительными глазам дела не было - да похер, главное, что живая, способная топтать эту - пропитанную лицемерием, - землю; сказали, что до глубокой старости вряд ли получится дожить - ну, судьбу мы, увы, тоже не выбираем. С любыми трудностями, что непреодолимой, казалось бы, преградой возникали на пути, я справлялась. Самостоятельно, стоит заметить, справлялась, потому что никто не способен был понять все то, что вертелось, закручивалось, и переплеталось в душе девушки, чья жизнь целиком и полностью состояла из бесконечно льющегося откуда-то сверху дерьма.
А конкретно сейчас, сидя напротив девушки, и периодически перехватывая её взгляд, я отчетливо ощущала какое-то неподдельное спокойствие, что-ли. Будто то, что терзало и тяжелым, неподъемным камнем свалилось на плечи, ослабло, позволяя вдохнуть полной грудью; ощутить какую-то неподдельную легкость, и пусть не отпустить ситуацию в общем, но хотя бы на некоторое время о ней забыть.
Забыть о смерти любимого человека, в котором видела то спасение, в свете которого изо всех сил цеплялась за жизнь; забыть о том, что осталась одна, потому что родители, находящиеся в Коста-Рике, ничего не знали, и я отчего-то не хотела омрачать своими терзаниями их жизнь; забыть о собственных неприятностях, касающихся исключительно меня, и никого более.

- Честно говоря, - начала я, проследив за траекторией движения Дафны, наблюдая, как она ловко подхватывает собственную сумку, достает оттуда пакет с печеньем, и протягивает мне. - в Италии я родилась, но никогда там не была, - опустила взгляд на пакет, выудив оттуда одну печенюху, и, откусив, снова устремила взгляд на девушку. - мать отказалась сразу же, когда узнала о моей болезни. Доктора, все, как один, твердили, что я не доживу до своего первого дня рождения, что , мол на судьбе написано кони двинуть если не сразу, то через какой-то определенный промежуток времени.
А печенье, тем временем, было поистине крутым и вкусным. Наверное, с ним всерьез могла посоревноваться только лишь выпечка приемной матери, которая частенько баловала меня вкусными пирогами с корицей и яблоками. Серьезно, душу могла продать за нечто подобное, потому что самой доводилось питаться лишь остывшей пиццей, которую привозил курьер, или бутербродами собственного приготовления - но тут, как известно, никакие серьезные кулинарные навыки Гордона Рамзи были не нужны.
-  Я бы, наверное, вернулась в Италию исключительно за тем, чтобы попробовать пиццу. Наслышана об этом, - ухмыльнулась, кивнув в знак подтверждения собственных слов. Вообще, если говорить начистоту, то возвращаться в прошлое, где была безжалостно брошена родными людьми, в жилах которых текла та же кровь, что и в моих, я не хотела. Будто это было чем-то омерзительным и чертовски неприятным. Куда проще было жить, когда самостоятельно выписывала строки собственной книги, а не следовала по давно заверенному сценарию, в котором место мне отведено далеко не главного героя. Второстепенная роль - и как хочешь, так и выбирайся.
Ахуенно, что еще можно было сказать. Что ни день, то новая херовина. Вот тебе лопата - да не просто лопата, а самая обычная, пластмассовая, детская, - и вперед, разгребай дерьмецо, да как-нибудь постарайся уж не захлебнуться в нем.
- Правду говорили, - честно отозвалась я, немного поерзав на месте, принимая более удачную и удобную позу, между тем сев вертикально - немного оскалившись от внезапной боли, - и устремив многозначительный взгляд в сторону девушки.
- Со мной все нормально будет? - спустя несколько минут молчания, задала вопрос, которого боялась, пожалуй, больше всего на свете. Боялась услышать, что ситуация усугубилась, и вкупе с неизлечимой болезнью появилась еще какая-нибудь херь, отравляющая жизнь.
Искренне, если честно, надеялась, что все будет хорошо. Хотелось в это верить. Правда, если внешне  я оставалась такой же ироничной и не обращающей внимания на жизненные препятствия, то внутренние изменения затронут куда-больше деталей - в этом сомневаться не приходилось.
Любить, кажется, я не смогу.
И доверять, наверное, тоже.

Вкусное шоколадное печение невольно возвращало меня в детство, где никаких проблем и забот, кроме надоедливых еженедельных походов к врачам, у меня не было. Мать, любящая и балующая свежей выпечкой, каждый раз, ставя передо мной тарелку с аппетитным, ароматным пирогом, приговаривала, мол, такими темпами я скоро совсем исхудаю, и буду похожа на заборную рейку. Отец, который проводил со мной уйму времени, играл, развлекал, и всеми известными способами старался вкладывать в мое воспитание все свои силы, был рядом, когда того требовала ситуация; всегда сетовал на мать, говоря о том, что та слишком меня балует, и скоро я перестану проходить во все имеющиеся в доме двери; самостоятельно водил меня к врачам, одним своим добрым и теплым взглядом вселяя уверенность, что все будет нормально, что болезнь рано или поздно отступит, и все мы, наконец-то, сможет вдохнуть полной грудью. И я верила, каждому его слову, искренне, по-детски наивно, и с неизменным блеском в темных глаза.
А когда его самого свалила болезнь, меня как будто чем-то тяжелым по голове ударили. Совместные походы в больницу сменились прокуренными салонами такси, холодным взглядом врачей, и дежурной фразой "если что-либо в вашем здоровье изменится, мы сообщим". Прогулки сошли на нет тоже, и чтобы хоть как-то меня подбодрить, отец - прекрасно зная, насколько нелюдимой я была, - подарил пухлого, увесистого, черного щенка, сказав, что теперь он будет моим защитником, и, когда потребуется, всего будет рядом. Кажется, я тогда посмеялась, глядя на то, как неуклюже переступая с лапы на лапу, пес то и дело заваливался на бок, перекатывался с одного на другой, и, вывалив наружу язык, мазал слюнями все, что находилось в пределах досягаемости.
Он рос вместе со мной, спал в ногах, каждое утро стаскивая собственную тушу с кровати, а вместе с ней стаскивая и одеяло - как и говорил отец, всегда был рядом, - и угрожающе рычал на каждого, кто хоть каким-то образом направлял в мою сторону агрессию. Охранными качествами обделен не был, а массивное тело, огромные лапы и мощные челюсти вселяли должную опаску в каждого, кто появлялся в радиусе нескольких метров.
Все это осталось в Испании, и сейчас казалось таким далеким, таким недосягаемым - будто потерянным. Смерть жениха перечеркнула светлое будущее, о котором мы не раз говорили, но создавалось такое впечатление, словно эта невидимая, но ощутимая черта задела еще и прошлое, оставив и на нем свой отпечаток. Вернись я обратно в Коста-Рику, и что? Воспоминания о знакомстве, о первом свидании, которое, честно говоря, прошло не очень гладко, о первом поцелуе и всем, что касалось Джекса, не заставят себя долго ждать, стоит лишь коротко взглянуть на родительский дом, где мы проводили уйму времени.
Странные, на самом деле, ощущения, двоякие и слишком сложные.

Мотнув головой, я разом отогнала от себя большую часть гнетущих мыслей - ту, которая позволила себя отогнать, дав возможность немного расслабиться. А ладони Дафны, которые я ощутила на собственных плечах, и вовсе вернули меня в реальность, заставив поднять взгляд и посмотреть в добрые зеленые глаза. Невольно улыбнувшись краем губ, покорно подалась назад, коснувшись головой подушки.
- Надеюсь, всего лишь на два дня, - отозвалась, продолжая смотреть на девушку. - на больше меня вряд ли хватит, - ведь бездумно валяться столько времени я не могла. Душа требовала разнообразия, а тело не всегда соглашалось с тем, что лежать и ничего не делать - самый оптимальный вариант. Сразу хотелось куда-то пойти, что-то сделать, лишь бы не продавливать собой диван - когда находилась дома, - и больничную койку - сейчас. Больницы вообще для меня были смерти подобны, и долгое нахождение в их пределах приравнивалось к самым изощренным пыткам.
В следующую секунду Дафна подходит к кровати, аккуратно берет мою руку в свою ладонь, и по её взгляду становится заметно, что она на чем-то сосредотачивается. Одно мгновение, и на том месте, где только что "красовалась" ссадина, не остается ровным счетом ничего, а от руки по телу расползается необъяснимое, но такое приятное и успокаивающее тепло.
Невольно нахмурившись, еще некоторое время пристально смотрела на собственную руку, а затем медленно перевела взгляд на девушку, вновь встретившись с её взглядом - таким же теплым и успокаивающим. Взглядом, который - так же, как и отцовский взгляд, - вселял уверенность, и заставлял допускать возможность, что все действительно будет хорошо. И Дафне я верила, почему-то, не меньше, чем родному человеку.
- Как... ты это сделала? - расслабившись, но теперь вскинув бровь, спросила я. Это было необъяснимо. Это было странно. Но это не было пугающе. Скорее, даже наоборот - мне стало интересно.
Опустила голову, снова посмотрела на руку, скользя взглядом по месту, где теперь ничего не было.
По-хорошему, надо было бы ужаснуться таким сверхъестественным вещам, но вместо этого я растянула губы в какой-то детской улыбке, словно вернулась назад лет на двадцать пять, когда верила, что чудеса случаются сплошь и рядом, стоит только присмотреться.
Оказывается, и сейчас случаются, но, как показала практика, ничего в этом мире не делается просто так, и рядом с такими добрыми моментами обязательно идет какая-нибудь пакость.
И это напрягало.

Мне было немного непривычно и странно наблюдать за теми манипуляциями, которые Дафна проводила с моей рукой; в моей голове никаким боком не могли уложиться мысли о том, что вот буквально несколько секунд назад перед глазами была рана, а теперь там ничего нет, словно и не было никогда вовсе; как бы я не пыталась отыскать всему этому логически правильное, разумное объяснение - не выходило. И, по-хорошему, следовало бы воспринять это с должным отстраненным взглядом, мол, ты кто вообще такая, и какого хера тут происходит, но этого сделать тоже не могла.
Будто какой-то барьер выстроился в моей голове, и не позволял негативным, угнетающим мыслям лезть в голову. А, быть может, просто глядя на девушку, замечая её добрый взгляд, в котором плескалось искреннее желание помочь, меня накрывало необъяснимое спокойствие, которое неимоверно расслабляло, и помогало смотреть на все это с более позитивной стороны.
Верить в чудеса я перестала уже довольно таки давно - и даже постоянные упоминания врачей, списывающих не только мое состояние, но и всю жизнь - в целом, на самое настоящее чудо чудное, не способствовали должной вере закрепиться в голове, - но то, что происходило со мной сейчас, никак иначе моим сознанием не воспринималось. И это тоже было странно.

Слишком много странного произошло со мной за последнее время, и мне просто жизненно необходим был человек, который решительно возьмет за руку, все тщательно покажет, доходчиво расскажет, и вселит уверенность в то, что так оно и должно быть, мол, это твоя жизнь, вот такая хуевая, местами трагичная, но все-таки твоя, и держаться за нее следует крепко, потому что тот факт, что я все еще жива - хотя давно должна кормить голодных червей, - уже можно воспринимать, как подарок судьбы. Бродить по самому краю пропасти стало чем-то привычным, и неотъемлемым в моей жизни, но неплохо было бы еще и научиться вникать во все то, что сплошь и рядом происходит, задевает, толкает и сжимает, а я не делаю ровным счетом ничего, чтобы подстроиться.
Может Дафна - это как раз та девушка, которая не просто способна спасти жизнь - что, собственно, и сделала, - но еще и помочь адаптироваться в этом, наполненном непонятными и странными вещами, мире.

Как только она поднялась, и отошла в сторону, я медленно скользнула взглядом сначала по тому месту, где она только что сидела, а затем, повернув голову, перевожу его, замечая стул, который Дафна ставит рядом с кроватью, и на который тут же садится. Исподлобья поглядев ей в глаза - сосредоточенные и серьезные, - невольно напряглась сама, сжав губы в тонкую, практически незаметную полоску.
Смотрела на неё, слышала каждое слово, вслушивалась, пытаясь вникнуть в суть. И снова не почувствовала тех эмоций, которые следовало бы почувствовать. Любой другой, окажись на моем месте, скорее всего принял бы девушку за сумасшедшую, которая несет какой-то бред, и веры которому быть не может. А вот я почему-то принимала её слова, пусть и с трудом. Доказательства ведь на лицо были, и отрицать сказанное было бы слишком глупо. Но, тем не менее, периодически вскидывала бровь, хмурилась, и в привычной для себя манере ухмылялась, потому что прекрасно понимала - то, что происходит со мной - с моей жизнью, - не подвластно никакому лечению. И здесь имеется ввиду не только смертельно опасная болезнь.
Дафна могла, как и сказала, поддерживать во мне жизнь, но излечить лейкоз было не в её силах. И, наверное, не в чьих-либо. Все точно так же было и с моим существованием: топчи землю, надейся на лучшее, мирись с тем, что происходит вокруг, но не пытайся исправить, потому что бесполезное это занятие, только силы попросту истратишь.
Вот я и мирилась, как могла. И девушка, на которую сейчас смотрела, очень мне в этом способствовала.

- Поверь, странного в моей жизни хватает, - облизнув пересохшие губы, ответила я, как только Дафна замолчала. Бездумно покручивая кольцо на среднем пальце, еще некоторое время смотрела куда-то в стену через её правое плечо, перекручивала в голове множество мыслей, извивающихся и переплетающихся друг с другом, словно змеи, но в конечном итоге снова посмотрела на девушку, и легко улыбнулась. - я понимаю, с таким справиться не легко. Но ты итак многое для меня сделала, - показательно повертела рукой, кивнув на то место, где недавно была рана. - как минимум то, что ты не даешь мне сойти с ума от этих стен, и того противного писка, - доносящегося откуда-то из соседней палаты. - уже стоит благодарности.
Вообще, для меня, человека, который привык полагаться лишь на себя, выкарабкиваться из проблем самостоятельно, и для которого чуждым было любое проявление светлых чувств со стороны малознакомого человека - ведь гнили хватает, и многие, для достижения каких-либо целей, очень мастерски скрывают её за маской добродушия, - было немного странно, и как-то подозрительно приятно видеть в Дафне искренность, чувствовать её благие намерения, и ощущать ту легкость, вкупе со спокойствием, которые накрывали теплым пуховым одеялом каждый раз, стоило посмотреть на неё.

- На самом деле мне много раз говорили, что слишком много странного в том, что я до сих пор живая, - упершись локтями в кровать, чуть подтянулась, приняв более удобное положение, теперь касаясь лопатками изголовья. - никто не может это объяснить. Я - тем более. Может тоже к каким-нибудь сверхъестественным штукам отношусь, - усмехнулась, прекрасно понимая, что сморозила херню какую-то. Не отношусь. Не относилась. И вряд ли относиться начну.
Просто судьба видимо решила, что раз уж издеваться, подкидывая все больше неизвестного и необъяснимого, так делать это до конца.

Дафне я была искренне благодарна не только за то, что помогает справиться с болезнью, залечивает травмы - путь и таким, весьма необычным, способом, - но еще и за то, что помогает справиться с одиночеством, которое медленно, след в след шагало позади меня с того самого момента, как роковые слова о смерти любимого человека были сказаны вслух, восприняты сознанием, и совсем не приняты чувствами.
Мне предстояли долгие, нудные, тянущиеся непомерно медленно дни в больнице, где всем - в целом, и каждому - в отдельности, глубоко плевать друг на друга. Врачей, которым лишь бы иголками истыкать, да таблеток гору назначить, я видеть не хотела - от слова совсем, медсестер, забегающих в палату с незавидной частотой, и постоянно спрашивающих о том, что все ли нормально, не хотела видеть тем более. Но, с другой стороны, они хотя бы приходили, нарушали гнетущую тишину, отвлекали от скверных мыслей своим неожиданным "как ваше самочувствие?". А вот за пределами больницы, по крайней мере в этом городе, у меня не было никого. Не от кого было узнать о последних новостях, не с кем было просто поговорить, и пожаловаться на то, какой отвратной едой пичкают в этом месте, некому было тоже.
Потому и была рада Дафне, хотя, честно говоря, не понимала, почему она осталась именно в моей палате, почему решила поделиться таким важным - в этом сомневаться не приходилось, - секретом, касательно своих способностей, именно со мной, и какие именно мысли натолкнули её на вывод о том, что я спокойно восприму то, что для обычного человека - коим я являлась, - кажется непонятным, быть может, отталкивающим, и не вписывающимся ни в какие видимые - и невидимые тоже, - рамки. Я, вообще-то, сама не знала, почему отнеслась к такому спокойно, даже улыбнулась - что мне вообще не свойственно, находясь в компании малознакомых людей. Но мне действительно было интересно. Меня это притягивало, словно каким-то магнитом -  большим и невидимым, - и хотелось узнать больше.
Вот только у судьбы были другие планы.

Раздавшийся звонок заставил меня чуть приподнять голову, проследив за женской рукой, скользнувшей в карман халата, и доставшей оттуда трезвонящий телефон. Как только девушка ответила, я перевела взгляд на лицо, заметив при этом, как Дафна напрягается, как эмоции сменяются одна другой, и как она начинает дышать чаще. Невольно напряглась сама, сжав губы в тонкую полоску, и сдвинув брови к переносице. Не пыталась услышать то, что говорил человек на том конце, но по реакции было понятно, что ничего хорошего он донести не пытался.
- Конечно, я все понимаю, - тихо отозвалась на слова Даф, и кивнула. Она ведь не обязана была сидеть со мной и развлекать. У нее есть свои дела, свои заботы, и, в конце-концов, семья, к которой следует торопиться после тяжелого рабочего дня. Тем не менее, где-то на подсознательном уровне мне почему-то очень хотелось, чтобы девушка не уходила. Потому что рядом с ней было спокойно. Потому что одного теплого взгляда хватало, чтобы расслабиться, и откинуть в сторону все негативные мысли, которых в моей голове было слишком много - вот-вот, и лопнет.
И когда дверь в палату закрылась, вмиг стало как-то тоскливо. И снова одиноко.

Четыре дня прошло. Меня навещали лишь доктора, холодно оповещающие о том, что следует отправиться на очередную процедуру, медсестры, которые забегали, чтобы узнать о самочувствии, но скрывались за дверью быстрее, чем я успевала что-либо сказать, и один раз заходил психолог, желающий поговорить о трагедии, случившейся в моей жизни, но который весьма изящно был послан обратно, потому что нахер мне оно не надо, и никто не может промыть мне мозг лучше, чем я сама. Самобичевание никто не отменял, и порой оно неплохо помогает справиться с теми, или иными мыслями.
Мне же, естественно, справиться ни с чем не удавалось, но помощь людей, якобы заинтересованных, но на деле плевать хотевших, принимать не собиралась, и вряд ли соберусь.

Прикрыв дверь в кабинет, где проходила последняя, крайняя процедура, я протяжно, облегченно выдохнула, радуясь тому, что наконец-таки смогу отправиться домой - к сериалам, любимой пицце, и старому, но мягкому и уютному дивану. Приподнятое настроение подкреплялось еще и тем, что врачи, решив не мучить и без того измученную меня, подготовили все документы заранее, потому мне сейчас можно было спокойно собирать немногочисленные вещи, и с чувством выполненного долга покинуть палату, а вместе с ней и больницу.

- Оу, - невольно вздрогнула, когда, оказавшись в своей палате, услышала знакомый, радостный голос. Заметила стоящую у окна девушку, держащую в руках огромный букет, и улыбнулась, когда вновь ощутила эту легкую, спокойную атмосферу, воцарившуюся в четырех стенах с её приходом. - привет. Да всего четыре дня.. это ведь не месяц, - постаралась успокоить, усмехнувшись. - но, честно говоря, мне было очень тоскливо без тебя, и тех божественных шоколадных печенек. У меня, кстати, возле дома есть одно очень милое кафе, там как раз наливают хороший ананасовый сок. Было бы здорово, если бы ты составила мне компанию.
И цветы с собой возьмем, потому что они слишком красивы, чтобы оставлять здесь.

Продолжая разговаривать обо всем, и ни о чем, обсуждать то, что успело случиться за прошедшие четыре часа, я торопливо собрала вещи, последний раз окинула взглядом палату, наивно веря, что больше сюда возвращаться не придется, сбагрила все нужные документы медсестре у стойки, поставила несколько автографов на каких-то бумажках, и получило уверенное "вы свободны, идите, пожалуйста, нахер". Нууу, не так, конечно, но каменное выражение лица девушки, которая возилась с моими бумагами, говорило именно так.
Погода выдалась на редкость приветливой - теплой и солнечной, - потому до моего дома, и до кафе, пошли пешком. Свежий воздух никогда не помешает, знаете ли.
Уже почти добрались до назначенного места, предвкушая легкий, но вкусный перекус - желудок так вообще песни умирающих китов во всю наяривал, - как позади раздался хриплый мужской голос, мол, не хотим ли мы познакомиться.
- Нет, не хотим, лесом идите. И мы пойдем, но не лесом, - прорычала сквозь зубы, даже не обернувшись. Вместо этого взяла Дафну под руку, и ускорила шаг. - туда, - кивнула ей в сторону поворота, через несколько метров от которого находилась моя квартира. Кафе, к сожалению, отменяется - до него еще надо было идти.
Быстро скрывшись за дверью подъезда, попутно шаря по карманам в поисках ключей, мы пулей влетели на пятый этаж, а затем уже и в квартиру.
- Мудаки, - фыркнула, бросив связку на стол - отчего те звонко брякнули, - и, загладив выбившиеся пряди за ухо, выдохнула. Прошла к окну, и слегка отодвинув штору, окинув взглядом то, что находилось в поле зрения. Двое парней топтались неподалеку, что-то бурно обсуждали, и иногда кивали в сторону двери. - кажется, кафе отменяется, - повернув голову в сторону девушки, усмехнулась я, коротко пожав плечами. - но раз мы не идем к еде, то пусть еда идет к нам. Как думаешь? Оставайся, если, конечно, никуда не торопишься. А если и торопишься, то самое время отложить дела. Я не пущу тебя к этим мудакам, - сделала несколько шагов к Дафне, скривив губы в доброй улыбке. - они там стоят, ждут похоже, когда выйдем.
Наивные какие-то нынче мужики.
А я как обычно, человек-косяк, не успела из больницы выписаться, а уже приключения на задницу почти нашла.

Вернувшись обратно к окну, и снова посмотрев в сторону дверей, ведущих в подъезд, заметила, что парни те решительно продолжали топтаться неподалеку, что-то обсуждая, и усиленно жестикулируя руками. Тот, чье лицо мне было видно, караулить нас, видимо, не горел особым желанием, потому то и дело порывался развернуться, и пойти восвояси. А вот тот, который стоял ко мне спиной, продолжая махать конечностями, наоборот уверенно останавливал друга, иногда перекидывая бутылку из одной руки в другую, и продолжал, кажется, весомые аргументы приводить, потому что прошло вот уже около десяти минут, а они до сих пор не сдвинулись с мертвой точки, шатаясь поблизости, и периодически поглядывая на дверь.

- Да, все в порядке, - повернувшись в сторону Дафны, по-доброму улыбнулась, и сделала насколько шагов в сторону дивана. На самом деле дома я чувствовала себя гораздо лучше, чем в стенах больницы, и даже головная боль, не отступающая ни на секунду, в своей квартире ощущалась как-то иначе - не так остро, что-ли. Никогда не придерживалась мнения о том, что родные стены лечат, но конкретно сейчас в полной мере ощутила весь смысл этой фразы. Или, быть может, мне просто настолько осточертели изрядно белоснежные стены палаты, ровные потолки, и постоянный запах медикаментов, что даже здесь, в съемной квартире, которая моей, по факту, никогда и не была, я чувствовала себя гораздо лучше: дышалось легче, мысли в голове не сменялись с неимоверной скоростью - потому что когда лежишь в пустой, тихой палате, то, хочешь - не хочешь, а размышления накатывают волнами, переплетаются, перекручиваются, и настойчиво требуют моего внимания.
А дома старый, верный ноутбук, еда - которая пусть и заказная, но куда вкуснее той, которой пичкали в больнице, - мягкий, уютный диван, и сериалы, погружающие в сюжет с головой, не оставляя места терзаниям, что теплятся где-то на задворках души.

- Со мной правда все нормально, - уверенно заявила, пытаясь успокоить Дафну, которая, видимо, все еще волновалась за мое шаткое, нестабильное состояние. Я и сама, честно говоря, за него иногда волновалась, но предпочитала, чтобы волнение это ограничивалось моим сознанием, и не просачивалось наружу, переваливаясь на других людей. Не привыкла, наверное, к заботе, и до сих пор целиком и полностью не могла осознать и принять тот факт, что есть все-таки люди, которым не плевать на состояние других - к здоровью то относится, или к чему-либо другому - не так важно.
Вопреки этому, глядя на девушку, задерживаясь на её глазах, я видела искреннее беспокойство - потому и не напрягалась. Не могла найти объяснения в собственной голове, но Дафна располагала к себе; от нее исходило какое-то нерушимое спокойствие, которое я чувствовала, и которого мне так не хватало. Пять минут в её компании, и мне хотелось улыбаться - а для такого человека как я, который в большинстве своем улыбку предпочитает заменять саркастичной ухмылкой, это было очень странно, но наравне с этим и очень приятно.

Перечить в любом случае я не стала, поэтому, бодро развернувшись на сто восемьдесят градусов, не торопясь прошлепала к дивану, и свалилась на мягкую поверхность, блаженно прикрыв глаза, и откинувшись на спинку. После неуютной больничной койки даже старый, повидавший виды диван казался божественным.

- В холодильники теперь большую часть времени мышь висеть будет, наверное, - усмехнулась, приоткрыв глаза, и, подняв голову, посмотрела на стоящую в дверном проеме девушку. Легко пожала плечами, мол, так оно и должно быть. - там её законное место, потому что готовить мне, в основном, лень, - честно призналась, загладив выбившиеся черные пряди назад, и слегка взлохматив волосы на затылке. Не то, чтобы я не любила готовить.. просто крутиться возле плиты, чтобы наделать для одной себя какие-то кулинарные шедевры, мне было чертовски лень - все потому, что с некоторых пор моя жизнь подразумевает отсутствие мужчины, которого надо кормить.
А доставка еды - это самое лучшее изобретение человека.
- Давай закажем, - согласилась, и, будто в подтверждение собственных слов, мой желудок решил подать признаки жизни. - лучше пиццы и картошки фри может быть только пицца и картошка фри в двойном размере, - подняв палец вверх в призыве сосредоточиться, заулыбалась я, свободной рукой притянув к себе ноутбук. Похлопав по месту рядом с собой, между делом вскользь просматривая сайты с доставкой еды. Нашла самый ближайший - чтобы поменьше ждать, а то есть хотелось безбожно сильно, - и поставила ноутбук на журнальный столик, предоставляя возможностью выбора сегодняшнего меню.

Спустя полчаса, которое мы провели за разговорами обо всем, и ни о чем, два больших белых пакета стояли перед нами, терпеливо дожидаясь своего часа.
- Не уйдешь отсюда, пока все это не съедим, - ухмыльнулась, повернувшись к Дафне, и слегка сощурившись. - потому что даже для моего бездонного желудка это слишком много.
Объедаться до состояния безмятежного тюленя, не способного двигаться, я не хотела, но когда перед глазами столько вкусной еды - простите, но остановиться бывает чертовски сложно. А остановиться, когда находишься в хорошей компании - сложно во стократ сильнее.

Что может быть лучше вкусной, ароматной еды, от одного вида которой желудок начинает в тугой узел сворачиваться? Разве что вкусная ароматная еда, и приятная компания. И то, и другое в данный момент у меня было, потому, наверное, я чувствовала себя чертовски хорошо.
За все то время, которое довелось провести в четырех стенах палаты - из которой выходить то нельзя было, не говоря уже о каких-то приятных дополнениях в виде съедобной пищи, - мне приходилось лишь мечтать о пицце, о свежих роллах, и вкусном свежевыжатом соке. Вместо этого из раза в раз давилась отвратной едой - которую приносила женщина преклонного возраста, невысокая, полная, всегда хмурая, и чем-то недовольная, - и таблетками, которыми врачи пичкали чуть ли не двадцать четыре на семь, нараспев утверждая, что таким образом я встану на ноги гораздо быстрее. И наотрез отказывались видеть то, что я уже давно на эти самые ноги встала, и не просто встала, а бегать готова была, лишь бы поскорее выпустили из этой гребанной палаты, которая, за все те проведенные в ней часы, стала напоминать больше тюремную камеру.
И я была безмерно благодарна Дафне за то, что она периодически забегала в гости, приносила вкусное печенье, и непринужденной беседой помогала окончательно не сойти с ума от бесконечного молчания, одиночества, и угнетающих мыслей, роящихся в моей голове с того самого момента, как пришла в себя после аварии. Смерть Джекса лишь усугубляла ситуацию, и мыслей - тяжелых, практически неподъемных, - которые из раза в раз сваливались одним большим комом, становилось все больше. А справляться с ними в одиночку было до одури тяжело.
Я прекрасно понимала, что придется научиться это делать, придется научиться с ними жить, ведь отпускать меня они вряд ли собираются, но, тем не менее, вот так просто этого сделать я не могла. Не хватало сил, не хватало сдержанности, не хватало людей, которые помогли бы с этим справиться.
Потому, наверное, появление в моей жизни Дафны стало сродни лучу света в беспроглядной, опустошающей морально, тьме, ведь в этом городе у меня не было никого, с кем-бы можно было просто поговорить по душам, кому можно было рассказать то, что беспощадно склоняет к земле, заставляя прогибаться, и кто мог бы одной лишь теплой улыбкой подарить невероятную легкость и спокойствие.

Теперь, сидя на мягком диване в гостиной своей - если можно так выразиться, - квартиры, и наблюдая за тем, как девушка распаковывает пакеты с едой, я непроизвольно кривила губы в легкой улыбке, периодически поднимая взгляд, и исподлобья глядя на Даф, быстро расправившуюся с коробками и контейнерами, отчего весь журнальный стол теперь был заполнен разносортной пищей.
Желудок незамедлительно отозвался тихим урчанием, стоило обратить внимание на ароматную, еще горячую пиццу, поэтому я решила не размениваться на долгую подготовку. Пододвинувшись к краю дивана, еще раз мельком пробежала взглядом по нашему шведскому столу, прикусила губу, и, в конечном итоге, взяла кусок пиццы.
Поистине божественная еда, которой я могла бы питаться бесконечно много, если бы такая возможность появилась. Самой же готовить... эт вряд ли. Мои кулинарные навыки пусть и были достаточно хороши для того, чтобы не дать себе умереть голодной смертью, но все мастерски перекрывалось ленью, из-за чего предпочтения отдавала лишь бутербродам, сделать которые можно за пару минут, или доставке, которая точно и в срок привозила какую-нибудь вредную пищу вроде бургеров, картошки фри, и прочего фастфуда.

Когда Дафна нарушила воцарившуюся тишину, разбавленную лишь нашим синхронным пережевыванием пищи, я подняла на нее взгляд, вместе с тем сделав несколько глотков сока из собственного стакана. Продолжала смотреть, пока она рассказывала, с интересом слушала, и только представить могла, какого в тот момент было ей и ребенку. И, наверное, могла бы представить, какого было Артуру, который прекрасно знал о собственных силах, но сделать ничего не мог только потому, что окружающие, в конечном итоге забив на чудесное спасение, направили бы свое недовольство в его адрес. Потому что то, что неподвластно их пониманию, априори становится опасным, а значит обязательно должно быть осуждено и уничтожено. И сама бы точно так же сделала, окажись в подобной ситуации, но почему-то мирно отреагировала на те силы, которыми обладала Дафна.
Наверное, мне просто было спокойно рядом с ней, я чувствовала то тепло и безопасность, исходящую от нее, и понимала, что если бы девушка хотела причинить вред, то сделала бы это, не дожидаясь, когда я приду в себя. А еще она не побоялась раскрыть передо мной свои необычные силы, и то доверие, которое тем самым оказала, моим сознанием воспринялось мирно, дружелюбно, и будто все вот это - что-то само собой разумеющееся.
- Расскажи мне поподробнее, - попросила, дожевывая кусок пиццы, и глядя Даф. - ну, вот обо всей этой жизни. Хранители там, жертвы, и с чем их едят, - дружелюбно усмехнулась, между тем удивляясь тому, насколько спокойно говорю о том, что не вписывается в принятые обществом рамки. Двинувшись еще вперед, соскользнула с дивана, и села на пол точно так же, как сидела девушка, только спиной в мягкое ребро сидения уперлась. - мне до сих пор не верится, что такое вообще может происходить, но это круто, наверное. По крайней мере не настолько скучно и однообразно, как в обычной жизни. Вот как у меня, например..
Если не брать в расчет последние несколько недель, то мою жизнь вполне можно загнать в рамки скучного, обычного, ничем не примечательного существования.
Но создавалось впечатление, что с сегодняшнего все изменится.